У звезд холодные пальцы

Семь весен назад похоронив старуху, Кытанах перешел жить к напарнику Мохсоголу, и тот стал его глазами.

Не зря носил Мохсогол имя остроглазого ястреба. Правда, уши его слышали не так чутко, как раньше, зато словоохотливость ничуть не убавилась. В подробностях рассказывал другу обо всем, что видел, а о чем по слабости слуха и памяти не успевал поведать, удачно домысливалось зорким воображением слепого. Кытанах теперь говаривал:

– Пусть из моего зримого мира ушли все краски, кроме черной, зато слышимый мир стал еще более широким и пестрым.

Миловидная баджа Мохсогола, ровесница его старшей внучки, преданно ухаживала за обоими стариками и одряхлевшими старшими женами мужа. Правнуки часто прибегали поиграть с младшим дедовским сынишкой, которого любила и баловала вся семья. Девятивёсный Билэ́р, испугавшись чего-то в младенцах, был до сих пор немым, только мычал да гукал, а нынче, к общей радости, заговорил.

В последнее время старым друзьям понравилось лечиться. До изнеможения просиживали они в Горячем Ручье, что протекает по восьмигранной поляне у Матери Листвени. Растирали поясницы ядом гадюки и смесью сажи с девятью ложками масла, испрошенного из девяти юрт. Пили отвар из коры и семян четырех хвойных деревьев. Проверяли целебность кабарговой струи, пропуская через мешочек с нею жильную нить. Выйдет нить золотистая – значит, доброе лекарство, а просто вымокнет – стало быть, выкидывай без сожаления.

Подогрев снадобье, с головой закрывались шкурами и дурели от вдыхания мощного запаха, поддерживающего в человеке-мужчине бодрость и силу нижних мышц. Потом ночами Кытанах слышал, как Мохсогол, кряхтя и постанывая, пробирается к постели младшей жены. Может, затем, чтобы она, горячая, согрела его вечно мерзнущие ноги?..

Уходить по вечному Кругу дедам вовсе не хотелось, а хотелось, пусть согнутым, пусть слепым да глухим, жить-поживать в любимой Элен.

– Эй, Мохсогол, мое сытое пузо растряски требует. Не пора ли нам прогуляться? – заерзал Кытанах, поглаживая тощий живот.

Старики помогли друг другу подняться. Оперлись каждый о свой посох и, покачиваясь на неверных ногах, отправились по кольцу аласа обсуждать-порицать состязания могучих и ловких. Попутно вспоминали давние весны, когда каждый был силачом, а стрелы на лету рукою ловил! А еще Мохсогол был не прочь поглазеть на красавиц. Почему нет? Уж тут-то с его стороны никаких порицаний не будет, одни похвалы. Лишь бы Кытанаху ничего не забыть рассказать!

Девушки весь год тайком корпели над шитьем, чтобы матери в желанный день подумали с гордостью: «Ох и мастерицу же я вырастила!» Чтобы отцы улыбнулись грустно: «Вырос мой жаворонок», а подружка ахнула от зависти: «А я так вышить не сумела!» И чтобы тот, высокий, с густыми бровями, который совсем не замечает, вдруг оглянулся, вздрогнул и глаз не смог отвести…

Грехом считается, если юные носят богатые вещи, но сегодня – можно, сегодня – праздник! Было за что благодарить родителей, постаравшихся справить любимицам чеканные венцы и высокие браслеты со сквозными узорами. Верхний мир обозначен в рисунке пластин венцов, на спинках нарядов вышиты коновязи Орто, а на торбазах – корни мирового древа Ал-Кудук, уходящие в землю.

Мягко облегают гибкие фигурки тонкие ровдужные платья с рукавами выше локтей. Опушка нарядов разная – у кого соболья, у кого бобровая. На груди певучие звонцы, сбоку на серебряных поясах узорчатые кошели с оберегами, маленькие батасы в кожаных ножнах. На руках прозрачные перчатки из бычьих пузырей с полосками вышивки… а украшенья перечислять устанешь!

