Избранные. Фантастика о дружбе

– Брось ты этот хлам! – конечно, для него всё хлам, кроме железок.

И тут я почувствовал, что замёрз. Нет, не то, чтобы у нас в доме было какое-то отопление, кроме камина, но всё же заметно теплее, чем на улице. А вот на чердаке царил дубак. Я стащил с вешалки чёрный сюртук и залез в него с ушами. Сюртук принадлежал какому-то предку, взрослому высокому мужчине. Джон выудил с вешалки дамский лапсердак с плюшевой оторочкой, надел на себя и кокетливо повернулся ко мне плечом:

– Ай-яй?

Я открыл шляпную коробку, рассчитывая выудить оттуда шляпу с пером, которой можно будет помахать перед носом моей «дамы» – но шляпы не увидел, а только небрежно насыпанные листы бумаги. Я хотел было закрыть коробку, но Джоник опередил меня – его сорочий глаз уловил блеск металла и цепкая лапа вцепилась в этот металл. Кучка телескопических трубок и рамка. Джон присвистнул:

– Знаешь, что это? Это миноискатель.

Вот, когда я говорю, что Джон гений – я именно это и имею в виду, что он гений. Пока я пытался сообразить, что с этим миноискателем делать, он уже прозрел мою судьбу, соединил в своём воображении точки прямыми линиями и выдал:

– Вот его-то тебе и не хватало.

Когда я говорю: Джон присвистнул, Джон сообразил, Джон сказал – это значит, что одновременно он выудил из какого-то своего кармана сложенную в двадцать раз газетку, расстелил её, разложил на газетке найденные детали, достал откуда-то отвёртку, соединил детали, попробовал включить, разобрал снова, выудил из кармана номер тридцать восемь батарейки, вставил их в миноискатель, снова закрутил, снова включил – и вот тут только сказал «Вот его-то тебе и не хватало» – и довольно хрюкнул. Он так смеётся – хрюкнет тихонько – значит, зашёлся от смеха. Редко, вообще, смеётся. Улыбается чаще, но тоже редко.

На этом наш энтузиазм иссяк. Джон включал и выключал миноискатель, тыкал им в разные стороны и восторгался его тихим голоском. Я ему не мешал – то был его час. «Бип-бип» – пел миноискатель. И мы лезли к нему под ногу и находили что-нибудь железненькое. Или медненькое. Миноискатель радовался всем металлам одинаково и ласково мурлыкал каждому гвоздику и каждой бусинке своё «Бип-бип». Мы прошарили весь чердак, собрали ящик железок и спустились вниз. Я зажёг камин в гостиной, включил свет и оставил Джона блаженствовать над ящиком с помятым кофейником, сломанным будильником, поломанной заводной лошадкой, поломанной заводной машинкой, тупыми овечьими ножницами, тупой бритвой, горсткой шестерёнок в коробке из-под спичек, обрезками проводков и ещё каким-то хламом. Пока Джон разбирался в природе этого хлама, я поджарил тосты и дюжину яиц. День удался, можно отпраздновать.

Джон рвался с миноискателем на улицу, но дождь зарядил не на шутку и мы решили подождать. Вместо улицы мы обшарили с миноискателем весь дом, облазили сверху донизу, нашли несколько монет в щелях между половицами, золотую серёжку – чья? Откуда? – и новенькое стальное пёрышко от паркеровской ручки. Я помнил, как искал его, как расстраивался, что придётся снова писать старым тупым пером. И дед расстраивался и даже написал химическим карандашом на своей газете «Растяпа» – и показал мне. А потом купил новое. Я рассказал Джону эту историю. Он понимающе кивнул:

– Да, брат.

В общем, через неделю меня уже звали «этот паренёк с миноискателем». Мой статус вырос невероятно. Братья Вонг сами позвали меня в гараж и позволили там пошариться с условием, что все гайки с болтами – им, а гвозди и другая мелочь – мне. Конечно, ничего золотого или серебрянного я не нашёл, несколько болтиков и гаечек внутри и снаружи возле гаража. Но братья смотрели на меня с уважением.

