Эхо времени

Что было дальше, он уже не видел. Да и не интересовало его это вовсе. Нужно было привести себя в порядок и разобраться со своей добычей.

Выбравшись на пригорок, собрав все силы, помчался к видневшейся недалеко горушке с жидкими кустарниками на ее пологих скатах. Полубегу очень сильно мешала жухлая высокая трава, больно саднящая голые ноги. Но сознание, что в этой высокой траве могут обретаться и недавно виденные львы, мощно подстегивало тело. К счастью, все обошлось. Еще задолго до захода солнца он достиг желанной цели и взобрался по пологому склону горушки на ее вершину. С нее открылся захватывающий вид цепи каменистых гор и скал, покрытых зеленными пятнами трав и кустарников. Подсвеченные лучами вечернего солнца скалы манили возможной прохладой в сгущающихся тенях ущелий и провалов, возможностью надежного укрытия и защиты. Забыв об усталости, он ринулся туда. И действительно, совсем немного взобравшись по крутому склону скал, достаточно быстро обнаружил вполне приличную неглубокую пещерку, которая могла бы послужить хорошим и относительно безопасным ночным пристанищем. От усталости и осознания достижения цели, бросив котомку, с наслаждением растянулся на довольно неровном дне пещеры. Несмотря на сгущающуюся тень ощущения прохлады не было. Видимо пещера весь день достаточно сильно прожаривалась солнцем и поэтому камни и стены пещеры, остывая, продолжали излучать накопленное за день тепло. Это тепло и заставило довольно быстро вспомнить о мясе в котомке. «Эдак недолго ему и протухнуть» – мелькнуло в сознании. Вытащив свой каменный нож и добычу, нашел глазами более-менее подходящий камень и стал на нем разделывать мясо, стараясь нарезать как можно более тонкие ломтики. Эти ломтики выносил наружу, на горячие от солнца камни и растягивал мясо по их поверхности. Солнце стремилось к горизонту. Надо было спешить. Но мясо поддавалось с трудом. Импровизированное каменное орудие труда то и дело соскальзывало и скребло по поверхности каменного разделочного стола. В один из таких моментов, когда от досады на медленную работу особенно сильно полосонул по камню, в полутьме пещеры вспыхнули яркие искорки и в воздухе сразу запахло горелым. От неожиданности даже опешил. Затем со всего размаха еще раз полосонул по камню. И там, где по камню шла белесая жила, выскочил целый сноп ярких искр. С тревожной радостной надеждой он выскочил из пещеры и стал лихорадочно искать и собирать пучки сухой травы, веток и всего того, что, по его мнению, могло хорошо гореть. Собрав все в кучку и оттерев досуха камень, стал высекать искры, поднося к ним пучок сухого мха и травы. К великой радости вскоре от пучка потянуло дымком, и после интенсивного раздувания вспыхнул огонек.

Второй раз за этот день его обуяла непомерная гордость и чувство собственного могущества. От распиравшей радости из груди вырвался восторженный вопль, эхом отразившийся от ближайших скал. Его уже нисколько не беспокоило то, что по этому громкому воплю его могут обнаружить в этом жалком убежище. Ну и пусть! Пусть сюда явиться хоть стая этих свирепых и голодных львов. Пусть! У него есть теперь и оружие и огонь, и все они попятиться от его грозного вида. Но радость была недолгой. Вид быстро прогоравшей кучки костерка сменился тревожной заботой как в этой темноте среди скал и скудной растительности найти веток и всего, что могло гореть и поддерживать это зыбкое пламя. Поиски были и трудными и долгими. Но, тем не менее, где-то к середине ночи ему удалось-таки собрать более-менее приличную кучу сушняка. Теперь можно было заняться и мясом, большая часть которого еще днем была разложена по камням вокруг пещерки. И опять начались мучительные поиски, и хотя в дело пошли горящие пучки сухих веток, все равно удалось найти едва ли половину из разложенных для вяления кусков. Остаток ночи провел в жарке над костерком всего, что имелось и нашлось. К тому же возбуждающий запах свежеобжариваемого мяса, пропитанного запахом дыма, пробудил такой аппетит, что изрядная часть обжариваемых, но еще сырых кусков оказалась в желудке. Сытость, усталость и чувство самоудовлетворения быстро сделали свое дело. Даже не заметил, как уснул.

