Девятая квартира в антресолях II

– Савва Борисович! – гость с достоинством привстал и выпрямился. – Вы бы уж выражения-то выбирали, право слово! Я такого отношения ничем вроде бы пока не заслужил!

– Простите, простите, милый мой, – Савва как и заводился, так и отходил мгновенно. – Да садитесь, садитесь, в ногах правды нет. Вспылил, прошу принять извинения. Так что, собственно, Вы предполагаете делать? Действительно хотите долю свою иноземцу сбагрить? Так не верите в успех Полетаевских начинаний?

– Да Бог знает, как все повернется, – честно, не юля, отвечал Погодин. – А мне риски лишние не нужны, Савва Борисович, и головная боль тоже. Да и деньги эти сейчас вовсе не помешали бы, мне технику на тот год закупать надобно, а Вы ж знаете, что с пошлинами ничего не решено пока мест… Да… Такие вот дела! Вы уж перед Натальей Гавриловной и перед Андреем Григорьевичем при оказии за меня извинения попросите, а то мне им в лицо смотреть совестно будет. Поверил. Не знал, как дела на самом деле обстоят. Председатель, значит, в городе нынче? А ее? Ее значит, и вовсе стороной обойти хотели? Ах, стыд какой!

– Да не корите себя, голубчик! – теперь Савва всей душой желал успокоить совестливого собеседника. – Это отношение к женщинам повсеместно еще довлеет в наших деловых кругах. Позор, и не говорите! Азиатчина! Я и сам-то иногда… Да-а… Э-ээ-ээ.. Вот наперекор всему возьму, да на дочку завод и оформлю! Чтоб не повадно было! Знай наших!

– Вот как чувствовал я! – апеллировал теперь ко Льву Александровичу визитер, тот лишь согласно кивал в ответ. – Не зря сердце ныло.

– Так твердо решили со своей долей расстаться? – спросил Савва.

– Да я с ними дел никаких иметь не желаю больше! – воскликнул гость. – Чуть не замарали меня в этаком дерьме, прости господи. Извините, господа, за выражение. Накипело.

– Да ничего, ничего, все понятно, – успокоил его Лева.

– Так хотите, я у Вас пай выкуплю? – предложил Савва. – По всем правилам, по совести, ничего не нарушая. Вот прямо сейчас. Сегодня! Пошлем за стряпчим, а к вечеру уж и домой отправитесь?

– Савва Борисович! – гость вскинул взгляд с надеждой и воодушевлением. – Это было бы прекраснейшим разрешением ситуации. А то мне и видеться с ними завтра противно, честное слово. А так отпишусь, да уеду. Ну их, еще объясняться. Они того не стоят!

– Ну, и по рукам! – Савва потер ладони. – На какую сумму, Вы, голубчик рассчитывали?

– Тут никаких выгод искать не стану, как и сказал – вступительный взнос, да прибыль за этот год, вот все на что рассчитываю.

– Честно, честно, голубчик. На том и поладим.

Когда, через пару часов, гость ушел, Лева спросил друга:

– Тебе это зачем, Савва? Из принципа? Или желаешь контрольным пакетом владеть? Теперь же у тебя самая большая доля, так ведь?

– Не так, Левушка, – довольно улыбался чему-то Савва. – Я эту долю не на себя, я эту долю на одну барышню выкупил и записал. Из принципа, это ты верно подметил!

– На барышню? – удивился Лева. – Тоже дочкам?

– Точнее дочке! – хихикал Савва. – Деньги для меня малые, а удовольствия – море! На дочку Андрея Григорьевича оформил, пусть у них в семье дело остается. Полетаев в него всю душу вкладывает! Я-то знаю. Пока Лиза несовершеннолетняя, я все равно одним из ее поручителей числюсь, ее отец перед монастырем так оформил. Им до поры не открою, а как время придет, то ей как приданое пойдет. Не откажутся! Подарю. Э-эээ… Ну, если к тому времени… – Савва махнул рукой и замолчал на полуслове.

