Игра с нулевой суммой

Марина, он слышал это вчера от нее, затевала что-то вроде романтического ужина на вечер этого дня. Но до вечера оставалась еще целая, казавшаяся вечностью половина дня, которая навевала на него скуку и поэтому он, прочитав уже все новости в своем смартфоне, сидел в мягком кресле у входной двери. Из коридора, через массив светлого дерева двери, слышались медленные шаги коллег, проходивших мимо его кабинета, а где-то в стороне привычно задребезжала кофе-машина, стоявшая на подоконнике в том самом коридоре.

Игорь Владимирович догадывался, что весь муравейник К***: менеджеры, начальники, аналитики, коих появилось в последний год довольно много, все их многочисленные помощники – все они уже знали, почему он несколько месяцев не такой как раньше – нервный, срывающийся на всех подряд, а иногда и слишком жестокий и более обычного саркастичный. Все знали, что у него родился ребенок. Первенец. Игорь Владимирович в глубине души понимал, что вокруг него никто не виноват в том, что он не высыпается. Однако на поверхности в этом признаться самому себе было сложно, поэтому кто-то вечно подпадал под его горячую, а иногда и даже сильно жгучую и даже обжигающую руку. Его продолговатое, чуть вытянутое, с острым подбородком лицо стало сероватым, а временами делалось опухшим: с набухающими, словно апрельские почки, мешками под его огромными, чуть на выкате, голубыми глазами.

Игорь Владимирович не высыпался дико. Днем ему хотелось уснуть в одном из кресел своего кабинета, а утром, когда надо было вставать с постели, он мечтал сжечь этот мир дотла. Вечером он еле доползал до дома и падал в кровать в районе девяти-десяти часов. Жизнь стала какой-то вязкой, словно мокрая глина, тягучей как мед, который размазывали на засохшем куске хлеба. Она ощущалась им медленной и совсем не радостной, а дни становились похожими друг на друга, вытоптанными в какую-то тропинку, которая с каждыми новыми сутками делалась ему еще более знакомой и от того ставшей уже совсем не интересной. Никто не предупреждал его, что ждет его, как мужа, по ту сторону беременности жены. И дело было не только в повторяемости дней, их избитости и однообразности, но и в том, что ему казалось, что он чувствовал себя не нужным дома. Теперь он ощущал себя на вторых ролях. Следующий в жизни жены после ребенка. Из-за недосыпа он в этом мире существовал наполовину: одна его часть дремала, вторая была начеку и пыталась вникать в происходящее. Особенно на совещаниях он терял нить разговора, что ему было совершенно несвойственно, хотя именно на совещаниях, считал Игорь Владимирович, иногда правильным выбором было бы как раз-таки отключиться. Но надо сказать по правде, что последний месяц дался ему легче, чем все остальные после рождения ребенка. Во-первых, дочь немного подросла, а во-вторых, новогодние праздники помогли ему отдохнуть и выспаться, поэтому пока он имел небольшой запас энергии.

Дочитав новости, он положил телефон в карман пиджака, потом пару секунд подумал и вынул его обратно. Через пару мгновений и несколько уверенных кликов на экране появилось черное-белое видео, транслировавшееся в режиме онлайн: длинный коридор с пятью большими офисными окнами на одной стене – тот самый коридор, где располагался его кабинет. Игорь Владимирович увидел выходящих на лестницу и уже прошедших его дверь, менеджеров из коммерческого отдела. Потом он стукнул по мобильному стеклу еще раз и экран показал коридор, который располагался этажом ниже. Там никого не было. Он нажал снова, и картинка замельтешила людьми: кто-то нес папки в руках, двое стояли и что-то бурно обсуждали, а над стойкой ресепшена склонился мужчина в куртке и кепке, по всему видимому что-то говоривший секретарю в приемной. Рядом с ним на полу стояли связанные тонкой веревкой коробки – три штуки.

