Улочки, по которым они ехали, были туманно-серыми и неприятно-знакомыми. Все здесь о чем-то напоминало. Вот в этой пекарне он подрабатывал после школы: таскал мешки с мукой, топил печи и следил за противнями. По этой улице за ним гнались мальчишки, любившие поиздеваться над «хилым сыночком» тогда еще «богатеньких» Кэндлов. В той подворотне он от них прятался. А у мясной лавки мистера Брекли его таки отыскали. Ох и крепко тогда досталось… Вот в этом темно-зеленом газетном киоске на углу работал когда-то мистер Кинни, который зачитывал прохожим утренние новости, добавляя от себя жуткие и животрепещущие подробности. Обычно его не слушали – либо игнорировали, либо потешались над ним: сумасшедшим был этот мистер Кинни…

Улица за улицей… «Драндулет» катил будто бы вовсе не по городу, а по страницам памяти и снов, по выцветшим фотографиям, запечатлевшим то, что все так любят называть этим тоскливым словом «прошлое»…

Виктор спрятал руки в карманы пальто, чтобы сестра не заметила, как они дрожат. Впрочем, он мог этого и не делать – она беззаботно болтала и ни на что не обращала внимания.

Кристина не замолкала ни на минуту с того самого момента, как они сели в машину: она с восторгом жаловалась на родственников и соседей, с не меньшим восторгом рассказывала о парне с Можжевеловой улицы, который продает розы в лавке своей матери, говорила о своей скучной работе в библиотеке и о подругах Дороти и Эбигейл, которые «ну точно тебе понравятся, Вик!».

Виктор почти ее не слушал – он глядел на ржавые фонарные столбы, на облетевшие деревья и вороньи гнезда в их ветвях. В этих скверах они когда-то гуляли с Сашей и думали, что все у них будет хорошо, что они навсегда останутся такими – счастливыми и любящими друг друга. По этим тротуарам они когда-то с ней ходили, обнявшись. В этих кафе они сидели, потягивали кофе и целовались.

Саша… самый бледный и хрупкий из всех призраков прошлого, которых он пытался забыть. Саша… именно из-за нее он бросил все и сбежал, прикрываясь неуемным желанием учиться и работать в большом городе, в самой столице! Но к сожалению, легче не стало, и, по сути, он лишь сменил парки с тихими аллеями и древними деревьями Уэлихолна на свинец Темзы и ледяную брусчатку Лондона. Грызущую днями и ночами тоску, чувство утраты и разбитое сердце не излечить переменой обстановки. Кто бы. Что. Ни говорил.

Виктор поглядел на сестру. Она совсем на него не похожа. Такие люди просто не умеют унывать: эмоциональные, яркие и обжигающие, как огонек свечи, они скорее сожгут полгорода, чем позволят кому бы то ни было вогнать себя в меланхолию.

Что может больше сказать о человеке, чем его профиль? Что ж, профиль Кристины был таким же болтуном, как и она сама, – он говорил о многом… Нос со слегка вздернутым кончиком, изогнутая, будто в вечном изумлении, бровь, прищуренный глаз и слегка опущенный уголок губы. Много задора и немного коварства, непреклонная, по-детски непримиримая – вот какой была Кристина Кэндл. Даже матери она, помнится, устраивала «веселые» деньки – единственная, кто смел сказать ей слово поперек.

– …И ты совершенно его не узнаешь, – продолжала щебетать Кристина, словно находясь в совсем ином временном потоке. – Он повсюду бродит в этом нелепом халате и носит с собой бумажник, полный носовых платков. Вот смех-то…

– Как ты узнала, что я приеду? – спросил Виктор.

Вопрос был вроде как совершенно обычным – простое любопытство без какой-либо подоплеки. Якобы. Но Кристина вдруг замолчала и нервно посмотрела на него, после чего вновь переключила внимание на туманную улочку, по которой ехал «Драндулет».

– Что? – спросила она дрогнувшим голосом. – О чем ты?

«Быть может, таинственная Бетти Сайзмор – это Кристина?» – предположил Виктор, глядя на сестру.

– Ну я ведь не писал, что приеду, – с деланым безразличием сказал он. – Думал еще, что буду добираться до Крик-Холла битый час. Схожу с поезда, а тут ты…

Услышав объяснение брата, Кристина заметно успокоилась.

