Песчаная роза

– До сих пор помню, как в такой вот пробке тосковал, когда родители меня с дачи в конце августа забирали, – сказал Максим. – Счастье, что это в прошлом.

С родителями он познакомил Соню примерно тогда же, когда дал ей ключи от своей квартиры. Те жили в загородном доме километрах в двадцати от Кольцевой, были приветливы, время от времени приглашали в гости и не настаивали на большем сближении. Это устраивало всех. Однажды Соня взяла у Максовой мамы рецепт сливового пирога, которым та их угощала, но сама так его и не испекла, не дошли руки. Опасалась, что мама спросит, удался ли пирог, но она не спросила. Может, это стоило бы считать безразличием, но Соня не считала. Она ведь попросила рецепт не потому, что он был ей нужен, а только из вежливости, и не исключено, что мама Максима это поняла.

Миновали наконец Вышний Волочок, проехали через несколько деревень и свернули на узкую дорогу, ведущую в лес, насквозь просвеченный солнцем и казавшийся от этого праздничным.

Но настоящая красота открылась, когда после леса въехали на пологий холм. Соня ахнула, увидев с этого холма большое овальное озеро. Оно было словно налито в долину, по нему бежала солнечная рябь, и невысокие камыши обрамляли его.

– Как красиво! – воскликнула она.

– Да, неплохо, – согласился Максим. – А ты не хотела ехать.

– Я хотела… – начала было Соня. Но собственные чувства сразу же показались ей слишком незначительными в сравнении с тем, что представало глазу, и она добавила только: – Но не думала, что здесь будет так прекрасно.

Озеро окружали несколько домов.

«Пусть наш будет вон тот», – подумала Соня.

Бревенчатый дом, который привлек ее внимание своей необычной, раскидистой какой-то формой, стоял совсем близко от воды. Она заметила даже не столько дом, сколько его широкое крыльцо, с которого, казалось, можно сойти прямо в озеро.

– Нам сюда.

Максим указал именно на этот дом. Соня обрадовалась, но почти не удивилась. Было в сегодняшнем дне что-то, наводящее на мысль о неслучайности всего, чем этот день наполнен. Она назвала бы это предопределенностью, если бы мрачноватое слово не противоречило всей этой просвеченной солнцем долине. А дом у озера и вовсе вызывал у нее ощущение, будто она давно собиралась его увидеть. Это ощущение было таким странным, что мелькнуло в сознании и тут же исчезло бесследно.

Ключи лежали под крыльцом, в берестяном лукошке, вместе с баночкой ярко-желтого меда. На крыльце стоял глиняный горшочек с простоквашей. Конечно, это просто имиджевая стратегия фирмы, сдающей дома в аренду, но все равно приятно.

– Знаешь, я все-таки искупаюсь, – сказала Соня, едва войдя в дом.

– Думаешь, вода не холодная? – спросил Максим.

– Ничего.

Она представила, как погружается в озеро. Показалось, оно закипит вокруг ее перегретого в дороге тела.

Вода оказалась совсем не холодной. Пришлось даже проплыть довольно далеко, чтобы взбодриться. На песчаном дне переливались солнечные пятна и видны были раковины-перловицы. С ощущением бодрости и радости Соня вышла из озера и, завернувшись в большое полотенце, села рядом с Максимом на ступеньки.

Глиняный горшочек до сих пор стоял тут же на крыльце. Соня отпила немного простокваши, вытерла губы ладонью и подумала, как удивительно, что это крыльцо, этот дом, озерный этот берег – совсем случайное место, в которое она нисколько не стремилась. Да, самые неожиданные вещи вдруг приносят радость, она всегда это знала, но каждый раз узнавала заново.

И место это, и сама поездка были инициативой Максима, и Соня посмотрела на него с благодарностью. Он снял туфли и носки, его узкие, с длинными пальцами ступни белели на свежеоструганных досках крыльца, и он щурился от того же удовольствия, которое Соне доставило плаванье в озере.

– Проголодался? – спросила она.

– Не настолько, чтобы выйти из нирваны.

– Я тоже. – Соня улыбнулась. – Но через пятнадцать минут заставлю себя это сделать.

Свет был прорезан ресницами, и озеро сверкало у нее перед глазами, как бриллиант. Говорить не хотелось, и они сидели на крыльце молча. Потом Соня все-таки ушла в дом, чтобы разобрать привезенную корзину с продуктами. Максим вскоре пришел за ней и предложил перекусить пока чем-нибудь легким, а вечером сделать шашлык.

