Берегини

– Ольва, – обрадовалась Унн, увидев девушку, и взгляд воительницы потеплел, смягчился. – Смотри, кто тут у нас. О них надо позаботиться. Пусть вымоются как следует и выстирают свою одежду. И если Арнфрид еще не закончила полоскать белье, поторопи ее.

– Хорошо, – кивнула та и обратилась к словенкам: – Вы понимаете по-здешнему?

– Я немного, – ответила Долгождана. – А Зорянка – нет.

– Ничего. Быстро научится. Идите со мной, я поищу, во что вас переодеть.

Собрав чистую одежду в узел, девушки следом за Ольвой обошли дом, выбрались за ворота и направились к берегу моря, туда, где стояла баня. По дороге им встретились молодая женщина и три девушки, несущие выстиранное белье. Увидев Ольву и недавних пленниц, они остановились.

– Унн говорила о тебе, Арнфрид, – сказала Ольва женщине. – Велела поторопить.

– А это кто? – Арнфрид поправила сбившийся платок и поудобнее перехватила корзину. Две юные девушки, почти девочки, подошли ближе, удивленно разглядывая заплетенные косы и расшитые платья словенок. Третья, медноволосая красавица, медленно проплыла мимо, покачивая бедрами. Смерила Долгождану оценивающим взглядом и, усмехнувшись, пошла себе дальше по тропинке наверх.

Имя «Зорэна» девочки – Ингрид и Хельга – запомнили без труда, а имя второй пленницы даже выговорить не смогли, поэтому без особых затей прозвали ее Гольтхэр – Золотоволосая.

В доме ведуна Смэйни приготовила Любомире постель на широкой лавке возле двери. Ее собственное спальное место было ближе к очагу, возле перегородки, за которой стояла деревянная кровать, накрытая меховыми одеялами. Сейчас она пустовала – старый Хравн еще затемно уходил к морю встречать рассвет, а потом до полудня неторопливо бродил по берегу или стоял, опираясь на посох и грея спину под теплыми солнечными лучами. Пока Смэйни суетилась по хозяйству, разомлевшая после бани Любомира переплела косу, а потом открыла ларец и принялась раскладывать по порядку мешочки с травами.

– Что там у тебя? Поди, бусы да колечки? – полюбопытствовала старушка. – Ох ты… Зелья! Приворотные?

– Нет, Смеяна Глуздовна, – улыбнулась девушка. – Приворотные можно составить, на то большого ума не надо, только ни любви, ни счастья они не принесут, коли против воли привораживать. А моими зельями разные хвори лечат. Эти от застуды и кашля. Эти травки кровь затворяют. А вот эти – женские боли снимают. И прочее, разное.

– А волшебная симтарин-трава у тебя есть? – услыхала она суховатый смешок и, подняв глаза, увидела стоящего на пороге Хравна. Смэйни подхватилась, освободила место на лавке рядом с Любомирой. Та хотела было подняться да поклониться как заведено, но старик положил ей руку на плечо, удержал. Некоторое время ведун пристально вглядывался девушке в лицо. Потом еле слышно вздохнул.

– Мне сказали, что ты некрасива, да вижу, неправда это, – проговорил он. – Оно понятно: у северян темноволосые красивыми не бывают. Но твоя красота – словно свет солнечный, сердце согревает. Добрую судьбу выткали тебе Норны.

– Спасибо… батюшка Хравн, – смущенно ответила Любомира, не зная, как следует обращаться к служителю Одина. Тот снова тихонько рассмеялся:

– Я тебе не в отцы, скорее уж, в деды гожусь. Зови лучше дедушкой. А вот как тебя называть теперь, – старик задумчиво нахмурил брови, а потом снял с пояса потертый кожаный мешочек, – пусть подскажут всезнающие боги.

Он с трудом – пальцы слушались плохо – развязал шнурок и протянул раскрытый мешочек Любомире:

– Отец богов и людей Один научил нас гадать на священных рунах. Выбери одну себе, только не спеши. Возьми ту, которая сама тебя выберет, тебе одной отзовется.