– Дядюшка Джозеф сказал. Шепнул сегодня за завтраком: «Приедет Виктор. Первым утренним поездом. Тринадцатый вагон. Встреть его. Только никому не говори». У-у-у… – протянула сестра, сложив губы трубочкой, после чего рассмеялась. – Какие мы скрытные! Хотя… – Кристина вдруг помрачнела, и Виктор понял: «Подумала о Ней», – я прекрасно понимаю, почему ты никому не сообщил о своем приезде.

«Значит, дядюшка Джозеф знал, что я приеду, – нахмурился Виктор. – Неужели письмо было от него и это он подписался “Бетти Сайзмор”? Странность какая. Да и на него это совсем не похоже… он ведь такой веселый, такой беззаботный, от него никогда не стоило ничего ожидать…»

– Признайся, – сказал Виктор, – отчего ты занервничала, когда я спросил тебя о встрече?

Кристина бросила на него очередной короткий взгляд. На этот раз Виктор успел прочесть в нем смущение.

– Ладно. Только никому ни слова. Особенно… сам знаешь кому. Она будет в ярости, если узнает, что я ездила на Можжевеловую улицу.

– Как мой приезд связан с Можжевеловой улицей? – непонимающе уставился на Кристину Виктор.

– Я едва не проворонила твой поезд, потому что… ну… Тот парень из цветочной лавки с Можжевеловой улицы, о котором я рассказывала. Я заехала в эту лавку купить цветок – ну, ты понимаешь, – перед тем как встретить тебя, и едва не опоздала на вокзал, а его мамаша – та еще пиявка: «Мы Кэндлам цветов не продаем…» Ой-ой-ой, тоже мне, как будто мне есть дело до ее…

Виктор больше не слушал и вновь уставился в окно.

«Драндулет» вынырнул из тесных квартальчиков и оказался возле большого старого парка. Фасадом на парк глядела школа, в которую когда-то ходил Виктор. Сейчас там, должно быть, учится Томми, его младший брат. Ему около одиннадцати. Интересно, какой он? Похож на отца или на Нее?..

Они остановились на перекрестке. По пешеходному переходу с трудом тащила себя и покупки, торчащие из коричневого бумажного пакета, какая-то старушка. Мимо по тротуару пробежал облезлый пес и скрылся в тумане.

До Виктора донеслись звуки музыки, и он повернул голову. Чуть в стороне стояли четверо уличных музыкантов, подыгрывавших скрипу ветвей деревьев и вою ветра. Музыканты эти будто только что вылезли из какой-то канавы: залатанные штаны, видавшие виды пальто, обувь столь же чиста и опрятна, как и лужи, в которых она находится, – настоящие бродяги. Да и инструменты были им под стать – облезлые, пошарпанные, хлипкие. Перед музыкантами на тротуаре лежала шляпа, голодным подкладочным ртом молящая о нескольких пенни.

Один из бродяг пел хриплым пропитым голосом. Виктор встрепенулся, когда услышал собственное имя.

…Виктор и его демоны ищут тебя…В Лондонском смоге я встретил его,Пропивал свою жизнь и не знал он того,Что хоть пей, хоть не пей, а сгинешь, как все:Скорбя о любви. …Вот я и рядом присел.Он все скулит: «Что за черт? Как же быть?Эй, друг, посоветуй, как мне поступить!»«Вот, выпей, дружище», – налил я ему.И вместе в тот вечер пошли мы ко дну.Виктор болтал – он был навеселе.Уверял, что сбежала она на метле,Что компас его сломан и карт не достать,Что не может невесту нигде отыскать.

Сбоку вдруг раздался скрип, и Виктор, вздрогнув, поглядел на сестру.

Кристина закусила губу и скрючилась, наклонившись всем телом к лобовому стеклу, напоминая в этот миг какого-то жуткого горбуна. При этом она сжимала руль с такой силой, что он, казалось, вот-вот треснет. Сестра испепеляла взглядом старушку, переходившую улицу. А старушка все шла и шла. Дюйм за дюймом…

Бродяги меж тем запели нестройным хором. Судя по всему, это был припев:

…Виктор и его демоны заявились в город,Уж поздно сбегать – им дай только повод,За пинтой не спрячешься, душу скребя.Виктор и его демоны ищут тебя…Сказал он: «Прости мне, друг, это нытье,Мне б в Темзы объятья, чтоб не помнить ее,Но за каждым углом и в каждом окнеЕе вижу лицо, ее слышится смех.И зачем обвенчался я с ведьмой?! Вот черт!Уже третий по счету этот город и порт…»Виктору сказал я, чтоб впредь меньше пил.А сам ему виски до края налил.

«Драндулет» фыркал и трясся.