А косы-то, косы – струятся до пояса и ниже колен! Самая длиннокосая получит нынче в подарок серебряные серьги немыслимой красоты, с ясными звездно-голубыми камушками в витых кольцах. О таких мечтают девушки всех селений и стойбищ в Великом лесу. Мастерить серьги с подвесками из небесного камня умеет только эленский кузнец Тимир.

Послышались трели Люльки Ветра[5], призывающей народ на зрелище. Девицы, рискнувшие войти в состязательный круг, распустили косы. Любопытные вихри, спеша ими полюбоваться, столкнулись лбами, и роскошные волосы взвеялись, распушились черными тучками. Из толпы восхищенных зрителей вышел дюжий парнище с широкими кулаками – вызвался сделать обмер. Чем же вернее измерить длину девичьих волос, как не охватом мужских кулаков?

– Эй, власомер, а намотай-ка ты гривы всех разом красавиц да и подними повыше кулак-то, – предложили в толпе. – Заодно проверим, кто из них громче визжит!

– Оглохнуть боюсь, – отшутился парень.

Переходя от одной девицы к другой, принялся перебирать «гривы» сверху донизу. Словно за ременные поручни придерживался, поднимаясь и опускаясь…

Обещанные серьги вручили счастливице, чья пышная косища не вмещалась в кулак, а длиною волосы девушки оказались в двадцатку кулаков, и на четыре из них по земле волоклись!

* * *

На краю аласа мужчины соревновались в стрельбе. Гости, приехавшие из дальних мест, с удивлением поглядывали на статную женщину, одетую в короткое платье и мужские штаны. Ее правая щека была помечена знаком-молнией, а за плечом возвышался гнутый рог боевого лука.

– Неужто из посвященных? – недоверчиво шептались чужаки, прибывшие издалека. – Неужто впрямь будет стрелять?

Свои, посмеиваясь, помалкивали. Все в Элен и других селеньях саха на много ночлегов кругом знали воительницу Модун, чей выстрел был так же меток, как слово. Возле нее стоял рослый мальчик, рыжий, точно летняя белка. По лицу, совсем еще детскому, ему можно было дать не больше двенадцати весен, но ростом он был со взрослого мужчину, и лук за его спиной не напоминал игрушечный.

Жужжали и взвизгивали стрелы, летящие в лошадиные бабки, – мишени, расставленные на трех пнях один дальше другого. Громко кричали зрители, отмечая попадания и промахи:

– Попал!

– И-и-эх, промазал!

– В цель!

Модун усмехнулась: много в жизни мелких, незначащих целей. А большая – одна.

Душой женщины управляла цель, которую она поставила перед собой в роковую ночь смерти мужа Кугаса и деверя Дуолана. Тогда ее жизнь изменилась столь же круто, как меняет направление по ветру беличий хвост-колдун, привязанный к коновязи. Иной раз Модун думала, что без той ночи ее существование было бы обделено четким смыслом, и мысленно просила прощения у воинов, десять весен назад погибших от рук предателей.

«Уничтожить белоглазого», – с этой мыслью она ежедневно вставала со своей одинокой постели.

«Пока демон жив, неспокойно погубленным душам братьев», – твердила себе перед сном.

Все достигнутые малые цели приближали женщину к главной. Она знала: рано или поздно черный странник снова появится в Элен, и знала, что не промахнется. Впрочем, все равно, от какого оружия падет ненавистный враг, – от стрелы, копья, меча или просто рук, носящих дух возмездия на кончике каждого пальца. Лишь бы случилась победа!

После безвременной гибели родных Модун целую весну не могла натянуть тетиву мужнего охотничьего лука в полную силу. Однажды, едва не вышибив большой палец левой руки ударом сутуга, в отчаянии закинула голову к небу и закричала Илбису:

– Ты пересилил меня, кровавый! Носящей платье не пройти Посвящение!