– Как раз и мясо дойдет, – сказал он. – Я утром замариновал.

– В чем? – спросила Соня.

– В белом вине с минеральной водой. Знаешь такой способ?

Она кивнула. Мясо мариновал в апероле Шаховской. Он тоже считал шашлык мужским делом. Теперь мелкие тайны перестали приносить ей радость, и прошло даже удивление тем, что это так.

Соня быстро нарезала салат из розовых и алых бакинских помидоров с купленными по дороге у обочины маленькими пупырчатыми огурцами и остро пахнущими луковыми перьями. После этой еды, в самом деле легкой, Максим уселся в кресло на веранде и принялся просматривать в айфоне свои строительные новости, а Соня прилегла на стоящий рядом плетеный диван и сама не заметила, как уснула. Показалось, что и не уснула даже, а задремала на минутку, но когда открыла глаза от того, что приснился пожар, и вскочила, как вспугнутая птица, – был уже вечер в том его прекрасном начале, от которого всегда веет покоем.

Дым шел от мангала. Максим жарил шашлык. Соня подошла к нему по дорожке, между неровными плитами которой росла трава. Мясо шипело над углями. У нее слюнки потекли от его вида и запаха. Наверное, это было заметно, потому что Максим засмеялся, снял с мангала два шампура, держа их в одной руке, другой обнял Соню за плечи, и так они пошли к веранде, чтобы есть этот распрекрасный шашык и наслаждаться каждой минутой распрекрасного этого вечера, за которым должна была последовать такая же ночь в спальне на втором этаже, где кровать с покрывалом из пестрых лоскутков была так же хороша, как озеро, и крыльцо из свежеоструганных досок, и шашлык, и простокваша в глиняном горшочке, и рука Максима на Сонином плече.

Глава 7

– Я объелась, как удав.

– Ты как будто извиняешься, – заметил Максим.

Он лежал на волчьей шкуре и смотрел на правдоподобно извивающееся в камине пламя, а Соня сидела просто на полу, на прогретых этим электрическим пламенем досках.

Она и сама слышала в своем голосе нотки извинения. Они объяснялись просто: после сибаритского ужина ей хотелось только спать, а Максим-то явно ожидал не этого.

– Камин могли бы сделать и настоящий, – сказал он. – Хотя в электрическом есть свои преимущества.

– Какие?

Соня не выдержала и зевнула.

– Можно не тратить время на разжигание огня и прочие посторонние вещи.

– Угу…

Поняв, что голова клонится вниз, она заставила себя подняться на ноги.

– Куда ты? – спросил Максим.

– Воздухом подышу, – ответила Соня.

«Может, для бодрости даже в озеро придется окунуться», – подумала она при этом.

Над озером стояла огромная полная луна. Невозможно было удержаться от соблазна проплыть под нею по золотой озерной дорожке, Соня и не стала удерживаться.

Среди малочисленных своих способностей она знала за собой способность плавать в очень холодной воде. Поэтому ничто не мешало ей получать сейчас удовольствие от того, что она погружается в ночное озеро.

Когда Соня вышла из его агатовой воды на берег, во всем ее теле стучали изнутри мелкие бодрые молоточки. Сон развеялся бесследно. Она протянула руку, чтобы снять с раскидистого куста свой сарафан, повешенный перед купанием на ветку – и вдруг ее руку сжало так, словно вокруг запястья обвилась змея. Какая-то особенная, мускулистая, но разве бывают мускулистые змеи… Соня вскрикнула, тут же почувствовала, что ее рывком втаскивают прямо в куст, и инстинктивно зажмурилась, чтобы ветки не выкололи ей глаза. Она судорожно вдохнула воздух, но закричать не успела: влажная ладонь закрыла ей рот. От того, что это точно была человеческая ладонь, а не тело змеи, ей стало даже как-то полегче, то есть стало бы полегче, если бы тут же не охватил уже другой страх, более рациональный, но от этого не менее сильный.

Соня все-таки закричала – из зажатого рта вырвалось лишь мычание – и укусила эту отвратительную вонючую ладонь. Она думала, человек, обхвативший ее за плечи и зажимающий ей рот, инстинктивно отдернет руку. Но, видимо, ладонь его была настолько грубой, что он ее укуса даже не почувствовал.

