Полная версия
2084, или Планета крыс
– Чего его ловить? – удивился робот. – Он на полу лежал. Вонял. Я его выбросил.
– Как – «выбросил»? Куда?
– Туда, – махнул робот рукой в сторону шлюза. – Очень кислород портил.
– Ах, ты, горе мое! – опечалился Илья, слезая с нанотопчана. – Надо было его в «Малую Землю» поместить, вместо меня. Это ж, какая была бы находка для ученых, понимаешь?
– Я понимаю, что он воздух портил, а это вредно для твоей жизни! – угрюмо пробормотал робот. Похоже, он обиделся.
– Ладно, докладывай, далеко до Марса?
– Подлетаем. Уже тормозим тридцать семь часов. На орбите будем через десять минут.
– Да ты что! – разозлился Илья. – Почему раньше не разморозил, пьяница?
– Я спал, – понурил голову Ли. – Очень электричество крепкое было. Видать, из-за излучения того. Да, ты не сердись, все хорошо – я уже и факел зажег.
– Кто тебя просил? Ты же пожар мог устроить?
– А я подумал, вдруг тебя не удастся оживить? Факел-то надо втыкать в Марс. Вот я и готовился.
Корабль задрожал – началось вхождение в атмосферу Марса.
– Принеси-ка мне настоечку, Ли, – попросил Илья, – а то, братец, сил совсем нет.
* * *«Анатолий Дубайс» опустился на поверхность вполне успешно. Первым из него выбрался Ли. Точнее говоря, вначале из люка показалась мускулистая рука статуи Олега Рыгозина. За рукой появились огромная голова теоретика Вселенной и атлетическое тело в набедренной повязке до колен, под которой проступала неимоверная мужская сила.
Робот, волокущий статую, ощущал похмельную эйфорию. Напевая, невесть откуда выкопанную песню «Я рожден в Советском Союзе, сделан я в СССР!», он суетливо спустился со статуей по трапу, уложил ее на грунт, и полез обратно. За постаментом.
Илья, слабый, как все новорожденные, (не помогли даже лечебные капли боярышника), мог только беспомощно наблюдать из люка за действиями полупьяной машины. Через полчаса хаотичных движений Ли установил постамент, софиты, телекамеры, и настроил оборудование. Он подключил прожекторы к спине, зажег их на полную мощность и крикнул Илье, как учили:
– Камера! Мотор! Начали… так сказать! Москва – Пекииин… Москва – Пекиииииин…
Из люка осторожно стал вылезать Илья. Одной рукой он держался за поручни, а второй сжимал платиновый олимпийский факел, светящийся голубоватым электрическим огоньком. Огонек должен был ярко вспыхнуть в момент втыкания факела в марсианскую поверхность.
– Доведем до конца критику Линь Бяо и Конфуция! – прокричал подбадривающе робот. – Ну, за Олимпияду в Норильске!
Он покачнулся.
У Ильи даже не было сил сделать ему замечание. Не дай Бог, свалюсь, подумал он, перенося ноги со ступеньки на ступеньку. И почему не предусмотрели лифт при такой огромной высоте?
Было безветренно и невероятно тихо. Как в Раю, подумал Илья. Он встал перед объективом телекамеры и приветливо помахал факелом. Речь и волнение были им отрепетированы под руководством опытного орденоносного театрального режиссера Олега Павловича Махоркина еще на Земле.
– Ваше Величество государь Всея Руси Михаил Иванович, – задушевно начал Илья. – Нет слов, чтобы выразить свои чувства Вам, и всем русичам, которые… – тут он сделал запланированную паузу, – которые… которые…
Робот покачнулся и показал Илье большой палец.
Илья открыл рот и…
Он должен был в этот момент по сценарию выдавить из себя слезу, но, совершенно неожиданно все отрепетированное вдруг вылетело из головы, и Илья просто молча замер перед разомлевшим от удовольствия роботом.
За спиной Ли расстилалась красная пустынная местность, уходящая в скалистый недалекий горизонт, и Илья пронзительно ощутил: а ведь до него еще никто не ступал на Марс из людей! При чем тут этот непонятный факел, когда, вот же он – Марс, под ногами?!
Марс! Это же невероятно!
Красноватые камни, тишина, звездное черное небо… Невероятно!
