Убить Голиафа

– Где мой брат сейчас? – спросил я Анну Андреевну, которую пока что никак не получалось воспринимать как мать.

Она не то, чтобы растерялась, но как-то вся съёжилась, прежде чем ответила. Было очевидно, что эта тема крайне болезненна для неё.

– Его больше нет в живых, – произнесла она, выпрямив спину, которая в этот момент напряглась так же, как и её душа, – но позволь мне эту страницу нашей жизни пока что не перелистывать. Я обязательно тебе всё расскажу. Чуть позже.

– Давно он умер? – спросил я опять, желая узнать только когда и дальше ни о чём не спрашивать.

– Недавно, очень недавно… Давай не сегодня. – Женщина произнесла эти слова с такой болью в глазах и мольбой в голосе, что я понял, не стоит пока об этом говорить.

В течение нескольких дней я просматривал семейные видеозаписи, на которых были запечатлены родители, брат с семьёй, мои дети в самых разных возрастах: от младенческого до взрослого, ведь сейчас им обоим уже за двадцать. Сын закончил учёбу и возглавил наш филиал в Англии. Дочь учится в самом престижном английском университете.

Был запечатлён на этих видеозаписях и я. Но и на них я по-прежнему себя не узнавал, как не узнавал всех своих домочадцев.

Анна Андреевна сидела рядом и комментировала мне всё, что я просматривал. Когда я уставал от просмотров, то читал книги по истории. Её я тоже забыл, хотя помнил всю или почти всю терминологию, а вот персонажей забыл. Много полезной информации о положении дел в стране, о недавней её истории, мне рассказал Виктор.

Выяснилось, что мой лучший друг и начальник моей службы безопасности Виктор Викторович Пермяков, вот уже на протяжении последних лет двадцати, с тех самых пор, когда КГБ переименовали в ФСБ, и многие офицеры оказались не у дел, перекочевал к моему отцу и стал моим личным телохранителем. Правда, за эти годы связей с этим ведомством он не потерял, и, благодаря службе у отца, даже не лишился красной корочки и погон. Больше того, постепенно продвинулся от майора до генерала. И все эти двадцать лет он мой главный советчик, мои глаза и уши, мой щит и меч.

На пятый день меня пришёл проведать президент. Несколько общих слов, пожелание скорейшего выздоровления и возвращения памяти, воспоминание о футбольных матчах, в которых я, оказывается, тоже принимал участие наравне с президентом и другими видными людьми. Встреча заняла чуть больше десяти минут. Но и этот визит не помог мне что-либо вспомнить.

Президента ещё до нашей встречи поставили в известность, что я потерял память. Он выразил по этому поводу беспокойство, сказав, что факт этот разглашать не стоит: чем меньше людей об этом знает, тем лучше. Даже премьеру не стоит говорить, хотя именно с этим человеком я, как мне сказали, дружил.

Помимо президента приходили и другие люди: депутаты Думы, члены правительства. Из них только премьера Виктор подпустил ко мне на полчаса в надежде, что в моей голове что-нибудь всколыхнётся, но не всколыхнулось.

Я видел этого человека по огромному телевизору, который появился в моей спальне на третий день вместе с видеофайлами семейных записей. Но я его не помнил, и не помнил, что мы с ним, оказывается, добрые друзья вот уже лет десять и столько же лет вместе фанатеем от всяких гаджетов, автомобилей, яхт и других чудес прогресса.

Надеюсь, он не догадался о моих проблемах с памятью: я слушал, он говорил, а Виктор был рядом и, как только разговор коснулся моих дел, тут же объявил, что профессор Голиков запретил мне говорить о делах. И вообще, мне уже пора отдыхать. Премьер ушёл.

На шестой день из Лондона прилетела моя жена – Лена. Сказать примчалась – нельзя. Ведь прошло больше недели с тех пор, как со мной что-то случилось, но эта тема пока что была под запретом. Как сказал Виктор, мы обязательно обо всём поговорим, но позже, когда я окрепну. Видимо произошло что-то очень серьёзное, раз на этой теме табу.

