bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 6

А глаза-то у всех на мокром месте. Не иначе как слезы лили, пока испуг не пришел. Теперь-то не плачут. Теперь даже как дышать позабыли. Ох и умора. Вот не было бы так хреново, обязательно оборжался бы. А Лизы нет. Да и бог с ней. Горло першит так, что спасу нет.

– Пить, – произнес больной слабым голосом. Настолько слабым, что и не понять, что там прошелестел голосок юного императора.

– Ась? – растерянно пролепетал один из холопов. Ну точно, Васька. Он уже переболел оспой, и медикус его определил ухаживать за Петром, потому как хворь ему не страшна. А ничего, повезло паразиту, только две отметинки остались, одна на подбородке, а другая на виске. Вот бы и ему так. Лучше бы вообще гладкий лик остался, но это пустые мечты. Так пить-то ему дадут аль нет?

– Пить, – чуть громче произнес больной.

– Пить? Пить! Свет наш солнышко Петр Алексеевич! Радость-то какая!

Все четверо разом бросились к постели, рухнув на колени и потянув к нему руки. Холопы, рабы, люди бесправные и подневольные, но именно они искренне и от чистого сердца оплакивали его горькую судьбу. Это их слезы, роняемые на его чело, привели в чувство обеспамятевшего. Знать, все же есть те, кто любит его всей душой. Обидно, что это не те, кому он так щедро раздаривал свою любовь, но и радостно, потому как есть такие, кому он дорог по-настоящему. Народ русский, великий, могучий, многострадальный и сердобольный.

– Васька, шельма. Ты пить-то дашь? – Голос крепчал, хотя все так же оставался слабым и тихим. Но как говорится – смотря с чем сравнивать.

Пить все же поднесли. Не холодная вода, как он надеялся, а теплый сбитень. Ну да оно и понятно, кто же холодное подаст больному-то. Но вот теплый сбитень… Его пить либо горячим, либо холодным, а вот так… Не то. Впрочем, нечего нос морщить, ведь полегчало же, и голос куда как крепче стал. Вот и ладушки.

– Вы чего ревете-то?

– Дык, государь-батюшка ты наш, тя уж соборовали. Думали, помер.

– А вы чего тут?

– Дык обряжаем тебя, Петр Алексеевич.

Василий с готовностью отвечал на все вопросы. Остальные только кивали, продолжали осенять себя крестом и плакали. Вот только слезы эти были слезами неподдельной радости. Он это знал точно, и от этого понимания в груди расплывалось тепло, а тело наливалось силой. Есть зачем жить! Есть ради чего бороться! Пусть все лицемеры, но народ его любит от всего сердца.

– Что же, раз так, знать, долго жить буду.

– Век живи на радость нам, Петр Алексеевич.

– Стой! Кха-кха-кха… – не вынеся резкого окрика, тут же закашлялся Петр.

Подорвавшаяся с места молодка в просторном сарафане встала как вкопанная, опасливо обернувшись к постели больного. В ней явно происходила внутренняя борьба. С одной стороны, она стремилась как можно быстрее принести радостную весть о том, что царь-батюшка не умер вовсе. С другой – не могла ослушаться приказа. А вид страдающего подростка побуждал еще и к тому, чтобы призвать медикуса, который облегчил бы страдания по сути совсем еще мальчишки.

– Никто отсюда не выйдет, – наконец отдышавшись, произнес Петр. – Дайте подумать малость.

Итак. Нужен ли он кому живым? И не захотят ли его придушить, раз уж и соборовать успели? Нет. Это вряд ли. Долгоруковы, те должны вцепиться в него мертвой хваткой. Остерман? Умен, зараза, того веса не имеет, но все же кое-что может. Ему куда лучше, если власть перейдет в другие руки, потому как, подобно Меншикову, Петра он упустил из-под своего влияния. Лиза? Это вообще кукла. Она опасна, только если трон станут прочить ей. Но ведь он не знает, кого там определили в наследники, тестамент он так и не подписал, а чего они там нарешают – бог весть. Может, тетка его сейчас уж примеряется к трону. Тогда она опасна, очень опасна.

Значит, Долгоруковы. Только они смогут обеспечить его безопасность. Но только и среди них нужно уже сейчас сеять раздор. Больно много силы взяли. А как женится император на Катьке ихней, так им и вовсе равных не станет. Опять будут им помыкать направо и налево. С чего начать?