– Не ори, – проговорил он хриплым шепотом. – Отдашь деньги и гуляй себе.

– У меня нет денег!

Вместо этих ее слов тоже прозвучало мычание. Но не трудно было догадаться, что она хочет сказать, и грабитель буркнул в ответ:

– В дом пошли. Там отдашь.

Он поволок ее к крыльцу, прижимая к себе. Ей пришлось пятиться, она больно ударилась щиколоткой о ступеньку, попыталась выскользнуть из его рук, показалось, это удастся, ведь она голая и мокрая, но только показалось… Он толкнул дверь плечом и Соню втолкнул в дом перед собою.

«Вот и все!» – мелькнуло в голове, и облегчение охватило ее вместе со стыдом от того, что первое, о чем она подумала, было не то, что теперь и Максиму может угрожать опасность, а то, что наконец он рядом и, значит, не даст ее убить, избить, вообще ничего плохого не даст сделать с нею. Это даже не знание было, хотя Соня знала, что он занимается кунг-фу, и как-то серьезно занимается, с какими-то поясами, или что там в этом спорте бывает, – а вот именно инстинктивное облегчение.

Она плавала не долго – Максим по-прежнему лежал на ковре перед камином и, подперев кулаками подбородок, смотрел на ровное пламя. Когда стукнула входная дверь, он спросил, не оборачиваясь:

– Ну как, надышалась?

Соня снова попыталась закричать, но грабитель зажал ей рот еще сильнее, и вместо крика снова вышло мычание, теперь совсем глухое.

Наверное, Максим понял, что с ней что-то случилось. Он перекатился с живота на бок, сел – и остолбенел от зрелища, которое ему открылось: голая мокрая Соня в руках у какого-то верзилы, который зажимает ей рот.

– Деньги давай, – повторил грабитель, непонятно к кому обращаясь. Но сразу же уточнил: – А то придушу ее.

И ругнулся так же обрывисто, как произносил все слова вообще.

Максим медленно поднялся с пола. От него до грабителя было метра два, и Соня подумала, что надо как-нибудь отстраниться, чтобы, если Максим ударит того ногой в лицо, не попал бы по ее лицу тоже, хотя и ладно, даже если попадет…

Но отстраняться не пришлось. Максим сделал шаг назад, остановился – и вдруг бросился по лестнице вверх, на второй этаж. Это произошло так стремительно, что Соня вообще не поняла, что произошло.

Грабитель, кажется, не понял тоже. Он застыл, прижимая к себе Соню. От его гнилостного запаха к ее горлу подступила тошнота, и она испугалась, что захлебнется рвотой под его рукой, зажимающей ее рот. И вдруг он отпустил ее – не отпустил даже, а отшвырнул в сторону – и рванулся вперед. Падая, Соня увидела, как он хватает сумочку, которую она не отнесла наверх в спальню вместе со всеми вещами, а оставила на каминной полке рядом с глиняными фигурками сказочных зверей. Сумочка была раскрыта, и красный кошелек с золотистыми застежками-бубенчиками выглядывал из нее прямо-таки призывно.

Наверное, грабитель решил, что до возвращения Максима у него в распоряжении считанные минуты. Схватив сумочку, он промчался мимо сидящей на полу Сони, обдав ее напоследок невыносимым своим запахом, и исчез за дверью. Простучали, затихая, его шаги по ступенькам крыльца.

Все это произошло так быстро, что Соне показалось, будто она и не вставала с пола перед камином, и не купалась в агатовом озере, и… Но не зря мама говорила, что она живет слабыми эмоциями – потрясение ее в самом деле не было сильным, и странность самоощущения тут же исчезла.

«Может, в этом залог моего бесстрашия», – подумала она почти спокойно.

А вслух сказала:

– Он ушел.

Когда Максим спускался по лестнице, шаги его звучали понуро. Хотя так не бывает, конечно. Не бывает понурых шагов.

Он остановился перед Соней. Она видела его босые ступни с длинными пальцами. Потом перед ее глазами появилась его рука.

– Ты можешь встать? – спросил он, наверное, предлагая помочь.

Ей не нужна была помощь.

– Конечно.

Она поднялась с пола, взяла с кресла вязанный крючком плед из разноцветных ниток, накинула на себя. Неприятно было стоять голой. Да и холодно, несмотря на искусственное каминное пламя.

– Он сумку мою забрал, – сказала Соня. – Денег в кошельке мало. Но карточки.