Лена пришла ко мне в спальню сразу после обеда. Стройная, ещё достаточно красивая женщина, стояла передо мной и пыталась выжать из себя улыбку, в то время как в её глазах читалась усталость от перелёта и хорошо видимая мне печаль женщины, которая в течение последних нескольких лет пребывает в депрессии. Опущенные уголки губ, потускневшие глаза выдавали в Лене не встревоженную супругу, а уставшего от жизни человека. Увидев её в первый раз, я по каким-то едва уловимым признакам понял, что моя жена не чурается алкоголя. В дальнейшем моя догадка подтвердилась. Бокал хорошего вина оказался чуть ли не постоянным её спутником.

– Как ты? – наконец она прервала молчание, как будто решив, что дала мне достаточно времени на разглядывание. Лена подошла к кровати и поцеловала меня в лоб.

– Хорошо, – попытался улыбнуться я. Не уверен, что получилось. Улыбаться не хотелось. Передо мной был не родной человек, а моложавая незнакомка средних лет, которая сошла в явь с просмотренных мной видео и фотографий, где в большинстве случаев она была значительно моложе и жизнерадостнее.

– Ты меня не помнишь? – решила уточнить она полученную ранее информацию.

– Не помню. Я никого не помню. События из своей жизни тоже забыл, – ответил я.

Указав на телевизор, по которому я перед самым её приходом смотрел очередной фильм из видеоархива семьи, продолжил:

– Вот, изучаю видеоархив. Как будто это всё не со мной было. Чья-то чужая жизнь. А где моя – не знаю.

– Это твоя жизнь, – сказала супруга, – она была яркой и интересной, не отказывайся от неё. Нам есть, что вспомнить.

– Я знаю. Вижу, – опять указал я на застывший кадр, на котором мы с ней и с детьми выходим из моря где-то в субтропиках или даже тропиках.

– Это Сейшеллы, девяносто седьмой, – уточнила жена. Я не стал её перебивать, хотя название места, где мы тогда отдыхали, ни о чём мне не говорило. Я уже понял, что с географией, как и с историей, у меня теперь тоже туго. Хотя, что такое депрессия и алкоголь, почему-то знаю. Она же продолжила:

– Мы тогда праздновали там третий Наташкин день рождения. К нам прилетали на пару дней мои родители и сестра, помнишь? Целый остров был в нашем распоряжении. Это было просто восхитительно!

Воспоминания на миг сделали её лицо счастливым. Видимо, там действительно было здорово. Но я не помнил. Она поняла это по моим глазам и опять погрустнела.

– Мы тогда занимались дайвингом, подводный мир очень красив. Мы много ныряли, ещё больше смеялись.

Я ничего не помнил, нажал на кнопку пульта, и фильм продолжился иллюстрацией к её рассказу. Лена села на кровать рядом со мной, и мы вместе досмотрели его. Время от времени она вставляла свои комментарии, машинально спрашивая: «Помнишь?»

Передо мной проплывали дни отдыха чужой семьи. Я видел себя, но это был как будто другой человек. На вид я. Но я его не помнил. Как не помнил ни своей жены, ни детей. Это были чужие мне люди. Абсолютно чужие.

Я нюхал запах её духов, он мне также ни о чём не говорил и даже не очень нравился. Я пытался представить запах моря, запах кожи Лены, но не получалось. Последнее мне даже почему-то стало неприятно. Эта женщина не вызывала во мне чувств. Никаких. Она была мне абсолютно чужой. Получается, я забыл не только события, но и свои чувства? Но ведь я знал из рассказов Анны Андреевны, своей мамы, что очень любил свою жену и детей. Должно же хоть что-нибудь дрогнуть! Не дрогнуло.

Я дотронулся до руки Лены, потом взял её руку в свою. Ничего. Пусто. Даже тело не отозвалось. Я не реагировал на Лену ни как на близкого человека, ни как мужчина на женщину.

Лена поняла мой жест, как приглашение, и, наклонившись надо мной, прильнула своими губами к моим. Её распущенные до плеч белокурые волосы коснулись моих щёк. Моё тело слегка отозвалось неким намёком на возбуждение, который быстро ускользнул от меня. Этот поцелуй и мимолётное возбуждение также не помогли мне вспомнить свои чувства к этой женщине, которые были отчётливо видны на видео и которые я явно испытывал когда-то. Она всё поняла.

– Ты вспомнишь, ты обязательно вспомнишь, – пообещала она мне и вылетела из комнаты, в своём бегстве скрывая слёзы. Я ничем не мог ей помочь.