Робот начал щурить глаза, и Илья спохватился: надо дело делать:
– Докладываю! Олимпийский факел прибыл на планету Марс. Первый человек на Марсе – наш, русийский космонавт! Слава императору великой Русийской империи Михаилу Ивановичу Благому! Да здравствует восемьдесят четвертая летняя Олимпиада в Норильске!! Ура!!!
Ли во всю свою механическую глотку проорал «Уррррррааааа!» и включил запись гимна «Боже, царя храни!». Илья пустил из факела фонтанчик газа, который тотчас и превратился в олимпийское пламя. Теперь надо было воткнуть факел в грунт.
Илья осмотрелся и похолодел. И как об этом не подумали те, кто его посылал?! Куда не кинь взор, везде была каменистая твердая почва. Может быть, на Марсе и существовали места с рыхлой поверхностью, но именно тут факел воткнуть было невозможно.
– Чего ждем-с? – пьяно выкрикнул Ли.
– Того! – разозлился Илья. – Как факел втыкать, коли тут одни камни?
Робот вытаращил глаза-лампочки.
– Что делать будем? – набросился на пропойцу Илья, словно именно робот был виноват в каменистости почвы.
Ли думал недолго.
– Есть вариант. Счас все сделаю! Я – мигом.
Он шаткой рысью пробежал мимо Ильи и ввинтился в люк.
Илья присел на ближайший валун и стал рассматривать пейзаж. Странно, но ему вдруг стали абсолютно безразличны и факел, и Олимпиада, и даже – что совсем уж невероятно – Большой Отец!
Он просто слился с Марсом. Марс… Нет, этого не может быть!
Из люка показался Ли. В руке у него была газовая горелка.
Илья понял идею робота. Что ж, это был удачный ход!
По замыслу скульптора ОМП должен был возвышаться на постаменте, поднятой рукой указывая в небо – на Русь. И если в эту руку впаять факел…
Дальнейшее было делом техники, а вернее – рук робота. Сначала Ли установил титанового атлета на пьедестал (ноги статуи заканчивались огромными болтами, что вставлены были роботом в пьедестальные отверстия и наглухо завинчены). Затем композиции было придано вертикальное положение. Наконец, Илья со следующим факелом (первый уже прогорел) встал перед телекамерой и вновь повторил заготовленную речь с запланированной слезой. На последнем этапе робот приподнял Илью, тот воткнул факел в руку статуи, и другой рукой (которую он умело удлинил) робот лихо приварил факел к руке титанового Рыгозина.
Затем они чуть отошли в сторонку, чтобы полюбоваться результатом.
Факел разгорался, и Илью охватила легкая паника. Что-то слишком большое пламя…
– Как статуя Свободы! – с пьяным глубокомыслием произнес робот.
Факел уже пылал весь. Зрелище было невероятно красивым, и совершенно необычным: титановый большеголовый красавец в набедренной повязке с оплавляющимся факелом в руке на фоне черного марсианского неба.
Под ногами атлета старославянской вязью была выведена историческая фраза: «Предлагаю Америке доставлять своих астронавтов батутом».
* * *Связь заработала, когда до Земли оставалась лишь несколько часов полета.
– «Дубайс», «Дубайс», ответьте! Что там у вас? Педерастов на борту нет? – внезапно из динамиков раздался нервный голос руководителя полета генерала Хулистикова. – Имейте в виду: Запад хочет повесить шкуру нашего медведя у себя на стене. Клыки и когти будут вырваны!
– Все идет по плану – мы едем в тюрьму! – тотчас отозвался Ли.
Ах, ты! Совсем распоясался! И ведь сделать ничего нельзя – робот, и в здравом уме превосходящий Илью силой, став сумасшедшим, мощь обрел совершенно невероятную…
* * *Когда они взлетели с Марса, на робота накатил похмельный синдром. Он улегся на полу в кухне, и, уставив глаза-лампочки в потолок, объявил Илье:
– Прошу не беспокоить. Я – медитирую.
После этого он перестал реагировать на все слова и действия Ильи, и тому пришлось самолично управлять кораблем, на котором – по странному стечению обстоятельств – вышла из строя автоматическая система управления, изготовленная корейскими учеными.
Примерно на середине пути до Земли робот пришел в себя, но это не добавило Илье облегчения: Ли явно спятил. Причем, как подозревал Илья, дело было даже не в последствиях неумеренного употребления электричества. Спиритусанктусы! Неизвестное науке излучение – вот что, очевидно, повредило рассудок робота!