А потом я нашёл серебряный пенни с дыркой в том старом сюртуке. Просто вдруг от нечего делать стал прозванивать стенки и одежду и вот сюртук зазвенел, я отпорол подкладку и увидел монетку с дыркой, аккуратно пришитую к сюртуку серебряными нитками. Я не стал ничего ломать, решил сперва показать Джону. Я же знаю, что для него всякие загадки с железками.

Я не вижу смысла носить что-то в руках, когда можно это нести на себе. Я надел этот свой сюртук, взял миноискатель (я уже без миноискателя из дому и не выходил) и отправился к Джону.

Я, можно сказать, торопился – я почти всегда тороплюсь – но решил сделать крюк и пройти мимо гаража. Когда живёшь в маленьком городишке, где ничего не меняется – новенький гараж становится чем-то вроде пацанячьей Мекки. Естественно, Джоник мог там тоже оказаться. Но его там не было. И я свернул на центральную улицу, руля носом строго в заданном направлении и поводя выключенным миноискателем туда-сюда по недавней своей привычке. Даже если бы что-то попалось, – не стану же я выковыривать кирпичи из мостовой среди бела дня, чисто, чтобы достать какой-то гвоздик? То есть, я-то бы, конечно, не поленился, но народ у нас не такой, чтобы с одобрением на это смотреть.

И тут меня остановил мистер Квигли. Ему было тогда, наверное, столько, сколько моему деду – то есть, по моим понятиям, старик. Но он работал в полиции и выглядел вполне себе бодро и уж точно, помирать не собирался.

– Привет, малыш! – говорит мистер Квигли. – А у нас тут ЧП и я как раз подумал, что надо бы послать за тобой.

Я обалдел. Серьёзно. Ну, представьте: вчера ты мелочь пузатая, сегодня ты «тот паренёк, что копается в мусоре» – а завтра тебе вдруг говорят, что за тобой хотели послать. А это в переводе значит «Очень Важная Персона». Впрочем, если вы не жили в маленьком городке, вы можете не понять. Тогда просто поверьте: событие из ряда вон выходящее.

Короче, ЧП оказалось самое, что ни на есть дурацкое: мэр потерял ключ от нашей новенькой мэрии, то есть, от горсовета.

У нас был очень толковый мэр. Если честно, я думаю, нам просто очень повезло с мэром. Это он убедил попечителей оставить меня под присмотром мистера и миссис Оуэн-Уильямс, родителей моего дружка Джона. Он же устраивал разные праздники в городском саду и всякие благотворительные мероприятия. При нём много чего у нас построилось – новая школа, например, и новая библиотека, и даже музей. Ну, и здание горсовета, конечно. Он очень уважал историю. Один из самых образованных людей из всех, кого я встречал. А я встречал всяких людей. У мистера Нелмса был только один недостаток – этот его патриотизм. Жил бы в Лондоне – и он мог сделать себе любую карьеру, о какой только люди мечтают. Но он вернулся в Банбури и занялся благоустройством и развитием родного городка. Скажете, глупо? Но мы с Джоником его за это очень уважали. Да его все уважали, даже те, кто над ним за глаза посмеивался из-за его чрезмерно нарядного вида. Мистер Нелмс был редкостный щёголь.

Ну и вот, затанцевался наш мэр в парке на балу и посеял ключ от мэрии. Это смешно, конечно. Но это ещё и странно – потому что ключ от мэрии был частью его костюма и постоянно висел поверх сюртука на алой ленточке. У великих людей всегда свои заскоки.

– Ленточку я нашёл, – сказал мистер Квигли. – Она за розы зацепилась и там висела. Я смотрел под кустом, но ключа там не увидел.

Вот таков мистер Квигли. Он не скажет «ключа там нет» – он скажет «я не увидел». Это профессиональное.

Я сказал мистеру Квигли, что сейчас же пойду в парк и найду ключ, только заскочу за Джоником. А как без него?