– Василий, призови ко мне Ивана Долгорукова. Только тихо призови. Не говори, что я опамятовался. Дай глотнуть. – Пара глотков теплого сбитня смягчили горло, и подступивший было кашель так и не вырвался наружу. – Как сделать, сам сообрази, да только чтобы один он.

– Все понял, государь. Все исполню. Не изволь сомневаться.

– Ступай. А вы… смените мне рубаху. Мокрая и противная.

Его успели переодеть и протереть взопревшее тело, так что зуд в язвах немного унялся. Не исчез окончательно, куда там, но хотя бы не так докучает, и на том спасибо. Пару раз подступал кашель, и остывающий сбитень уже не так помогал, но выпускать кого-либо из комнаты за горячим он и не подумал.

Он был уверен, что нужно все сделать быстро, а главное неожиданно, чтобы никакая зараза не успела подобраться. Может, и зря все это. Может, и не умыслит против него никто. Но лучше перестраховаться. Появившееся ощущение, что он один посреди вражьего стана, не отпускало.

Наконец в спальню вошел недовольный и взвинченный Иван. Ванька, фаворит и друг сердечный, собутыльник и соратник в делах увеселительных. Совсем недавно он уже предал царственного друга, отдав на растерзание своим родным, а может, он всегда делал все на благо семьи и личное благо. Ладно. Иных все одно нет.

При виде осмысленно взирающего на него государя Иван встал как вкопанный, ноги заметно подогнулись, и он едва удержался от падения, оперевшись о стену. Хорошо хоть Василий оказался сообразительным парнем, успел закрыть дверь за Долгоруковым.

– Тихо, Ваня. Не шуми. Ни к чему это.

– Государь… Петр Алексеевич… Слава тебе господи. Прямо камень с души, – скорее выдохнул, чем произнес Долгоруков, истово осеняя себя крестным знамением.

Хм. А ведь, похоже, не лукавит. Неужели и впрямь так сильно переживал, что пошел на поводу у родственников? А может, просто играет, пытаясь вернуть расположение? Очень может быть. Как, впрочем, и то, что дела для его семьи, а значит и для него лично, оборачиваются не самым лучшим образом. Оживший же император выступит гарантом их безопасности и сохранения влияния. Своя рубаха, как известно, ближе к телу. Ладно. Поглядим.

– Что там за дверями?

– Так трон твой делят. Все думу думают, кого императорской короной венчать.

– Не решили еще, стало быть. Ладно. Об этом потом. Сейчас бы на ноги встать. А там, Бог даст, разберемся. Ты со мной, Иван?

– До гробовой доски, Петр Алексеевич.

– Тогда слушай. Гвардейцы в усадьбе есть?

– Две роты преображенцев. Только батюшка велел их уводить. Но я приказ еще не отдал, – поспешно заверил фаворит.

Ну да, все еще фаворит, но уже не друг. Дружбу ему придется завоевывать по новой. И на этот раз не устройством срамных развлечений, пьянками да охотой, а службой верной и беззаветной. Сумеет переступить через родню алчную, встанет подле императора. Нет. Никогда ему не подняться на большие высоты.

– Офицеров сюда. Только без шума. И гляди, однажды ты уж пошел против меня, второй раз не прощу. И медикуса тоже тащи.

– Все исполню.

Исполнил. Не прошло и пяти минут, как все означенные с ошалелым видом стояли уже перед императором. Нет, не все. Медикус, по-бабьи всплеснув руками и лопоча с характерным акцентом что-то про чудо и невозможность происходящего, кинулся к больному. Петр хотел было отмахнуться, да куда там. Немец все порывался ощупать его с головы до ног, то пальцем живчик на запястье нашарит, то ладонь на лоб возложит. И все приговаривает, приговаривает… негромко так, но неустанно.

В конце концов Петр махнул на него рукой и сосредоточился на преображенцах. Всех четверых он знал лично, по былым охотничьим забавам. Кто бы сомневался, что Ванька приведет на охрану усадьбы роты именно тех командиров, с кем был ранее близок. Оно и к лучшему.

– Господа офицеры, готовы ли вы служить верой и правдой государю вашему?

– Готовы.

– Приказывай, Петр Алексеевич.

– Жизнь положим.

– До последнего вздоха, – наперебой заверили наконец начавшие приходить в себя офицеры. Ничего. Это нормально. Не всякий раз увидишь человека, вернувшегося с того света. Но молодцы, что быстро ориентируются.