Бегала вокруг сросшихся кедров, деревьев Кугаса и Дуолана и, рыча от боли, держала горевший огнем палец, как факел на ветру. Обидно было – ведь не помогла и защитная роговая пластинка, привязанная к пальцу мягким шнурком! Модун в сердцах сорвала и выбросила ее. Носилась до тех пор, пока, запнувшись о корягу, не свалилась наземь.

Лежа в траве, женщина баюкала разбитый палец и вдруг заметила муравья, пытающегося перебраться через ремень упавшего лука. С трудом заползая на нежданную преграду, он опрокидывался обратно, однако упорно карабкался вновь и вновь.

Муравей мог бы запросто обойти ремень. Модун показалось забавным, что он не делает этого, а одержим непреклонным желанием преодолеть куда более сложный путь. Она хотела помочь настырному насекомому и подтолкнуть его к краю ремня. Но только протянула руку, как упрямец перелез через край и побежал по своим делам.

«Не иначе сердобольная душа Кугаса устала наблюдать за моими усилиями и отправила этого муравья», – подумала Модун. Отыскала защитную пластинку, кое-как привязала к распухшему пальцу и подняла лук с земли.

В тот день, борясь с неподатливым луком, она наконец сумела натянуть тетиву в полную силу.

Потом училась совершенству верховой езды и не раз падала с коня, рискуя свернуть себе шею. С боков не сходили черные синяки. Коросты ссадин трескались в движениях, словно запятки на пересушенной обуви. Но пришел день – и Модун сумела проскакать через долину, стоя в седле на ногах.

Потом она набивала кулаки о меховой мешок, туго набитый оленьей шерстью. На пальцах не заживала содранная кожа. Руки в предплечьях стонали разве что не в голос. Но пришел день – и удар Модун обрел крепость и расчет.

Потом она вырубила мечом кусты на кочкарнике в кёсе пути. Ладони покрылись кровяными волдырями и жгучими мозолями, к которым, казалось, стоит поднести кусок сухой бересты – и вспыхнут огнем.

Но пришел день, и меч стал послушен рукам Модун, как дитя.

Муравей помог вырасти ее упорству, а упорство помогло запоминать и хранить в себе с пользой опыт любого испытания. Она прошла Посвящение.

Теперь Модун на полном скаку перелезала под животом коня. Тяжелый меч ее и в полразмаха не сумела бы поднять двумя руками ни одна женщина в Элен. Да ни одна б и помыслить о том не посмела! Модун не хуже иных ботуров метала ножи и лучником была, пожалуй, лучше многих. Любой молниеносный знал: встань он на месте пня с чурбачком на макушке, стрела воительницы смахнет цель, а на его голове и прядка не шелохнется.

У Модун не было времени воспитывать сына так, как воспитывают детей в большой любящей семье. Но внимательный мальчик, которому, может быть, порой не хватало ласки и совета матери, просто следовал ее примеру… и кто скажет, что этого мало?

Остро заточенный меч сына, носящего имя орудия – Болот, лежал дома в ножнах всегда готовым к бою. Малец окреп настолько, что, похоже, настала пора рассказать ему о муравье и начать настоящую воинскую учебу. Модун лелеяла мечту уговорить багалыка принять Болота в дружину раньше положенных весен.

Сын не подведет. Его сила, ловкость и владенье разного рода оружием готовы к проверке. Посвящение даст сыну покровительство Илбиса и право на смерть врага. А если не повезет – то на свою.

…Подошла очередь стрелять.

– Наша Модун всех посрамит, – гордо сказал Кытанах, услышав ее имя. Так и вышло. Женщина натянула тетиву тяжелого лука и прицелилась. Яростный свист стрелы догнал летящий в страхе ветер, а саму стрелу, что неслась вразрез ветру, никто не увидел.