Профессор Голиков навещал меня каждый день, как и обещал. Однажды он привёз с собой специалиста по памяти, академика Виктора Эдуардовича Зимницкого. Из его консультации я понял, что случай со мной – нетипичный. Потеря памяти – выборочная, как будто кто-то взял и стёр мою личную историю и то, что с ней связано: людей, которых знал, отношения и чувства, места, где побывал. А также все те знания, которые могли бы мне напомнить что-то, явиться якорями для моей памяти.

Всё остальное я более-менее помню, а если и забыл, то очень быстро выучиваю заново. Вот только свою жизненную историю легко выучить никак не удаётся: события запоминаю, но не вспоминаю. Переживания, эмоции, чувства – всё это осталось только в фото– и видеоархиве. Впрочем, академик Зимницкий обещал заняться восстановлением моей памяти самыми разными методами: от медикаментозных до гипнотического транса. И сдержал своё слово: лекарств стало больше, и уже на следующий день он провёл со мной первый сеанс гипноза. Что я говорил под гипнозом, – не помню. Виктор Эдуардович же заявил, что поломка произошла на очень глубоком уровне, и даже гипноз не помог мне что-либо вспомнить. Последующие ежедневные сеансы также ни к чему не привели. Однако наше общение было не совсем пустым.

Академик Зимницкий оказался очень интересным и многосторонним человеком. Вскоре мы с ним, если не подружились, то стали хорошими собеседниками. Точнее, говорил обычно он, я слушал. Таким образом, мы «обсуждали» проблемы науки в целом и медицины в частности. Эта тема заинтересовала меня. По-видимому, мой брат-близнец, тоже академик, привил мне любовь к подобным разговорам. Много рассказывал Виктор Эдуардович и о феномене памяти, психике, психиатрии. Одним словом, общение с ним стало для меня настоящим праздником, отвлекающим от темноты забвения и неудачных потуг что-либо вспомнить.

Впрочем, интересной собеседницей оказалась и моя мама – Анна Андреевна. От неё я узнал многое не только о своей прошлой жизни, но и о ситуации в стране, правительстве, президенте. Она рассказывала мне о людях, которых знала сама, и которых знает вся страна. То, как она это делала, не было скучным. Наоборот, её слова, сдобренные метким, но не злым, юмором, живыми примерами из жизни, которые она сопровождала обильной мимикой, и чувство такта, которое помогало ей вовремя понять, что я устал, и нуждаюсь либо в переключении, либо в отдыхе, – всё это делало наше общение не тягостным для меня. Напротив, я даже ждал, когда она придёт и устроится в кресле рядом с кроватью, которое появилось в тот же день, как я очнулся.

Общение же с женой Леной не доставляло мне той же радости, что и общение с мамой. Вроде бы и темы для разговоров те же. Но присутствием этой женщины я тяготился. И, по-моему, она это почувствовала. Во всяком случае, дольше получаса в день у моей кровати ни разу не задержалась.

Зато другая женщина, доктор-реаниматолог Светлана Геннадьевна, оказалась настоящей находкой для меня. Она находилась в соседней комнате каждый день, оставляя свой пост только на ночь под присмотром молодого доктора Григория, о котором мне трудно что-либо сказать, так как утром он исчезал, а по ночам я хорошо сплю. Светлана, или Света (так я её стал называть с первого же к ней обращения, чему она, естественно, не противилась), приходила ко мне по первому зову, стоило только на кнопочку на пульте нажать. Звать же я старался её почаще. Правда, только тогда, когда у меня никого не было. Собеседником она оказалась так себе, или мне просто не удалось её разговорить. Чёткие, однозначные ответы, – и всё. То ли она побаивалась со мной разговаривать, то ли ей это было запрещено. Других причин я не увидел, потому что эта женщина не была «блондинкой», интеллект у неё на лице, да и оказалась она не много, не мало – доктором медицинских наук. Как я понял, к олигарху без чина не допускают.

Несмотря на то, что пространного разговора не получалось, я просил её посидеть в кресле рядом с кроватью, придумав, что мне так спокойнее. Впрочем, мне так действительно было спокойнее. Она читала, несколько раз даже вязала – я был согласен на всё, лишь бы была рядом. Её присутствие явилось хорошим успокоительным средством для меня, мне нравилось смотреть на неё, чувствовать её присутствие. Я понял, что влюбляюсь в эту женщину.

