В тени трона

Ни Букингемский дворец, ни Даунинг-стрит не предложили публике внятного коммюнике о поездке, в которое газетчики могли бы вцепиться своими клыками и вывернуть его наизнанку. Единственное, что оставалось, – положиться на какие-то утечки информации из королевского окружения, поставляемые собственными секретными источниками. У «24 hours» такой источник был, и надежный, – племянник жены королевского фаворита индуса Абдул-Карима, известного в журналистских кругах под метким прозвищем Али-Баба. Именно племянник, не привлекавший особого внимания в тени своей тетки, которую для отвода глаз привезли в Лондон из дебрей индийского Пенджаба – дабы не смущать никого ветреным поведением ее супруга, – выуживал из нее все, что хотелось услышать репортерам «24 hours» о скрытой от посторонних глаз жизни в верхах. Подробности о последней поездке Виктории, сопровождаемой среди прочей свиты и Али-Бабой, с нетерпением ждали от этого тайного осведомителя.

И таки дождались, и были они настолько ошеломительными, что заставили скрести в затылках главного редактора газеты и руководителей отделов. По простоте своей и полной слепоте в делах политических, жена проворного Али-Бабы придумать такого не могла, а стало быть, услышала потрясающие новости от своего господина.

А услышала она, по словам платного источника газеты «24 hours», вот что: к королеве Виктории в уединенную горную винодельню приехал не узнанный никем родственник – русский царь Николай, и там, за вином, они договорились совместными силами, не откладывая дело в долгий ящик, идти воевать с Китаем. Китай будет стерт в порошок, северная его часть отойдет к России, а южная, по справедливости, присоединится к Британской Индии… Тут было над чем призадуматься газетным людям – сеятелям новостей.

– Это сенсация! Надо печатать, – высказался руководитель отдела новостей.

– Это похоже на утку с железным клювом, – возразил заместитель главного. – Надо подождать.

Право решения – публиковать или не публиковать – оставалось за главным редактором. Можно напечатать на первой полосе, что война с китайцами уже на пороге и русский Николай со своими казаками на нашей стороне, – тогда изумленные читатели ринутся покупать газету и сметут тираж за полчаса. Шутка ли – вопреки двухсотлетнему ограничению королева вмешалась в политику и собралась идти на войну с китайцами! В военном министерстве на такой демарш косо посмотрят. Может, это розыгрыш? Но в Вестминстере юмор потоньше, а розыгрыши помягче, не такие зловещие. Да и никакой Николай, был почти уверен главный, к Виктории на винодельню не приезжал выпить вина. Королева – та вполне могла туда завернуть, такие случаи бывали и раньше. Но русский царь, тайно приехавший на курорт договариваться о войне с китайцами, – вот это вряд ли.

В своем будуаре в Букингемском дворце после парадного проезда по заполненным ликующим народом лондонским улицам Виктория сменила наконец-то официальный образ на домашний и расслабилась. Выслушивать политические сообщения от премьер-министра Роберта Солсбери она будет завтра, а сейчас куда как интереснее узнать от камеристки Китти, язычок которой всегда трудился без устали, дворцовые новости за две последние недели. В сплетнях и слухах нередко проглядываются подлинные факты, причины и следствия происходящего, чего не найдешь в официальных донесениях, сколько ни вчитывайся и ни вслушивайся.

Китти сыпала словами без остановки, Виктория, удобно расположившись в своем вместительном кресле, внимательно слушала, иногда переспрашивая и уточняя. Кто что сказал во дворце среди приближенных королевы, кто что сделал или только собирался сделать, но так и не решился – все это занимало Викторию, и она привычно сортировала конфиденциальную информацию, словно раскладывая ее по полочкам. Когда в какой-то момент камеристка, уставясь в пол, запнулась и прервала свой рассказ, королева мягко, но требовательно ее подстегнула:

– Ты что-то не договариваешь!

– Простите милосердно, ваше величество, – пробормотала Китти, нимало, впрочем, не испугавшись и не смутившись. – Помните, полтора месяца назад у вас украли изумрудную брошку с бриллиантами? В парке, на прогулке. Вы тогда очень расстроились и горевали.

– Не украли, – сухо поправила королева. – Я ее потеряла.

– Мы все дорожки в парке исходили, – сказала Китти, – и нигде не нашли.

– Я эту брошь очень любила, – подтвердила Виктория. – Она мне досталась в подарок от Альберта, моего покойного супруга, в третью годовщину нашей свадьбы… Но продолжай!