– В цель! – крикнул кто-то с восторгом.

Лошадиная бабка исчезла с самого дальнего пня.

* * *

Что могло случиться на стрельбище лучше, чем победа Модун? Разве что завтра глянуть на метание батасов и топоров. Поздравив воительницу, Кытанах кивнул Мохсоголу:

– Не на что тут больше смотреть, пошли.

На следующей поляне позади маленькой урасы слышался сдержанный гул. Зрелые мужи и молодые мужчины, эленцы и гости, жаждали испробовать себя в борьбе хапсагай. В толпе мелькали меченные молниями лица ботуров.

Хапсагай, кроме силы и ловкости, требует молниеносной скорости. Говорят, эта борьба родилась в старинных рукопашных боях. Ее изобрели потому, что древние кузнецы, еще не поднаторевшие в мастерстве, ковали слишком тяжелые латы и ломкие мечи. В жарких битвах ратники часто оставались безоружными. Что было толку расшибать кулаки о железный доспех? Придумали хапсагай, чьи приемы слыли не менее смертоносными, чем удары меча.

Со временем «бой без крови» перестали применять в сражениях, но он полюбился народу и правила его изменились. Мужчины выходили бороться аймак на аймак. Всласть намяв друг другу бока, садились за доброе угощение – кто проиграет, тот и потчует. Нынче же только мальчишки ходят «семь на семь».

Хозяйки Круга – оценщики и судьи – отбирали поборников в урасе. Обнаруживая тех, кто не воздерживался от обильной еды и питья или недавно баловался с женщинами, проницательные старухи сразу их удаляли. Сила таких воителей израсходовалась, движения утратили резвость. Отринутые, пунцовея лицами, спешили под прикрытие березовой рощи. Избранные раздевались до коротких исподних штанов и усердно натирали себя порошком из каленой древесной трухи, чтобы руки соперников не скользили по телу.

Намеченных ждал еще жребий. На голову угадавшего веточку в кулаке Третьей Хозяйки повяжут ременной обруч с белой гривкой, он будет представлять жеребца Новой весны. Тот же, кому выпадет пустая ладонь, станет Быком Мороза и получит обруч с кожаными рожками. «Быку» придется труднее. Понятно, чьей победы народ возжелает больше, ведь поединок извечных врагов – весны и зимы – предвестье того, как пройдет время-осуохай грядущего года.

Поверх голов прошедших отбор уже взлетала и опадала белая грива. Мохсогол заторопился было, боясь пропустить бой, но замедлил шаги и сообщил:

– Вижу гривастую шапку Отосута. Скачет, бороться готовится.

– Где шныряют твои непутевые гляделки, старик? – фыркнул Кытанах. – Это другой длиннополый. Мне отсюда слышно дыхание Абрыра.

В самом деле, нетерпеливо подпрыгивал в ожидании игрища костоправ Абрыр, а травник Отосут столбом стоял рядом. Разные в нравах, не особо ладившие друг с другом, внешне жрецы были будто братья. Оба в белом, с распущенными из-под островерхих шапок волосами, одинаково высокие. Не во всякую дверь войдут, не задев притолоки.

Стараясь не выбиваться за вычерченный на земле зрительский круг, люди пробирались к рядам. Устраивались поудобнее и высматривали знакомых. Кытанаха с Мохсоголом почтительно пропустили в первый ряд. Сидящие здесь старики заулыбались, принимая в свою говорливую стайку бойких на язык друзей.

Взбудораженные мальчишки в предвкушении боя оседлали деревья окрест, вздорили и задирались. Даже сыновья старейшины, близнецы Чиргэл и Чэбдик, не уместившись на одной ветке, поцапались, чего еще не случалось. Дети саха любят хапсагай и готовы драться круглый год. Случается, во время свадеб не прочь побороться и женщины. Но это так, баловство. Из женщин только Хозяйки Круга знают хапсагай, причем лучше мужей – и мирный, бескровный бой, и древний военный, в который допущен дух смерти. Это знание входит в одно из секретных испытаний Посвящения в почтенные горшечницы.