Кристина зашипела. В ее понимании старушка была самым нерасторопным существом во вселенной и волочилась так медленно ей назло. В силу своей энергичности и непоседливости Кристина не могла выносить подобное спокойно. Она явно воспринимала каждое едва заметное движение старушки как личное оскорбление.

Музыканты тем временем продолжали свою заунывную историю:

И вот мы сидим: он говорит, а я пью.Изливает он душу мне, ему я – свою.Не слышу, что наши истории схожи,Что жалобы те же. Эх, две пьяные рожи!Трактирщик кричит вдруг: «Плати-ка за виски!»Я глянул: приятель мой ушел по-английски.Я хотел объясниться, ничего не тая,Но хмуро трактирщик глядит… на меня?..И виски закончился, и хмель отпустил.Дурно мне – видимо, лишку хватил.И за столом никого, кроме разве меня,Как будто я – это Виктор, а он – это я.

И они снова затянули угрюмый припев про этого Виктора, который то ли существовал, то ли не существовал, и про шайку его демонов.

– Давай… давай… – шептала Кристина. – Еще дюйм… еще полдюйма… Да!

Старушка с покупками наконец сдвинулась на указанные полдюйма, и Кристина вдавила педаль в пол. «Драндулет» рыкнул, фыркнул, чихнул дымом из выхлопов и сорвался с места.

Фигуры бродячих музыкантов в круглом треснутом зеркале заднего вида все уменьшались. А музыка и слова песни постепенно становились тише, поедаемые воем осеннего ветра.

Виктора вдруг посетила тревожная мысль о совпадении…

«Виктор и его демоны заявились в город…»

Конечно же, он слышал раньше эту старую ирландскую песню, но то, что он ее услышал сейчас, когда вернулся домой… когда он вернулся в… город…

А каких демонов он, словно герой песни, мог привезти с собой? Тоску? Свою извечную спутницу – меланхолию? Мрачные воспоминания? Страхи перед возвращением в родной дом? Да, демонов набралось на маленький карманный ад.

«Виктор и его демоны заявились в город…»

О, если бы он только мог знать…

Виктор и до того чувствовал себя неуютно в старой семейной машине, сидя возле родной сестры, которой сейчас он был чужим ровно настолько, насколько был близок в детстве. Но теперь с ними в «Драндулете» присутствовал еще кое-кто. Или, вернее – некто. А уж если учесть его самолюбие, то и вовсе – Некто.

Весьма вальяжный и эксцентричный джентльмен сидел сзади и молчал всю дорогу. Виктор буквально спиной ощущал его многозначительно невысказанное недовольство, презрение ко всему сущему и к этим людишкам спереди.

Кот Коннелли возлежал на мягкой подушке с его же вышитым изображением на наволочке и, несмотря на то что «Драндулет» постоянно подпрыгивал на неровной мостовой, умудрялся не шевелиться. На его шее красовался алый галстук-бабочка, а на глазах – что выглядело весьма странно – была белая повязка.

– Это временно, – пояснила Кристина и свернула возле городской библиотеки. Она помахала какому-то пешеходу – знакомый ответил на приветствие.

– А что с ним?

– Я не разбираюсь во всей этой кошачьей медицине, но кажется, у него появился… эм-м… негативный взгляд.

– Кот-пессимист? – удивился Виктор.

– Нет! – фыркнула сестра. – Просто Кренделек видит все в обращенных тонах – кругом для него, как… ну… негатив фотографии.

Кот раздраженно повернулся к Кристине. Механически медленный и отточенный поворот головы мог значить лишь одно: «Не называй меня этим глупым прозвищем при нем».

– Только представь, – восторженно продолжала Кристина, – белое стало черным, а черное – белым! Ужас! Поэтому с повязкой ему лучше.

Коту, очевидно, вся эта тема была не слишком приятна, и выражалось это в его недовольном выражении видимой части морды. Виктор решил не продолжать расспросы.

«Драндулет» нырнул под ржавую арку, на которой неровными бронзовыми буквами было выведено: «На холм Ковентли».

Туман отступил, будто кто-то разом стянул чехольную ткань со старой мебели, открывая гидранты, почтовые ящики, проволочные линии телеграфа, а еще двух- и трехэтажные дома с черепичными крышами, которыми, точно деревьями, порос холм.

А затем – Виктор даже вздрогнул от неожиданности – показались знакомые очертания их дома.