– Надо заблокировать, – сказал Максим. – Позвони в банк.

– Телефон тоже в сумке.

– Позвони с моего. Он… наверху там. Сейчас принесу.

Он снова поднялся по лестнице, вернулся, протянул Соне свой айфон. Пока она звонила, включил кроме камина еще обогреватель, и комната наполнилась теплом.

– У тебя необычное кодовое слово, – сказал Максим, когда, поговорив с банком, она вернула ему айфон. – Что такое флавус?

– Просто цвет. Песчаный. Это на латыни.

– Ты знаешь латынь?

– В университете учила. Что-то помню.

Они замолчали. Молчание повисло между ними, как камень, брошенный кем-то и непонятным образом замерший в воздухе.

– Пойдем спать, – наконец сказала Соня. – У меня глаза сами закрываются. И купание не помогло.

В быстром взгляде Максима промелькнуло, ей показалось, изумление. Но разбираться в нюансах его чувств совсем не хотелось. Соня пошла к лестнице, стараясь не наступить на волочащийся по полу плед.

Глава 8

Где-то она прочитала, будто бы китайцы по кошачьим зрачкам определяют время с точностью до минуты. Как им это удается, Соня не представляла. Она по глазам Бентли не то что время не могла определить, но даже самых обыкновенных его желаний – спать он хочет, есть или что-нибудь еще. Ей казалось, никаких желаний у него нет вообще. Что ж, для совместного существования это удобно или во всяком случае необременительно. Но она испытывала какое-то необъяснимое, а потому раздражающее беспокойство от того, что у нее живет котенок, к которому она не может почувствовать ничего.

Соня рассказала об этом брату, когда он в очередной раз зашел за каким-то инструментом для ремонта. Искала, о чем ему рассказать, и Бентли кстати попался на глаза.

– Значит, не надо ему у тебя жить, – пожал плечами Женька.

– А у кого надо? Я таких людей не знаю.

– Алеся через неделю в Пинск едет. Может туда отвезти.

– А там куда денет?

– Спрошу. – Он посмотрел на Соню чуть внимательнее, чем это требовалось для обсуждения участи котенка, и сказал: – Если у тебя что-то случилось, то лучше бы ты мне об этом сказала.

– И что бы ты сделал? – ответила она и, спохватившись, добавила: – У меня совершенно ничего не случилось.

Глаза у него были как лед, и поэтому казалось, ничего в них не разберешь. Но Соня читала в его глазах как в открытой книге и даже время смогла бы по зрачкам определить, наверное, если бы это вдруг понадобилось.

Она улыбнулась своим глупым мыслям. Это была первая ее улыбка за неделю. Правда, она бывала в эту неделю только на работе, там улыбаться не было повода, а дома, наедине с собой, тем более.

– Уж на Полесье-то пристроим кота, – сказал Женька. – Не грусти.

– Даже если не пристроите, отчего бы мне грустить? – пожала плечами Соня.

– Оттого, что твое безразличие к нему кажется тебе ненормальным. Но это не так.

Он погладил Соню по голове, как маленькую – никогда раньше так не делал! – и пошел к двери.

– Про кота завтра сообщу, – донеслось из прихожей.

«Неужели я выгляжу такой жалкой? Да нет, просто Женька стал мягче. Алеся на него положительно влияет», – решила она.

Было воскресенье, выходные наконец заканчивались. Соня подумала об этом с облегчением. Работа не была ни любимой, ни нелюбимой, но в ней была определенность, и всяко лучше было сидеть в офисе, глядя сквозь дождевые линии на прекрасный Тверской бульвар за окном, чем слоняться по квартире, не зная, чем себя занять, а вернее, не находя в себе желания чем-либо заниматься. В хорошую погоду Соня, наверное, пошла бы гулять, но с первых дней октября дождь лил не переставая, а достаточной романтичности для того, чтобы гулять под дождем, она в себе не находила тоже, да и глупо было бы ее искать.

Она сварила кофе и попробовала читать, сидя за столом в кухне. Но внимание рассеивалось, цеплялось за случайные слова на странице, и мысли от этого приходили тоже случайные или во всяком случае необъяснимые.

Соня вспомнила, как три месяца назад Женя вернулся из Африки в Москву. Алеси даже на горизонте у него еще не было.

– Я не помешаю, если у тебя поживу? – спросил он тогда. – Загранпаспорт менять пора. И визы новые придется делать. Недели три займет примерно. Может, месяц.