– Тогда слушайте приказ, – вяло отмахиваясь от докучающего ему медикуса, все еще слабым голосом продолжил он. – Усадьбу от посторонних очистить немедленно. Всех за ворота. Оставить только холопов, да в количестве необходимом, не более. Измайлов, то твоя забота.

– Слушаюсь, государь.

– Охрана усадьбы на тебе, Волков.

– Слушаюсь, государь.

– Вязов, ты возьмешь под охрану сам дворец и мою спальню.

– Слушаюсь, государь.

– Немедля обговорить с медикусом, кто потребен для созыва консилиума, и всех доставить без промедления. Банин, займешься ты.

– Слушаюсь, государь.

– Иван, передашь господам тайному совету, что до моего выздоровления управление государством возлагаю на них, как оно и было с началом болезни. И еще на тебе общее командование. В усадьбе собрались персоны именитые, в последнее время привыкшие указывать, как быть, даже мне, раскудрить их в качель. Но вы, господа офицеры, просто помните, кому давали присягу на верность и крест в том целовали. Ничего не бойтесь. Я уж был за гранью, но Господь не попустил. Так что я с вами, поживу еще, не сомневайтесь. Пображничали мы, братцы, покуролесили, пора и честь знать. Пришло время послужить матушке-России. Для того мне поначалу нужно на ноги встать. С хворью мы с медикусами справимся, никуда она, клятая, не денется, а остальное от вас зависит. Ступайте.

Глава 3

Первые шаги

Утро было звонким и чистым. В окна, даже через плотные шторы, коими они были прикрыты, пробивался солнечный свет, отчего глаза слегка побаливали. Все за то, что на дворе нынче ясный и безоблачный день, а с ярко-голубого неба на укрытую снегом землю взирает ласковое солнышко. Тепла от того никакого нет, но зато сердце переполняет радость.

А что до звонкого… Так ведь иначе и не скажешь. Все разноголосые певуньи сейчас подались в теплые края, но зато воробьи чирикают без умолку. Парочка даже забралась на подоконник окна его спальни и гомонит непрестанно. Но это не раздражает, а даже наоборот, греет и дарит покой.

А может, все дело в сне. Какой он видел сон! Просыпаться не хотелось. Ему приснилась Наталия. Она была в цветастом сарафане, просторном и легковесном, с платочком, увязанным по-простому, словно и не царского роду, а крестьянка, веселая и беззаботная. Ох как она его ругала! Называла несносным мальчишкой, удумавшим невесть что, решившим сдаться и искать утешения у нее на груди. А ведь неправильно это, потому как он муж и ему полагается быть сильным, а не прятаться за девичью юбку.

Благодарила какого-то Сергея Ивановича за то, что тот наставил на путь истинный ее братца, неразумного и непутевого. Мол, воротил глупенького с полдороги. Просила присмотреть за Петрушей, ее душой и отрадой, оборонить от бед и напастей.

Видел он и этого Сергея Ивановича. Потешный дядька. Толстый и грузный, куда Андрею Ивановичу Остерману. А лицо… Щеки отвисшие, нос пимпочкой, глазки маленькие. Помнится, английский посланник подарил Петру пару щенков выведенной в их стране породы, бульдогами прозываются, так Сергей Иванович, не в обиду ему будь сказано, ну больно уж на него походит. Смех, да и только.

Но как ни забавно он выглядел, как ни странно был одет – слишком просто, без шитья дорогого, кружева и иных излишеств, отчего-то по-настоящему над ним потешаться не хотелось. Наоборот, возникло желание поговорить с ним, порасспрашивать и даже… обнять, припав к широкой груди, и расплакаться на ней благодарными слезами. С чего бы это, ведь не сделал тот ему ничего доброго. Хотя и не отпускало ощущение, что встречались они. Опять же сестрица сказывала, что тот оказал ему услугу неоценимую. Но отчего так – на ум ничего не приходило, хоть головой об стену бейся.

Хотел было поговорить. Растормошить. Но дядька лишь улыбнулся и отошел в сторону. Только и сказал, что еще наговорятся, а вот сестрица не всякий раз в гости захаживает. А потом исчез, истаял, оставив его и Наталию наедине. Ох и наговорились они. От души. Ну совсем как в былые времена, когда она по ночам прибегала к нему и они, укрывшись одним одеялом, чтобы никто не застал, болтали до самого утра.