Это место было старым, морщинистым, от него веяло чем-то нездоровым. Подобные дома обычно обходят стороной, но только не этот. О, только не этот. Здесь всегда ошивалось множество народа: дальние родственники, различные неприятные знакомые родителей и совсем уж странные личности, заявляющиеся порой без приглашения и чувствующие себя как дома.

Крик-Холл был большим особняком: три этажа и чердак в придачу. Стены сплошь поросли плющом, и дом казался одетым в зелень, как огромный зверь в шкуру. Зеленоватая черепичная крыша требовала ремонта, но у хозяев уже примерно с полвека все никак не доходили руки. Как, впрочем, и до окружавшего дом неухоженного, поросшего бурьяном сада.

«Подумать только… семь лет прошло, а здесь ничего не изменилось», – хмуро отметил Виктор.

Он бросил взгляд на свое окно. Чернеет… Значит ли это, что Она никого не поселила в его комнате?

Возле садовой ограды сидел старый соседский пес. Завидев «Драндулет», он вскочил на все четыре лапы и радостно завилял хвостом. Судя по всему, Кристина его подкармливала.

– Слушай, Вик, – сестра прервала молчание, когда они заехали на вымощенную камнем подъездную дорожку, – я поставлю «Драндулет» в гараж, а ты пока иди в дом.

– Хитрая какая. Хочешь избежать бури?

– А что если и так? – с вызовом бросила Кристина и, повернувшись к заднему сиденью, стряхнула с подушки явно осуждающего ее поведение кота. Под подушкой обнаружилась небольшая сумочка.

– Хорошо-хорошо, – поспешил успокоить ее Виктор. – Буду выдерживать напор грозы в одиночку.

– Ты заслужил, – безжалостно добавила сестра.

– Гм… еще бы…

«Драндулет», пыхтя и фыркая, исчез за домом, а Виктор направился к крыльцу.

Поднявшись по ступеням, он оказался в полутьме, созданной нависающим эркером. Со стороны могло показаться, будто нервно сжимающий саквояж человек в пальто и шляпе, который только что был тут, вдруг перешагнул куда-то в совершенно другой мир и исчез. Что ж, в каком-то смысле так оно и было…

Виктор нервно сжимал ручку саквояжа, глядя на дверь. Вишневого цвета, в некоторых местах с облупившейся краской, на уровне груди – дверной молоток: бронзовый треугольник, каждая сторона которого выполнена в виде символической свечи как дань семейной традиции.

Виктор кое-что вспомнил и, опустив взгляд, сглотнул вставший в горле ком: он по-прежнему был там, на своем месте.

Порог Крик-Холла возвышался над площадкой крыльца всего лишь на полтора дюйма или около того. С левой стороны он, будто нижняя губа, искривленная в усмешке, был чуть выше – покосился за то время, что здесь жили Кэндлы.

Дедушка рассказывал, что их дом, как дерево, вырос именно из этого порога и почти за четыреста лет, что Крик-Холл стоит на холме Ковентли, он много чего повидал. Этот порог видел и чумные шествия, и костры, на которых сжигали ведьм, и даже битву под холмом Ковентли, когда, по легенде, мечи скрещивались с ведьмовскими веретенами, а благочестивые рыцарские сердца оплавлялись под воздействием колдовских чар.

Кто только не переступал через порог Крик-Холла! Виктор не помнил имен, которые называл ему дед, но в его памяти четко отпечаталось, что эти имена были грозными и величественными. Дедушка напугал Виктора своими мрачными и жестокими сказками, в которых всегда проливалась кровь, полыхали пожары, звенели кандалы и неизменно упоминался покосившийся порог Крик-Холла. Виктор никогда не любил эту кривую деревяшку. В детстве он даже старался не наступать на нее лишний раз.

Сейчас же и порог чуть постарел, и сам дедушка отбыл на тот свет с котомкой, полной грехов и благостей, да и Виктор стал старше и, как он надеялся, умнее. Он больше не верил в суеверия и стариковские россказни, доверяя лишь типографской краске на газетной бумаге, но…

Виктор вдруг будто бы вновь вернулся в свои двенадцать лет. Он словно пришел из школы и боится зайти внутрь, ожидая наказания за какую-то оплошность. Да уж, сейчас его «оплошность» заключалась ни много ни мало в побеге из дома…

Дрожащими пальцами Виктор достал из внутреннего кармана пальто связку ключей. Найдя нужный, он просунул его в замочную скважину.

Неизвестно, на что он рассчитывал: должно быть, собирался распахнуть дверь, ворваться в дом, как стремительный порыв ветра, и как можно скорее пережить ожидающий его миг встречи с Ней, но все его планы рухнули в одночасье. Ключ и не думал поворачиваться.