– Во-первых, это такая же твоя квартира, как и моя, – улыбнулась Соня. – Во-вторых, помешать мне ты не можешь, потому что этого не может быть никогда. А в-третьих, у меня отпуск и я в Юрмалу еду, так что и сама тебе не помешаю.

– С Максом едешь?

Женька тоже чуть заметно улыбнулся ее словам о том, что не может ей помешать никогда. Связь между ними была неразрывной, но все равно им обоим почему-то доставляло радость каждое тому подтверждение.

– Одна, – ответила Соня. – Максим в командировке.

– Ты чувствуешь себя с ним защищенной? – спросил Женька.

– При чем тут защищенность? – удивилась она. И добавила: – Между прочим, еще бабушка говорила, что профессия должна меня кормить, и тогда я не вынуждена буду связывать с мужчиной программу своего жизнеобеспечения.

Бабушка говорила не совсем это, но неважно.

– Это разные вещи, – пожал плечами брат. – Все равно что зеленое и холодное. Твой заработок вообще не имеет значения. Да и его тоже.

– А что же имеет значение?

– Его готовность тебя защищать.

Она засмеялась:

– Ты говоришь, как средневековый человек!

Он улыбнулся тоже:

– В этом смысле со временем ничего не меняется.

Тот разговор всплывал и всплывал сейчас в Сониной памяти.

Тогда она решила, что Женька сказал все это из-за появившейся у него в африканских поездках привычки к опасности. А поскольку у нее такой привычки не было и быть не могло, то и мыслей таких не могло быть тоже. Но теперь она понимала, что дело было совсем не в Африке – не в крокодилах, львах или эпидемиях.

Он сказал о том, что считает главным. Он не знает, зачем людям быть вместе, если этого нет.

Но ведь ей ничто и никогда не угрожало! Чем ей было поверять свои отношения с Максимом? Она не понимала.

Как не сразу поняла и что вообще произошло. Поднимаясь той ночью на второй этаж приозерного дома, она в самом деле чувствовала только усталость и желание поскорее лечь в постель. Если сонливость считать желанием. Но лечь сразу же не смогла. В ее заторможенном сознании было физиологически ясным лишь омерзение от того, что чужие руки прикасались к ее телу.

Она встала под душ, не подумав, что вода еще не нагрелась. Холодные струи развеяли апатию, имевшую, как Соня поняла сразу же прояснившимся разумом, не физическое происхождение. И тут же она увидела все произошедшее Максовыми глазами: распахивается дверь, на пороге неизвестный громила, его согнутая рука у Сони на горле, ладонь зажимает ей рот, она голая, со спутанными волосами…

Как он мог убежать, увидев такое?! Это было так же непредставимо, как если бы он взял за хвост живую змею и спокойно сжевал.

Соня терлась мочалкой с таким остервенением, словно не грязь невидимую хотела смыть, а ярость из себя выдрать.

Душ был рядом со спальней, но, выйдя из него, она опять спустилась вниз, в комнату с камином, и легла на диван. Не могла заставить себя зайти в спальню за своими вещами и легла голая, накрывшись все тем же вязаным пледом и оставив включенным ночник. Пока не сморил сон, пестрели перед глазами яркие нитки, и непонятно было, зачем она смотрит на них, но эта пестрядь по крайней мере отвлекала от тягостных, ни к чему не ведущих мыслей.

И точно так же ни к чему не вели те мысли, что мелькали в ее голове сейчас, когда неделю спустя она сидела дождливым воскресным вечером за столом в своей кухне в Большом Козихинском переулке.

Звонок разорвал тишину. Соня вздрогнула. Домашним телефоном она не пользовалась так давно, что сначала подумала, это он звонит, и только потом догадалась, что звонят в дверь. В дверь ей давным-давно не звонили тоже, только снизу в домофон.

Она открыла машинально, лишь мельком успев подумать, что надо все-таки спросить, кто это, но замок уже щелкнул под ее рукой, да и кто это может быть, у Женьки свой ключ, значит, кто-то из соседей…

Соня так мало ожидала увидеть на пороге Максима, что невольно отшатнулась и даже ахнула, кажется. Но тут же сделала полшага вперед снова: стыдно стало этого своего движения и глупого возгласа.

– Извини, – сказал Максим. – Я не мог заставить себя позвонить тебе. Да так и лучше, думаю. Поговорить в реале.

