Полная версия
Черное дерево
Воин отрицательно покачал головой. В неверном свете фонарей лицо африканца было непроницаемо, будто маска из черного дерева, но Давиду показалось, что в глазах его промелькнуло выражение глубокой печали.
– Охотники за рабами… – медленно произнес он.
– Охотники за рабами?
Консул недоверчиво покачал головой и с сомнением взглянул на своего собеседника. Порывшись среди бумаг на столе, достал золотую зажигалку и закурил длинную папиросу. Было очевидно, что он не знал как реагировать на столь странное заявление и потому тянул время.
– Не верю, – произнес он наконец. – Откровенно говоря, и простите мою грубость, не могу поверить… Если ваша жена исчезла в джунглях, то, вполне возможно, что она либо утонула в озере, либо ее съел лев, либо она попала в одну из тех смертельных ловушек, что расставляют охотники-туземцы. Но то, что вы мне говорите… Нет, не верю…
– Мы шли по их следам в течение четырех дней до реки Мбере – приток Логоне. Их было семеро, все – мужчины, и они вели с собой, по меньшей мере, двадцать пленных… Следы от ботинок жены отпечатались очень четко.
Консул встал из-за стола, заложил руки за спину и начал ходить по комнате. Остановившись перед окном, он задумчиво смотрел на крыши Доуала, на расстилавшуюся дальше дельту Воури и на поднимающийся над горизонтом огромный конус горы Камерун.
– Вообще-то, я и раньше слышал про этих охотников за рабами, – согласился он наконец. – Знаком с этим ровно настолько, насколько знаком со слухами о каннибализме среди некоторых племен на севере или с жуткими обрядами «людей-леопардов»… Но здесь, в Африке, никто не грабит, не убивает, не пожирает и не приносит в жертву белых…, «потому что все белые наперечет»… Если один исчезнет, то репрессии со стороны властей будут ужасными… Поэтому мне сложно допустить, что кто-то осмелился похитить вашу жену… Это будет, наверное, первый раз, когда охотники за рабами покусились на белую…
– Моя жена – негритянка, – голос Давида прозвучал так натурально, совершенно лишенный каких-либо эмоций, что консул от неожиданности застыл, словно каменное изваяние, подобно тем двум солдатам, что возвышаются на Монументе в память о павших во время Войны Четырнадцатого.
Какое-то время он продолжал стоять у окна, не оборачиваясь. Когда же повернулся лицом к Давиду, то было видно, что он совсем растерялся. Его профессиональное хладнокровие исчезло, и слышно было, как он даже слегка начал заикаться, подбирая подходящие слова.
– Сожалею, очень сожалею, – сказал он. – Прошу прощения за неподходящую форму, в которой я выразился… Если это вас как-то задело или обидело, то прошу…
– О! Не беспокойтесь, – прервал его Давид. – Вы же не знали про это.
В комнате опять воцарилась тишина. Консул вернулся к себе за стол, тяжело опустился в кресло и, взяв бумагу и карандаш, продолжил:
– Ну, хорошо! Посмотрим… Имя вашей жены?
– Надия… Надия Сегал де Александер…
– Местная?
– Из Абиджана, Берег Слоновой кости.
– Возраст?
– Двадцать лет.
– Как давно вы поженились?
– Два месяца… Это было наше свадебное путешествие… – голос Давида дрогнул и ему потребовалось собраться с силами, чтобы продолжить и успокоиться. – Господи! Вначале так все было прекрасно, а сейчас – настоящий кошмар… Я должен найти ее! – добавил он с неожиданной решимостью. – Должен вернуть, чтобы мне этого не стоило…
Консул с сомнением покачал головой.
– Не хочу показаться пессимистом, но надежды на это мало… Если верить тому, что говорят, то эти «охотники за рабами» движутся на северо-восток и не так уж сложно предположить, что конечная их цель – Аравийский Полуостров. И тот, кто заходит туда – никогда уж не возвращается.
Каждый год там исчезают тысячи рабов-африканцев… Не думайте, что я стараюсь казаться жестоким… Просто, я знаком с тем, что происходит на самом деле, с реальном положением вещей… Мой совет: постарайтесь вернуть жену до того момента, как они пресекут Красное море. На том берегу она исчезнет без следа.
– Но как? Африка огромна… Где я могу найти ее?