Виктория Сергеевна – доктор, которая рыдала, когда поняла, что я потерял память, куда-то подевалась ещё в первую неделю после моего пробуждения. Когда я спросил Светлану, куда она пропала, то услышал, что Виктория Сергеевна уволилась, подробностей она не знает.

Несколько раз в день ко мне заходил Виктор – начальник моей службы безопасности. Он тоже вспоминал разные случаи из жизни, в которых мы оба были действующими лицами. Истории часто детективные, интересные, но не больше. Я их узнавал заново.

Так я узнал, что когда-то, ещё в начале девяностых, когда отец набирал охрану, Виктор пришёл к нам сначала как телохранитель отца. Но очень скоро я понял, что он не только хороший телохранитель, но и замечательный охотник. Охота же была моим большим увлечением и одним из немногих пунктов, которые делали нас с братом не совсем одинаковыми, потому что тот был настоящим пацифистом. Как только я осознал, что нашёл близкую душу, то сразу вытребовал Виктора в свои телохранители. Взамен я отдал отцу одного из своих охранников – огромного и всегда невозмутимого бывшего спортсмена-самбиста Джона, которому имя Джон шло гораздо больше, чем чуть ли не ласковое Женя, данное ему при рождении, и которым его никто не называл.

На охоте Виктор заменил собой недостающего мне и не желающего убивать живых существ брата, с которым мы, как истинные близнецы, по жизни были почти неразлучны. Во всяком случае, до последней его женитьбы, когда жена, а затем и ребёнок, заняли его время настолько, что мы стали видеться не чаще раза в неделю.

После смерти отца в моей армии охранников прибыло: в неё опять вернулся Джон. И хотя он уже давно не молод, под его охраной я всегда чувствовал себя в безопасности. Так сказал Виктор, знакомя меня с телохранителями, которые знали меня, но которых не знал я. Джон, как и ещё один мой телохранитель – Сергей, высокий красивый мужчина, постоянно живут в доме, практически не покидая его. У них нет ни семей, ни близких. Как выразился Джон однажды:

– Вы, Олег Петрович, да Анна Андреевна – моё всё. Почти вся жизнь с вашей семьёй, с тех пор, как в начале девяностых ушёл из милиции и из спорта.

Если Джон знал о моей потере памяти, потому что оказался рядом с Виктором в момент моего пробуждения, то Сергея было решено оставить в неведении, как и всю остальную охрану и прислугу.

Ещё от Виктора я узнал, что люблю и умею играть в шахматы. Действительно, как только он принёс доску и устроил её на моей кровати, я тут же понял, что от меня требуется. Теперь каждый раз, когда Виктор ко мне заходил, он сразу же раскладывал шахматную доску, и все наши с ним разговоры стали проходить за шахматной партией. Играет в шахматы и Джон. С ним я тоже уже сыграл несколько партий и все выиграл, хотя не сразу. Сергей же – моя молчаливая тень. Впрочем, Джон также неразговорчив. Эти двое обычно сидят за дверью моей спальни, и совершенно не лезут мне на глаза, если я их, конечно, не зову. А я их, как правило, не зову.

Женщины

Через две недели я встал с постели, хотя профессор Голиков настаивал на продолжении постельного режима до трёх недель. Но я больше не мог лежать, всё тело ныло и стонало от бездействия, несмотря на то, что его ежедневно полностью массировал доктор китайского происхождения, который почти не говорил по-русски. Он разминал и растирал мои кожу и мышцы, занимался с суставами и позвоночником, и даже делал массаж головы. Кроме того, он каждый день тыкал в меня иголки, налаживая потоки Ци в моём организме. К сожалению, на возвращение памяти нормализация движения энергии никак не повлияла. Зато я почувствовал себя вполне способным вести более подвижный образ жизни, чем лежать в постели, читать, слушать, смотреть видео и играть в шахматы.

Итак, я встал. И сразу же направился в гардеробную, вход в которую был между кроватью и окном. Здесь я увидел невероятное количество костюмов, рубашек и других видов мужской одежды. Всё было аккуратно развешено и разложено. Я выбрал свободные джинсы и футболку синего цвета, такие же синие кроссовки и пошёл гулять по дому. Виктор и доктор Света неотступно сопровождали меня. Я же надеялся на память тела, о которой мне рассказал академик Зимницкий. Может быть, она поможет мне всё вспомнить.