Народ утих и зашептался: из урасы с накинутыми на головы ровдужными платками вышли первые бойцы. Старухи вывели их в середину состязательного круга и стянули покрывала. Зрители одобрительно загудели – хороши были молодцы!

– Хороши-то хороши, да что-то бока у них больно укатисты, – заметил привередливый Мохсогол.

– Нестрог ваш отбор, Хозяйки, те ли места вы щупали? – прозвучал голосок Кытанаха.

Гости с недоумением заоглядывались на слепого тонкоголосого старца. Кто-то осуждающе цыкнул. Однако остальные деды поддержали:

– Верно бают табунщики!

И правы оказались придиры. Чересчур расчетливые соперники долго примерялись друг к другу. Ерзали, а не боролись, уклоняясь от решительных действий. За излишнюю осторожность Хозяйки засчитали проигрыш обоим.

В выборе почтенных старух тоже имелись свои правила. Выставляли борцов, равных не только по весу и подвижности, но и по мастерству ведения боя. Сведущие в приемах хапсагая, как никто, старухи прекрасно знали, что гордо вздернутые подбородки и взгорья мышц еще не свидетельствуют об умении сделать сражение по-настоящему красивым. Лишь от поединка к поединку пары бойцов становились подвижнее и подбавляли веток азарта в разгорающийся костер борьбы.

Старики отпускали ехидные замечания, а народ шумно приветствовал победителей и утешал побежденных. Толпа зрителей гудела, как бурливые пороги горной речки Бегуньи.

Хозяйки выдвинули Абрыра и Отосута друг против друга. Длинные волосы жрецы скрутили в узлы, и стали видны их мускулистые плечи, близко знакомые с тяжелым трудом. Тугие икры говорили о каждодневной ходьбе отнюдь не по мягким лужкам. Удивительно было, что столь достойные похвал тела поддерживает молочная и растительная пища, – ведь мяса, что дарит мышцам особую упругую силу, озаренные, как известно, не потребляли.

Малопристойные насмешки и хохот вызвали их исподники, пошитые из выбеленной ровдуги. Востроглазый Мохсогол приметил, что смущенные девушки, шепчась и хихикая в ладони, посматривают на жрецов куда с большим интересом, чем разглядывали остальных.

– Втуне пропадает ядреная мужская сила, – вздохнул с сожалением. – Хорошенькие глазки и щечки этим красавцам как собаке трава.

– Зато нет нужды вдыхать одуряющий запах кабарговой струи, – ухмыльнулся Кытанах.

Досадливо взмахнув рукой, будто отгоняя комара, Мохсогол сказал:

– Знать, Сандал ушел переживать из-за упавшего ковша, раз парни дерзнули выйти в круг состязания.

– Печалится главный, – закивал головою Кытанах. – Не зря пустая гроза недавно гремела. Быть, видно, засухе… А чего бы молодым-то не потешиться в честном бою? Все ж таки праздник!

Натруженные руки жрецов скрестились на спинах в захвате. Лоб костоправа под ремешком «жеребца» быстро взмок. Лицо травника раскраснелось, но было, как всегда, непроницаемо.

– Кто кого одолевает? – нетерпеливо дергал Кытанах приятеля, прекратившего поток речи.

– Э-э, погоди, – очнулся тот. – Обнимаются пока. Абрыр, будто парень девушку, Отосута облапил. Ребра мнет, слышишь хруст?

– Заливай больше – ребра! Видать, зубами скрежещет.

Абрыр сделал неуловимый бросок. Зрители затаили дыхание – ноги замешкавшегося травника оторвались от земли… Вернулись обратно и твердо встали след в след!