– Не имею ни малейшего понятия. В настоящий момент она может находиться где угодно в Камеруне, в Чаде или в Центральноафриканской республике, или идет по направлению к Судану или Эфиопии…
– Но площадь этого региона такая же, как всей Европы!..
– Поэтому, постарайтесь привыкнуть к мысли, что вы потеряли свою жену навсегда… Покоритесь судьбе… Знаю, это трудно, но постарайтесь привыкнуть к мысли, что она умерла.
– Но она же не умерла! – воскликнул Давид. – Не умерла, а потому буду искать ее хоть сто лет… Я не могу успокоиться, отдохнуть хоть минуту, зная что она страдает где-то и я ничего не делаю, чтобы спасти ее… Клянусь, я найду ее во чтобы то ни стало – закончил он.
– Восхищаюсь вашей самоотверженностью, друг мой. Обещаю, что со своей стороны сделаю все возможное, чтобы помочь вам. Не официально, конечно же, поскольку это не входит в мои обязанности. Это будет помощь персональная. Как вам уже известно – посол сейчас находится в Яунде, но я немедленно свяжусь с ним. Вместе мы надавим на правительство.
Предупредим все гарнизоны, приграничную жандармерию, а также свяжусь со своими коллегами в Чаде. Мой совет – встретьтесь с послом Берега Слоновой кости… Среди негр… Среди африканцев эта тема пользуется повышенным интересом. Семья вашей супруги имеет какое-нибудь влияние в Абиджане?
– Ее отец, Мамаду Сегал, читал лекции на кафедре в Сорбонне и одновременно был сооснователем Демократической партии вместе с президентом Хупхут-Боигни… Хотя он и ушел из политики, но, все-таки, кое-какие связи в правительстве у него сохранились.
– Постарайтесь, чтобы он воспользовался ими… Президент Боигни – один из самых уважаемых в этой части Африки.
– В самом деле думаете что дипломатическим путем можно добиться чего-нибудь?
– Не знаю. Я в Африке уже семь лет и все еще удивляюсь некоторым вещам, что здесь происходят… Хоть я и стараюсь, но…, все равно, не понимаю здешних людей. Хотим мы этого или нет, но их мир отличается от нашего и никогда не можем заранее предугадать, как они будут реагировать на ту или иную проблему… Каждый год тысячи мужчин, женщин и детей похищаются охотниками за рабами, других поедают во время ритуалов каннибалов, кое-кого приносят в жертву непонятным богам, но, как кажется, это особенно никого не заботит. Но поднимают целую армию, чтобы схватить какого-нибудь несчастного, прикончившего в приступе гнева своего господина… К сожалению, жизнь, смерть, свобода имеют здесь другую цену, чем в Европе и Америке, – консул замолчал, задумчиво посмотрел в окно, погасил сигарету и продолжил. – Мой совет – при любых обстоятельствах сохраняйте спокойствие… Этим же вечером начну хлопотать по поводу поисков вашей жены. Сделаем все возможное… Как у вас с деньгами?
– У меня есть некоторые сбережения. Но смогу занять столько, сколько нужно, пусть и придется потом отдавать всю жизнь… А если предложить выкуп? Это поможет как-нибудь?
– Я уже думал по этому поводу. Думаю, что смогу собрать кое-какие пожертвования среди наших, живущих здесь… Проблема тут заключается не в том, чтобы передать деньги, а в том, чтобы эта информация дошла до ушей похитителей. Логично, что они обходят стороной все поселения, все деревни, избегают любых контактов…
Проконсультируюсь с местными властями… Где вас можно найти?
– Отель «Де Релаи Айрен». Комната 114.
Консул поднялся из-за стола и проводил Давида до двери.
– Постарайтесь отдохнуть, – посоветовал он. – Выглядите очень измотанным… Я буду держать вас в курсе событий…
Выйдя на улицу, он медленно пошел к площади Аква. Такси остановилось рядом, но он отпустил машину, махнув рукой, и побрел дальше, погруженный в свои невеселые мысли, не обращал ни малейшего внимания ни на поток велосипедистов, возвращающихся после рабочего дня домой, ни множество проституток, заполнивших тротуары, не видел великолепный закат, когда солнце тяжело сползает за вершину горы Камерун и силуэт острова Фернандо Поо вырисовывается на этом фоне.