Дом также казался мне незнакомым. Открывая двери комнат, которых было не мало, я ни разу не угадал, что ждёт меня внутри. Я по-прежнему ничего не помнил. Даже, когда сидел в своём кресле в собственном рабочем кабинете, мне не удалось вызвать воспоминания своих былых ощущений и эмоций.

Обедал и ужинал я в компании с Леной и Анной Андреевной, которые не скрывали своей радости, что я вышел к столу. Они дружелюбно разговаривали друг с другом, из чего я сделал вывод, что моя мать и жена хорошо ладят между собой, хотя одновременно сразу двоих у своей кровати я их не видел ни разу. Перед Леной стоял бокал вина, и она время от времени отпивала из него по глотку. Ей хватило бокала на весь обед, который длился минут сорок. Это меня порадовало: значит, моя жена хоть и любит выпить, но до алкоголизма пока не дошла.

После обеда мы перешли в гостиную и удобно устроились в креслах. Женщины разговаривали, время от времени пытаясь втянуть меня в свой разговор; я же большей частью молчал, слушал и впитывал в себя информацию о быте семьи, детях и общих знакомых. Что я мог обо всём этом сказать? Мне оставалось только вежливо улыбаться.

Ещё через пару дней после ужина я вышел на улицу в сопровождении Виктора. Мы беседовали обо всём, что попадалось нам по пути. За нами молча следовали Света и Джон. Теперь эта парочка сопровождала меня повсюду: Джон, как телохранитель, а Света, как врач, на всякий случай. Таково было распоряжение Виктора, хотя я и не совсем понимал, зачем моему телохранителю ходить за мной по пятам в моём собственном доме, где секьюрити на каждом шагу, да и камеры повсюду. Против Светы я ничего не имел, её сопровождение мне приятно. Впрочем, и против Джона я тоже ничего не имел, просто не понимаю: зачем?

Вскоре к нам присоединились Лена и Анна Андреевна, которые тут же стали помогать Виктору восстанавливать мои утерянные знания о собственном доме и территориях вокруг.

Мы гуляли по парку вокруг дома, который оказался и не домом вовсе, а настоящим дворцом: кругом мрамор, колонны, скульптуры, лестницы, фонтаны.

Когда я почувствовал усталость и вялость в ногах и сказал об этом Виктору, он пригласил нас всех пройти в беседку неподалёку. Внутри беседки было просторно, по кругу стояло несколько кресел-качалок. Я тут же занял одно кресло и стал смотреть на открывшийся мне вид заката.

Дворец был построен на возвышенности. Вокруг него был разбит парк с аллеями и фонтанами. С западной стороны местность постепенно понижалась, представляя собой достаточно пологий склон холма; внизу, у подножия протекала река. За рекой открывался красивый вид на зелёные просторы и огромный окрашенный в розовые тона купол неба: там сейчас садилось солнце. Удивительное зрелище. Ярко-розовые всполохи прорывались сквозь череду сизых облаков, подсвечивая их изнутри.

Видел ли я раньше закат? Но ведь я же понял, что это закат. Значит, видел. Но почему сейчас я, как будто впервые в жизни, любуюсь этой необыкновенной красотой?

Впервые за последние дни я ощутил спокойствие. И понял, что смирился с потерей памяти. Если мир так прекрасен, он достоин того, чтобы его узнавать заново.

Прошло ещё несколько дней. Я уже вполне освоился в доме и в своём прошлом, специально познакомился и пообщался со всей прислугой и каждым из секьюрити, надеясь, что хоть что-нибудь, как крючок, подцепит мою память, и я смогу вытащить за этот крючок её содержимое. Ни у кого из работающих в моём доме моё поведение не вызвало подозрений, потому что, как сказал Виктор, после трагедии, происшедшей со мной, весь старый обслуживающий персонал, был уволен и набран новый. Кроме Джона и Сергея. Да ещё, пожалуй, повара – Эллы Матвеевны, которая была не просто поваром, а подругой Анны Андреевны со времён службы отца на Дальнем Востоке.