Вот какое это было радостное и светлое утро. А еще он вдруг ощутил, что жар отступил. И пустулы, язвы оспенные, не так зудят. Не иначе как в ту ночь миновал кризис, и он сейчас пошел на поправку. Хм… Это еще что за словечко такое в голове возникло? И что оно значит? Так то и значит, что излом в болезни случился. Это, наверное, ему учителя сказывали, да он позабыл, а вот теперь вспомнил.

А ночка та веселая выдалась. Ор такой стоял, что мама не горюй. Какими только карами преображенцев ни стращали. Казнью лютой грозились. Требовали, чтобы немедля допустили до государя. Остерман, лиса, громче всех орал, не верил, думал, Долгоруковы его опять обвести вокруг пальца хотят. Ведь было уж, когда болезнь от него да от других скрыли. А тут всем Иван распоряжается. А кто он есть? Долгоруков и есть, сын Алексея Григорьевича, пуще иных в этом деле измазавшегося и стремящегося стать тестем государя.

Пришлось внести коррективы (о, еще одно слово мудреное!) в первоначальные распоряжения, так как даже словам медикуса не поверили. Остерман и митрополит прямо кричали о намерении Долгоруковых осуществить подмену. Мол, не вышло с поддельным тестаментом, так они вон что удумали. Ведь императора соборовали и смерть зафиксировали. Про тестамент Петр сразу на ус намотал, что с того, что безусый пока.

Велел впустить господ из тайного совета, хоть и худо ему было несказанно. Нельзя было иначе. Как видно, в подмену поверили сразу и все. Даже Долгоруковы, считая это делом рук Ивана. Поначалу-то они вопили ничуть не слабее противников. Но как только сориентировались, тут же начали противиться желанию взглянуть на императора. Мол, вьюноша с того света вынулся, а его опять хотят в могилу свести.

Вот только при виде больного, со страдальчески горькой ухмылкой, но живого императора Долгоруковы опешили ничуть не меньше остальных. Окинул он их тогда внимательным взглядом, а потом глянул на Ивана. Тот все понял и, уже не церемонясь, при поддержке гвардейцев попросту выставил всех вон, не считаясь ни с возрастом, ни с положением, ни с родством. Лихо так выставил, в одночасье.

Ваня, Ваня, что же ты за человек такой? Разузнал Петр о тестаменте. Все доподлинно выяснил. Да тут и трудов особых не было. Просто поинтересовался у Василия, которого теперь, как талисман, как крест нательный, собирался при себе держать неотступно. Вляпался-таки друг и фаворит. Подпись Петра на документе подделал, да еще и выкрикнуть успел, мол, вот завещание императора, прочащее на российский престол невесту государеву Катерину, сестру самого Ивана, выходит. А теперь любой приказ с полуслова, с полувзгляда выполнить готов.

Оно вроде и понятно все. Тем более документ Василий сумел раздобыть и передать государю. Да только рубить сплеча Петр не спешил. Тут нужно все обмозговать, остыть, выздороветь, чтобы голова светлая, а не в дурмане, и только потом решать, как быть. Жизнь, она по-разному может диктовать.

Вот взять хотя бы Меншикова Александра Даниловича. Ведь на что человек преданный деду был, а и то умыслил извести дитя императора от полюбовницы, дочери молдавского господаря. О безопасности своей беспокоился. Заговор учинил. Узнал бы дед, и не сносить шельме головы. Но против самого государя даже в мыслях никогда не держал. Живот был готов в любой момент положить.

Вот и Ванька, может, все больше из опасений. Хотя плаха по нему плачет. Это же додуматься надо – воспользоваться тем, что почерки их схожи, и подпись императора подделать. И за куда меньшее головы лишались. Было дело, забавы ради Петр и сам поощрял такие проказы. Несколько указов так и прошли за подписью Долгорукова, а не Петра. Теперь-то он понимает, что забава дурная была, но сделанного не воротишь.

Ванька, паршивец, заигрался. А ну как все же руку правую отрубит? Нет, второпях решать не стоит. Без верных людей не удержаться, а у него таких и нету. Деду оно куда как проще было, с его потешными. Почитай все сподвижники вышли из преображенцев да из семеновцев. А у него такого задела нет. Даже товарищей по детским играм не имеет.

А может, оставить все как есть? Пусть идет как идет. Женится на Катьке, как и обещал. Ну возьмут Долгоруковы силу. Зато ему покойно будет. Прислушался к себе и понял, что от одной только мысли о том яриться начинает, да так, что чаще задышал. Нет, не смирится он с тем, чтобы им вертели как хотят. Он император! Он! И другому не быть!