7

Проснулся от того, что в глаза ярко светило солнце и изрядно припекало.

Уснул, по-видимому, еще сидя и уже во сне сполз в расщелину пещерки. От неудобной позы ощутил боль в спине и онемевшую руку. Не без труда выполз из расщелины, удивляясь тому, как в таком положении вообще можно было спать. Вторая мысль молнией пронеслась в голове – «котомка!». Но туже отлегло. Котомка, тугим бугром, лежала возле ног. Рядом лежал каменный нож. Костер потух, но, по-видимому, недавно, так как слабый дымок все еще шел из-под непрогоревших веток. Стало спокойно на душе и радостно. Начинался новый день. И он вступал в него отдохнувшим, сильным, уверенным и сытым. Есть после ночной и обельной трапезы не хотелось. Вскочил на ноги, подхватил котомку, нож и вышел наружу. Солнце поднялось довольно высоко, и в сиянии дня открывался удивительно волшебный вид на не очень далекие горы, все еще подернутые утренней дымкой, с темно-зеленой опушкой по их скатам и темными пятнами расщелин. Там за этими горами были его родня, его шатры. Там должны были ждать его отец, мать, братья, сестры и вообще все те, кто жил с ним бок о бок в его большом стане.

Шлось легко. К полудню достиг подножий высоких гор. Горы встретили густыми зарослями кустарника и редкими деревьями. Заросли внушали опасение и тревогу. Хотя на всем пути к горам не встретилось ни одной крупной твари. Но, то пожухлая степь с редкими деревьями. А тут почти непролазные заросли. Решил поискать более подходящее место. Идти пришлось долго. Зато набрел на пересохшее русло горной речушки, сплошь состоящее из мелких и крупных камней. Идти по ним было трудно и медленно. Но зато относительно безопасно. К тому же русло, петляя по ущелью, достаточно полого поднималось в гору. Вскоре кустарники отступили от русла, и за очередным поворотом открылась покатая долина с редкими деревьями среди высокой зеленой травы. Долина упиралась в казавшуюся относительно невысокой гору, так что появлялась надежда одолеть ее и перейти на ту сторону хребта.

Увы. Действительность почти всегда хуже ожиданий. Казавшийся издали склон оказался на деле крутым и скалистым, сильно изрезанным глубокими и узкими складками, с редко торчащей скудной растительностью. По такому склону лезть вверх пришлось долго. К тому же там, на высоте, горячий и едва ощутимый ветерок низины превратился в сильный и холодный ветер, так что, несмотря на напряженную работу, становилось зябко. Но вершина была близка, и это придавало силы.

Каково же было разочарование, когда ухватившись за очередной выступ, он рывком приподнялся над карнизом, надеясь увидеть площадку, на которой можно было бы передохнуть, а вместо этого прямо за карнизом гора обрывалась почти вертикально вниз в жуткую бездну, подернутую дымкой. Обрыв острым уступом уходил в обе стороны к соседним горам. Потрясенный увиденным, некоторое время лежал на пологой стороне, ухватившись за каменистые выступы края обрыва. Пока отдыхало тело, мысль лихорадочно искала выхода из ситуации. Ползти вниз – это почти наверняка сорваться. Долго пребывать в полувисячем положении тоже невозможно. Остается попытаться вдоль обрыва пробраться к склону одной из соседних гор. Несмотря на кажущуюся сложность ползти, цепляясь за острые выступы, оказалось совсем нетрудным делом, если бы не сильный холодный ветер от которого коченели и руки и тело. Но и тут повезло. За изгибом горы ветра почти не было. Это придало сил и уверенности. К тому же надо было спешить. Солнце явно клонилось к горизонту, и темноватая глубина закрайной бездны, в которую он время от времени заглядывал по мере продвижения, быстро наполнялась чернотой.