Любомира послушно опустила руку в мешочек, перемешала гладкие прохладные камешки и вдруг замерла: удивительно теплым, почти горячим показался ей один из них. Его она и вытащила, положила на ладонь, любуясь строгим, четким узором.

– Руна Йо, или Эйваз, – проговорил Хравн. – Великое древо Иггдрасиль, связывающее все миры, божественные и человеческие. Сила природы, покоряющая смерть. Надежда и избавление от страха. Избранный этой руной передает Богам наши молитвы и помогает услышать ответы на них, оберегает и хранит тех, кто нуждается в помощи. Потому твое прежнее имя останется в сердце, полном любви ко всему живому, а здесь отныне тебя будут звать Йорунн – владеющая руной Йо.

– Йорунн, – шепотом повторила девушка, словно примеряя новое имя. Хравн хотел сказать что-то еще, но слова обернулись сухим, навязчивым кашлем. Старая Смэйни с тревогой глянула на ведуна, но тот отмахнулся и проворчал:

– Поживу еще…

В женском доме без дела не сидели: свободная ли, рабыня ли – работы хватало всем. Еще не привыкшую к своему новому положению Зорянку усадили за прялку, Долгождане принесли узел с чистыми рубахами: что порвалось – зашить, что прохудилось – залатать. Некоторое время Унн наблюдала за ней, потом подошла и негромко сказала:

– Вижу, руки твои хоть и белы, но ловки и умелы. Кем ты была у себя на родине, Гольтхэр?

Княжна не ответила. Новое прозвище не нравилось ей, казалось обидным. Старшие братья называли по масти коней и собак – Пегая, Воронок, Подпалый… Унн вздохнула, расправила зашитую ею рубаху, показала девчонкам, Ингрид и Хельге – смотрите, мол, как надо – а потом ласково потрепала девушку по щеке:

– Завидна судьба у той, что не только красива лицом, но и в работе проворна.

Долгождана едва не расплакалась. Как же, завидна… на чужом берегу чинить чужие порты!

Ближе к вечеру дочери Унн стали собирать на стол, а сама хозяйка принесла теплые одеяла и стала готовить два новых спальных места на лавках, стоящих вдоль стен. Тогда-то впервые и подала голос медноволосая Лив:

– Разве словенская рабыня не должна спать там же, где остальные рабы?

– Ты-то спишь здесь, – ответила ей Ольва. – Чем она хуже?

– Для меня у ярла особое слово, – усмехнулась Лив. – Он велел мне жить в этом доме, а вам – принимать меня как равную. А эта рабыня…

– Замолчи, – оборвала ее Унн. – Одним богам известно, что на уме у Асбьерна, но знай, что ему не нравится, когда Гольтхэр называют рабыней.

Она расправила на постелях пушистые одеяла, еще раз глянула на недовольное лицо Лив и вышла из дома. Через некоторое время вернулась и с порога окликнула Долгождану:

– Гольтхэр! Ступай во двор, тебя ждут.

Первая мысль была о Любомире. Девушка отложила шитье, воткнула иглу в моток ниток и бросилась к двери. Распахнула ее – и обмерла.

А темноволосый ярл, увидев ее, сказал:

– Идем со мной.

Шли молча, и Долгождана едва поспевала за широко шагающим Асбьерном. Любопытство, но еще больше страх снедали ее. Наконец она не выдержала, ухватила ярла за рукав и негромко спросила:

– Куда ведешь, воевода?

– К Хравну, служителю Одина, – ответил он. – Заодно и подругу проведаешь.

У Долгожданы отлегло от сердца, и она решилась спросить еще:

– Не прогневайся, дозволь узнать… для чего я тебе?

Асбьерн остановился, повернулся к девушке и несколько мгновений молча смотрел на нее. Потом сказал:

– Твоя подруга остается на острове, и мне не хотелось вас разлучать. Да и кто отпустил бы такую красоту… – Он протянул было руку, чтобы коснуться ее волос, но Долгождана отступила на шаг, и ярл, еле слышно вздохнув, направился дальше в сторону длинного дома.