Дверь отворилась, и в спальню вошел Василий с подносом. Медикус сказывал, что больному надлежит хорошо питаться, чтобы иметь силы для борьбы с недугом. Да только аппетита у него все эти дни не было. Понимал, что надо, потому и через силу запихивал в себя. Но тут вдруг почувствовал, что от запаха исходящей паром каши рот наполнился слюной, как будто там родник какой забил. Да резво так, аж руки от нетерпения затряслись.

Василий с блаженной улыбкой смотрел, как государь уминает кашу, запивая горячим сбитнем. Он стоял в шаге от кровати, на глаза не лез, но Петр все равно заметил, как тот мелко крестится и одними губами шепчет благодарственную молитву. Иное дело, что виду не подал. Пусть их интригуют и притворяются, народ его любит, и любовь эта дорогого стоит. Она стоит того, чтобы жизнь свою положить на службу простому люду.

Потом была уже привычная и опостылевшая процедура протирания. Несмотря ни на какие старания, рубцы обещали остаться знатные. Так ему и надо. Господь поставил его о народе заботиться, а он предался греху и забавам, про долг свой позабыв. Портреты прикажет писать без прикрас, каждый рубец обозначат, чтобы потомкам наука, не след забывать о тех, кому служить обязан по воле Божьей.

– Государь Петр Алексеевич, там до вас князь Долгоруков Алексей Григорьевич просится, – когда с медицинскими процедурами было покончено, доложил Василий.

– Что, медикус, дозволяешь посетителей принимать? – Петр вопросительно взглянул на протиравшего спиртом руки немца. – Ты не волнуйся, коли нельзя, так прямо и сказывай. Воля твоя, как моя, исполнена будет, и никто поперек слова не скажет.

– Фаше феличестфо, болеснь отступила. Потому беды большой не будет, коли фы станете принимать посетителей, но прошу фас, не утомляйтесь сильно. Фы фсе еще слабы.

– Не буду. Обещаю. Вот только одного до себя и допущу. Слышь, Василий, коли кто еще захочет, так на завтра назначай.

– Слушаюсь, государь-батюшка.

Долгоруков ждать себя не заставил. Явился тотчас, едва ему соизволение передали. Влетел как оглашенный, с выражением такого неземного счастья на лице, что не иначе как благодать Божья снизошла на него. А вид-то слащавый и приторный. Лизоблюд, раскудрить твою в качель. От таких чаще всего удара в спину жди. Если не сами, так к другим перекинутся вмиг, про долг и честь позабыв. Нет им веры, никогда не было и не будет.

Но этот как раз из тех, что за своей слащавостью звериный оскал прячут. Так что с ним вдвое аккуратнее нужно. Наверняка испугался и пришел страховкой обзавестись, а то опять государь засобирается осиротить своих подданных – и как тогда ему быть? Однажды Господь не попустил, а ну как вдругорядь не повезет? Опять же малец норов изволил показывать, даже сына родного против отца настроил. Всех от себя удалил, да не абы как, а силу применив открыто. Режутся у волчонка зубки, эдак и до беды недалеко.

– Свет мой государь Петр Алексеевич! Как здоровье твое драгоценное?

– Благодарствую, Алексей Григорьевич, теперь много лучше. А как впредь стану во всем слушать медикуса, так и вовсе вскорости на ноги поднимусь.

– То дело хорошее. А то лебедушка наша, невеста твоя, вся сердечком изболелась, на тень бестелесную похожа, вся измаялась, денно и нощно поклоны земные бьет, у Господа нашего здоровья для тебя вымаливает.

– Передай, что со мной все в порядке. Скоро здоров буду.

– Так, может, я призову ее, Петр Алексеевич? Она туточки, в карете за воротами. На двор гвардейцы не пустили, – нарочито подпустив в голос обиду, закончил он.

– Пустое, Алексей Григорьевич, – сделав вид, что не обратил внимания на факт недопущения на двор княжьей кареты, начал отнекиваться Петр. – Хворь из меня вся еще не вышла, не приведи господь, приболеет Катерина, так потом ввек себе не прощу. Вот поправлюсь, тогда и повидаемся. И ты держись подальше от хворого, твоя жизнь для государства Российского еще ой как понадобится.

– Да я за-ради тебя, Петр Алексеевич, хоть в огонь, хоть в воду.

– Верю. Оттого и прошу беречься. Мне без моей правой руки несподручно будет, так что даже кашлянуть не моги. То повеление мое. Слышишь ли?