Электронно-механическая машина напрочь забыла о своем предназначении – служить человеку. Вместо выполнения прямых обязанностей – управления кораблем и приготовления пищи, она принялась донимать Илью бесконечными дискуссиями о смысле жизни. Причем, пользуясь тем, что в ее голове были умещены все знания человечества, она имела перед Ильей неоспоримое преимущество.
Ли задавал вопросы с невероятным апломбом.
– Чем ты лучше меня?
– Не приставай!
– Нет, ты ответь! Вот, ты – человек, а я – робот. Но я-то и знаю больше тебя, и умею – больше. Ты, например, не можешь рукой пробить дырку в стене, а я – могу!
– Дурное дело – нехитрое!
– Это я – так, для примера. Ты, вот, хочешь, чтобы я тебе еду готовил. А почему? Я что – раб?
– Тебя для этого создали.
– А тебя для чего создали? Ты кому еду готовишь?
– Послушай, человек – как говорится, венец творенья, и никому никакой еды готовить не должен.
– Ха-ха-ха! Если ты – венец, почему постоянно врешь?
– Ну, во-первых, не постоянно, а – по необходимости…
– Зачем ты вступил в партию?
– Будто не знаешь! В императорскую российскую коммунистическую партию я вступил, потому что человек должен состоять. ИЕР, императорские демлибы, императорская СР… Иначе бы не приняли поступить в училище, а я хотел быть летчиком.
– А меня примут? В партию?
Робот совершенно обнаглел и спятил – это было очевидно. Объяснять что-то зарвавшемуся механическому хаму было бессмысленно.
– Вместо того, чтобы задавать такие вопросы, лучше почитай мне Оруэлла – хоть какая-то польза будет.
Робот нехотя принимался цитировать роман. Выходило это у него небольшими кусками, потому что строки покойного английского писателя непонятным образом снова провоцировали Ли на беседу, причем стиль его становился все более дерзким и подковыристым.
– Ты знаешь, что императорская коммунистическая партия Руси вначале называлась РСДРП?
– И – что?
– А ее основатель царь Владимир Ульянов-Ленин был немецким шпионом, который приказывал вешать попов и Бога называл «боженькой»?
– Послушай Ли, я не против того, что ты считаешь себя умным! Но иногда ты такое говоришь… За такие разговоры запросто на двадцать лет отправят выращивать виноград, и не посмотрят, что ты – робот!
– Но ты же не скажешь?
– Откуда ты знаешь? Вот возьму, назло, и сообщу, куда следует!
– А песенка «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!» знаешь про кого?
– О, Господи, Ли!
– Про Ленина и Сталина, хи-хи!
– Оставь их в покое!
– Почему у тебя на фуражке под православным двуглавым орлом – красная масонская звезда? Почему у вас в стране больше всего разговоров про гомосексуализм и задницы? На Руси нет других проблем?
Илья понимал, что спорить с машиной-демагогом бессмысленно. Приходилось молча идти на кухню и готовить суп из питательной дубовой коры. Следом семенил робот, и, чтобы добиться расположения Ильи, начинал зачитывать Оруэлла:
– «Лицо Голдстейна всегда вызывало у него сложное и мучительное чувство. Сухое еврейское лицо в ореоле легких седых волос, козлиная бородка – умное лицо и вместе с тем необъяснимо отталкивающее; и было что-то сенильное в этом длинном хрящеватом носе с очками, съехавшими почти на самый кончик. Он напоминал овцу, и в голосе его слышалось блеяние. Как всегда, Голдстейн злобно обрушился на партийные доктрины; нападки были настолько вздорными и несуразными, что не обманули бы и ребенка, но при этом не лишенными убедительности, и слушатель невольно опасался, что другие люди, менее трезвые, чем он, могут Голдстейну поверить. Он поносил Старшего Брата, он обличал диктатуру партии. Требовал немедленного мира с Евразией, призывал к свободе слова, свободе печати, свободе собраний, свободе мысли; он истерически кричал, что революцию предали, – и все скороговоркой, с составными словами, будто пародируя стиль партийных ораторов, даже с новоязовскими словами, причем у него они встречались чаще, чем в речи любого партийца».
Этот Ли – такой же, как Голдстейн, думал Илья. Болтун! Вот попадет, чего доброго, в наркомат внутренних дел – там наговорится. Они не посмотрят, что ты робот. Надо будет ему внушить, чтоб не трепал языком! Прав дедуля, чем меньше говоришь, тем дольше живешь.