– А что? – осторожно спросил Лева. – Дела его действительно так плохи?

– Ох, Лева! – вздохнул Мимозов. – Боюсь, что еще хуже, чем говорят. Ты ж его гордость знаешь! Похлеще твоей станет! От него разве что услышишь? Думаю, что он всем, поди, рискнул – вижу по переписке, каков масштаб затей его. Исследований да новых разработок. Это не одной такой доли стоит! Ежели отдачи в ближайшее время не случится, боюсь, по миру они пойдут, все имущество с молотка пустить придется. Так-то вот, друг мой. Только умоляю! Пощади гордость старика, не упоминай при нем об этом. Я сам не смею. Он и не знает, что я догадываюсь. Я тебе по секрету, как близкому человеку доверился. Уж, не подведи!

– А есть ли надежда, что все еще обойтись может? – с искренней озабоченностью спросил Лева.

– Судя по интересу в этом деле англичан, есть даже больше, чем надежда, – уверенно прогнозировал Савва. – Поживем – увидим!

***

Отец и дочь медленно шли по подъездной аллее своей бывшей усадьбы от особняка к воротам. Лиза огляделась. Еще сильно щемило от той неудачной прогулки, хотя боли уже не было, осталась только досада. Но и беспечная радость, какая бывала здесь в детстве, о которой грезилось в стенах Института, так и не вернулась больше. Летний визит, окончившийся так плачевно, стер, заслонил собой безмятежность воспоминаний. Новые же дни, один за другим как бусины, собирающиеся на нить нынешнего лета, в свою очередь делали воспоминаниями и то происшествие.

– Все-таки не надо было заходить в дом, – прервала молчание Лиза. – Я теперь поверила окончательно, что он нам больше не принадлежит. Эта пыль. Эти чехлы на мебели, на портретах.

– Ты, Лизонька, просто приезжала всегда, когда комнаты уже отмывали к лету, – отвечал Полетаев. – А на зиму всегда так делали – укрывали все. Господину управляющему так хотелось сделать тебе приятное напоследок. Он то и сообщил мне, что дом выкупил некто, пожелавший остаться неизвестным, сам он не знает нового хозяина, ему сообщи лишь то, что его место и обязанности по-прежнему остаются за ним. А приобрели все заочно, на смотрины никто не являлся. Ты уж не говори ему, что расстроилась.

– Я не могу сказать, что я расстроилась, папа. Просто как будто точку кто поставил. И белый рояль – совсем чужой. Даже сесть за него не хотелось.

– Ой, ли? – спросил отец.

– Да так, папа, – Лиза взяла его под руку и положила голову на плечо Андрея Григорьевича. – Но мне спокойно сейчас.

Они вышли из ворот.

– В Луговое? – подняла глаза на отца Лиза. – Или…

– А давай, дочь, прогуляемся до маминой скамьи! – угадал Андрей Григорьевич. – Я сегодня чувствую прилив сил.

Лиза снова прижалась щекой к его плечу, и они свернули в сторону города. На дороге попадались еще не желтые, но уже жухлые отчего-то листья. Пахло осенью.

– А что земли? Луга? Деревни?

– В закладе. В рассрочку. Банк ждет с процентами, – Полетаев вздохнул. – Лиза, мне жаль, что именно домом я решил пожертвовать сразу, а на остальное имею надежду вернуть. Прости.

– Папа, почему «прости»? Мне же есть, где жить. Ты так решил, значит так правильней, – она подняла взгляд на отца. – А почему именно деревни, ты скажи мне, я хочу понимать, как ты думаешь?

– Помнишь голод лет пять назад? – Полетаев посмотрел за реку, они только что миновали Комариный спуск. – Ты уже была не такая маленькая, должна помнить. Так вот. Наши деревни и Луговое были чуть ли не единственными по уезду поселениями, которым удалось избежать детской смертности. Потому что я предвидел и организовал запас. И поля запахивали попеременно. А убедить арендаторов вести хозяйство разумнее, не всегда удается словами. Нам повезло, что прошлый и нынешний год такие благополучные и пока все идет само собой. Я хочу держать все, что только удастся, под контролем, чтобы потом не болела душа. Но это, если Бог даст. Так что главное – это там, где люди.