Обрыв как то резко закончился. До склона соседней горы было еще далеко, а из бездны словно вынырнул противоположный крутой скат, который с каждым продвижением становился положе и положе. Да и закраина потеряла остроту и перешла в отдельные выступы. Вскоре можно было подняться и спокойнее перейти на ту сторону горы, спускаясь наискосок вниз по ее пологому склону. Спуск шел быстро. Вскоре начали появляться из сгущающейся полутьмы чахлые кустики. Пожалуй этого было достаточно, для того чтобы насобирать на костерок и поискать место для ночлега. Что и сделал. Да и место для костра и ночлега нашлось за уступом скалы с достаточно ровной площадкой. Вот только пучки травы никак не хотели зажигаться от хилых высекаемых искр. И пришлось сильно пожалеть, что не захватил с собой пучки сухого мха. Но отчаянные усилия и бешеное желание, во что бы то ни стало развести костер, помогли делу. В конце – концов, темноту ночи осветил слабый лепесток огня. Сохранить его и раздуть пламя костра уже не представляло труда.

Сон сморил внезапно. Тепло костра и предельная усталость быстро сделали свое дело. Последнее, что еще наутро вспоминалось это тщательно закупориваемый бурдючок с водой и непередаваемый вкус горячего куска мяса, вытащенного из углей костерка. Зато отчетливо помнился странный сон, в котором он был каким-то большим и сильным зверем, огромными прыжками настигающий косулю, и потом клыками разрывающий ее толстую шкуру и с наслаждением пожирая теплые вздрагивающие шевелящиеся куски мяса, почему-то стремящиеся ускользнуть из пасти.

Потом было еще два дня пути по горам. Но ничем особенным они не запомнились, кроме изнуряющей усталости в конце каждого дня. Да еще сильного дождя ночью, ручеек от которого проник под навес скалы и насквозь промочил всю одежду.

В конце второго дня перевалив очередную гряду, увидел внизу в лучах вечернего солнца широко раскинувшуюся долину, окаймленную на горизонте едва видимой блестящей полоской воды. Совсем не далеко, вниз по склону виднелось пасущееся стадо. Подойдя ближе, стало различимо, что это было стадо домашних животных. Вскоре обозначились и пастухи. Неожиданная встреча с ними могла предвещать ничего хорошего. Но, изнуренному длительным переходом и голодом ему было решительно наплевать на последствия. Хотелось только одного, чтобы поскорей закончились мученья.

Пастухи встретили пришельца настороженно, но не агрессивно. Видимо изможденный вид скитальца не внушал особых опасений. А вот разговор долго не клеился, так как язык, на котором общались пастухи, можно было понять с трудом. Пока выясняли, кто да что, стало темнеть, и кто-то из пастухов разжег костер. Перед сном дали напиться и что-то поесть. Но спать велели поодаль от всех и от костра. Возражать было бессмысленно и, подхватив котомку, расположился поближе к сбившемуся в кучу небольшому стаду.

Поутру меня отправили с одним из пастухов к стану. Стан был большим – несколько больших шатров, много шатров поменьше и целая куча лачуг располагались на пологом берегу реки. Такого большого стана он еще не видел. Масса женщин и детей повысыпали из своих жилищ и с любопытством разглядывали чужака, которого вел пастух по направлению к одному из больших шатров. Мужчин встречалось мало и, в отличие от остальных, делали вид полного пренебрежения к пришельцу. Подойдя к шатру, пастух жестом велел остаться на месте, а сам сначала заглянул, а потом и скрылся за его пологом. Через некоторое время пастух вышел, почтительно пропустив впереди себя высокого широкоплечего мужчину. По пристальному и властному взгляду мужчины можно было понять, что перед ним либо хозяин стана, либо один из тех, воле которого подчиняются все остальные.