Сколько времени прошло с того дня, как они, вот так же, сидели на краю бассейна в отеле и любовались похожим закатом?
Две недели… Может быть, меньше… Но сейчас у Давида было такое чувство, что с того момента прошла целая вечность.
Ужинали здесь же, столики стояли на открытом воздухе, наблюдая за огоньками, горящими на пирогах туземцев, вышедших на рыбную ловлю или пересекающих дельту в направлении хижин, стоящих на далеком противоположном берегу.
– Ничего здесь не изменилось со времен самого Христа, – сказал он. – Все так же ловят рыбу, охотятся и живут по тем же правилам, что их предки две тысячи лет назад.
– Верно, – согласилась она. – Можно подумать, что ничего не изменилось, и… тем не менее, до этого никогда в истории человечества не было таких резких изменений, какие происходят в сознании моих людей… Их вытащили из джунглей и с их привычных полей и поместили в города со всеми пороками, многие для них совсем новые, неизвестные, но все равно невыносимо притягательные… Выпивка, наркотики, проституция и гомосексуализм ведут африканцев к такому уровню деградации, о котором они раньше даже представления не имели…
– Но в этом никто не виноват. Никто их насильно не тащит туда, – запротестовал он.
– И в самом деле – это так, – согласилась она. – никто их не гонит, но ты и сам прекрасно знаешь, что большинство туземцев, как дети, которым вдруг, ни с того ни с сего, колонизаторы показали столько всякой всячины, к которой они не были совсем подготовлены…
– И ты тоже? Чем они на тебя не похожи?
– Я – другое дело. Я училась в Париже… Хоть я и негритянка и половину жизни прожила в Африке, но никто никогда не рассматривал меня, как типичную африканку, и ты это знаешь. С самого детства у меня были и учителя, и хорошее питание – обе вещи – большая редкость здесь… Белый ли ты или черный – значения не имеет, проблема детей голодных и лишенных образования одна и та же везде. Вопрос лишь в том, что в Африке их несравненно больше, чем где либо.
– И думаешь, что сможешь решить эту проблему.
– Нет, конечно же. Ни я, ни кто-нибудь вообще. Но, поскольку мне повезло, и я ходила в Университет и изучала разные предметы, которые могли бы оказаться полезными для этих людей, то моя основная обязанность использовать полученные знания ради их блага.
Очарованный ее словами, Давид нагнулся над столом, чтобы поцеловать Надию, и чуть было не испачкал рубашку в томатном соусе.
– Не хочешь эти знания применить на мне… или на наших детях, когда родятся. Это – твоя прямая обязанность как жены…
Она замолчала, медленно допила свой бокал вина, поставила его на стол и внимательно посмотрела на Давида.
– Правда, что не будешь давить на меня? – спросила она. – Совершенно очевидно, мы поженимся, но я хотела бы заниматься тем, что мне кажется важным…
– Это имеет такое значение для тебя?
– В последние годы двести пятьдесят тысяч человек умерло из-за засухи и еще шесть миллионов находятся на грани голодной смерти. Может быть, лет через тридцать пустыня полностью поглотит три или четыре страны, что граничат с моей. Думаешь, такое положение вещей мне совершенно безразлично?
Нет. Конечно же нет. Она и не претворялась, а он этому и не удивился, потому что знал с самого первого момента, с того самого, когда она приняла предложение поужинать с ним, хотя и не прошло двух часов, как получила олимпийскую медаль.
– На севере моей страны реки мелеют и деревья гибнут… – рассказала она. – стада исчезают, а урожаю сжигаются. Люди уезжают на юг, покидая свои дома в саванне и оставляя возделанные поля, и через некоторое время все это оказывается погребенным под песком… За последние года Сахара продвинулась вглубь континента на сотню километров и ученые предсказывают, что подобное изменение климата в Африке может продолжаться семьдесят лет… И что тогда произойдет с моим народом?
– Я думаю, не стоит особенно беспокоиться. Скорее всего, к тому времени атомная война покончит со всеми, – мрачно пошутил он.