Дверь маленького домика скрипнула. Любомира, прилаживавшая посудину над очагом, подняла голову, ахнула, увидев подругу, и кинулась ее обнимать.

– Асбьерн Счастливый, – проворчал из своего угла потревоженный ведун, – с чем нынче пришел ко мне? Хочешь знать, что принесла тебе твоя удача?

Любомира, заметив красавца-ярла, отпустила Долгождану и, поклонившись гостю, вернулась к очагу. Асбьерн проводил ее взглядом и обратился к Хравну:

– Что скажешь, отец?

Служитель Одина ответил:

– Скажу, что не прогадал ты, Асбьерн Хитроумный, обменяв волчицу на дочь словенского конунга. Если пожелаешь, можешь стребовать за нее богатый выкуп.

Какое-то время Асбьерн молчал, обдумывая услышанное. Долгождана смотрела то на него, то на Любомиру, то на всезнающего ведуна, и ей казалось, что над головой уже раскрываются паруса, несущие корабль обратно к родимому берегу. Странно только, что на душе от этого стало и радостно и немного грустно.

– Нет, – наконец качнул головой Асбьерн. – Не нужен мне выкуп. – И добавил негромко: – Сам бы его заплатил.

Толком не разобравшая северную речь Долгождана поняла только одно: домой она не вернется. А Любомира с немалым изумлением взглянула на ярла. Матерь Великая, да неужто он…

– Славная дарительница любви, – прикрыв глаза, нараспев произнес старый Хравн, – прекрасная Фрейя, нисходящая к нашим молитвам! Я слышу, как проносится мимо твоя колесница, и вижу нежность и красоту златокудрой дочери Ньёрда в этой словенской девушке. Потому отныне пусть все зовут ее Фрейдис – в честь богини, которая к ней благосклонна.

– Хорошее имя, – похвалил Асбьерн. – Спасибо, отец.

На обратном пути, уже возле женского дома, ярл вдруг замедлил шаг:

– Скажи, княжна, почему прошлым летом ваши люди напали на нас? Мы ведь пришли тогда под белым щитом и зла никому не желали.

– О чем ты? – удивилась Долгождана.

– Эйвинд конунг послал меня и Ормульва договариваться о мире со словенскими князьями. – Асбьерн пристально смотрел на нее. – Но в первую же ночь словене подожгли мой драккар, перебили половину хирдманнов, да и меня отправили бы к Хель12, если бы не молодая ведунья.

– Не было такого, воевода! – уверенно возразила девушка. – Гонец с побережья прискакал к вечеру. Княже Мстислав, брат мой, с гриднями своими утром к вам собирался, потолковать. А когда они прибыли, то увидели, что корабля нет, только мертвые тела возле берега волны качают. Братья долго тогда гадали, что пришлые промеж собой не поделили и почему прочь ушли.

– Вот как? – Ярл схватил ее за плечи, прищурил внимательные глаза: – А не врешь?

– Так братья говорили, – испуганно прошептала Долгождана.

Асбьерн отвел взгляд, медленно разжал пальцы:

– Не хотел пугать, прости… Точно ли князь в ночи никого не подсылал?

– Для чего, воевода? Мстислав говорил, мол, договор с северянами, что торговый, что военный, – дело хорошее, нужное. Еще батюшка наш наставлял его.

Ярл помолчал. А потом велел ей:

– Ступай в дом, Фрейдис. И позови ко мне Унн.

По своему обыкновению, Любомира проснулась до рассвета. Стараясь не шуметь, оделась и выскользнула во двор, некоторое время постояла, прислушиваясь, а потом ноги сами понесли ее за высокий частокол, к берегу. Великое Северное море лениво перекатывало темные волны, и Любомире казалось, будто оно присматривается к ней.