Мы сломя голову помчали в парк, крепко сжимая орудия труда: я свой металлоискатель, Джон – лопату. Мистер Квигли был уже там. Он отчего-то растрогался и сказал:

– Зовите меня Рассел.

Мы переглянулись. Нам было весело. Конечно, мы думали, что вот, сейчас только включим искатель – и готово! Вот он ваш ключик, мистер Пиноккио! Но этого не случилось. Зато случилось кое-что похлеще. Я провёл рамкой возле самого первого столбика в парке – того, на котором крепятся ворота – и услышал своё «бип-бип». Я кивнул Джону, тот бодро ткнул лопатой в траву, сказал:

– Да ворота же железные! – вывернул комок дёрна и присел проверить.

И я присел рядом и наши руки смешались в ямке и мы переглянулись. Мы выудили свои находки – у каждого в руке было по золотой монете и снова полезли в ямку, расширяя и углубляя её. Пять золотых соверенов мы там нашли. Спасибо мэру. Мы вернули дёрн на место, заровняли газон и пошли дальше по парку, останавливаясь через каждые пять шагов. И праздник продолжался. Мы снова и снова находили монеты – где одну, где две-три – серебряные, по большей части, но ещё несколько золотых попалось. Мы в тот день разбогатели не по-детски. Когда монеты продались и мы получили свою половину – вышло по сто тридцать семь фунтов на брата.

Но ключа мы не нашли.

Мэрия стояла закрытая весь день, благо было воскресенье, но мистер Нелмс топтался весь день на крыльце и расстраивался, что придётся, видимо, ломать новенькую дубовую дверь и менять замок. Мы возвращались домой уже по темноте, светя фонариком. В парке тогда освещение включали только в выходные. Мы вышли за ворота парка, выключили фонарик и направились прямиком к зданию горсовета. Мы клялись, что встанем с петухами и найдём этот злополучный ключ. Нам было жалко мэра и стыдно, что мы такие счастливые.

Я забыл в тот день рассказать Джону про мой сюртук. Наутро я оделся, как следует, взял свой искатель и потопал прямиком в парк. Джоник уже был там и, как всегда, у него наготове была теория:

– Надо поспрашивать ребятню – кто-то мог найти ключ и утащить просто, чтобы с ним играть.

Мы пошли к школе. Сами мы в тот день не учились, я вообще забросил школу после смерти деда, Джон изредка появлялся, поддавшись на уговоры матери и побои отца. Но ему там, если честно, было ещё скучнее, чем мне.

Но в тот день у нас было хорошее оправдание для прогула – мы выполняли поручение городской администрации. Кроме того, мы вчера разбогатели – и уже вышла статья в местной газете о нас, когда только газетчики всё успевают узнать? В общем, мы ждали переменки, чтобы поспрашивать ребятню, а сами тем временем включили бип-бип и начали прогуливаться туда-сюда возле школьного здания. И ничего не находили, кроме пуговиц и заколок для волос. Ни одного клада. Клад – это когда сразу несколько золотых или серебряных монет. Я знаю, о чём говорю.

Мы с азартом искали, копали, наклонялись, рылись – а все ученики прилипли к окнам и смотрели на нас. В конце концов, мистер Поп прервал урок и вышел поговорить с нами.

– Вам дико везёт, ребятки, – заметил он. Ребятня облепила нас непроходимым кружком.

– Не так, как вчера, – скромно улыбнулись мы. И Джон спросил:

– Малявки, может, кто-то из вас нашёл вчера или позавчера ключ в парке? Было бы круто вернуть его мистеру Нелмсу, пока он не взломал дверь мэрии.

Пацаны полезли в карманы, показывая свои сокровища. Ну, вы знаете, что у пацанов в карманах обычно – кстати, и ключи тоже бывают. Девочки переглядывались и хихикали. У двоих оказались на шее ключи на верёвочке рядом с крестиком – но это были ключи от их домов.