– А торговец из Хаттон-Гардена выставил ее на продажу, – повиновалась камеристка.

– Ты уверена? – строго спросила Виктория. – Может, это другая брошь?

– Нет, – сказала камеристка. – Та самая.

– Откуда ты знаешь? – повысила голос королева.

– Торговец предлагал ее помощнику придворного ювелира, – сказала Китти. – Тот ее сразу признал и говорит: «Откуда она у тебя?» А торговец в ответ: «Мне ее принесли из дворца, просили продать».

– Кто принес? – допрашивала Виктория.

– Мальчик, – ответила камеристка.

– Какой еще мальчик? – уже с предгрозовыми нотками в голосе выведывала Виктория.

– Посыльный.

– А послал его кто? – грозно продолжала допытываться королева. – Кто послал?

– Абдул-Карим, – выдавила Китти с брезгливостью, будто лягушку изо рта выплюнула. – Индус.

– В Индии, если кто-то случайно найдет какую-нибудь вещь на дороге или где-то еще, – понизив голос, назидательно молвила королева, – считает ее своей и может с ней делать, что захочет: продать, подарить. Запомни это.

На этом инцидент был исчерпан: «неприкасаемый» Али-Баба был обелен королевой, и украденная брошь не стала тем камнем преткновения, споткнувшись о который, индус мог свалиться наземь и сломать себе шею. А при дворе так на это надеялись!

* * *

Лелеять подобные надежды придворным оставалось недолго: меньше чем через два года, в 1901-м, сразу после кончины королевы Виктории, у ненавидимого двором всесильного фаворита отобрали три коттеджа вместе с другими щедрыми королевскими подарками, а самого его с проклятьями изгнали из дворца, с глаз долой; и следы бывшего фаворита затерялись в английском тумане… Недолговечны удача и благоденствие любимцев царственных особ – это факт.

* * *

На следующее утро к Виктории нагрянул с семейным визитом внук Георг с маленьким сынишкой Дэвидом. Королева, неукоснительно следовавшая протоколу официальных приемов, в домашнем кругу держалась с родственной простотой и даже на ней настаивала.

– Хорошо, что заглянул к бабушке, Джорджи, – отправив фрейлину, сказала Виктория и потянулась поцеловать внука. – А мальчик…

– Это же Дэвид, твой правнук! – улыбаясь, воскликнул Георг. – Он тебя знает, а ты его – нет.

– Детки растут, за ними не угонишься, – заметила Виктория, не желая признаваться в своей забывчивости. – Сегодня они такие, а завтра их и не узнать… Сколько тебе лет, Дэвид?

– Шесть, – сказал Дэвид. – А тебе, ганган[1]?

В ответ королева рассмеялась, благосклонно глядя на ребенка – будущего короля Эдуарда Восьмого. А Джорджи, будущий король Георг Пятый, глядел на сына с обожанием.

– Какой сообразительный у тебя мальчик, Джорджи! – сказала королева. – Его ждет блестящее будущее.

Так они болтали в малой приемной королевского будуара: золоченая лепнина, на стенах картины мастеров – псовая охота с биглями и всадники на отменных поджарых лошадях, бронзовые и фарфоровые безделушки на мраморной каминной доске. Есть все-таки свое очарование в повседневной жизни старинных династических семей.

– У нас есть еще целый час, детки, – сказала Виктория. – Потом придет Солсбери с докладом.

– Как было на Ривьере, бабушка? – спросил Георг с неподдельным интересом.

– Превосходно! – живо откликнулась королева. – Солнце, легкий воздух, прогулки по приморским холмам. Чудесно!

– По городу разнесся слух, – доложил Георг, – что к тебе туда тайно приезжал из Петербурга мой кузен Ники с какой-то деликатной миссией. Мы ведь с ним похожи, как две капли воды. Ты не находишь? Нас даже иногда путают и плетут небылицы. Но я-то там не был.

– Какая чепуха! – вскинулась Виктория. – Русский царь не путешествует инкогнито, это не в его характере. Да и Аликс, этот домашний деспот в юбке, его не отпустила бы от себя ни на шаг… А откуда слух?

– С Флит-стрит, откуда же еще… – пояснил Георг. – Они там совсем стыд потеряли.

– Мы свободная страна, – пожала круглыми плечами Виктория. – Стыд может быть у нецелованной девушки, а не у газетных шакалов. И их выдумки работают на нашу власть: они безбожно врут, а мы обоснованно опровергаем их вранье и тем самым выигрываем в глазах публики. Так и должна быть устроена свобода слова, Джорджи!