Игра в подглядывания была одной из самых любимых у Игоря Владимировича. Он любил наблюдать за перемещениями сотрудников по офису, словно за товарами по складу, которые медленно развозит по своим местам погрузчик. У каждого человека в его представлении было свое место – своя полочка на стеллаже, свои соседи и даже свой собственный артикул. Игорь Владимирович словно бы наблюдал за симуляцией офиса в Sims – жизнями, коммуникациями, движениями, разговорами, пусть и немыми, ведь язык телодвижений был понятен и без слов. Он наслаждался этим корпоративно-цифровым вуайеризмом, через который его жажда информации удовлетворялась – не в полной мере, но в большей уж точно. Он всегда отрицал, скрывая и пряча от других свой живой интерес к человеческой душе и ее мотивам, прячась за формальными фразами и требованиями. И найти в человеке грязный чулан, простыню в крови и пятнах, следы преступлений и моральных падений ему хотелось не потому, что этого требовала работа, а из-за того, что копнуть глубже хотела его природная сущность. Игорь Владимирович в своем стремлении узнать других, залезть к ним в голову, не мог остановиться и это стало для него словно жаждой сериалозависимого человека, где было жизненно необходимо получить новую серию и не мочь себе отказать в ней. Он считал, что в каждом человеке есть неповторимая, свойственная только этому человеку, особенная сущность. Уникальный код, на котором был написан человек, и который можно и даже хотелось в итоге хакнуть. Вскрыть. Но вскрыть не всегда означало воспользоваться информацией, а скорее приобщить конкретное знание о человеке к уже имеющемуся за долгие годы в Игоре Владимировиче пласту информации о людском роде. Загадка должна была быть, считал он – иначе ему становилось неинтересно и скучно, а разгадав эту загадку, ковырять дальше душевные внутренности ему больше не хотелось.

Игорь Владимирович махнул указательным пальцем по стеклу и экран начал показывать центральный вход в здание. Иномарка неясной модели припарковалась напротив главного входа, а рядом с ним остановилась она – Катя, кутаясь в свое зеленое пуховое пальто. Не смело, будто сомневаясь в чем-то, она не торопилась взять в руки громадный по своей величине букет бордовых роз.

У камер видеонаблюдения, думал Игорь Владимирович, при всех неоспоримых имеющихся достоинствах был всего-навсего один существенный недостаток – они не могли передать звуков и разговоров, но, что еще было важнее, мелких эмоций человека и неуловимых деталей, которые раскрываются только при живом общении. И как он ни силился что-то увидеть и разглядеть в черно-белых картинках, всё же понять, что происходит с человеком внутри него самого, было совершенно невозможно. Но что там мысли, и даже слова, думал он, главное же действия. Только действия определяют человека. Однако, дискутируя сам с собой в собственной голове, он также понимал и то, что даже на камерах видеонаблюдения ему видны не все поступки и движения человека – что-то обязательно оставалось за кадром, когда люди не попадали под прицел видеокамер. Даже здесь, где у него было множество рычагов, знать, что происходит там, в кабинетах, он не мог. И внимательно следя за тем, как Катя зашла в здание и прошла турникет, а потом поднялась на лестницу и вышла из поля зрения камеры, он вдруг почувствовал что-то странное, его будоражащее, интригующее до самых глубин. Потеряв ее из виду, он понял, что она зашла в кабинет. Игорь Владимирович закрыл приложение и заблокировал телефон, глубоко вздохнув. Своим взглядом он блуждал по комнате, будто изучая стоящую напротив кресла, тумбочку у противоположной стены с находящейся на ней небольшой кофеваркой, а в метре от тумбы чуть гудящий кулер – полный бутыль с водой, который своим узким горлышком прятался в белом массивном кубе с двумя небольшими кранчиками.

Игорь Владимирович снова разблокировал телефон, нажал пальцем на иконку приложения и перед ним на экране раскрылось белое пустое полотно. Пару секунд он смотрел на него в задумчивости, а потом начал стучать по клавишам и через три минуты на экране появилась длинная вертикаль текста: «Мир навсегда провалился в безграничную цифровую клоаку. На улицах, словно постовые, стоят камеры – мертвые бесчувственные сторожи общественного порядка, а каждая транзакция в безналичном измерении хранится в сети будто в сейфе – ее не уничтожить. Вся жизнь – это паноптикум Бентама, а люди в нем – заключённые. Бог все видит, и Бог в наше время – это глаз камеры».

Он остановился и перевёл свой взгляд на окно. Несколько секунд он думал, приложив ладонь к подбородку, а потом вернулся к тексту и продолжить печатать: «Сказка про старшего брата-надзирателя перестала быть сказкой и брат младший – обычный маленький человек – находясь в виртуальном круговороте сетей, балансирует где-то между чек-ином, чек-апом, чек-поинтом и qr-кодом, лавируя и постоянно угождая в руки то одного, то другого корпоративного гиганта».