– И думаешь, это сможет послужить хоть каким-то утешением для тысяч детей, умирающих сейчас от жажды в Сенегале или Эфиопии?.. Когда мне предложили участвовать в соревнованиях на Олимпийских играх, я представила, что если завоюю золотую медаль, то журналисты со всего мира соберутся вокруг меня и начнут задавать разные вопросы. И это даст мне возможность рассказать всему миру и привлечь внимание к тому, что происходит в Африке, к тому, что нам нужна помощь, и не в виде порошкового молока, поношенной одежды и одеял, а помощь экспертов, инженеров, техников, способных покончить с этой ужасной жаждой в Африке.
– И потому согласилась поужинать со мной? – засмеялся он. – С тем, чтобы я уговорил журнал напечатать про жажду в Африке, так?
Она лукаво улыбнулась.
– Может быть и так… Почти три миллиона голов домашнего скота погибли в непосредственной близости от огромного резервуара с питьевой водой, на расстоянии в четыреста метров… Разве это не тема для большого репортажа?
– И почему они не дошли до этой воды?
– А потому, что вода была под землей… Потому, что у нас нет средств поднять ее на поверхность… Сахара вся испещрена подземными реками и лишь ждет, пока кто-нибудь из людей не поднимет эту воду… Если можно извлечь нефть с глубины в десять тысяч метров, то почему нельзя достать воду с глубины всего лишь четыреста метров?
Это был первый раз, когда он приехал в Африку. Приехал фотографировать безграничную жажду огромного континента и где спасение от этого бедствия лежит прямо под ногами. Приехал и остался здесь.
Что смогла дать ему Надия? Что в ней было такого, что привлекло его внимание и буквально околдовало?
И не только из-за ее физической красоты, из-за ее лица с чертами безукоризненными, почти совершенными, из-за ее упругого и гладкого тела или удивительной гармонии движений и жестов.
Нет, не только это… Но в большей степени ее яркая индивидуальность, невероятная сила характера, ее жажда жизни, желание помогать всем, всегда делать что-то для кого-то, участвовать в безнадежных баталиях, сражаться с ветряными мельницами, где требовалось такое напряжение, что это превосходило все ее резервы сил физических и душевных.
Ее уверенность в том, что она занимает правильную позицию, и искренность и способность видеть жизнь такой, как она есть, без прикрас, исключительная честность в каждом жесте, в каждом слове, в каждой идее, словно была уверена, что от любого ее действия зависит возрождение ее народа, ее страны и всего мира в целом.
Для Надии все в этой жизни имело особенный, можно сказать, эпохальный смысл, в отличие от Давида, для которого все выглядело ровным счетом наоборот: казалось мелким, абсурдным и бессмысленным… Во всяком случае, так было до момента их встречи. Ничто его не интересовало, кроме хорошего кадра, хотя и в глубине души прекрасно понимал, что хорошая фотография – не более чем ложный способ увековечить какой-нибудь яркий, красивый момент, и что иногда никакого такого момента не было, а создавался при помощи специального фотографического фильтра, контрастного света или особенного, дисторсионного объектива, причудливо изменяющего реальность.
Давид был достаточно умен и прекрасно понимал, что самая противоречивая и вредная черта его личности, была, как раз, отсутствие индивидуальности, а в отношении характера – так отсутствие этого самого характера.
Он знал это и принимал как некую неизменную реальность, аксиому, не требующую доказательств.
Он был таким с самого детства. В школе он сразу же соглашался с тем, что другие, но не он, становились лидерами, соглашался и принимал это, и то же самое происходило в Университете и в Армии. Можно было бы сказать, что его голос никто не слышал, несмотря на его рост, он оставался незаметным и неуслышанным. Конечно же, у него были собственное мнение и собственные, разумные точки зрения, но все это как-то меркло, увядало без борьбы перед мнением других, пусть даже откровенно глупым, а иногда и абсурдным.
Очень быстро он обнаружил в себе такую черту, как нежелание ввязываться в споры, часто безнадежные, а соглашался просто уступить тем, кто и не заслуживал никаких уступок.
В конечном итоге, чтобы не происходило, но он всегда позволял окружающим «обойти» его с любой стороны.
Иногда его начинало возмущать такое положение дел, когда он чувствовал себя ущемленным от того, что не смог и не захотел «прижать» кого-то, кто ему, на самом деле, был совершенно безразличен. И в душе своей он постоянно ощущал странную смесь из робости и болезненной доброты, что также очень часто портило ему жизнь. Пытался бороться с этим, с этой странной чертой своего характера, но со временем пришел к неутешительному выводу, что еще хуже он начинал чувствовать себя, когда принимался воевать сам с собой и со своим «бесхарактерным» характером.