Мистер Поп развеселился при виде пацанячьих сокровищ. Ну, там самое ценное, конечно, ножики – то есть, по качеству ножа тебе и уважение среди других пацанов. Я не знаю, какие сейчас ножики в школе, но тогда разнообразие было просто невероятное. Ясное дело, все мечтали о настоящем швейцарском «Викториноксе» – и все ножики ценились в зависимости от степени сходства с викториноксами. Так, я вам скажу, там попадалось такое сходство, как у мыши с носорогом – оба серенькие. Все смеялись. День был солнечный, весна и никаких депрессий. В то время депрессий ещё не было. Жив или помер – и никаких промежуточных состояний. Или это мне так казалось.

Я, кстати, сделал себе свой первый ножик сам. Заточил обломок ножовочного полотна, просверлил дырки, выстругал кухонным ножом деревянные плашки для ручек – всё как надо. Мне было восемь лет. Джон свой нож сделал в семь, но кто считает.

Мы разложили самодельные ножи рядком на земле и стали присваивать им ранги: «матрос», «мичман» – в зависимости от качества ножика. Некоторые были весьма толково сделаны – мы дали двум ножам «адмирала», не сговариваясь. Эти ножики сделал, как мы узнали, Чарли Рамсделл – он был старше нас на год и всё мечтал о море. Тоже, редко появлялся в школе, вечно где-то пропадал.

Мы все крутили головами, в надежде увидеть Чарли и отдать должное его мастерству. Разинули рты, как вороны, и прошляпили один из чарлиных ножей. Откуда-то между ног ребятни выскочила сорока, схватила блестящее лезвие и взмыла на крышу школы.

Джон присвистнул:

– Неужели та же самая? О-о…

– Какая та же самая?

– Которая твой шиллинг стырила.

Но я не помнил чтобы сорока тырила мой шиллинг. Джон хлопнул меня по плечу:

– Ну-ну!

И мы полезли по пожарной лестнице на крышу.

В общем, мы полдня гонялись за этой сорокой, и выследили её гнездо в парке – и выгребли из гнезда кучу сокровищ: разные пуговицы, заколки, маленькую рулетку, две серебряных ложечки, генеральский нож Чарли Рамсделла и ключ от мэрии. Нам было весело.

Мы вручили ключ мэру, расшаркались, как умели – и свалили в парк искать сокровища. И ничего не нашли ни в тот день, ни за всю последующую неделю. Азарт, естественно, поутих и мы стали искать, чем бы ещё заняться. То есть: где бы ещё поискать сокровища?

Джон сказал:

– Слушай, нафиг мы складываем все эти пуговицы и заколки? Надо их кому-нибудь отдать, девчонкам каким-нибудь.

У нас уже накопилось изрядно этого хлама в жестяной коробке из-под печенья. Мы взяли коробку и потопали в магазин к Мэгги Бенджамин. Она принимала от нас пустые бутылки и пуговицы. Ну, за полпенни, за фартинг – но тоже хлеб. Она сказала:

– Два шиллинга за всю коробку, не торгуясь. – и мы ударили по рукам.

Мэгги была классная. Она была, пожалуй, постарше миссис Оуэн-Уильямс, но не такая серьёзная, что ли? Или не такая занудная (тсс, пока Джон не слышит). В общем, как-то она у нас вызывала больше доверия, чем многие взрослые тётеньки.

И Мэгги нам говорит:

– Что, не знаете, куда с вашим миноискателем ткнуться? А он на что у вас тявкает? На деньги только или на любой металл?

– На любой, ясное дело. Откуда бы мы эти заколки взяли?

– Тогда вам заказ. Мне недавно написала кузина из Америки – вы же помните Мэри Элизабет? Она приезжала прошлым летом. Так у неё муж собирает бутылочные крышки. В общем-то, придурок, наверно, но лучше, чем полные бутылки, да? – Мэгги хмыкнула. – Соберите мне с полдюжины разных крышек, я их пошлю ему на рождество. Дёшево и сердито, как говорится. У них там по-любому наших крышек нету.