Дописав заметку, он встал, прошел к своему рабочему столу и сел на кресло».

Он два раза щелкнул по значку на рабочем столе компьютера перед ним появился цветной прямоугольник, который через десять секунд расширился на весь экран. В скоплении нескольких прямоугольников – вертикальных и горизонтальных со столбцами сухих протокольных слов – Игорь Владимирович быстро нашёл нужную строку и нажал на неё. Вылез большой список с фамилиями, именами и отчествами. Игорь Владимирович на клавиатуре начал вводить буквы: «о», потом «с» и «и». Цветная строка остановилась на фамилии «Осипова». Ещё через два щелчка мыши на экране проявилась большая карточка с личными данными. Игорь Владимирович начал изучать ее. Он видел ее не впервые – в конце декабря он уже открывал данную страницу и тогда в телефонной книжке его смартфона стало на один номер больше. Однако, он не звонил по этому номеру и сообщений тоже не писал. Зачем он вообще его занёс себе в телефон Игорь Владимирович сам не знал. Несколько раз он открывал один из мессенджеров и смотрел на фотографию профиля. Сегодня же он полез в корпоративную систему с личными данными сотрудников по внутреннему зову, желая узнать что-то новое – что-то, что, возможно, не заметил в прошлый раз. «Тридцать лет, Новосибирск, Васильевский остров… – бегущей строкой неслась в его голове информация, – детей нет, не замужем».

Не найдя ничего, что могло бы привести его к новым размышлениям, он закрыл карточку и долго смотрел в одну точку, пока вдруг не позвонил генеральный директор и не вызвал его к себе в кабинет.

15.

Замкнутый сам на себя двор-колодец Катиного дома на Васильевском острове находился недалеко от станции метро, но, не смотря на близость к эпицентру людских передвижений, эта часть острова, а если быть точнее – квартал, был достаточно тихим и размеренным. Двор, как и множество других, типичных петербургских дворов, обычно тонул в стелющихся по стенам дома эхо – громких голосах жильцов и случайно забредших сюда пешеходах, оглашался прерывистыми сигналами домофона, утопал в редких отзвуках автомобилей, поставленных на сигнализацию, и припаркованных прямо под окнами. Как в концертном зале при хорошей акустике все шумы во дворе становились громче, а все сказанные шепотом секреты важнее. Но в этот вечер в обоих дворах, соединенных обшарпанной аркой с огромной лужей посередине, было тихо, а все звуки, нарушавшие тишину, были лишь частыми и большими ударами капель дождя по полуржавой крыше – нестройным маршем, который исполняло небо в отсутствие дирижера.

Водосточные трубы, словно змеи овивали мокрые фасады домов, с чьих стен в разных местах по всей поверхности сходила болезненно-желтая выцветшая краска, образуя неровные серые проплешины, похожие на разорванные облака. В других же частях – у окон и в нижней области стен – постепенно отваливался большими и маленькими кусками штукатурный слой, обнажая кирпичную кладку, что иногда казалось, что Петербург через явную, все увеличивающуюся ветхость показывает свои гнилые некрасивые вековые зубы. У подножия стен, где влага была особенно сильна, встречался ложащийся тонким слоем зеленый бархат мха, который словно болезнь медленно проникал в незащищенный иммунитетом организм дома, и инфицировал его незаметно, но уж если попадал, то заражение остановить было уже практически невозможно.

Подбиравшаяся вплотную тьма заполонила все пространство двора и Катя еле различала оттенки автомобилей, которыми набилась маленькая желто-горчичная площадь двора. За последний час сумеречного вечера поднялся сильный ветер, трепавший беспорядочно проходящие через темный квадрат неба линии проводов двора. Тишина в этом пространстве была емкой, глубокой, объемной и каждый Катин шаг отскакивал глухим тусклым близнецом от полужёлтых и грязно-пыльных вымаранных стен.

В огромной галерее окон на первом и втором этажах по периметру всех четырех стен не горело ни одной лампочки и ни одна люстра не зажглась, пока Катя шла к парадной. Она возвращалась от Лены с Мишей, пробыв у них в их отсутствие два дня с Дюком. Свет мягко выглядывал только из трех в самом верху в разных частях двора окон и их слабые отблески не доходили до асфальта и не освещали ничего, кроме влажного воздуха где-то высоко над головой.