– Ты кто?

И не дождавшись ответа, уточнил вопрос.

– Ты из племени Большой реки?

Вопросы прозвучали почти на его языке. Он ответил утвердительно.

– И ты заблудился?

– Да.

– Но ты забрел слишком далеко от своего дома, ты это знаешь?

Этого не знал, и вместо ответа только пожал плечами.

– Ну что ж. Я беру тебя и дам тебе еду. Ты будешь вместе с ним – и он кивнул на пастуха – пасти мой скот.

– Я не могу тебя назвать моим рабом, поскольку ты пришел сам, но и членом моей семьи ты тоже не будешь. Будешь просто работать у меня, пока не наберешься сил и не сможешь добраться к своим. Согласен?

Утвердительным кивком головы выразил согласие.

– Ну, договорились. А место для шалаша выбирай сам, но желательно поближе к моему шатру.

С хрустом потянувшись и потеряв дальнейший интерес к пришельцу, повернулся и скрылся в шатре.

Так началась новая жизнь в чужом племени. И пребывание оказалось долгим. Долгим, в силу того, что спустя некоторое время до стана доползли слухи о катастрофе на большой реке, что половина племени погибла в горах, а остальных смыло большой водой в озеро. И, похоже, мало кто спася.

Сие известие, принесенное одним из сыновей хозяина на пастбище, так потрясло, что весь день не мог найти себе покоя, бросив все и уединившись в ближайшей роще на берег небольшой речушки. Там, тупо глядя в воду, в оцепенении и просидел до темноты. Но заботы последующих дней отодвинули тоску куда-то вглубь души. К тому же ровное отношение окружающих позволили быстро наладить спокойную жизнь.

Глава вторая

1

Так ли это все было или не совсем так, кто бы знал? Чужак во время своего пребывания в стане очень подружился с дедом. Он то и рассказал ему все о своих злоключениях. А тот уж мне, как мог, так и пересказал. И еще. Это Чужак и показал, и научил деда варить железо. Во всем племени, в котором нашел приют Чужак, металлических предметов вообще было мало. Несколько женских украшений, пару наконечников на копьях хозяина стана, его большой нож-меч с блестящим, отдающим желто-коричневым светом, лезвием. Да еще такая же блестящая тарелка-зеркало у Матери стана. Мать, седеющая стройная женщина, обитала в отдельном шатре, на краю стана и, пожалуй, являлась самым главным и почитаемым членом и стана, да и всего племени. Почти все важные для племени дела проходили с ее разрешения и благословения. Она давала добро на создание семьи, она принимала у всех роды, с ее участием проходили довольно частые захоронения в племени, к ней обращались за помощью при любых заболеваниях и недомоганиях. Без преувеличения можно было сказать, что Мать была центром жизни всего племени. Вторым человеком в стане был его Хозяин. Жил он в самом большом шатре, владел большим стадом, и именно от него во многом зависела жизнь и пропитание большинства сородичей и небольшого числа рабов, постоянно обитавших в стане. Дед, тоже подчинялся Хозяину в вопросах, касавшихся всего стана. Но во всем остальном он был независимым, имел свое небольшое стадо и несколько рабов. Отец деда в свое время тоже был рядовым членом племени, но он был удачливым и толковым охотником. Настолько толковым, что сумел вырастить из нескольких телят и ягнят, добытых во время охоты, свое небольшое стадо и приобрести вес и значение в глазах всего племени. Как и у Хозяина у него было много детей. Правда, от нескольких жен, которые почему то умирали быстро одна за другой.