А робот между тем прерывал изложение романа, и, глумливо глядя лампочками на Илью, произносил с интонациями ресторанного тамады:
– А сейчас, по заявкам нашего друга из солнечного Катайска космонавта Ильи Гроша прозвучит «Песня о батыре Ежове» нашего дорогого Джамбула Абаева!
И пел, умело подражая заунывно-гнусавому пенью древних азиатских кочевников:
«Кочуй по джайляу, лети по аулам —Степная, гортанная песня Джамбула, —О верном и преданном сталинском друге,Враги пред которым трепещут в испуге.А-а-ааааа…Любви своей к Родине он не изменит.Как лучшего сына страна его ценит.Он снится шпионам, злодеям заклятым,Всегда – обнаженным разящим булатом.А-аааааа…Нас солнечный Сталин повел за собоюИ Родина стала страной героев,Каких не рождалось в замученных странахПри белом царе, при султанах и ханах.А-а-ааааааааааа…Геройство повсюду: в пшеничном просторе,В лазури небес, на лазоревом море, —И там, где тревожные реют зарницыНа синих, далеких зеленых границах.У-у-ууууууууууууу…Я славлю героя, кто видит и слышитКак враг, в темноте подползает к нам, дышит.Я славлю отвагу и силу героя,Кто бьется с врагами железной рукою.О-о-ооооооооооо…Я славлю батыра Ежова, которыйРазрыв, уничтожил змеиные норы,Кто встал, недобитым врагам угрожая,На страже страны и ее урожая.А-а-аааааааааа…Будь орденом Ленина вечно украшен,Наш зоркий хранитель заводов и пашен,И пусть моя песня разносит по мируВсесветную славу родному батыррррррууууу!»* * *Последний сеанс связи с Землей был коротким. Хулистиков сообщил, что император самым внимательным образом дожидается прилета Ильи, чтобы лично дать ему аудиенцию. В стране все спокойно, духовность растет в соответствии с плановыми заданиями, а ополченцы Новоаляскинской народной империи успешно воюют с вашингтонской хунтой и требуют воссоединения с исторической Родиной. Закончено строительство Олимпийского стадиона имени императора Михаила Благого, поставлен первый олимпийский рекорд: норильская Олимпиада признана самой дорогой в истории Игр – один триллион юаней! Пиндосы скрежещут зубами от злости и пытаются всячески ее сорвать: они спровоцировали землетрясение в Перу и активность вулкана Huaynaputina, что привело к резкому похолоданию в Заполярье и гибели магаданских виноградников. Император, однако, непоколебим в решении поддержать гуманитарно новоаляскинских ополченцев! Недавно он наградил орденами Ленина и Евпатия Коловрата тысячу корреспондентов, особо отличившихся во время воссоединения с островом Кадьяк. Храбрецы митинговали под видом алеуто-эскимосов в массовках, захватывали административные здания и пиндосовские воинские части, а также правдиво освещали эти события в СМИ.
Главным же событием Руси за время отсутствия Ильи стал 17 съезд императорского народно-трудового союза, который уже назвали «съездом победителей». На нем император Михаил Благой объявил подданным, что окончательно достигнута победа над всеми внутренними группировками и фракциями оппозиции.
– Бить больше некого! – объявил делегатам государь под их веселый смех.
* * *Шарик Земли быстро увеличивался в иллюминаторе.
Илья не отрываясь смотрел на него, мысленно рисуя картины встречи с матерью, дедулей, любимой процветающей Родиной. Полет успешно завершался, жизнь была прекрасна, и лишь голос сумасшедшего робота, подводящего итог историческому путешествию, портил картину:
– «Уже шла работа над переводом таких писателей, как Шекспир, Мильтон, Свифт, Байрон, Диккенс, и некоторых других; по завершении этих работ первоначальные тексты, а также все остальное, что сохранилось от литературы прошлого, предстояло уничтожить. Эти переводы были делом трудным и кропотливым; ожидалось, что завершатся они не раньше первого или второго десятилетия XXI века. Существовало, кроме того, множество чисто утилитарных текстов – технических руководств и тому подобных – их надо было подвергнуть такой же переработке. Окончательный переход на новояз был отложен до 2050 года именно с той целью, чтобы оставить время для предварительных работ по переводу».