А потому, оказавшись один на один перед чудесной женщиной, принадлежащей к другой расе, родом с другого Континента, с совершенно иными идеями, другим восприятием мира и другим темпераментом, позволил поглотить себя безо всякого сопротивления, хотя и воспринимал это «поглощение» ни как свое полное уничтожение, а признание того, что в характере Надии было именно то, что он так хотел иметь у себя, но чего всю свою жизнь избегал и даже боялся.
И вот, сейчас, сидя в саду отеля и наблюдая как загораются огни в дельте, Давид старался найти в себе и убедить самого себя, прибегнув к помощи бутылки коньяка, что, может быть первый раз в жизни, у него было достаточно решимости и причин, чтобы продолжить начатые поиски, проникнуть в самое сердце Африки и исполнить обещание спасти Надию, чего бы это ему не стоило.
И то не было проявлением страха – это он знал прекрасно. Многие годы, в юности, его преследовало одно сомнение: что эта бесхарактерность есть некая форма проявления трусости. Но значительно позже, когда Журнал посылал его снимать войны и землетрясения, и когда пули свистели над головой и смерть гуляла рядом, а он спокойно, без ускорения пульса снимал происходящее, то тогда, с некоторым чувством облегчения, понял, что то был вовсе не страх, и никогда не был, и никогда это не имело никакого отношения к присутствию мужества в его характере или отсутствию оного.
Перспектива рисковать собственной жизнью, и даже возможность погибнуть – совершенно не пугали его, если от этого зависела свобода и жизнь Надии. Все что его пугало, это то, что в определенный момент в нем может закончиться «завод», решимость довести до конца такое сложное дело, как поиск темнокожей женщины на бескрайних просторах Африки.
– И чтобы сделала она на моем месте?
Как бы начала битву с такими огромными ветряными мельницами, с которыми редко кто встречался в своей жизни?
Как поймать этих призрачных охотников, ускользающих по саваннам, в джунглях и пустынях самого таинственного и малоисследованного из Континентов?
Его приводило в уныние само ощущение растерянности пред величиной, перед размером того, что предстояло сделать и перед незнанием, непониманием в каком направлении нужно идти.
Нужно было сделать первый шаг, затем второй, потом еще и еще… и еще миллион шагов… Но куда идти?
– Ох, Надия, Надия… – всхлипнул он тихонько. – Где ты?
Она замерла и прислушалась, вокруг нее непроницаемой стеной стоял мрак и тишина.
Вдруг какая-то тень бесшумно скользнула в темноте. Защищаясь, она подняла руки.
– Ох, Давид, Давид! Где ты? – воскликнула она мысленно.
Человек продолжил двигаться в ее направлении.
Споткнулся о вытянутую ногу спящей женщины, затаился, проверяя, что она не проснулась, и двинулся дальше, чтобы остановиться на расстоянии менее метра.
Стоял не шевелясь, вероятно старался разглядеть ее получше в кромешной тьме, наверное, чтобы не промахнуться и нанести удар наверняка, чтобы все закончилось быстро и без шума.
Вокруг стояла такая тишина, что она слышала, как оглушительно стучит кровь в висках. Руки в тяжелых кандалах устали от того, что приходилось держать их высоко поднятыми. И сердце билось так сильно, что человек напротив, наверное, слышал каждый его удар.
И какое же облегчение она почувствовала, когда он наконец-то решился атаковать. Изо всех сил она опустила руки вниз.
Послышался сдавленный крик и незнакомец завалился на спину, обхватив руками свою голову. Она изо всех сил оттолкнула его ногой как можно дальше и плотнее прижалась спиной к дереву, открыла глаза как можно шире, напряженно всматриваясь в густую темноту ночи.
– Ох, Давид, Давид! Где ты? Почему не приходишь освободить меня из этого кошмара?