Все эти металлические предметы были выменяны у торгашей там далеко, в стране на восход солнца, в обмен на скот, шкуры и на то, что удавалось вырастить женщинам племени. Но эта страна находилась далеко, на берегах большой-большой реки. Добираться приходилось много дней, и путь был далеко не безопасный. Так что для охраны каравана набиралось много воинов, сопровождавших караван. Само собой разумеется, что такие караваны были редки, и предметов обмена поступало в стан очень немного. Поэтому, когда Чужак из сооруженной им печи получил первый корявый слиток металла, восторгу в племени не было предела. Отец деда долго и заворожено осматривал и ощупывал этот тяжелый массивный слиток, бил камнем и даже пробовал на зуб. Потом, не отходя, смотрел, как Чужак вновь раскалял этот кусок, расплющивал и отделял от него заготовки. Потом вытачивал из них наконечники для копий и большие черные ножи. Все это казалось чудом, а Чужак со своим уменьем – богом. Авторитет Чужака стал непререкаемый, и по его просьбе ему выделялось любое количество людей племени для помощи в многотрудном деле. Но труднее всего было доставлять руду и черные блестящие горючие камни. И только Чужак знал места добычи. Когда и как ему удалось их разыскать, об этом Чужак никогда и ни с кем не делился.

Черные камни Чужак вначале разбивал в крошку, потом разбавлял эту крошку водой и месил из нее тесто. Лепешки теста затем раскладывал на раскаленные угли и смотрел как они, шипя и издавая мерзкий удушливый запах, спекались. И уже потом укладывал их в плавильную печь на руду и замуровывал печь.

Плавильную печь Чужак лепил из глины. Каждый раз новую. Это был долгий и кропотливый труд. Потому что после каждой порции кладки она должна была долго сохнуть и обжигаться. Зато когда печь была готова, и начинался процесс ее загрузки, то на это событие собиралось почти все племя. Перед печью ярко горел костер. Чуть поодаль, впереди всех, на шкурах восседала Мать и рядом Хозяин. Затем все остальные. Мать, окинув взором всех собравшихся и убедившись, что все прониклись чувством важности момента, кивала головой. Начинался процесс загрузки. Сначала клались дрова, затем черные камни, затем толченая руда. Поверх клались лепешки. Перед тем как замуровывать печь к ней подходила Мать. Чужак насыпал ей в подставленные ладони какой-то порошок. Мать медленно и торжественно посыпала им всю закладку, и Чужак замуровывал верх печи. Потом горящей головешкой из костра поджигались дрова в печи.

После того как переставал валить из трубы густой дым к печи подходили двое мужчин из племени с какой-то обтянутой шкурой рогатиной, вставляли один конец в отверстие печи и начинали ритмично ее сжимать и раздвигать. Громко чавкая, из отверстия рогатины в печь устремлялся воздух, и было отчетливо слышно, как с каждым жимом в печи все сильнее и сильнее разгоралось пламя. Плавка металла начиналась. Как правило, вся процедура загрузки начиналась с утра и шла медленно, торжественно, так что к тому времени, когда разгоралось пламя в печи, уже вечерело. Хозяин вставал и делал знак всем остальным, что ритуальная часть процедуры закончилась, и пора приступать к торжеству по этому случаю. Утомленные зрители мгновенно рассыпались по своим шалашам и шатрам, тут и там вспыхивали костры, и начиналась подготовка еды. При этом гвалт над станом стоял невероятный, словно все и сразу старались выплеснуть из себя накопленное за долгое молчание все увиденное и свои впечатления. Этот гвалт, суета еще больше придавали ощущение важности события, его праздничности. Уже в темноте ночи, насытившись, люди стана, вновь собирались к костру, пылающему у печи. Рассаживалось, где могли, тихо переговариваясь. Лишь громкие и ритмичные всхлипы мехов нарушали тишину ночи. Ритм возбуждал. Почти всегда находился кто-то, кто притаскивал долбленую колоду, туго обвязанную шкурой, и начинал выстукивать в такт мехам ритм. И вот из темноты ночи в мерцающий от огня костра круг света вплывала стройная девушка. Легкая туника лишь прикрывала тело. Черные длинные волосы, расплескались по маленьким округлым плечам. Все тело в такт музыки плавно изгибалось, вскинутые вверх руки плавно завершали колебания тела. Мелко-мелко перебирая ногами, девушка плыла вокруг костра. Отблески пламени играли на тугой гладкой коже ее тела, стройных ног и приоткрывающихся под ритмы танца бедер. И вот такт музыки уже не совпадает со всхлипами мехов, он убыстряется. Убыстряются и движения девушки. Мелькание обнаженных ног, рук, счастливого возбужденного запрокинутого назад лица, волны разметавшихся по плечам черных роскошных волос производит неотразимое и завораживающее действие на окружающих. Чувство трепетной радости и силы молодого разгоряченного тела передаются другим. Из темноты в мерцающий круг света вступают полуголые парни. Движенья их рук, ног резкие, энергичные, но ритмичные. Девушка, изгибаясь всем телом, скользит между парнями, не касаясь их. Те, разгоряченные ее неуловимой и притягательной близостью, еще энергичней и неистовей дергаются в такт ритма. Ритм убыстряется. Кто-то из парней в горячке танца задевает партнера, сбиваясь с ритма, и стремясь быстрее исправить оплошность, суетливо размахивает руками, выделывая ногами неестественные па. Неожиданно девушка, заливаясь звонким смехом, вскальзывает из круга и исчезает в темноте ночи. Только веселый, звонкий смех постепенно замирает в звуках барабана. Внезапное исчезновение девушки, суета неудачника сбивают и остальных с ритма. Звук барабана резко и внезапно прерывается. На мгновенье устанавливается тишина, прерываемая чавканьями мехов. Затем раздаются все более громкие смешки, выкрики. Публика шумно и весело начинает покидать насиженные места, растворяясь в темноте ночи. Парни, еще какое-то время потоптавшись возле костра, исчезают в темноте ночи. Праздник заканчивается.