Девушка обогнула высокую скалу, по еле заметной тропинке проскользнула между замшелых валунов и осторожно спустилась к воде. Не отрывая взгляда от светлеющей полоски неба, Любомира расплела косу, аккуратно подоткнула платье, чтобы озорная волна не намочила подол, и зашла по колено в воду. Босые ноги схватило холодом, зябкая дрожь прошла по телу до самой макушки.

Здравствуй, Мать-Вода! Не гневайся, не пугай, а узнай меня и прими. Я дитя Великой Матери. Твое дитя…

Девушка вернулась на берег и чуть погодя зашла снова, прислушиваясь к своим ощущениям. На этот раз вода не показалась такой холодной. Напротив, ласково обняла ноги, обволокла белой пеной.

Любомира тряхнула головой, и волосы рассыпались по спине. В женских волосах сокрыта живительная сила, полученная от Небесных Богов и от самой Матери-Природы. И должна была эта сила обернуться благом для тех, к кому привела ее судьба.

Позволь ступням твоим стать землей, позволь ногам твоим стать водой, позволь своему телу превратиться в воздух, позволь золотому огню войти в твои глаза и заполнить тебя всю. Будь нигде и в то же время везде, услышь голос Великой Матери, и мир откроет тебе любящие объятия. А когда в полную силу войдешь, сможешь слышать, как малая травинка растет, как туман в далеком лесу с ветвей капает. Только храни свое сердце, свою душу и мысли свои в чистоте…

Так учили Любомиру родители.

Девушка подняла руки и словно растворилась в ярких лучах восходящего солнца.

Даждьбог на своей колеснице сменил в небе любимую жену, Утреннюю Зарю, выпустил золотых рыбок в морские волны, осыпал медными искрами длинные волосы Любомиры, теплым светом залил суровые камни. И все вокруг внезапно стало таким красивым, что девушка рассмеялась, подхватила в ладони воду и подбросила сверкающие капли навстречу солнцу.

– Йорууууунн, – ласково пропел свежий морской ветер.

– Йоооорунн, – прошелестела волна.

– Йоррунн! – пронзительно крикнула чайка.

Молодая ведунья улыбнулась. Великая Мать приняла ее новое имя.

На острове просыпались с первыми лучами солнца. Рабы выгоняли из сарая коз и овец, рыбаки отправлялись в море на лодках, женщины и девушки начинали свою повседневную работу. Воины в любую погоду выходили из дружинного дома легко одетыми и босыми, по команде старшего бежали к морю, окунались в прохладную воду, выбравшись на берег, продолжали бег, потом брали в руки оружие и щиты. Молодые и малоопытные вставали против тех, кто был закален в боях, хёвдинги ради выучки или потехи устраивали поединки между собой. Самые младшие – двое мальчишек лет семи-восьми – осваивали луки и учились сражаться на палках под присмотром Ольвы. Стреляла она лучше многих хирдманнов, да и в бою могла постоять за себя, и с оружием и без. Но в походы ее не брали. Говорили, мол, женщина на боевом корабле – к большой беде.

С утра в женском доме готовили на всех сытную кашу из зерен ячменя. Старики ели отдельно у себя в доме, поэтому Смэйни послала Любомиру к Унн за кашей и свежим козьим молоком. По дороге ее окликнули. Обернувшись, девушка увидела стоявшего неподалеку Асбьерна.

– Утро доброе, воевода, – приветливо поклонилась ведунья.

– Доброе. – Ярл склонил голову в ответ. Потом чуть тише добавил: – Не держи на меня зла. Не хотел я, чтобы все так обернулось.

– Твоей вины здесь нет, – отозвалась девушка. – А за заботу спасибо тебе, Асбьерн. Я буду просить Великую Мать, чтобы она и впредь хранила тебя… и Эйвинда конунга.

Асбьерн ничего не ответил. Но, заметив Унн, подозвал ее и сказал:

– Уинфрид, эту девушку зовут Йорунн. Прошлым летом она спасла мне жизнь.