– А я думал, дядя Ники прислал мне с тобой какой-нибудь подарок! – подал голос маленький Дэвид.

– Например? – спросила Виктория. – Какой?

– Например, медвежонка, – сказал Дэвид. – Что ему, жалко? Все говорят, что у него в России медведи по улице ходят.

Королева рассмеялась, все ее полное тело пришло в зыбкое движение.

– Ходят, ходят, – вслед за мальчиком повторила королева. – Но всегда по соседней. А по твоей едут кареты и даже моторы.

Русский медвежонок. Почему бы и нет? Получившего при крещении несколько имен, каждое из которых несло в себе династическое значение – Эдуард-Альберт-Кристиан-Георг-Эндрю-Патрик-Дэвид, звали в семье по последнему – Дэвидом. Ребенок, которому от рождения предназначалось стать королем Великобритании, Ирландии, Британских заморских доминионов и императором Индии, ни в чем, разумеется, не получал отказа и тем отличался от прочей английской королевской поросли. Русский медвежонок от дяди Ники? Прекрасная идея! А то, что этот далекий дядя не явился на встречу с ганган, – тем хуже для него.

Не получив подарка, Дэвид надулся и загрустил: мальчик привык к тому, что все его желания исполняются неукоснительно. И разрешалось ему больше, чем другим высокородным детям, получавшим, по традиции и поощрению Виктории, строгое спартанское воспитание. Венценосный ребенок, в отличие от других детей, мог позволить себе естественный для его сверстников поступок: с ревом кинуться на пол и сучить ногами. И ни у кого из многочисленных слуг и воспитателей рука не поднималась поставить его на ноги и отшлепать. Дэвид рос мальчиком резвым и своевольным, с твердым, в мать, но не без колебаний, характером; ему все сходило с рук.

Королева Виктория и Дэвид

Пока он куксился по поводу неполученного медвежонка и строил планы, как бы его заполучить, свидание с бабушкой подошло к концу: явился лорд Солсбери с докладом о текущих политических событиях. Отец с сыном распрощались с королевой и отправились домой, на Пэлл-Мэлл, в Малборо-хаус – Георг, убедившись в лживости слухов о тайной встрече Виктории с русским царем и грядущей войне, и Дэвид, продолжавший киснуть.

Дома, в Малом дворце, царила обычная сонная атмосфера. Жесткий характер герцогини Марии Текской, супруги Георга и матери Дэвида, не способствовал веселью в доме. Кинувшись было к маме с рассказом о несостоявшемся подарке, разочарованный Дэвид не получил от нее ни слова утешения и поддержки: Марию нисколько не занимал Ники с его медведем, как и слезные жалобы сына на русского дядю. Герцогиня любила своих детей строгою любовью, всецело доверив попечение над ними штату нянек, гувернеров и воспитателей. Сама же Мария Текская, по-домашнему Мэй, активно попечительствовала больницам для бедняков, домам призрения и богадельням и немало времени тратила на переписку с многочисленной именитой родней, рассыпанной по всем королевским дворам Европы. Эти занятия, по твердому убеждению Марии, входили в круг обязанностей дамы ее высокого положения.

Георг, в противовес Марии, сухой, как вяленая треска, и нагонявшей страх на собственных отпрысков, обладал характером податливым и жалостливым. Утешая прибежавшего от суровой матери и уткнувшегося ему в колени сына, он с нежностью в сердце сулил ребенку скорое получение мохнатого подарка от Ники, который, не будем забывать, приходился Дэвиду не только дядей, но и крестным отцом. Да-да, именно так.

Это обнадеживающее семейное обстоятельство, о котором Георг ему напомнил, немного утешило Дэвида. Крестный отец – это здорово: он наверняка пожалеет своего английского крестника и пришлет медвежонка с первой же оказией. Надо просто немного подождать, хотя ждать непривычно и очень противно.

Лаская сына, поглаживая его голову крупными теплыми ладонями, Георг с улыбкой вспоминал приезд Ники в Лондон на крестины новорожденного. Пять лет назад, в июле, вся семья собралась в королевской церкви Сент-Джеймсского дворца на торжественную церемонию, и младенец с Божьей помощью получил там все семь своих имен. Весь цвет Европы расположился у амвона, глядя, как в золотистом освещении под трогательную церковную музыку и голоса певчих Ники принимает своего крестника из серебряной купели. Как быстро летит время! Словно вчера все это было… пять лет. И вот вчерашний младенчик требует живого медведя. Можно, конечно, попросить Ники о таком одолжении, он только рад будет сделать приятное крестнику, но Мэй наверняка воспротивится: дикий зверь во дворце – это уже слишком.