Такие праздники повторялись долго. Но однажды в стане появился Высокий.

Его рост, весь вид и одеяние были столь необычны, что буквально весь стан вылез из шатров и шалашей, в немом изумлении, с восхищением и страхом взирая, как пришелец степенно и мерно вышагивает прямо к шатру Хозяина. Хозяин стоял перед входом шатра неподвижно, напряженно. Настолько напряженно, что без труда можно было по его виду понять, какого усилия ему стоило презреть страх и сохранить достоинство при виде приближающейся громады нежданного гостя. На почтительном расстоянии от него сзади собралась густая толпа полуголых пацанов. И воцарившуюся напряженную тишину прерывают время от времени детские голоса из-за спины Высокого. Подходя к шатру, он остановился на приличном расстоянии от Хозяина и поднял руку. Жест был столь выразительный, что мало кто не понял в этом жесте добрых намерений гостя. Хозяин в ответ тоже поднял руку ладонью вверх и затем, отступив на шаг, слегка поклонившись, жестом этой же руки пригласил гостя войти в шатер. Высокий приглашение принял, но подойдя ближе к Хозяину на странном цокующем, но понятном языке, сказал, что он хотел бы войти в шатер вместе с тем, кто не так давно пришел и теперь живет среди людей его племени, и только с ним. Хозяин сразу понял о ком речь и жестом подозвал Чужака, стоявшего невдалеке в толпе. Поднял полог шатра. Первым в шатер, согнувшись в три погибели, втиснулся Высокий, за ним вошел Чужак. Хозяин опустил полог. И сразу толпа загудела. Страх ушел, распирающее любопытство о цели посещения столь необычного гостя породило массу версий, и каждый непременно желал тут же высказать свою догадку.

Напрасно Хозяин знаками призывал толпу утихнуть, прильнув ухом к шалашу. Судя по напряженному выражению его лица, ему мало чего удавалось услышать, а еще меньше понять. Наконец полог откинулся и показался Чужак. Тут же он обратился к Хозяину, сказав, чтобы тот распорядился покормить гостя, а также сегодня же собрать им двоим еды на несколько дней пути. Отправляются они в путь сразу же, как только гость поест и отдохнет.