Прошло уже столько дней с того ужасного момента, что она сбилась со счета и ей иногда начинало казаться, будто всю жизнь провела закованной в кандалы. Час за часом ходьбы в напряженном, изнурительном ритме, задаваемым человеком в «голове» каравана, стараясь не ускорять шаг, чтобы не наступать на ноги впереди идущему и не замедляться, чтобы девочка, идущая сзади, не наступала ей на пятки. От этого однообразного ритма мысли в голове туманились, все путалось, и воспоминания о прошлой жизни казались чем-то совсем не реальным, и еще изнуряющая жара, жажда и все подавляющая усталость, и нужно было постоянно следить за надсмотрщиком-суданцем, уворачиваться от его ударов, что он то и дело наносил массивной ручкой длинного бича, но не самим ремнем, чтобы не разодрать кожу живого товара.
И ночами приходилось быть начеку, скорее дремать, чем спать, либо под деревом, либо в траве под открытым небом в саванне, следить за охранниками, готовыми наброситься на нее, словно голодные звери, как только араб – главный в этом караване, засыпал.
А по утрам вся тряслась от холода, и от постоянной бессонницы и усталости все тело ныло и затекало, а от самой мысли, что с наступлением нового дня придется опять идти куда-то, становилось еще страшнее.
– Ох, Давид! Где ты?
Человек у ее ног не шевелился.
Похоже, что убила его или нет?
Несколько секунд она испытывала огромное желание подползти к нему, обвить шею цепью от кандалов и задушить, задавить, покончить с этой тварью, чтобы он больше не насиловал женщин по ночам и не бил днем.
Это был тот, кто напал на нее у озера, сбил с ног одним ударом, так, что она не смогла схватить ружье, прислоненное к стволу дерева. Он набросился на нее совершенно неожиданно, выскочил из кустов, как леопард подстерегавший добычу, и когда его сообщники подошли к лагуне, она уже лежала на берегу в кандалах.
– Отличная работа, Амин! – произнес суданец. – Очень хорошая работа… Самая лучшая негритянка из всех тех, на которых мы когда-либо охотились… – он заставил ее встать на ноги, с видом знатока осмотрел со всех сторон.
Улыбнулся, обнажив два больших передних зуба, как у кролика.
– И в самом деле, хороша девочка, – он протянул руку, погладил ее грудь, высокую и крепкую. – Шейх наверняка «отвалит» мне за тебя тысяч десять долларов, а может и больше, и я буду полным глупцом, если вернусь к этому паскудному занятию…
Продолжая плотоядно скалиться, с наслаждением погладил ее кожу, обошел вокруг и провел ладонью по упругим, круглым ягодицам.
– Жаль, что так получилось и не удалось воспользоваться тобой здесь же… Но, может оно и к лучшему… Шейх убьет меня, если узнает, что я попользовался его товаром… – и обратился к своим людям – шесть человек вышли на берег следом и смотрели на нее голодными глазами, ощупывая взглядом каждый сантиметр ее тела, но одновременно продолжали следить за колонной скованных цепью людей, с понурыми лицами, ставших рядом. – С того, кто прикоснется к ней хотя бы пальцем, сдеру кожу, – пригрозил он. – С этими двумя можете делать все что захочется… И с тем жирным в конце также… С остальными ничего, а на эту даже не смотрите…
– Но может она уже не девственница, – запротестовал было Амин. – Как об этом узнает Шейх?
– От нее самой, придурок, – и, обернувшись к Надие, спросил. – Девочка, ты девственница?
Понимая, что рассказав о том, что она замужем за белым, да еще и человеком важным там, в Европе, она нисколько не улучшит своего положения, соврала:
– Да, девственница. И если отпустишь меня на свободу, то мой отец заплатит тебе десять тысяч долларов…
На что суданец расхохотался ей в лицо.
– Ох, дьявол тебя дери! Не знаю что из сказанного тобой большее вранье, но в доказательство того, что я человек справедливый, просто не буду делать ничего, чтобы проверить так ли все это на самом деле. И предположим, что ты на самом деле девственница…
– Но это правда. Мой отец заплатит тебе эти деньги…
– И где такое было видано, чтобы негритянка, купающаяся в озере в джунглях имела десять тысяч долларов?.. Да ты и не знаешь сколько это и как такие деньги выглядят…
– А где такое было видно, чтобы негритянка из джунглей носила такую одежду? Такие ботинки и имела при себе такое оружие?.. Я – Надия, дочь Махмуда Сегала, профессора из университете в Абиджане. Я училась в Париже и Лондоне, говорю на пяти языках, включая твой, и если не отпустишь меня на свободу, то будешь раскаиваться всю свою оставшуюся жизнь.