Унн поставила на землю глиняный горшок с еще теплым молоком, подошла и крепко, по-матерински, обняла молодую ведунью.

Волчица металась по клетке. Ее раздражали незнакомые запахи, громкие голоса, а более всего то, что спрятаться от чужих глаз было некуда. Время от времени издалека Снежка видела свою подругу-человечицу, но та, хоть и смотрела в ее сторону, близко не подходила. И волчица прекрасно знала, почему. Неподалеку, словно воин в дозоре, сидел исконный враг волчьего рода – огромный, лохматый, отвратительный пес. По разумению волчицы, если бы не он, человечица давно подошла бы к ней, поговорила, приласкала. Но предавший свободу мог броситься на ту, что любила и понимала волков, и Снежка знала, что не сможет ее защитить. Волчица коротко, зло тявкнула. Достать бы клыками несносного, оттрепать хорошенько и сбежать подальше отсюда, в густой лес, в тенистую чащу…

Пес с интересом наблюдал за волчицей. Предки его с давних пор защищали людей от матерых хищников, и голос крови твердил: перед тобой враг, которого нужно убить. Но Вард привык больше доверять своему чутью, а оно говорило, что волчица обессилела, что ей страшно и она в отчаянии. Пес видел, что еда в клетке осталась нетронутой и что к плошке с водой пленница подошла всего один раз. Своим собачьим умом он понимал, что безысходность заставляет волчицу метаться по клетке, огрызаясь на каждый шорох с его стороны. Ничего, думал он, привыкнет. И каждый раз садился все ближе и ближе.

Днем Халльдор пришел к Ивару Словенину говорить о свадьбе. Девушки сидели во дворе – пряли, вышивали, перебирали зерно, потому видели, как эти двое разговаривали возле женского дома, а потом не спеша направились к ним. Зорянка засуетилась, едва не выронила шитье, придвинулась ближе к сестре.

Арнфрид обняла ее за плечи:

– Они решили, какой будет мунд, но без твоего согласия свадьба не состоится. Сейчас отец спросит, хочешь ли ты стать женой Халльдора. Скажи ему «да».

Зорянка растерянно смотрела на подруг, почти ничего не понимая из того, что говорит ей молодая женщина. Долгождана объяснила:

– Они будут спрашивать, согласна ли ты выйти за северянина. Если откажешь – неволить не станут.

Ивар подошел к названной дочери, взял ее за руку и сказал по-словенски:

– Вот Халльдор сын Ванланда, хоть и не кровный, но перед богами признанный брат нашего конунга. В жены взять тебя хочет. Люб ли он тебе?

Зорянка, пунцовая от смущения, подняла на Халльдора голубые глаза и еле слышно пролепетала:

– Люб…

Халльдор заулыбался, что-то весело сказал Ивару. Но тут девушка заговорила снова:

– Только по обычаю младшая сестра не может прежде старшей замуж идти. Так что, пока Весна мужней не станет, я, батюшка названный, за сына Ванланда не пойду.

Ивар слегка растерялся. Халльдор, которому передали слова невесты, перестал улыбаться и огорченно вздохнул. Но все равно полез за пазуху, вытащил нитку бирюзовых бус и протянул Зорянке. А потом сказал ей несколько слов и попросил Ивара перевести.

– Давным-давно жила девушка по имени Сванвид – Белая Лебедь, о красоте которой ходят легенды, – проговорил Ивар. – Халльдор хочет назвать тебя в память об этой девушке, потому что ты так же красива. И еще потому, что твое словенское имя ему трудно выговорить.

Еще никто не называл Зорянку красивой и не дарил ей цветастых бус. Она была на три лета моложе сестры, проводившей свою семнадцатую зиму, и парни, приходившие звать на посиделки Весну, в ее сторону не смотрели. Потому-то теперь от нахлынувшей радости она не нашла, что ответить, только прижала подарок к груди, словно испугавшись, что отберут.