Капли дождя блестели на его волосах. Тревога была в этом блеске. И тревога слышалась в его голосе.

– Как же ты вошел в подъезд?

Уже произнеся это, она поняла глупость своего вопроса. Какая разница, как вошел? Уж наверное не дверь вышиб.

– С соседями.

Так же глупо было бы держать его на пороге.

– Проходи, – сказала она.

Соня пошла в гостиную. Она слышала, что Максим идет за ней.

– Я понимаю, что вел себя как последняя сволочь.

Она обернулась. Глаза его блестели так же тревожно, как дождевые капли на волосах.

– Но я… растерялся, понимаешь? Не ожидал, что могу растеряться в такой ситуации. Точнее, просто не ожидал такой ситуации.

– Почему не ожидал ситуации? – Соня пожала плечами. – Всякое может случиться.

– У меня был с собой травмат. То есть должен был быть. Мне казалось, что я положил его в чемодан. Но оказалось, что нет. Я за ним побежал наверх, потому что… он так тебя держал… Я не представлял, как тебе помочь! – воскликнул Максим.

В этом возгласе было такое сильное волнение, какого Соня не замечала в нем ни разу за все время, что они были вместе. На мгновенье ей стало даже жаль, что сама она ничего подобного сейчас не чувствует.

– Ты, наверное, подумала, что я мог бы его ударить, потому что кунг-фу занимаюсь, – сказал он.

– Я ничего такого не подумала, – ответила она.

И тут же поняла, что обманывает его – именно так и подумала. Ей стало стыдно за свой машинальный обман.

– Хочешь кофе? – спросила она.

– Не хочу. Но выпью, если нальешь.

Может, он не кофе сейчас хотел бы, а водки. Но водки у Сони не было. Не ставить же на стол недопитую бутылку испанского вина. Оно располагает к неспешному разговору, который совсем не нужен. Ей – не нужен.

Словно мысленная ворсинка, свербящая и раздражающая, шевельнулась у нее в голове, как только она подумала, что ей не нужен разговор с Максимом. Как странно ее спокойствие сейчас!

Перешли в кухню. Соня вставила в кофеварку новую капсулу. Точно такая же кофеварка была и в его квартире, поэтому она знала, что он любит крепкий колумбийский кофе.

– Кунг-фу совсем не так эффективно, как кажется, – сказал Максим.

– Да?

Соня поставила перед ним узкую фарфоровую чашечку с супрематическим рисунком.

– Это скорее своего рода йога, чем способ самообороны. Как и всё, чем мы занимаемся.

Она хотела спросить, кто эти «мы», но неожиданно сказала:

– Говорят, эффективна борьба Голицына.

– Не знаю такую.

– Да и я не знаю. Слышала когда-то. Случайно и давно.

В тягостном молчании та мысленная ворсинка раздражала Сонино сознание все больше, все резче. Ей показалось, это свербящее напряжение вот-вот разрешится, но чем же оно может…

Из комнаты донесся такой грохот, будто обрушилась стена. Соня вздрогнула, вскочила и выбежала из кухни.

Стена, конечно, была цела, но висевший над окном карниз с нее сорвался. Упавшие шторы смахнули на пол все, что стояло на консоли. Шкатулка с украшениями упала тоже, и сережки-колечки раскатились по ковру.

Прежде чем Соня сообразила, как это могло случиться, шторы зашевелились и из-под них вылез Бентли. Как ни в чем не бывало он прошел через всю комнату к своей корзинке из-под цветов, забрался в нее, свернулся клубочком и уснул.

Странно, что она не сразу поняла, от чего мог быть грохот. А может и не странно, котенок ведь до сих пор остается в слепом пятне ее жизни, поэтому…

И тут яркая, как молния, догадка осветила ее сознание. Вспыхнула та странная ворсинка, заполыхал огонь – разрешение, обжигающее и высвобождающее, оказалось таким сильным, что его можно было бы считать даже радостным.

– Максим! – Соня услышала, что он вошел в гостиную вслед за нею, и обернулась к нему так резко, что чуть не упала. – Это я должна перед тобой извиняться.

– В каком смысле?

Недоумение в его глазах сменилось изумлением.

– В прямом. – Причина собственного спокойствия уже была Соне ясна, и ни малейшего изумления она не испытывала. – Я почему-то была уверена, что ты должен быть готов защищать меня. Без размышлений и любой ценой.