– Слышу, государь. Как ты велишь, теперь пуще прежнего беречься буду.

– Спасибо за понимание и поддержку, Алексей Григорьевич. С делами государственными без меня справляетесь ли?

– С Божьей помощью и с твоего благословения, Петр Алексеевич.

– Стало быть, все хорошо?

– Это с какой стороны посмотреть, государь. Как с одной, так вроде все слава богу. А как с другой… Ты выздоравливай, Петр Алексеевич, – словно спохватившись, что сболтнул лишнего, оборвал себя на полуслове князь.

Вот же шельма. Чувствует, что в ту ночь переусердствовал, затеяв венчание с хворым и страдающим от болезни императором. Долгоруковы тогда на семейном совете постановили обвенчать находящегося при смерти Петра и Екатерину Долгорукову, ссылаясь на то, что церковь такие браки не запрещает. В усадьбе на тот момент посторонних не было, Иван привел две роты преображенцев, которые денно и нощно охраняли дворец. Вот и решили окрутить. Не вышло. Петр из упрямства и обиды согласия своего перед священником не дал, а там и спасительное забытье. А потом Остерман прорвался-таки в усадьбу. Одним словом, завертелось, и ничего у них не срослось.

После уж вдруг воскресший государь, все еще будучи на смертном одре, волю свою явил, да так, что все диву давались. Словно подменили мальчонку. Словно и не Петр это. Но в том, что тут нет никакой подмены, никто не усомнился. Мудрено такое устроить. Как видно, заглянув за край, государь сильно изменился, а может, благодать Божья на него снизошла. То не смертным ведать.

Как бы то ни было, а перемена была столь разительна, что Долгоруков, вдохновитель и голова последних событий, не мог не испугаться. Вопрошая себя, он всякий раз приходил к одному выводу – живой Петр Долгоруковым не нужен, ибо опасен. А Ванька, бездарь безмозглая, будто не понимает ничего.

Разъяснить бы ему, оболтусу, да хоронится он от отца и дядьев, чтобы, не приведи господь, ни на что не сподвигли. Даже на заседания верховного тайного совета не ездит. Дурак! Позабыл в своем порыве о том, что сам же тестамент подделал, да еще и при свидетелях им потрясал. Хорошо хоть дядька его, Василий Владимирович, удержал голову неразумную и не дал настоять на той бумаге. Кстати, судьба ее неведома. Пропал документ. И это страшило пуще всего.

Но раз уж так-то сложилось, то нужно бы дожать свадебку-то. Только теперь нахрапом не получится. Теперь тоньше нужно. Петр опасен, но его все еще можно обвести. А там, как только Катька понесет, можно и вопрос решать. Все едино кто будет – мальчик ли, девочка. То уж не важно, главное, что кровиночка. Даже если помрет дитя во младенчестве, что с того, законная императрица Екатерина Вторая, просим любить и жаловать. Баба на престоле, эка невидаль, было уж и снова повторится. А Катька его воле подвластна, да и не станет она роду своему вредить.

– Чего же ты замолчал, Алексей Григорьевич? Сказывай все, раз начал, – решил подбодрить князя Петр.

Все одно вопроса этого не избежать. Мало того, нужно обозначить свою позицию уже сейчас, чтобы время вынужденного бездействия не обернулось против него.

– Да стоит ли, Петр Алексеевич?

– Говори.

– Послы иностранные опасения высказывают. Опять же торговлишка с иноземцами хиреть начала. Союзники на сторону посматривают, боятся, что не сможет Россия им стать крепкой опорой в делах государственных.

– И ты говоришь – все слава богу?

– Так беда еще не приключилась, но настроения смутные.

– Отчего напасть такая?

– Все обеспокоены делами на престоле российском.

– Чего тут беспокоиться? Болезнь на убыль пошла, император на престоле. Иль не доводят до всех, как здоровье мое?

– Как не доводить. Всенепременно. Но случившееся с тобой сильно всех взволновало. Вон какую силу твое государство взяло, вся Европа затаив дыхание смотрит в нашу строну и волнуется оттого, что тут смутные времена могут наступить. А все из-за болезни твоей тяжкой. А ну как беда случится, а наследника законного нет. Всяк на себя одеяло потянет. Тут такое может начаться…

– И как всех успокоить? Тестаментом озаботиться да объявить на весь свет, чтобы покой в умы внести?

На страницу:
4 из 6