Катя пошарила в боковом кармане сумки и нащупала длинный железный отрезок ключей. Она подошла уже вплотную к парадной, над дверью которой, между крашенными в желтый цвет проводами отсутствовал похожий на треугольник громадный кусок штукатурки, как вдруг багровое, потемневшее от дождя полотно входной двери осветилось ярким ослепляющим светом. Через долю секунды она поняла, что это были фары автомобиля. Он стоял напротив парадной. В двух прямых целенаправленных потоках холодного белого света сверкали падающие с неба капли. Катя выставила вперед ладонь, закрывая глаза от слепящей жесткости, как вдруг, в этот момент потоки погасли, и дверца автомобиля раскрылась. В кромешной темноте, которая ощущалась еще сильнее после погасшего света, ей удалось различить, что возле автомобиля стоял мужчина. Мощные плечи были видны даже издалека, а короткостриженая голова обрамлялась в силуэте вдруг зажёгшимся и упавшим во двор пучком света из окна второго этажа. Катино сердце в каком-то странном предчувствии забилось быстрее обычного. Мужчина направлялся к ней, и Катя не понимала, почему она до сих пор не зашла в парадную, ожидая незнакомца, который будто бы только ее и ждал в этом дворе. Ее охватило оцепенение, пребывая в котором она не могла сдвинуться с места: ноги словно вросли в голый бесснежный асфальт, а слабый голос разума почему-то приказывал оставаться на месте. Впоследствии она так и не смогла себе объяснить, почему не пошла сразу в квартиру, почему не приложила ключ к магнитной выемке и не побежала вверх по лестнице. Уже потом, спустя несколько месяцев, невольно вспоминая эту сцену, Катя думала, что лучше бы это тогда был маньяк. Лучше бы это был он.

Неожиданно для них обоих – для нее и незнакомца – дверь распахнулась и из парадной вышел мужчина в кепке и черной, чуть подранной, кожаной куртке, что-то бормоча себе под нос, а свет слабой лампочки из парадной проявил темноту двора и Катя увидела лицо мужчины, который несколько секунд назад вышел из автомобиля. Мужчина в черной куртке исчез, завернув в посыпавшуюся от времени арку, а темнота снова восторжествовала, погрузив все вокруг в смоляную черноту.

– Привет, – произнес мужчина бодрым баритоном и сердце Кати сжалось, будто кто-то из него, словно из кухонной губки выдавливал воду.

Сколько раз в своей голове она представляла, сама себе в этом не признаваясь, что город их где-нибудь столкнёт, что пути их снова пересекутся, и что, не смотря на все свои обещания ему и себе, она вновь скажет ему «Привет». Но город за четыре месяца их так и не столкнул друг с другом и Кате в какой-то момент показалось, что всё-таки лимит их встреч по воле мироздания уже давно исчерпан.

«Выберите дальнейшее действие», – произнес банкомат внутри Катиной головы, но она, всё пребывая в оцепенении, застыла на месте и не нажимала ни на одну из воображаемых кнопок в своем мозге, а банкомат, судя по всему, надолго подвис. Коробка передач в ее голове находилась в нейтральном положении, и мыслительная машина не двигалась с места.

– Это ты прислал цветы в четверг? – дрожащим голосом спросила она.

– Я, – ответил мужчина.

16.

В тот теплый сентябрьский день, четыре месяца назад, Катя выбрала свободу. Придя на работу с покрасневшими и опухшими за ночь глазами, первое, что она сделала – это распечатала заявление на увольнение. Она думала об этом всю ночь, бесконечно ворочаясь в кровати. В то утро все шло кувырком: нужный файл долго не находился, кто-то поперек ее поисков звонил, принтер неожиданно отказывался печатать и в довершение всего внезапно закончился картридж. Кате и так тогда казалось, что она была не трезва, не смотря на отсутствие алкоголя в крови, а тут еще для совершения отчаянного, но жизненно необходимого поступка вставали на пути разные офисные препоны.