– Что за черт? – Виктор шлепнул саквояж на крыльцо, двумя руками схватился за головку ключа и принялся с силой на нее давить. Пальцам было больно, лоб под шляпой покрылся потом, от напряжения даже скрипнули зубы. И все же ключ не подавался ни на волосинку.

«Постучать? – подумал Виктор и тут же испугался собственной мысли: – А что если Она откроет дверь? И тут же захлопнет ее перед моим носом… Что же делать?»

– Вам помочь, сэр? – раздался вдруг за спиной хриплый голос.

Виктор даже подпрыгнул от неожиданности и обернулся.

Снизу вверх на него глядел неопрятный старик в ветхом черном пальто с заплатами на локтях; красно-синий выцветший шарф висел на тощей шее. Старик был почти полностью лыс, хотя несколько длинных сальных прядей свисали по сторонам его покрытого щетиной лица. Глаза в прожилках из лопнувших кровеносных сосудов выглядывали из разношенных мешков век – они пытливо взирали на Виктора.

– Вам помочь, сэр? – повторил незнакомец и склонил голову набок, подставляя свое большое вислое ухо под будущий ответ.

– Вы кто такой? – не совсем вежливо или, если точнее, совсем невежливо спросил Виктор.

– Я здесь служу, – старик кивнул на дверь. – У Кэндлов, сэр. У вас не получится открыть дверь.

– Вы садовник? Она наняла садовника? – Виктор с сомнением поглядел на неухоженный сад. – Это на Нее не похоже… И что же с дверью?

– Дело не в двери, сэр.

– А в чем тогда?

– В замке и ключе.

– И что садовник может понимать в замках и ключах?

Старик покачал головой.

– Я не садовник, сэр. И не говорил, что я садовник. Да и цветы я не слишком-то жалую. Разве что чертополох, когда он цветет. На моем окне сейчас цветет чертополох. Полезное растение, смею заметить, сэр, и очень красивое… Вам нравится чертополох?

«Никому не нравится чертополох», – подумал Виктор, но вместо этого спросил:

– Тогда кто же вы такой, если не садовник?

– Мое имя Стюарт Биггль, я хранитель ключей.

– Кто-кто? – недоуменно проговорил Виктор.

– Хранитель ключей – служу у Кэндлов в Крик-Холле.

– Да, я услышал. Просто не знал, что в этом доме развелось столько дверей, что без ключника не обойтись.

– Не смею судить об этом, сэр, – пробормотал Биггль. – Вам помочь открыть дверь?

– Если вас не затруднит.

Виктор вытащил – почти выдрал – ключ из замочной скважины.

– О, меня не затруднит – это ведь моя работа.

Старик полез под пальто и достал оттуда большую связку ключей; их на кованом кольце было столько, что сам собой напрашивался вывод: либо этот Биггль служит хранителем ключей не только в Крик-Холле, но и еще в доброй дюжине домов, либо в родовом гнезде за время отсутствия непутевого Кэндла действительно развелось множество незнакомых ему дверей.

Что-то бормоча, Биггль начал ощупывать ключ за ключом, глядя не на связку, а прямо перед собой, полностью доверяя кривым узловатым пальцам. Наконец он довольно хмыкнул и шагнул к двери. С виду ключ, который держал в руке старик, был точь-в-точь таким, как и у Виктора, только несоизмеримо древнее.

– И вы даже не спросите, кто я? – поинтересовался Виктор. – Вам что, разрешается впускать в дом кого угодно?

– Я знаю, кто вы, мастер Кэндл.

Глядя в глаза Виктору с нескрываемой усмешкой, старик с завидной легкостью повернул ключ в замочной скважине.

– Добро пожаловать домой, сэр.

Мистер Биггль вытащил ключ и толкнул дверь. После чего отошел за спину Виктора, давая ему пройти, но тот замер, точно восковая статуя, не в силах отвести взгляд от дверного проема. Из дома на него дыхнуло жаром, как из печки с открытой заслонкой. В прихожей было темно и тихо.

– Биггль, а вы случайно не знаете, где…

Виктор обернулся к старику и замолчал, не закончив вопрос. На крыльце «мастер Кэндл» был в полном одиночестве. Хранителя ключей и след простыл – должно быть, незаметно удалился, пока хозяйский сын всматривался в темноту и топтался на месте в нерешительности.