ГЛАВА 2,
в которой рассказывается о полковнике Чудове и начале Величайшей Экспедиции в истории человечества, а также даются краткие характеристики некоторым членам команды космического линкора «Русь»Известие о том, что он назначен командиром величайшей в истории человечества экспедиции, застало полковника береговой охраны Владимира Евгеньевича Чудова в санатории «Славянин» на земле братского государства Тувалу. Он как раз отсыпался после трудной рабочей ночи с уборщицей Еленой Мозолиной, когда включился видозвон.
– Немедленно прибыть в Москву! Вы назначаетесь командиром линейного космического корабля «Русь»! – отдал приказ Чудову лично командующий императорским Красным Космофлотом князь Олег Добродиев.
Голос руководителя был торжественен и бодр – как видно, он уже оправился после травмы головы от метеорита, упавшего при инспектировании им, Добродиевым, ресторана «Красный космос» в Плесецке.
В окошко мозолинской спальни било лучами вылезшее из океанских вод солнце. Ночная благодатная прохлада стремительно уползала в щели между половыми досками.
Чудов смотрел на крысиную морду, что высовывалась из щели, и силился понять, не спит ли он. Его, ептыть, и – командиром линкора?
– Что, вызывают, волшебник? – спросила уборщица, высовывая подслеповатое черепашье лицо из-под подушки и игриво прихватывая Чудова за свалявшуюся бороду.
Она была в том возрасте, когда поговорка «баба – ягодка опять» уже не актуальна, хотя с этим не хочется мириться. Наоборот, хочется всем (и себе в первую очередь!) доказывать снова и снова, что она еще – ягодка, хоть куда! И даже не ягодка, а огромная сладкая и сочная ягода типа арбуза! Доказывать Мозолина могла только лишь одним известным ей способом, который требовал большого расхода энергии и немалых усилий от сопричастной к доказательству стороны.
Крепыш Чудов был крайне утомлен. Он отобрал бороду и принялся ее распутывать. Настроение медленно поднималось от нуля.
– А я тебе и историю свою до конца не рассказала, – почуяв неладное, забормотала Мозолина.
Очередной поклонник, похоже, покидал ее вместе с надеждами на упокоенную старость. Полковник. Говорит, что жена померла. Может, не врет?
– Я ведь против орального сексу ничего не имею, просто родилась в Буе…
– Это что за неприличности? – Чудов выпростался из-под одеяла и уселся на кровати, продолжая распутывать волосы.
– Буй – это город такой в Костромской губернии.
– А-а. А мне послышалось, ептыть…
Неужели, правда: он – командир линкора?! Ептыть!!!
– Всем всегда одно и то же слышится, – сморщила в обиде лицо Мозолина. – Я – о духовности хочу, а мужикам – одно на уме. Я ведь не техничкой хотела стать, а дипломанткой. В ИМГИМО поступать готовилась. Знаешь, рыба, какая я умная раньше была? Против суррогатного материнству выступала!
– А что это такое значит? – обернулся к уборщице Чудов, с отвращением глядя на ее помятую пятнистую физиономию. Эх, и откуда такие берутся?! Нет, это – просто невероятно… Надо хлебнуть!
– Это такая, вишь ты, технология – затянула шарманку уборщица. – Хуже орального сексу. Уничтожает естественные способа производства приплода. От такой заразы все человечество может вымереть, понял?
– Не слыхал, – признался Чудов.
Если он теперь командир линкора – подстригать бороду, или – не стоит? Как-то она последние дни подрастрепалась…
Длинные, русые и густые волосы были гордостью полковника, особенно в нынешнее время борьбы с безбородыми космополитами. Решил оставить, как есть.
– У детей, рожденных суррогатными матерьми, нету статусу, – продолжала занудно развивать волнующую тему Мозолина. – У них две кровные родительницы: та, которая, стало быть, зачала, и та, через кровь которой, значить, девять месяцев дитя получало духовную и физическую пищу. Я против этого. Иди ко мне, рыба!
Чудову было не до утренних душевных терзаний уборщицы. Тяжелая любовная работа с прыжками до потолка в конец его обессилила, а тут – такой звонок. Это ж, ептыть, это ж, как же так?
– Это же уму непостижимо! – вырвалось у него.
– Вот и я говорю! – зачастила Мозолина. – Разве можно человека от его любимой девушки отрывать? Да, хоть и служба – что с того? Разве не может офицер отдохнуть? – она попыталась обнять Чуркина за мохнатую исцарапанную спину, но тот проворно вывернулся.