– А что в мастерских, папа? Что с докладом?

– В мастерских тоже не все ладно, дочь. Никогда не видывали мы этой заразы прежде, а тут нате вам… Листы, Наташа говорит, какие-то подкинули. Кто выбросил сразу, кто ей принес, а кто и прочитал от корки до корки.

– Что за листы, папа? И почему «зараза»?

– Да социалисты всё… Воззвания пишут, мутят рабочих. Многие поддаются, впадают в сомнения. У нас-то все до того довольны были, а как начитались, так разброд среди мужиков пошел. Неладно!

– Откуда ж они взялись, папа, эти призывы? Я слышала, что бывают распространители, но это же на больших заводах. Как у Саввы Борисовича, например. Так их разыскивают, ловят… А у нас-то в глуши, откуда им взяться? Ведь тут все друг друга в лицо знают.

– Да, понимаешь ли, дочь, – Полетаев запнулся. – В том еще и расстройство, что обнаружила это Наташа только после возвращения Мити.

– Папа! – Лиза изумилась. – Вы считаете, что это он принес? Откуда? Его не только в городе, его несколько месяцев в стране не было! Уж не думаешь ли ты…

– Да, Лиза, так… Он сам тоже все отрицает. Но… Хотя «после», и не значит «вследствие», но…

– Что, папа, «но»? – Лиза защищала друга детства, уверенная в любом человеке, пока он сам не докажет ей обратное. – Это же Митя! Наш Митя. Как вы можете! Это не у мужиков, это у вас какие-то неправильные сомнения.

– Ты права! Мы мало доверяем вам, дети, – отец с гордостью взглянул на свою дочку. – Но как ты вступилась за «жениха»! Молодец, дочка. Оставим это. Все разъясниться когда-нибудь само собой.

– Так как там дела, помимо брожений в умах, папа?

– С заказами не густо, дочь. И доклада скорей всего не будет. Съезд все больше смещает свои интересы в сторону пересмотра таможенных тарифов. Сельское хозяйство приоритетней производств оказалось. Я съездил на собрание, послушал. Тут не до моих изысканий. Но посмотрим, посмотрим.

– Ты расстроишься, если доклад не состоится, папа? – Лиза внимательно вглядывалась в лицо отца. – И не думай схитрить, чтобы меня саму не расстроить. А то снова как раньше будет!

– Нет, Лизонька, – Андрей Григорьевич улыбнулся ее проницательности и успокаивающе погладил ладонью руку Лизы. – Как раньше не будет. Я все никак не мог понять тогда, что и ты уже выросла, да и я не тот вовсе. Довольно мы друг друга щадили по делу, и не по делу. Так что вот, чуть не потерялись вовсе. Что смогу, я буду говорить тебе. Открыто. Пусть больно, пусть даже страшно. Поймешь, так поймешь, значит, вместе выплывать станем. А нет, то хоть не будут давить на меня невысказанные сомнения. Ты как?

– Я папа, за то, чтобы выплывать вместе.

– А ты, Лизонька, все-все мне рассказывать будешь?

Лиза надолго задумалась. Они как раз шли мимо того злополучного места, где Лиза плела венки и терялась в буйстве высоких трав. Теперь все было выкошено, и поляна казалась совсем мелкой и голой. Отец и дочь свернули за поворот, откуда летом вышли косцы, спугнув Лизино несостоявшееся свидание. Она вспомнила Нину, ее слова про то, что своих надо щадить, про то, что со всем сказанным тем приходится «что-то делать».

– Нет, папа, – медленно подбирая слова, отвечала Лиза, стараясь, чтобы отец ее понял как можно лучше. – Не все. Все не смогу, прости. Но, если выплывать вместе, то тогда конечно, скажу!