– Что ж…

Виктор поднял саквояж. Набрав в грудь побольше воздуха, он сделал широкий шаг, чтобы невзначай не зацепить порог, и оказался в доме.

Дверь закрылась за его спиной…

Дом встретил его тишиной, лишь старые напольные часы тикали в прихожей.

Виктор снял шляпу, пальто и шарф – повесил все на знакомую с детства вешалку-стойку. Надо же, вот и отцовское клетчатое пальто! Рядом – дядюшкино пальто с отсутствующей третьей пуговицей, а немного в стороне висит Ее строгое темно-зеленое пальто.

Виктор огляделся. Не только вешалка и вещи на ней остались прежними – в прихожей будто бы даже все тени располагались на своих старых местах. Зеркало у двери, узкий коридорчик, ведущий в библиотеку, чернеющие проходы в прочие помещения дома. Широкая лестница напротив входной двери соединяла этажи, словно ломаный хребет. Где-то там, наверху, стоит пустой и холодной его старая комната…

Виктор пересек прихожую, направляясь к лестнице, и уже собрался было подняться к себе, когда услышал приглушенные голоса из-за двери справа. Кухня…

«Ну еще бы! – подумал Виктор. – Время ведь близится к полудню – готовка обеда, должно быть, в самом разгаре. И что делать? Пойти сразу в комнату или сперва?..»

Победив последние сомнения, Виктор направился на кухню, открыл дверь и остановился в проходе.

Он не ошибся: как раз готовился обед. По полу густым туманом стелился пар, вытекающий из кипящих кастрюль и казанков. На плите ярко горел огонь, а в углу сонно урчал и порой вздрагивал огромный бурый холодильник. Из-под потолка свисали гирлянды сковородок и котелков, половников и ножей; с ними соседствовали связки сухих грибов, пучки трав и кореньев. В кухне стоял сильный запах пряностей – Виктору захотелось чихнуть…

Голоса, которые он услышал из-за двери, вырывались из большого радиоприемника. Тот едва проглядывал среди банок, полных чего-то столь отвратительного, что желудок Виктора мгновенно рухнул куда-то вниз. Он заставил себя отвести взгляд, который тут же натолкнулся на то, что его обладатель поначалу принял за очередной клуб пара.

Виктор затаил дыхание, его сердце забилось сильнее.

Это была Она. Конечно же, он мгновенно узнал Ее. Как будто и не прошло столько лет.

Ловко управляясь с ножом, спиной к нему стояла худощавая женщина с пышной копной рыжих, слегка прихваченных сединой волос, собранных в узел на затылке.

Мама… На ней было то же самое платье, что и тогда – в последний раз, как он ее видел: вязаное зеленое платье с цветочным узором; на месте был даже передник.

На глазах у Виктора выступили слезы. Правда, выступили они оттого, что она как раз нарезала лук: нож, словно клацающий клык, стучал по дощечке.

Странный необъяснимый порыв толкнул Виктора вперед. Он быстро подошел к маме, поставил саквояж на пол и, не подумав, что она может порезаться, закрыл ей глаза руками: «Угадай кто?»

Нож завис в воздухе – она прекратила резать.

– Иероним? – спросила мама. – Что, уже начинается? Так скоро, но я ведь не готова, и ты знаешь…

Она оторвала ладони Виктора от глаз и с улыбкой обернулась.

Мама, казалось, совсем не постарела, лишь несколько морщинок появилось на ее высоком лбу и в уголках глаз, да и щеки чуть впали. Все остальное было прежним: острый нос, тонкие губы, пронзительный взгляд.

Улыбка мамы мгновенно потускнела, стоило ей понять, кого она видит перед собой.

– А, это ты…

Как будто ничего не случилось. Как будто он не покидал родной дом, а всего лишь вышел на минутку за газетой.

Виктор стоял, словно пыльным мешком прихлопнутый, – настолько его обескуражила реакция матери. Лучше бы она начала ругать его, проклинать, плакать… Он ожидал чего угодно, надеясь на объятия, боясь ее гнева, но эта холодность, это равнодушие… И еще ее слова…

Иероним, о котором говорилось в письме! Она полагала, что это он стоит у нее за спиной? Очевидно, что так. Но что же должно начаться?! К чему именно она пока не готова?..

– Ты еще долго будешь стоять, как тролль, обращенный в камень рассветными лучами? – спросила мама, после чего отвернулась и продолжила нарезать лук как ни в чем не бывало. – Я бы на твоем месте пошла и разложила вещи. Твоя комната готова. Обед будет в три часа, как обычно.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4