– Вот что, – поразмыслив, решил Ивар. – Плохо, когда невеста и жених не понимают друг друга. Халльдор будет приходить по вечерам, чтобы научить тебя и твоих подруг языку северян. А ты, Сванвид, и ты, Фрейдис, будете учить Халльдора говорить по-словенски. И польза всем и забава.

– Что ты задумала, глупая? – напустилась на сестренку Весна, едва мужчины ушли. – От счастья отказываться! А если силой возьмет или другую найдет, посговорчивее?

– Она не глупа, а хитра не по годам, – вступилась за Зорянку Долгождана. – И если выйдет по её, ты останешься с нами на острове.

Обида похожа на болезнь тем, что редко проходит в одночасье. Но Ормульв хёвдинг уже спустя самое малое время мог спокойно вспоминать о словенской ведунье и говорить о ней с конунгом и его побратимом. Как-то он сказал Эйвинду:

– Я слышал, у Барди приболела жена, но он не захотел отвести ее к Йорунн.

– Почему? – спросил конунг. – Барди сам решил сделаться знахарем и лечить женские хвори?

– Люди не доверяют чужеземной ведунье. Боятся, что она наведет порчу, исподволь станет колдовать, чтобы причинить зло. В ее ларце видели ядовитые зелья, потому никто не решится выпить приготовленный ею отвар. А после нашего с Асбьерном спора начали поговаривать, будто ведунья может убить одним лишь прикосновением. Сам подумай, захочет ли кто-нибудь ее помощи? Доверит ли ей свою жизнь или жизни родных?

– Если бы зло отравило душу Йорунн, Хравн увидел бы это, – ответил Эйвинд.

– Хравн – древний старик, он уже не различает, кто хороший человек, а кто нет, – возразил хёвдинг. – Но я беспокоюсь не о нем, а о девчонке. Молва крепнет и очень скоро может обернуться бедой. Страх заставит забыть даже то, что она под твоей защитой.

Конунг задумался. А потом сказал Ормульву:

– Спасибо, что предупредил. Я знаю, что нужно делать.

После того как Долгождана получила новое имя, медноволосая Лив перестала поглядывать на нее свысока. Помогать не помогала, но и не цеплялась больше, видя, что с тяжелой работой девушка справляется лучше других. А от внимательных глаз Долгожданы не укрылось то, что Лив, едва завидев Асбьерна, делает все, чтобы он поглядел на нее. Но ярл словно забыл о ее существовании. Казалось, встань она на его пути – и то не заметит, мимо пройдет.

– Скажи, Фрейдис, – спросила однажды Лив, подсев к Долгождане, чистившей рыбу, – для чего Асбьерн оставил тебя здесь? Хочет отдать одному из своих людей или, может, для себя сберегает?

– Это вряд ли, – ответила Долгождана. – Он со мной разговаривал, но ни к чему не принуждал.

– Ему и принуждать не надо, – усмехнулась Лив. – Сама по доброй воле к нему побежишь.

– С чего это вдруг?

– С того, что ярл и его люди – чужеземцы. Унн говорила, будто род Асбьерна от самих альвов идет. А-а, ты же не знаешь… У них на родине в лесах живут альвы – колдуны и колдуньи. Им под силу взглядом зачаровать человека, лишить его воли. Ярл так красив и удачлив потому, что в его жилах течет альвийская кровь. Вот только ему надолго никто не нужен: возьмет свое и забудет, едва наскучишь.

– Ты-то у него уже не первый год, – заметила Долгождана.

– Это потому, что я знаю, как сделать, чтобы мужская любовь не остыла. – Лив подмигнула ей, а потом вздохнула: – Только теперь он, бессердечный, на меня и не смотрит. О другой думает. Уж не знаю, кого ярл пустил в свои мысли – тебя или ведунью, подругу твою, но одно скажу: остерегайтесь его. Сердце потом навеки разбито будет.