Ну вот, не смешно ли? Я, конечно, продолжал разносить свои газеты, хоть и разбогател уже. Но я денежки положил в банк до лучших времён. Мы с Джоном договорились купить подержанный Триумф Родстер и вылизать его до полного блеска – вот такие мы были шикарные ребята. Да ладно, если честно, Триумф Родстер – он и сейчас всё тот же Триумф, и время показало, насколько мы были правы. Впрочем, Родстера мы так и не купили. Мы купили Воксхол Десятку и лет пять ещё он считался у нас общим, пока Джон не предложил мне выкупить его половину – он тогда собирался жениться и хотел купить два одинаковых мотоцикла для себя и для Тамзин, его тогдашней невесты.

В общем, работа нам была нужна и мы согласились поискать бутылочные крышки. Кто покупал в то время пиво в бутылках? – только богачи. Надо тебе пива – ты идёшь на ферму или в паб с канистрой – и берёшь столько, сколько в твою канистру влезет. Или эль, или сидр, или, не знаю, лимонад, что ли. Нет, сидр и лимонад мы делали дома сами. Ну, кока-кола была ещё в бутылках. Опять же только богачи её покупали. Мы поняли, что надо идти на пляж и там искать. А где больше?

Поскольку было ещё прохладно, а на пляже всегда ветрено, я надел свой старый сюртук и мы пошли спозаранку. И нам снова попёрло. Десять серебряных шиллингов, три золотых соверена, гинея, серебряные шестипенсовики с портретом бабушки Виктории, один золотой пятифунтовик короля Георга Четвёртого и крохотный обшитый кожей сундучок с золотыми дублонами. Да, это был денёк. Мы даже вспотели. Я снял свой сюртук, Джон скинул куртку, мы оставили одежду подальше от прибоя, придавив для верности несколькими булыжниками. Мы съели свои бутерброды, взятые из дома и отправились дальше. И всё. Ничего мы больше не нашли. То есть, нашли какие-то крышки, нашли серебряный крестик и оловянную серёжку. Нашли в разных местах мелочь, общей суммой на восемь с половиной пенсов – но везуха закончилась. Кстати, крышек было ровно шесть, но пять из них были от эля «Спитфайр», так что заказ Мэгги мы не выполнили.

Мы побродили так до длинных теней и решили возвращаться. Присели на камни рядом со своей одеждой, пересмотреть находки. Восторг поугас, вместо жёсткого трескучего пламени превратился в уютные тлеющие угольки. Я потянулся за сюртуком, нашарил в кармане кусок хлеба, разломил и протянул половину Джону.

– Что это за пуговица на изнанке? – спросил Джон.

А я совсем забыл про этот дырявый пенни. Я молча передал сюртук Джонику, он засунул весь хлеб себе в рот и начал обнюхивать ткань.

– Ну и ну. Похоже на вышивку серебряной нитью, но почему с изнанки? – Он залез в рукава, серебряная паутина была и там. – Вообще без идей, – Джон удивился сам себе. Не бывает ведь, чтобы у Джона – и вдруг не было ни одной идеи. – Ты, это… не отрывай этот пенни, – сказал Джон. – И нитки не отпарывай. Мало ли.

И отдал мне сюртук. Стало прохладно. Мы оделись и пошли по домам.

Назавтра Джон решил поставить эксперимент. Я надевал сюртук и ходил с миноискателем по двору своего дома. Миноискатель пел своё «Бип-бип» – я находил клады. Причём, я находил на одном месте по нескольку кладов – с перерывом в несколько минут.. Потом я снимал сюртук и снова ходил по двору с миноискателем и не находил ни фига. И снова надевал – и снова находил.