Полетаев в ответ одобрительно похлопал по ее руке.

– Все верно, дочь. Все верно! Это ответ повзрослевшего человека. Всегда остается что-то, что никому высказать не получится. Это я теперь знаю. Ты спрашивала про доклад – конечно расстроюсь. Даже не столько за себя – такой труд проделан, столько было переписки, проб, ошибок, удач. Это же не только железки, это – люди, Лизонька.

– Я так хочу, папа, чтобы у тебя все наладилось!

– У нас, Лизонька. У нас, – Полетаев не обиделся на отстраненность дочери, понимая, что сам долгое время отодвигал и ограждал ее ото всех живых соприкосновений с мастерскими, а видя лишь бумаги да выставочные образцы, она и не могла почувствовать свою полную к ним принадлежность. – Завтра пойдем, я тебя с мастерами и рабочими познакомлю, сама все увидишь. А их труд – это, в конце концов, и Наташино благополучие, и Митина учеба и других пайщиков завтрашний день. И наш с тобой, тоже.

– Да, папа, конечно, – Лиза все равно говорила так, будто речь шла не о насущном, а о чем-то далеком или чужом.

– Лиза! – Полетаев внимательнее всмотрелся в лицо дочери. – Лиза, честно скажу, мне не нравится такое твое спокойствие. Ты ко всему так ровно относишься, что, прости, в твоем возрасте минимум подозрительно.

– Папа, папа! – засмеялась Лиза. – Ну, причем тут возраст? Вот только все обговорили, и снова – подозрения. Просто я такая. Разве я когда-нибудь… Папа, скажи, а какой была мама? Я помню ее всегда спокойной, рассудительной. Это так?

– А, знаешь, дочка, – задумался, вспоминая, Андрей Григорьевич и остановился, опершись на рукоять трости, – а ведь я действительно сейчас не могу вспомнить ни одного случая за все годы, что мы были вместе, чтобы она вышла из себя, или была раздражена. Возможно, ты права, и это в тебе от нее, я не задумывался раньше. Но, все-таки…

– Что, папа? – улыбалась Лиза.

– Все же твоя молодость… – они продолжили путь. – Ты столько лет была вдали от меня! Те летние дни, да редкие праздники – это так мало, чтобы понять, хорошо узнать друг друга. Ты взрослела, менялась. Сейчас ты окунулась в эту жизнь… Эти недели, пока меня не было, ты жила без опоры, самостоятельно. И так все спокойно у тебя? Даже встреча с государем не всколыхнула, как мне показалось, твоих чувств, – тут он тоже улыбнулся и посмотрел на Лизу. – Другие барышни в обморок от счастья попадали бы, а ты, вроде как, и не почувствовала ничего. А, дочь?

– Ну, папа! Ну, зачем мне в обморок? – Лиза остановилась, сошла с тропинки, сначала погладила доски скамейки ладошкой, потом пригласительным жестом указала на нее отцу, тот присел. – Ну, вот и дошли! А я почувствовала, честно. И еще подумала, как стыдно перед maman, она нас столько лет с этим реверансом муштровала, а что кто-то без перчаток может перед высочайшей особой показаться, даже подумать не могла. Вот стыд то!

– Господи, Лиза, причем тут перчатки! – отец смотрел на спокойно улыбающуюся дочь и все не мог понять, есть там что-то за этим, или она действительно чувствует все так поверхностно, а потом сел и, глядя перед собой, сказал, казалось, невпопад: – Да, девочка моя… Как же тебе не хватает материнской любви! Тут я бессилен.

***

Лиза молча обошла скамью и обняла отца за шею, сзади, уткнулась ему в плечо и лица его теперь не видела.

– Посиди со мной, Лиза, – отец похлопал обнявшую его дочь по руке. – Я так долго готовился к подобному разговору. А тут такое чудное место! Мне теперь кажется, что стоит только подняться на холм и посидеть наверху, глядя на простор перед тобой – или за реку, или просто на небо – как тут же приходят решения, которых ждал так долго, или ответы, которых не ждал вовсе. Надо бы на каждом холме поставить по скамье! Как думаешь, дочь?