Отосут удержал равновесие. Едва обретя опору, с удивительной для него прытью набросился на соперника. Схватка обернулась другой стороной: левая рука Отосута зажала шею костоправа, а правая обхватила его ногу выше колена. Абрыр неловко запрыгал на одной ноге. Начал заваливаться, уже и ступня ушла вкривь…

Не так-то просто было его сломить! Сложенный вдвое, вдруг вывернулся, крутанулся на пятке вокруг собственной оси. Сейчас вывихнет себе ногу, а то и шею… Но умник, починяющий людям кости второй десяток весен, рассчитал опасный спинной разворот. Мощная грудь напряглась и выгнулась колесом, отчего плечо Отосута приподнялось и рука ослабила хватку. Сообразить не успел, как нога пленника выдернулась из замка. Следом растрепанная голова вырвалась из-под мышки. Травник не успел еще сообразить, что костоправ вывернулся из его рук, а тот, не давая опомниться, ребром освобожденной стопы подбил Отосуту левую ногу!

С нескрываемым сочувствием ахнули зрители, и самим невольно открылось, кому из двух младших жрецов отдает предпочтенье Элен.

Отосут, не ожидавший стремительной подсечки, косо скользнул вниз, почти упал. Нет, не упал – подхватился у самой земли… Выровнял стойку!

Забывшись в восторге, народ вместо игровых «кличек» начал выкрикивать имена озаренных. Отменная получилась сшибка!

– Ничья, – перевел дух Мохсогол.

Когда в малый круг вышли последние борцы и Хозяйки сняли с них платки с каким-то особым значением, люди настороженно замолчали.

На правой щеке первого, в ремешке с гривкой, белела затянутая незагорелой кожицей молния. Значит, в ботуры был посвящен минувшей осенью. Размашистые плечи молодца взбухали буграми мышц величиною с его же чудовищный кулак, – такому нипочем удержать на себе бычью тушу. В торопкой готовности к бою еще до сигнала подогнул колени, выпятил назад седалище и раздвинул локти.

Народ громко вспомнил, что позапрошлой весной этот малый победил в состязаниях силачей – перетащил с места на место самый огромный валун.

Должно быть, не нашлось равного среди местных. Хозяйки выставили противником незнакомца чужих кровей. Позже выяснилось, что ни эленцы, ни гости его раньше не видели. Кожа неизвестного была цвета сосновой коры на рассвете, а золотистые глаза мерцали из-под обруча с рожками, как у сытого летнего волка.

По мнению большинства, он не подходил для этого противоборства. Рослый, но поджарый, сухощавые лодыжки в охвате с одно запястье воина. Может, сам по себе парень и выглядел бы неплохо, да не рядом с горою ходячих мускулов. А ни капли опасливости не выказывал. Стоял вольно, с безмятежно висящими вдоль тела руками, и разве что не зевал.

Зрителей задело столь наглое поведение. Осыпали иноплеменника обидными шуточками. Принялись хвалить молниеносного, аж тот смутился и закраснел.

Болтливые старики в этот раз хранили молчание.

Как на истинного врага бросился подначенный толпою воитель! Но напрасно напружились узлы мышц на руках, пальцы впусте цапнули воздух. Соперник ни на шаг не отступил – гибкой лозой изогнулся на месте.

Пуча глаза и крупно подрагивая спиною, будто конь, одолеваемый оводами, ботур еле удержался на ногах. Вновь бросился вперед и… ах! Иноземец с ленцою качнулся в сторону и ногу задрал, как пес, собравшийся древо пометить. Горячий «жеребец» промчался под ногой, еле успев пригнуться. Застопорился у черты, качаясь на носках, руками замахал суматошливо…

Неверная в симпатиях толпа заорала и заулюлюкала.

Чужак и поворотом не удостоил мычащего от унижения воина. Переступил с ноги на ногу все так же неторопливо, усмехаясь углом рта. Спокойные руки по-прежнему болтались внизу, только дрема исчезла из сощуренных глаз.