Катя понимала, что ни в одном решении в жизни нельзя быть уверенным: предугадать, чем что-то конкретное для тебя может обернуться в будущем – слишком много данных надо было сопоставить, а некоторых фактов и в помине могло не быть на руках. Поэтому в некоторые моменты жизни, считала она, надо идти на небольшой риск. Иногда – на большой. Но Кате в тот момент решение казалось правильным, хоть и какая-то ее часть отговаривала саму себя, потому что другого выхода, кроме, как уйти, она не видела. Она взяла всю волю в свои хрупкие кулаки и поняла, что пора действовать.

Последние два года были слишком яркими: страстными, буйными, бурными и ослепительными. И с того момента, как она здесь, в этом офисе встретила Влада, жизнь ее изменилась. Однако сейчас она чувствовала, что пластинка заела, что все вокруг напоминает затянувшийся уровень игры, который она никак не могла пройти. На экране каждый раз высвечивалось «Game over» и злополучная игра все время возвращала Катю к исходной точке, потому что, по всему видимому, игрок не понимал своей главной ошибки. Снова и снова этап повторялся и эта игра, длившаяся уже долго, в какой-то момент перестала напоминать ей самое начало отношений, когда от радости перехватывало дыхание, а коленки предательски дрожали.

Она постучала к нему. Дверь щелкнула, и она ее дернула за ручку. Увидев ее, Влад демонстративно отвернулся к компьютеру, на котором еще не было открыто ни одного окна. Она посмотрела на него и поняла, что до ее прихода он о чем-то напряженно думал. На нем в тот день была клетчатая синяя рубашка, которую Катя никогда не видела и которая, как подумала она в тот момент, ему совсем не шла.

– Если ты пришла извиниться за вчерашнее, то мне сейчас некогда, – сухо произнес он, не глядя на нее.

Катя снова вспомнила события прошлой ночи и ей опять захотелось плакать, но слез уже не было – они все были израсходованы за ночь. Она молча прошла до его стола и протянула ему чуть измятый, в нижней части слегка влажный от ее пальцев листок, и положила прямо перед ним. Влад оглядел белый прямоугольник, вымаранный черными и синими чернилами. Дата в заявлении везде была одинаковой – сегодняшний день. Поняв наконец, что перед ним лежит, он взглянул на нее и только тогда осознал, как несвеже она выглядит и что такой он не видел ее никогда за все время их стремительного романа.

Обычно импульсивный и ярко выражающий свои эмоции Влад сегодня был на редкость сдержанным. Злая гримаса с самого пробуждения не сползала с его лица и видеть сегодня он никого не хотел и как только зашел в свой кабинет. Однако, как назло, посетители в первые тридцать минут рабочего дня валили к нему один за другим.

Он тоже сегодня не мог уснуть после домашнего скандала – спать ему пришлось в комнате, в которой обычно они селили гостей, и кроме дивана, как выяснилось за все ночные часы, неудобного, и как оказалось, скрипучего, больше ничего в этой комнате не было. И даже не семейные разборки его расстроили, а скорее Катины слова и ее действия – он не думал, что она, эта умная и интеллигентная девушка, позволит себе вторгаться в его жизнь – жизнь, которая к ней, к Кате, никак не относилась.

– Может, возьмешь выходной и проспишься? – сухость в его голосе не пропала.

Катя, прикрыв глаза, покачала головой.

– Кать, – чуть мягче сказал Влад, – не пори горячку. Ты вчера была не права, вспылила. Но все пройдет, – он посмотрел ей в глаза.

Внутри Кати уже ничего не бурлило. И злость, которая ночью кипела с неистовой силой, вдруг пропала. Испарилась. Исчезла.

– Не пройдет, – холодно сказал она, – подпиши.

Влад подумал, что она его испытывает. Разводит. Блефует и просто хочет заставить его помучаться, чтобы он что-то понял. Но ведь он, Влад, умный и проницательный, каким он всегда себя считал, ее комбинацию просчитал и, конечно, он ей сейчас подыграет.

– Кать, – он взял в руки листок и потряс его в воздухе, – я два раза одного и того же человека в организацию не беру. У меня не так много принципов в жизни, но здесь это железобетонно. Я не прощаю предательств.

– Тем лучше, – спокойно сказал она, – значит, я никогда сюда не вернусь. Подпиши.