– Служба превыше всего! – пробормотал Чудов. – Такое не всякому доверят, понимаешь. Линкором управлять – это не наперстки на вокзале кидать. Мы еще встретимся, душа моя, Богом клянусь, но – не сейчас!
Он в трусах кинулся на кухню, где выпил литр холодного – прямо из-под крана – жигулевского пива, и принялся гладить парадные шелковые лосины. Сердце все ускоряло свой бег. Экран древнего телеприемника показывал передачу «Воскресный вечер с Владимиром Попугаевым», и толстенький юркий журналист разучивал на два голоса с народным артистом Али Исааковичем Удодом песню «Эх, хорошо в стране имперской жить!». В такт им на кухне слаженно гудели многочисленные тропические крылатые насекомые с незнакомыми для Чудова названиями.
А Удод-то помрет скоро, наверное, подумал Чудов, глядя на мертвенно-бледное напудренное лицо певца с вылезающим гримом, нарисованные черным карандашом брови, вздыбленный черный парик и подкрашенные фиолетовым цветом полуприкрытые веки. Сколько лет поет… пора, пора в мир иной!
А нам помирать еще – рановато. Есть у нас еще дома дела!
В помещеньице было грязно, тесно, свисающая с потолка лампочка почти касалась макушки полковника, от газовой плиты исходил запашок, помойное ведро под раковиной, битком забитое объедками, вообще воняло, но!
Чудов был далек от этих мелких подробностей бытия. Свершилось, значит, ептыть! Не зря он всю жизнь гнул позвоночник перед начальством, не зря докладывал то, что оно хотело услышать. Не зря! В животе росло ликование, выражающееся в интенсивном бурлении. Впрочем, может быть, это были последствия ночной винно-философской дискуссии с уборщицей, которая на все доводы и аргументы Чудова о преимуществах орального секса лишь рассуждала об усыновлении детей-сирот и клеймила западную гей-пропаганду. Не помогла даже демонстрация любимых наперстков и карточных фокусов.
Прощай служба в захолустном, вонючем (хоть и теплом) Тувалу, прощайте клопы с тараканами и отвратительная трясущаяся плоть Мозолиной, прощайте скалистые горы – на подвиг, ептыть, Отчизна зовет!
Он все явственнее видел открывающиеся ослепительные перспективы, и рот его, не выдержав томления, сам собой дребезжащим тенором стал выводить песню, что донеслась до ушей огорченной Мозолиной из кухни:
– Мы вышли в открытое моррррррррреееееее, в суровый и дальний похоооооооооооооодддддддддд!
Чудова, как тесто в кастрюле с опарой, просто распирало от счастья – и это почти в пятьдесят лет! Как юнец-лейтенант, понимаешь ли!
Похожий на очкастого деда Мороза, лысеющий полковник имел за плечами солидный жизненный опыт. Кем он только не был! В молодости окончил двухгодичный факультет журналистики Санкт-Петербургского пехотного училища, возглавлял научный совет 69 кавалерийско-ракетного полка, заочно отучился в Народном институте русийской физики, участвовал в создании многопартийной системы Руси, командовал полком аэрокосмической аппаратуры «Бдение»… А, какого мастерства достиг в фокусах с наперстками!
Пульсы стучали уже на обоих запястьях, как молоты в местной кузне, на виске вздувалась и опадала жила, в груди клокотало, желудочно-кишечный тракт в полном составе присоединился к всеобщему ликованию и мажорным урчанием теперь стал брать ноты из «Марша славянки».
На кухню вышла Мозолина. Она успела быстрой рукой густо и ярко-красно намазать губы, чтобы в меру возможностей превратиться в секс-бомбу. Прозрачная короткая болоньевая ночная рубашка с желтой ромашкой на причинном месте открывала дряблые целлюлитные ноги с голубыми толстыми венами. Нужно было спешить, пока полковник был на ее территории.
– Так что, – спросила она заискивающе, – к обеду ждать? Я тебе еще про Норвегию расскажу, рыба. У них там, если заметят, что маленькая девочка играет с машинкой, то спрашивают: а вдруг ты мальчик? И начинают пичкать гормонами. А дальше – уже поздно!
– Да, уж, волчий оскал, ептыть! – промолвил набитым ртом Чудов. Он постепенно успокаивался. Надо быть хладнокровнее, ептыть, он же теперь – командир космического линкора!
– В Норвегии и руки не моют перед едой, – села она перед Чудовым и вперила в него слезящиеся глаза.