Элла Матвеевна также была женой офицера, как и моя мама. К сожалению, она рано овдовела: её муж умер от рака лёгких, он был заядлым курильщиком. Детей у них не было. Зато готовить Элла Матвеевна умела отменно, обучая поварскому искусству скучающих офицерских жён. Спустя годы, когда в дом олигарха потребовался повар, Анна Андреевна вспомнила о ней, написала письмо и пригласила жить в нашем доме. С тех пор вот уже больше двадцати лет Элла Матвеевна – неизменный повар в доме Айдашевых. Хороший, покладистый человек, чуть младше Анны Андреевны, она стала душой нашей кухни. Конечно, рядом с ней всегда были и сейчас есть помощники, которые под её чутким руководством занимаются черновой кухонной работой. Элла Матвеевна же всегда сама проверяет и закладывает в готовящиеся блюда продукты, тщательно наблюдая за процессом приготовления пищи, снимает пробу.

Надо сказать, факт замены обслуживающего персонала в доме после моего падения меня удивил. Подумаешь, упал, стукнулся головой! Персонал то зачем менять? Виктор объяснил, что сделано это было с целью сокрытия факта потери мной памяти, ведь я мог проколоться перед людьми, некоторые из которых знали меня и мои привычки в течение нескольких лет. Кроме того, они могли рассказать мне о том, что же со мной случилось, а беспокоить меня раньше времени доктора, наблюдающие за мной, запретили строго настрого.

Так я узнал, что всё-таки произошла трагедия, но никто не торопился просветить меня, что же всё-таки случилось. Уклонился в очередной раз и Виктор со словами: «Всему своё время. Ты обязательно всё узнаешь. Никто ничего от тебя не собирается скрывать. Ведь я же говорю тебе, что твоё падение – не случайность». Совсем заинтриговав меня, Виктор сменил тему. Я не стал настаивать, понимая, что из генерала вытащить информацию, которую он пока не желает разглашать, невозможно. В противном случае он бы не был генералом ФСБ.

За прошедшие дни я прочитал несколько книг и прослушал пару лекций по истории, затем перешёл к экономике. Каждый вечер, если погода позволяла, а она позволяла, потому что было начало августа, я шёл в беседку смотреть на закат. Света и Джон (или Сергей), следовали за мной тенью. Таково было условие моего передвижения по дому и парку, озвученное мне Виктором и мамой: доктор и телохранители должны быть рядом. И хотя моё самочувствие, на мой взгляд, в докторе уже не нуждалось, мне это нравилось: пусть Света будет рядом. Пусть молчит, лишь бы была рядом, лишь бы я мог время от времени её видеть.

Иногда к нам присоединялся Виктор, который не всегда был в доме, довольно часто он отлучался по своим делам, или, как он говорил: по долгу службы. Он уже давно не мой телохранитель, а начальник всей службы охраны, которая насчитывает несколько десятков человек, дежуривших по сменам. Впрочем, не только их. Как я понял из рассказов Виктора, у меня есть что-то типа небольшой частной армии. Но пока что он не распространялся об этом, а я не спрашивал. Всему своё время.

Если приглядеться, то повсюду в отдалении можно было увидеть моих секьюрити. Именно этим словом называла Лена молодых, сильных и почти незаметных охранников. Я ни разу не почувствовал никакой скованности от того, что за мной постоянно наблюдают. Хотя не совсем понимал, зачем нужны такие меры предосторожности, если по всему парку, да и в доме тоже, установлены камеры видеонаблюдения. Но Виктор в ответ на мои сомнения в целесообразности такого сопровождения просто ответил: «Надо».

– Я под домашним арестом? – спросил я его как-то, на что он сразу же заверил меня:

– Нет. Но в том, что с тобой произошло, много неясного, а фигура ты очень важная для государства. Потому лишняя охрана не помешает.

Пришлось согласиться. Да и был ли выбор? Фигура-то я, может быть, и важная, но заниматься вопросами своей охраны не уполномочен. Нет, постоянное наблюдение меня никак не стесняло, Виктор и все остальные, включая высокопоставленных посетителей, были ко мне очень дружелюбны и доброжелательны. Но я понял, почувствовал, да и увидел (потерял-то я всё-таки память, а не глаза и разум), что есть здесь какой-то подвох. Вот только какой, я пока ещё не знал.

В тот день я устроился в кресле-качалке с аналитикой экономического развития страны. Перелистывая страницы, я внимательно разглядывал графики и диаграммы. Объясняющий их текст мне почти не понадобился, я был способен разобраться в цифрах сам. Я уже понял, что профессиональные навыки восстанавливаются быстрее, чем память о событиях моей жизни. Здесь я хотя бы что-то понимаю, значит, определённые знания имеются.