С минуту он колебался и даже предположил, что она, возможно, не шутит и все сейчас происходит взаправду и что она, действительно, может уйти и из компании, и из его жизни навсегда. Но потом, не восприняв все-таки эти мысли всерьез, он отбросил их и решил не торговаться. Достав ручку из малахитового органайзера, он резким движением руки оставил на листе свой росчерк.

«Вернется» – подумал Влад, отдавая ей заявление. Он смотрел ей вслед и видел, как она качающейся походкой вышла из его кабинета и тихо прикрыла за собой дверь.

Он впоследствии пожалел о том, что отпустил ее в то сентябрьское утро, что не настоял на дне отдыха и не дал ей одуматься. Он не один раз спрашивал себя, что, возможно, глубоко внутри себя он хотел ее отпустить и поэтому не стал держать, упрашивать и уговаривать. Ведь он. Но он этого не сделал.

Она не вернулась.

Ни через день, ни через неделю и даже месяц. Она не писала ему сообщений и не звонила и у него сложилось впечатление, что она совсем забыла его.

Катя, забрав свои небольшие пожитки с работы, после обеда, стояла на набережной, когда день уже катился к своему логическому завершению. Сентябрь подходил к концу. Он, на удивление, выдался сухим и теплым. Кораблики своими металлическими телесами все еще разрезали толщи воды в Неве и каналах, разнося звонким эхо по каменным стенам города историческую информацию, оглашаемую гидами. Водная ребристая поверхность воды, испещрённая волнами от проплывающих мимо со стремительной скоростью тех самых корабликов и катеров, раскачивала понтон. В Катиной душе все тоже качалось из стороны в сторону: прошлое проносилось в ее голове яркими кинолентами, закручивая поток событий в кольцо уробороса, пожирающего самого себя. Недолго думая, она села на кораблик, пытаясь понять, что же ей делать дальше. На удивление после тяжелой ночи сон в голову не лез, а когда речная прогулка закончилась, Катя села на другой кораблик, а потом еще и еще, пока ее совсем не сморило и она, не помня себя, дошла до своего старого двора на Васильевском острове, где она и прожила все три года после переезда в Петербург.

Она быстро нашла новую работу и через месяц мысли о Владе стали постепенно меркнуть, несмотря на то, что в квартире, в которой они провели так много времени, все напоминало о нем – от дверного глазка до простыней. Ее хорошо нагрузили делами на новом месте и свободного пространства в ее голове практически не осталось. Влад пытался лишь дважды выйти на связь: в первом случае он позвонил, и она не взяла, а во втором – он написал сообщение, которое тоже осталось без ответа. И Катя, видя его ненастойчивые порывы, утвердилась в правильности своего решения. Лишь иногда, случайно попадая в тот район Васильевского острова, где находился бизнес-центр, она вспоминала о Владе, и горячая волна мыслей накрывала ее с головой.

17.

«В квартире – Влад оглядел небольшую комнату, а потом поднял голову вверх – все так же, по-прежнему», – подумал он.

Квартира представляла из себя студию площадью двадцать квадратных метров, с высокими, под четыре метра потолками и вторым, искусственно созданным этажом. На этот второй этаж вела деревянная, выкрашенная белой краской – под цвет стен – лестница. Под ней стоял невысокий холодильник, напротив которого разместился словно усеченный, казавшийся при первом взгляде на него уменьшенным, кухонный гарнитур, словно раньше бывший частью чего-то большего. На шкафчике стояла высокая, почти гигантская картина, изображавшая до сих пор непонятный Владу рисунок – зеркало в коричневой раме, полузанавешенное странными и тяжелыми по фактуре материями, у краев которых валялись какие-то высохшие цветы. Картину рисовала не Катя, а прошлый жилец, съехавший отсюда три года назад – прямо перед ее заездом. У подоконника, с той стороны, где к стене примыкала лестница, примостился небольшой белый письменный стол. У другой стены – серый миниатюрный диван. Единственное окно, которое обрамляли зелёные шторы, выходило во двор – темный и глухой, почерневший от времени колодец, в котором там под окнами стоял автомобиль Влада. Квартира – если ее вообще можно было назвать таковой, так как она больше походила на комнату – раньше была частью большой коммунальной квартиры, которую выкупил один предприниматель и поделил на студии. Коридор, ведший к Катиной квартире, напоминал лабиринт, чьи стены были выложены красным кирпичом. Все время с того момента, как Катя переехала в Петербург, она прожила в этой квартире.