Утерев слезы и немного успокоившись, Дэвид отправился в детскую комнату. В светлой просторной детской на полках и в старинных кожаных сундуках хранились игрушки: оловянные солдатики, почти как настоящие кораблики и кареты, красная жестяная машина с героем-пожарным на раздвижной лестнице, куклы, матерчатые мишки, кошки и собаки, а деревянные лошадки на колесиках выстроились рядком вдоль стены. Берти, брат-погодок Дэвида, устроившись на полу на ковре, листал детскую книжку с цветными картинками. Неподвижно, как сфинкс, сидя у дверей на стуле с витыми ножками, следил за порядком в детской дежурный воспитатель.

– Ты тут сидишь и ничего не знаешь, а дядя Ники скоро пришлет мне медвежонка, – похвастался перед братом Дэвид. – Живого.

Берти, страдавший дефектом речи, хотел было что-то сказать, но запутался в словах и умолк.

– Ты хоть знаешь, кто это – наш дядя Ники из России? – спросил Дэвид.

Пятилетний Берти отрицательно покачал головой – он не знал.

– Эх ты, заика! – пожурил брата Дэвид. – Он мой крестный, вот он кто!

Воспитатель было поднялся со стула – одернуть Дэвида, чтоб не обижал младшего брата за его недуг, но передумал и снова опустился на дубовое сиденье стула, отполированное задами целых поколений гувернеров.

4

Синие кирасиры

Матримониальные планы, изложенные Викторией в винодельне на Лазурном берегу, не пролетели мимо ушей Михаила и заставили великого князя задуматься: на то английская королева и снискала уважительное прозвание Бабушка Европы, чтобы к ее словам прислушивались, особенно когда дело касается династических браков. Жизнелюбивый, с открытым добрым характером Михаил не без опаски отдавал себе отчет в том, что вся его только начинающаяся личная жизнь может сложиться не по его воле, а по решению мама, брата Ники или королевы Виктории. Такая перспектива вызывала в нем досаду и протест. И подспудное желание воспрепятствовать накатанному развитию событий.

* * *

А дальше случится так, что протест перерастет в бунт: Михаил, пренебрегши условностями монаршего круга, женится по собственному усмотрению, по роковой любви. Скандальный мезальянс вызовет потрясение в Семье – великий князь Михаил Александрович будет отлучен от царской родни и решением царствующего старшего брата подвергнут выдворению за границу на либеральный Запад. Любовь требует жертв, как уверяет народная мудрость, и немалых, и даже за призрак счастья приходится платить сполна.

* * *

Но этим событиям предшествовали другие – не менее драматичные, но с менее серьезными последствиями. 23-летнего Михаила настигла первая в его жизни любовь – он без памяти и, надо сказать, не без взаимности увлекся семнадцатилетней Беатрис, внучкой уже покойной к тому времени королевы Виктории и племянницей английского короля Эдуарда Седьмого. Они познакомились случайно, на одном из семейных праздников, и любовь с первого взгляда завладела сердцами обоих. Наследник русского престола, высокий красавец, силач и спортсмен, и прелестная английская принцесса – идеальный династический брак! Так к этому отнеслись и в Лондоне, и в Санкт-Петербурге, и любовные письма молодых полетели из столицы в столицу. Все складывалось хорошо, просто отлично…

И сложилось бы все замечательно, если б не одна деталь, не привлекшая поначалу пристального внимания высоких договаривающихся сторон: влюбленные Михаил и Беатрис приходились друг другу двоюродными братом и сестрой. Столь близкое родство никого не настораживало при заключении брака по англиканскому канону, но православный устав такое супружество категорически воспрещал. И Николай, царь и гарант чистоты православия, хотя в душе и сочувствовал влюбленным, был вынужден встать стеной на их пути к семейному счастью: этому браку не бывать!