– И жизнь людей изменится к лучшему, да, папа? – улыбалась Лиза. – Так к чему ты так долго готовился?

– Так и не скажешь мне, что все-таки тогда произошло? – произнес вслух Полетаев давно затаенный вопрос и глубоко вздохнул.

Лиза не стала переспрашивать «Когда тогда?» или делать вид, что не поняла. Сейчас это было так неуместно здесь, да и не нужно. Она села рядом и помолчав немного, подняла спокойный взгляд на отца. Тот, склонив голову набок, тоже поглядел на нее открыто, во взгляде вопроса не было вовсе.

– Да к чему теперь, папа? – Лиза снова смотрела на реку внизу. – Все утекло, все прошло. Как и не было ничего.

– Как же не было, Лизонька? Я же знаю, что тебя тогда обидели. Скажи, ведь в этом замешан… Мужчина?

– Это уже прошло, папа, – твердо отвечала дочь.

– Но я хотел бы знать его имя. Мне невыносимо думать, что я, может быть, раскланиваюсь с ним при встречах, жму руку…

– У него нет имени, – твердо отвечала Лиза. – Я забыла его имя. Ничего не было, папа. Я справилась.

– И все-таки обидно, дочь, – Полетаев открывал сегодня дочери наболевшее. – Неужто, ты меня так стыдилась перед ним? Уж кто ж таков?!

– Нет, папа! Что ты!

– Тогда… Его мне показывать боялась? Что же?

– Ах, папа! Все не так! Но сейчас уж и не ответить на это. Все утекло. Стерлось. Лучше ты… скажи… Почему ты тогда так…

– А я испугался, Лиза, – может быть, сам себе впервые признался Андрей Григорьевич.

– За меня? Я знаю.

– Нет, дочь, – Полетаев оперся подбородком на рукоять трости. – Это очень красиво звучит. И так «правильно». Отец испугался за свою дочь. Но это неправда, Лиза.

– Папа… Что ты хочешь…

– Подожди, Лизонька. Разговор трудный, я все не хотел на бегу, помнишь? Так что давай сейчас договорим его до конца. Я многое понял, но еще больше нам предстоит понимать в будущем. И вместе, и порознь. Давай с чего-нибудь начнем.

– Тебе для этого надо было уехать? – спросила Лиза.

– Уехать мне надо было… – Полетаев задумался. – Да, нет, знаешь. Я тогда скорее сбежал, нежели ехал действительно за ответами. Если бы они были мне необходимы, я бы, наверно, до сих пор жил там и ждал встречи со схимниками. А раз решилось само, значит, все уже было во мне и тогда, просто надо было, чтобы оно… Что бы…

– Как это «сбежал», папа? – Лиза недоуменно смотрела на отца.

– А вот так! – Полетаев развел руками. – Поехал в банк, снял все оставшиеся наличные деньги и оставил тебя одну.

– Я тогда думала, что ты меня так наказываешь, папа, – тихо, опустив глаза к земле, сказала Лиза. – Это так?

– Не знаю, дочь, – разговор становился честным до боли. – Возможно, что не тебя, а себя. Я тогда сильно растерялся. Я понимал, что не смог защитить тебя, а как жить с этим дальше не знал. А по-прежнему уже не получалось.

– Но ведь… – Лиза запнулась. – Но ведь ничего непоправимого не случилось.

– Лиза! Чтобы это понять, нужно было принять и то, что случиться могло! Как ты не понимаешь! – Андрей Григорьевич судорожно провел ладонью по своему лицу, как бы стирая с него что-то невидимое. – Ты умница. Ты сама себя сохранила, потому я и говорил тебе, что виноват, прости! Я не смею, не имею права не доверять тебе, не должен. Но тогда! Тогда я чувствовал только одно – я плохой отец! И не знал, как с этим жить дальше.