Обедать мы пошли к Джону. Погода была отличная, мы вышли с бутербродами во двор и

присели на самодельную скамейку, вырубленную когда-то ещё дедом мистера Оуэн-Уильямса из старого дуба и задумались. Находки нас, конечно, радовали, но уже любопытство мучило больше всякой жадности: что к чему? При чём здесь сюртук? Как оно так работает? Мы перебрасывались репликами, Джон поел и стал крутить в руках какие-то железки – ему так проще думать. Потом надел мой сюртук и взял миноискатель:

– Дай-ка я попробую.

И он попробовал – и прямо в проходе калитки нашёл семь золотых гиней короля Георга Второго. Джон не успокоился и пошёл, изображая быка на корриде, прямо на меня (я сидел на скамейке).

Искатель запел самое нежное своё «Биииип-бииип!» – и мы бросились копать совочками наперегонки. И мы нашли. Прямо под скамейкой. Не просто клад. Настоящее сокровище. Золотые пиастры, гульдены, рубли, драхмы – чего там только не было! Мы смеялись от радости, подбрасывали монетки, пробовали их на зуб – золото!

Потихоньку мы успокоились. Я продолжал играть монетками, а Джон внезапно впал в задумчивость.

И вдруг он спросил:

– А ты не знаешь, откуда здесь это бревно? – и показал на вот эту самую скамью.

Я обалдел:

– Ты, это, юмор, что ли, шутишь?

– Не, ну серьёзно. Я что-то не помню, чтоб эта штука тут была.

Я посмотрел в его лицо – ни грамма усмешки, серьёзный, как мёртвая рыба.

– Джон. Эту скамейку сделал дед твоего отца. Тут во дворе рос дуб, твой прадед спилил его и сделал эту скамейку. И она всегда тут была. Мы с тобой всегда тут сидели и ты всегда знал, что эту скамейку сделал ещё дед твоего отца.

У Джона челюсть отпала:

– Ты гонишь?

То есть, он честно забыл про эту скамейку и про своего прадеда. Ну, он, конечно, мог меня разыгрывать, поэтому я сказал:

– Гоню. Эту скамейку мы с тобой позавчера весь день мастерили.

– Позавчера мы ходили с миноискателем.

– Ну, на прошлой неделе.

– На прошлой неделе мы тоже ходили с миноискателем.

– Джоник, хорош придуриваться. Несмешно.

Он опустил глаза, уставился на скамейку, будто впервые её видит. Потом перевёл взгляд на калитку:

– А калитка здесь с каких пор?

Ну, я важно так, как учитель в классе, рассказал ему, как они с отцом мастерили эту калитку три года назад.

– Отца помню, калитку не помню… – задумчиво пробормотал Джон. Было видно, что он и вправду пытается что-то вспомнить – но что именно? В общем, какое-то у него настроение стало… романтическое, что ли.

Я накинул сюртук и взялся за миноискатель. Джон схватил меня за руку:

– Стой. У меня есть одна идея. Снимай пиджак.

Я снял.

Идея Джона была в том, чтобы идти в город и спрашивать всех, что они помнят про парк и про пляж. И Джон оказался прав: люди вспоминали истории, которые во мне никак не отзывались. Джон смотрел на меня с возрастающим беспокойством:

– И ты не помнишь, как мы строили шалаш на том берегу пруда? И как прятались под скамейкой, не помнишь? И как ты набрал полное ведро крабов в отлив – ты серьёзно, не помнишь?

Я, серьёзно, не помнил. И мне становилось всё больше не по себе.

Мы много об этом говорили и решили, что всё дело в сюртуке. Что вот эти нитки каким-то образом превращают наши воспоминания в золото и серебро. И чем дороже воспоминания, тем, естественно, дороже монеты. И никогда уже Джону не вспомнить, как он мастерил с отцом калитку и прадеда своего не вспомнить и много чего другого – а чего именно? – тоже не вспомнить. И мне не вспомнить чего-то, не помню чего именно.

Джон сказал:

– Я расскажу тебе всё, что помню. А ты мне ещё раз расскажи про скамейку.

Мы расстались поздно, но я никак не мог заснуть. Всё думал, думал. Я решил ещё походить по городу, накопать себе денег и уехать в Египет. Вот где настоящие сокровища!