Медноволосая красавица шмыгнула носом, поднялась и торопливо пошла прочь. А Долгождана еще долго сидела, бессильно опустив руки и тщетно пытаясь вспомнить, как следует чистить рыбу – с головы? с хвоста? Едва не порезалась.

Ближе к вечеру конунг велел всем собраться в дружинной избе на хустинг – домашний сход. Туда приходили мужчины и женщины, свободные и рабы – все, кто жил в Стейнхейме.

– Что за надобность в тинге? – спросил Эйвинда старый Хравн. Он пришел одним из первых и занял место рядом с конунгом.

– О ведунье нехорошие слухи идут, отец, – объяснил Эйвинд. – Люди ее боятся. Хочу, чтобы она при всех клятву богам принесла, что не причинит никому вреда.

– Не может вред причинить та, чье сердце полно любви и сострадания, – проворчал старик, кутаясь в волчий мех. – Но ты прав: сорную траву слухов надо вырывать с корнем. Сказал один – могут сказать и другие.

Люди входили, здоровались с вождем, сидевшем на почетном месте, и рассаживались по старшинству. Пришли Асбьерн ярл и хёвдинги. Вот появились женщины, и с ними ведунья. Девушка села рядом с подругами, с любопытством оглядывая закопченную крышу, резные столбы, несущие на себе ее тяжесть, стены, на которых висели боевые щиты и оружие. Здесь жили воины, не имевшие семей – у конунга и ярла были отдельные покои, прочие же спали в общем зале на лавках вдоль стен. Так рассказывала Смэйни.

Вот люди затихли в ожидании слова конунга. Но вместо Эйвинда заговорил Хравн:

– Дни мои на острове Хьяр уже не идут – летят, что сухие листья по ветру, и едва ли их осталось много. Боги в этот раз не послали мне преемника, но привели на остров юную деву, умеющую исцелять. Все знают, как опасно предательство, но сила ведуна, обращенная во зло, стократ опаснее. И потому я хочу спросить словенскую ведунью: согласна ли ты, Йорунн, поклясться перед богами и людьми, что не причинишь вреда своим даром?

Все взгляды устремились на Любомиру, и девушка медленно поднялась:

– Не для вреда, а на благо дает мне Мать силу свою, – тихо сказала она, но услышал ее каждый. – Я готова принести клятву.

Она сняла поясок, расплела косу и шагнула к очагу. Попросила Великую Мать вразумить, подсказать нужные слова. Обвела взглядом собравшихся людей, затем поклонилась Хравну и конунгу и заговорила:

– Именем Великой Матери, которой служу я, Любомира, принявшая имя Йорунн, клянусь, что ни мыслями, ни словом, ни делом не причиню вреда жителям Стейнхейма, едино человеку ли, зверю ли. В свидетели я призываю богиню Макошь, грозного Перуна и всех справедливых богов, которых почитают живущие здесь.

Любомира замолчала. Больше сказать ей было нечего, а что делать дальше – она не знала. Отблески пламени отражались в ее глазах золотистыми искрами. И тут неожиданно поднялся огромный пес, до сих пор смирно лежавший у ног Эйвинда. Он направился к девушке, и молодая ведунья без малейшего страха протянула ему руку. Люди замерли – Вард никого к себе не подпускал, кроме конунга да еще Асбьерна. А тут подошел, обнюхал протянутую ладонь и подставил для ласки лохматую голову. Любомира осторожно почесала ему за ушами, и пес, не терпевший чужих прикосновений, радостно завилял хвостом.

– Ну, иди к хозяину, верный друг. – Девушка потрепала его по загривку, и Вард неторопливо вернулся на место. Люди зашумели, переговариваясь.

– Все видели. Все слышали. Все запомнят, – громко произнес Эйвинд, оглаживая пса. – Отныне судить тебя, Йорунн, будут лишь по делам твоим, и никто не посмеет сказать о тебе дурно, если на то не будет причины. Я доверяю тебе своих людей – самое дорогое, что у меня есть, и клянусь отвечать добром за добро, милостью за милость и щедростью за рвение.