– Нет, папа, это ты прости меня, – Лиза закрыла лицо обеими ладонями. – Это я подвергла тебя этим мукам, я поставила нашу честь на грань падения. Я виновата. Это было бы ужасно для тебя, если бы все произошло, как ты боялся. Но я тогда думала только о себе! Я вообще не думала о том, что будет на следующий день, после. Из дома без спросу ушла, уехала…

– Не то, Лизонька, не то! – Полетаев снова был полон нежности и голос его смягчился. – Пусть бы было, как было. Не важно.

– Как это не важно? – Лиза отняла руки от лица и теперь смотрела на отца, как будто вновь узнавая его. – Папа, что ты говоришь?

– А то и говорю, дочь. Только там понял я. И все как-то сразу стало по своим местам. И страх ушел, и ясность образовалась. Не то важно, что случается, важно, что с этим делать дальше.

– Ты сейчас так похоже на Нину сказал, папа! – воскликнула Лиза.

– И Нина твоя… – Полетаев явно вспоминал сейчас кого-то еще. – И та женщина. Я говорил тебе. Они помогли мне понять. Если все время только бережешь, то непременно потеряешь. Упустишь! Не так, так по-иному… Я непонятно говорю?

– Ты говори, говори, папа! – Лиза затаила дыхание.

– Нина. Она оказалась тебе хорошим другом. Понимаешь, родитель, оказывается, тоже может, а иногда и обязан быть своему ребенку другом, – Полетаев смотрел ввысь и от того наверно, его глаза увлажнились. – Не надсмотрщиком, не контролером, не примером или наставником. А просто другом. Просто быть рядом, чтобы ни случилось. И вместе это…

– Расхлебывать? – Лиза позволила себе усмехнуться.

– А хоть бы и так, – спокойно отвечал Андрей Григорьевич. – Ну, вышла бы ты замуж без моего благословения. Пережил бы. Привык.

– А если бы не вышла вовсе? – осторожно спросила Лиза.

– Ты знаешь, там… – Андрей Григорьевич вовсе не удивился такому повороту. – В монастыре. Я видел тебя во сне, это уже после того, как ты приезжала с друзьями. И во сне я хотел, уже мог, уже решился к тебе подойти. А ты там была… Ну, не важно. В общем, я понял утром, что было бы, если бы тогда…

– Что было бы, папа? – Лиза говорила отрывисто и безжалостно к себе. – Было бы то, что наша жизнь была бы разрушена. И моя, но и твоя тоже! От тебя отвернулись бы все в свете. Пропало бы все то, что так важно для тебя. Всё пропало бы, папа, не щади меня.

– Ну, во-первых, ничего же не произошло, ты сама с этого начала, – Полетаев смотрел теперь на свою дочь с тайным восхищением, видя насколько другой, взрослой стала она за это лето. – А во-вторых… Ну, уехали бы куда-нибудь…

– Вот так просто? – у Лизы вырвался нервный смешок. – Просто «уехали» бы? А там что? А твое положение? А мастерские? А Наталья Гавриловна, Савва Борисович, друзья, общество?

– Я думаю, те, кто настоящие, друзьями бы и остались. А остальное… Прах, Лиза! – Полетаев махнул рукой в ту сторону, где за деревьями перелеска находилась их бывшая усадьба. – И без того много с чем расставаться приходится. Вот и дом не наш, и мастерские на волоске. Что-то приходит, что-то уходит. Но пока мы живы и есть друг у друга – это главное.

Они долго молчали.

– Так ты думаешь, что простить можно, что угодно? – спросила Лиза после затянувшейся паузы. – И принять все-все на свете? Так?