– Разве это хапсагай? – возмутился кто-то. – Это же танцы медведя с рысью!

– Пусть танцуют, – возразили ему, – смотреть потешно!

– Приезжий не знает правил, – не унимался ревнитель борьбы.

– Да не мешай ты! – вскинулся пожилой воин и добавил тише: – Нашему дурню хороший урок будет, чтоб не думал о себе высоко.

Зрители препирались, а невезучий богатырь вряд ли что-нибудь слышал. Он уже, видно, и мало что понимал. Без толку носился туда-сюда с распростертыми лапищами. Незнакомец же продолжал гнуться то влево, то вправо. Прыгал, выкручивался, неуловимым вихрем выносился из-под растопыренных пальцев. Не предпринимал атак. Забавляясь тщетой силача, ограничивался обидно легким касанием его взмыленных плеч и боков. На смуглой коже вспыхивали солнечные блики, выплясывая там, где вздувались желваками бегучие мышцы. Тело словно не двигалось, а переливалось из одного выверта в другой. Даже сочувствующие земляку эленцы любовались веселой игрой гостя.

Ботур, полуослепший от залившего лицо пота, взрыкивал от непостижимости происходящего. Наступал и пятился, едва не падая от усталости. Так длилось столько раз, сколько подбрасывается Хозяйками твердый ком глины перед тем, как ему развалиться…

– Эй, скелет жертвенного быка, хватит вращать ребрами, – не выдержал прежний крикун. – Кончай жмурки!

Хладнокровный чужак оглянулся. Можно было поклясться, что он различил в толпе горлана, хотя тот успел скроить постную мину. И тут покровитель Илбис сжалился над воином, – все-таки тот за весны учебы и службы вылил в его честь не один бурдюк топленого масла. Боец, наудачу месящий зряшное ничего, достал отвлекшегося на миг противника. С безумством утопающего вцепился в него и привлек к себе. Затеялся-таки хапсагай!

Движения ботура, только что хаотичные, сделались бережливыми. Каждая ухватка подтверждала возвращение сноровки и знание приемов.

Сбить пришельца с ног было все еще сложно. Но он, как и зрители, понимал: остались считаные мгновения до броска через спину или бедро. А воин (вот что значит молниеносный!) отстранился, сделал два-три обманных рывка и с завидной скоростью поднырнул противнику под ноги.

Возликовал народ… И случилось невероятное! Взмыв кверху, чужестранец поджал колени и перекувыркнулся в воздухе! Не могло быть такого, а было – вновь крепко на ноги встал!

Коновязи загудели от сплошного рева. Люди вскочили с мест, вопящие мальчишки едва не сорвались с деревьев…

Хвала воину – рот не разинул, хотя хапсагай вылетел-таки у него из головы. Немедля скрутил прыгуна, повалил его на землю и налег могучим торсом.

– Жми!

– Давай-давай!

– На лопатки его!

– Бей, ломай, дави!!!

Толпа тоже напрочь забыла о правилах борьбы. А смуглая спина чужака под убийственным туловищем ботура выгнулась упругим мостом!

Как ни тужься в крике, не отдашь человеку часть своей силы. Заморенный верзила истратил в последнем усилии остатки мощи, ослабил хватку. Почти уже не шевелился, будто его самого поймали в железный захват. Ловкач еще был способен выскользнуть и, к скорби эленцев, – не слишком бы подивились! – очутиться сверху. И тут откуда-то с краю толпы донесся запоздалый девичий вскрик:

– Дави, жеребец!

Чужак дернулся, обернулся на голос, как уже оглядывался в прошлый раз. Желтые глаза нашли девушку. Всмотрелись внимательно, насколько можно быть внимательным в вывернутом дугой положении. Впрочем, отыскать дерзкую было нетрудно. Подпрыгивая, она махала рукой, словно всем и каждому сообщая: «Вот она – я!»