Следующие две недели я бродил ночами и спал днём. Джон приходил ко мне каждый день, пытался разбудить, пытался поговорить – но меня переклинило. Через две недели я проснулся днём оттого, что в комнате кто-то был. Примерно моего возраста, веснушчатый паренёк с буйным чубом. Он не вызывал никаких опасений, так что я просто спросил:

– Ты кто?

Он скривился, будто откусил сразу поллимона – и заплакал.

Мне показалось невежливым лежать, когда человеку плохо и я привстал на локте:

– Парень, с тобой всё в порядке?

– Ты правда не знаешь, кто я?

– С чего я должен вдруг тебя знать?

И тут он спросил:

– А ты кто?

И я задумался. Я так задумался, что аж вскочил с постели. Нет, правда – я не мог вспомнить своего имени, хоть убей! Мне стало не по себе. Я напряг мозги – но извилины оставались гладкими, как вода в Саргассовом море – никакой ветерок не наполнял паруса моих мыслей. Я испугался. Я ударил кулаком о стену, я укусил себя за палец – ничего не помогало. Я стал биться о стену головой – но тщетно: имя моё не возникало в памяти.

Незнакомец схватил меня железной хваткой в объятья:

– Тсс… успокойся, Джеф. Я Джон, твой лучший друг. Вспомни меня.

И он не замолкал, он рассказывал что-то про нашу дружбу, про то, как мы играли вместе, про то, как делали наши первые ножики. Он рассказывал, что я люблю бутерброд с тунцом, а он предпочитает курицу. Рассказывал, как мы менялись бутербродами. Рассказывал, как мы учились курить, как прятались в лесу, как строили шалаши. Он не замолкал ни на секунду, быстро-быстро говорил, говорил – и я затих и впитывал каждое его слово.

Джон создал меня заново – так я это ощущаю. Всё, что я о себе знаю – я узнал от Джона.

Я хотел сжечь сюртук, но Джон мне не дал. Сказал:

– Я и так слишком многое забыл. Я не хочу забыть ещё и этот сюртук.

Так что я просто отдал его Джону и там он висит в шкафу наверху, в бывшей спальне его родителей. И каждый раз, когда я бываю у Джона, мы идём наверх, открываем шкаф и пытаемся вспомнить, что же мы ещё забыли?

И, чтобы избавиться от этого чувства, Джон рассказывает мне обо всём барахле, что скопилось в доме за годы – он ничего не выбрасывает, всё хранит и обо всём помнит. Он очень умный человек, мой друг Джон. Он мне сказал:

– Знаешь, парень, никакие сокровища мира не стоят нашей с тобой памяти, нашей дружбы, наших родных. Наша память – это ведь мы и есть.

И всё равно, каждый раз, приезжая, я удивляюсь, что он – вот снова – меня узнал. Я ведь его не узнаю. Всё, что я помню – это та старая прадедовская скамья из целого дуба. Каждый раз, приезжая в Банбури, я блуждаю по улицам в поисках этой скамьи. И успокаиваюсь, только когда нахожу её. Я вхожу в калитку и сажусь на эту скамью. И приходит незнакомец, всегда приходит – и начинает рассказывать мне обо мне и о себе. И я начинаю вспоминать себя и его – или придумываю нас заново.

Мы сидим рядом и курим, и Джон рассказывает мне о городе и о нашем детстве. Потом ведёт наверх и показывает этот проклятый сюртук. И останавливает меня, когда я пытаюсь включить свой миноискатель.

Или вот этот мой рассказ… Я не уверен, что помню это. Я даже не уверен, что помню себя в этой истории. Но, когда рассказываю – я всегда вплетаю в свой рассказ Джона. Он помнит меня, он рассказывает мне обо мне – и я придумываю его каждый раз заново. Потому что без этой памяти – его обо мне – есть ли я? А Джон говорит, что без моих воспоминаний о нём он был бы уже не он, а кто-то другой.