Стену, воздвигнутую царем, не объедешь и не обойдешь. Как царь сказал, так и будет. И так и было на этот раз… В юном возрасте душевные раны затягиваются быстрее, чем в зрелости; это естественно, в этом нет ничего зазорного. Жизнь берет свое: погоревав и обменявшись с Беатрис еще дюжиной нежных писем, Михаил позволил себе новое увлечение. На сей раз это была Саша Коссиковская – фрейлина его сестры Ольги. Саша не блистала красотой, была старше Михаила на три года, но отличалась от многих придворных барышень умом и образованностью. Эти далеко не заурядные качества позволяли девушке, которую великий князь по одному ему известной причине ласково называл Диной, вести с ним задушевные беседы на многие темы, представлявшие интерес для Михаила: о литературе, музыке, политике, даже спорте. Взаимоприятные разговоры перетекли во флирт, флирт – в любовное влечение. Умная Дина понимала, что ее шансы на брак с Михаилом ничтожно малы, но не собиралась сдаваться без борьбы или ограничиться ролью любовницы на содержании царева брата. Даже понимая, что великий князь Михаил Александрович самим своим рождением был предназначен в мужья только принцессе голубых кровей, никак не меньше, и что сама она не имеет возможности участвовать в битве за жениха на равных – ее не голубых кровей родственники никак не поспособствуют в таком состязании.

Но и сам Михаил не намеревался сдаваться без боя. Как только Николай из донесений соглядатаев узнал о новом увлечении брата, он пришел в ярость. Но в состоявшемся разговоре услышал от него твердый ответ: «Я, как человек чести, на ней женюсь!» Гнев царя не знал предела: морганатический брак был неприемлем, от этой пассии брата следовало отделаться как можно скорее. «Жениться? Нет, я запрещаю, и этого не будет никогда!» Обдумав положение, Николай написал брату: «В том случае, если ты не повинуешься моей воле, мне придется вычеркнуть твое имя из армейских списков и из цивильного листа, а также выслать тебя из страны… Мое решение непреклонно».

Мама, вдовствующая императрица Мария Федоровна, разделяла возмущение старшего сына: нужно было действовать, и незамедлительно. Саше-Дине Коссиковской было объявлено, что отныне она лишена права исполнять обязанности фрейлины и ей предписывается, не мешкая, покинуть пределы любезного отчества. Предписание уравнивалось со строгим приказом, надзор за его исполнением был поручен Третьему отделению; пытаясь освободиться от преследования агентами охранки, Дина уехала в Крым, а оттуда, чувствуя за собою слежку, тайком перебралась в Одессу. Там агенты ее и выследили, отобрали паспорт и, посадив в поезд, под охраной доставили в Петербург. В столице бывшую фрейлину долго не держали: альтернативой немедленному отъезду из России был безотлагательный арест. Умная Дина предпочла высылку… Что ж, у абсолютизма всегда найдутся под рукой рычаги воздействия на подданных! «Прощай, немытая Россия!» Это горько, но это так.

На том дело, однако, не закончилось. Твердый в своих решениях, Михаил предпринял попытку организовать венчание с Диной тайком, подальше от недреманого ока Семьи, но по пятам за влюбленной парой неотвязно крались царские тайные агенты, и планы ослушников окончательно провалились.

Война упрямого Михаила с Семьей была проиграна, и ему не оставалось ничего, кроме как признать свое поражение. Так он и сделал, а рассеять печаль решил морским путешествием вдоль итальянских берегов на британском крейсере «Минерва», любезно предоставленном в его распоряжение дядей Берти – английским королем Эдуардом Седьмым. Принадлежность к монаршему кругу предусматривает, наряду с досадными ограничениями, порой и приятные сюрпризы.

Но для обуздания строптивого Михаила требовались меры более радикальные, чем морской круиз. И озабоченная мама Мария Федоровна, посоветовавшись с Ники, отправила младшего сына в армию, на действительную службу, зачислив командиром эскадрона в расквартированный в Гатчине кавалерийский полк Синих кирасиров, высочайшим шефом которого она сама и являлась и который, таким образом, находился под ее зорким присмотром.

Гатчина не сибирская ссылка, Синие кирасиры не штрафная команда, а элитарный, один из славнейших кавалерийских полков Российской империи, да и казармы – под окнами царского дворца. Там и люди как на подбор – статные и рослые, и лошади красивые и сильные, сплошь каракового окраса. Синие кирасиры и воевать умеют, и гулять разумеют.