– Не знаю, Лиза, – отец был откровенен, и было видно, что раздумывает он над заданным вопросом прямо сейчас. – Все-все, наверно, не в силах человеческих. Да смотря кому. И что. Я там много думал. Когда меньше болтаешь ни о чем, а часто повторяешь в храме обращение «батюшка»… Взываешь: «Отец небесный»… И мысли сами как-то выстраиваются в эту сторону… Наверно, именно ребенку своему надобно научиться прощать все. Но не как попустительство, а именно, чтобы знали оба – да, от одного твоего поступка, слова иногда, может перемениться многое. Всё может перемениться. Но, как бы ни было страшно, тяжко, тебя всегда примут, поймут, ты не будешь один, у тебя есть отец. Хотя…

– Что, папа?

– Хотя, я думаю, матерям это дается легче. Не всем, конечно. Но проще им, что ли… Я думаю теперь, что у той несчастной женщины в монастыре было слишком много мужского в характере, от того и муки ее. Женщина своему ребенку все легче прощает – безоглядно, бездумно, от сердца – а значит принять сопутствующие обстоятельства ей потом уже проще. А отец всегда будет сначала думать – что дальше. И простить он может только через принятие. Сначала допустить, а только потом простить. Ну, это если окажется, что есть, что прощать. Так-то дочка! Оказалось, что мучиться вопросом – хороший ты отец или плохой – жизнь не всем и не всегда дает время. Так-то. Надо просто быть им – отцом, каждый день, каждую минуту. Быть рядом. И быть готовым ко всему, вместе со своим чадом. Ох! Это так сложно самому понять, еще сложнее объяснить другому, Лиза!

***

– Ну, что, вы готовы?

Митя, одетый по-городскому выглядел солидно, но для Лизы, знающей его как облупленного, это показалось как с чужого плеча и оттого смешным.

– Ну, ты и напыщенный франт нынче, Митя! – смеялась она, выйдя в прихожую.

– Да вы еще не одеты! – Митя явно спешил и нервничал. – Ну, сестренка! Мы ж договаривались! А что Андрей Григорьевич? Матушка?

Лиза видела, что Митя нарядился во все самое лучшее из своего гардероба и, хоть и поддела его по-дружески, но памятуя об одном из уроков Егоровны, сегодня тщательно подбирала наряд, дабы сильно не выделяться на фоне матери и сына. Она надела довольно скромное платьице.

Сегодня все собирались у Полетаевых. В город прибыл цирк со знакомцами Дмитрия. Он давеча уже встречал их на вокзале, помогал устраиваться на новом месте, как хозяин знакомил с городом, и, забросив учебу, подолгу сидел на репетициях. А нынче вот – выводил всех своих домашних на премьерное представление. Это было оговорено, когда еще Лиза с отцом гостили в Луговом. Наталья Гавриловна должна была прибыть оттуда к обеду.

– Митя, успокойся, – Лиза повела его в столовую. – Хочешь лимонаду? Времени еще три часа до начала, матушка твоя еще не приехала, ждем. Куда ты так торопишься?

– Эх, Лизавета! – Митя утер лоб, достав огромный белоснежный платок из кармана, но за стол присел. – Нам же еще в кассы надо успеть, там для нас контрамарки отложены. Ты знаешь, какой нынче ажиотаж? Аншлаг! Нет свободных мест вовсе.

– Ну, раз отложены, то, что ж волноваться? Егоровна! Принеси попить холодненького.

– Куда ему холодненького? – няня недовольно качала головой, осуждая всяческую суету. – Да принесу, принесу! Пусть только остынет. Вон – красный весь!

Во дворе послышался шум въезжающей повозки – это Кузьма привез Наталью Гавриловну. Его не стали больше гонять в этот день, а погрузились на двух извозчиков и поспешили к ярмарке. В пестрой толпе, направляясь к зданию цирка, они неожиданно столкнулись с младшими Олениными и Алексеем. Дмитрий радостно приветствовал его, зная уже по совместной поездке. Лиза представила всем брата и сестру. Лида тут же пожаловалась, что вот – хотели на итальянцев попасть, да билетов нет вовсе. Дмитрий обещал что-нибудь предпринять. Дальше пошли вместе. Андрей Григорьевич с Натальей Гавриловной поотстали и лишь умиленно наблюдали за шумной стайкой молодежи.