Лицо Хозяина приняло деловой вид. Он тут же жестом подозвал своих слуг и передал им приказание Чужака. В стане воцарилась деловая суета. Запахло жареным мясом, травами. И через некоторое время к шатру потянулись женщины племени с блюдами мяса, зелени, снеди и кувшинами.

Вначале Хозяин выхватывал подношения и с подобострастным видом нес их в шатер. После двух-трех ходок его рвение поубавилось, и он стал отправлять в шатер с подношениями слуг. Но трапеза длилась недолго. Очередной слуга, отправленный в шатер, быстро вернулся, неся обратно кувшин в одной руке и в другой миску со снедью. Хозяин смекнул, что Гость насытился, и велел все остальные подношения складывать на циновку у шатра.

К тому моменту, когда Чужак вновь появился у шатра, горка из подношений выросла приличная. Чужак появился в полном походном виде с перевязью через плечо, с неизменным бурдючком и длинным ножом в плетеных ножнах, притороченных к узкому кожаному поясу. Появился не один. Чуть поодаль, сзади шла жена. На руках сидела прелестная девочка, и рядом семенил, цепляясь за подол матери, голый курчавый смуглый мальчишка. Жена шла молча. Только слегка влажные глаза и напряженно-отчаянное выражение ее лица, выдавали то душевное волнение, которое вызвало внезапное известие от мужа, что он уходит вместе с Высоким надолго, если не навсегда.

Словно по сигналу, как только Чужак приблизился к шатру, откинулся полог шатра и чуть ли не на карачках выполз Высокий. Не без удовольствия распрямившись во весь свой гигантский рост, критически осмотрел одеяние Чужака, беглым, равнодушным взглядом окинул жену и детей, внимательно осмотрел подношения, сложенные сбоку шатра и, повернувшись к Хозяину, почти не раскрывая рта, странным чирикающим слогом сказал, что признателен за хороший прием, но пора прощаться и пусть все подношения несут вслед за ними. Хозяин, сияя от почтительного к нему отношения, тут же знаком подозвал слуг и распорядился во всем выполнять волю и приказания Высокого и Чужака. Процессия двинулась в путь, Впереди широким размашистым шагом шел Высокий, за ним полубегом семенил Чужак, замыкали колонну четыре раба с ношами за спиной и на головах. Процессия двигалась к реке, которая виднелась вдали, и через некоторое время скрылась за прибрежными кустами. Почти все люди стана, с интересом наблюдавшие за процессией стали расходится. На окраине остались самые любопытные. И их терпение было вознаграждено необычным видом ладьи, вынырнувшей из зарослей кустарника на гладь реки. Собственно говоря, даже не вид ладьи, хотя никто из них отродясь не видал столь большой и необычной ладьи, а то, как быстро она скользила по водной глади. И совершенно было не понятно, что же ее двигало. Ни весел, ни шестов не было видно. Но она плыла, и плыла быстро, так что вскоре появившиеся на возгласы удивления зеваки, уже практически не могли ничего путного разглядеть, кроме быстро удалявшейся в сторону озера точки на водной глади реки. Впечатления от увиденного, дополненные совершенно невероятными рассказами рабов, вернувшихся от реки, настолько взбудоражили всех, что еще долго это событие было основным предметом разговоров. При этом событие обросло такими деталями и невероятными подробностями, что ими делились много – много времени, передавая слухи от стана к стану. И чем шире распространялись слухи, тем больше гордости самоуважения укреплялось в людях стана. Но больше всего посещением Высокого гордился Хозяин. Он наставительно и высокопарно объяснял и поданным, и всем остальным, что Высокий был высшим существом, небожителем, спустившимся на землю, облагодетельствовавшим Хозяина и забравшим на небо Чужака за его ум и знания. И им был введен на дату события и узаконен на многие времена ритуал жертвоприношения и подношения мелкого скота. И Хозяин стал не просто самым богатым и влиятельным в стане, а отныне он стал великим Жрецом, стоящим между подданными и высшим существом.