Армейская действительная служба – призвание благородное, труд тяжкий. В кавалерийских частях этот труд еще тяжелей, чем в пехоте. Боевые упражнения Синих кирасиров – этих потомков закованных в доспехи средневековых рыцарей без страха и упрека – вызывали восхищение у зрителей. Нацеленная на прорыв тяжелая русская кавалерия была призвана побеждать на поле боя за царя и отечество, и кирасиры показывали свою силу от битвы к битве – и до и после наполеоновского нашествия и Бородинского сражения, где они приняли самое деятельное участие. Этот славный полк, куда определен был великий князь Михаил Александрович, имел титул лейб-гвардейского. Но все попытки любителей дворцовых военизированных спектаклей преобразовать полк Синих кирасиров, с его молодцами-кавалеристами и их богатырскими конями, в сугубо церемониальную единицу разбились о каменную твердость офицеров полка: кирасиры созданы для сражений, а не для парадов при дворце! И так оно и будет…

Служба в кавалерии, со всеми ее трудностями, пришлась влюбленному в лошадей, спортивному Михаилу и по плечу, и по вкусу: летние лагеря, полевые учения, учебные атаки, сломанные ноги коней и руки всадников, соревнования по стрельбе с седла и с земли, преодоление препятствий, джигитовка, рубка лозы, виртуозное владение саблей. И лошади не должны бояться выстрелов, понимать команды хозяина, не убегать с поля боя. Все эти навыки приобретались по ходу изнурительных, а иногда и опасных учений и тренировок в поле и манеже. Вся тяжесть боевой подготовки и сражений ложится равным грузом на плечи рядовых и командиров. И воинское братство в полку давно было скреплено взаимопомощью и кровью.

Но разве дано знать человеку, где он найдет, а где потеряет? Новая влюбленность не заставила себя долго ждать и явилась Михаилу в пленительном образе чужой жены в полковом манеже Синих кирасиров. Наташей звали эту любовь, что вспыхнула подобно библейскому терновому кусту.

Красота всегда вызывает волнение в сердце человека и согревает кровь. И неравнодушный человек всегда и везде, даже на самом мрачном фоне всего окружающего, способен ее узреть. Среди примеров волнующей красоты крытый конный манеж гатчинских кирасиров давал такую возможность.

Дни джигитовки и конкура привлекали в манеж публику, в том числе жен и дочерей офицеров полка; дамы чувствовали себя здесь как дома. Сквозняк отгонял специфический запах, а красочная военная форма кирасиров, разъезжавших вдоль белых оградительных бортиков в ожидании открытия показа, придавала манежу вид театрального зала перед началом спектакля. И вот начиналось красивейшее, захватывающее дух представление: всадники летели по золотистому песку манежа, демонстрируя на бешеном скаку виртуозную вольтижировку и элегантно при этом перемахивая через препятствия. Волшебное по красоте действо проходило в бешеном темпе, а в шатре рядом с манежем тем временем готовили дружеский фуршет для гостей и участников.

Михаил на своем жеребце двигался еще валкой рысью вслед за юным корнетом, когда тот пустил лошадь в галоп перед высоким препятствием, сложенным из бревен. Корнет привстал в стременах и пригнулся к гриве. Его лошадь взвилась, мощно оттолкнувшись от земли задними ногами, но при этом передними задела верхнее бревно, вышибла его из стенки и обрушила на ногу всадника. Кирасир мешком свалился с седла на песок, нога его под бревном была неестественно вывернута. Михаил натянул поводья, спешился и шагнул к раненому. Один нелепый удар – и ее светлость судьба сворачивает с ясного пути, и впереди у человека полный мрак: сможет ли корнет сохранить ногу в целости и вернуться в строй? Кто знает… Такие удары судьбы, размышлял Михаил, не только в конном манеже подстерегают человека, а повсюду, на каждом шагу, и красота оборачивается кошмаром. Стоя над раненым, он глядел на набрякшую кровью выше колена штанину корнета, а боковым зрением видел спешащих к ним людей – кирасиров, гостей и двух санитаров с носилками. Первой рядом с неподвижным корнетом оказалась молодая дама с нежным бледным лицом, полным сострадания, изящная и гибкая, в модном платье жемчужного оттенка и палевой шляпке с короткой вуалью, падавшей на лоб. В шаге от окровавленного кавалериста молодая дама в праздничном наряде выглядела как что-то абсолютно несовместимое. Михаил поднял глаза и встретился с ее чуть затуманенным взглядом – скорее испуганным, чем печальным. И внезапно, словно гром средь ясного неба, прозвучал в глубине души торжествующий бетховенский аккорд из Пятой симфонии – и Михаил не смог отвести от этой женщины взор.