Философия женского рода. Разговоры

Коллектив авторов

Философия женского рода

Разговоры

* * *

© Региональное Объединенное Движение «Русская Философия», 2022

© Издательский Дом «Русская Философия», 2022

Введение

Философия женского рода

Дорогие друзья!

Эта книга – приглашение к разговору о философии от женского лица.

В ХХI веке проблемы, связанные с особым статусом женщины и ее уникальном местом в мире, которые обсуждались еще в XIX и XX веках, по-прежнему остаются актуальными и требуют отдельного философского разговора. В настоящее время усиливается тенденция нивелирования всех и всяческих различий, в том числе и принципиального, на наш взгляд, различения мужского и женского. В настоящее время активно обсуждаются темы, связанные со сменой пола, с возможностью детям выбирать собственную гендерную идентичность и тому подобное. Пропаганда таких возможностей человека исходит из предпосылки, что различие мужского и женского ситуативно, не имеет онтологического основания и эпистемологических последствий, а представляет собой лишь внешнюю форм человеческого существования.

Но на рубеже XIX и XX веков русские философы обращали внимание на особое бытие женщины и в качестве отдельной темы выделяли тему женственности. Они представляли женщину как софийный образ, наделяли ее высшими эпитетами, видя в ней не только хранительницу домашнего очага и помощницу, но и ту трансцендентную силу, которую она несет и, которая способна поднять и ее саму, и тех, кто с ней рядом, в высшие слои творящего бытия. Они полагали, что именно женское начало только и дает возможность Духу проявиться в мире. Поэтому женственность понималась ими не только как условие божественного творения, но и как всеобщая связь, всеобщий проводник, который обеспечивает всеобщую связность мира, соединение творца и твари, божественных ипостасей, то есть как Софию. София, приемлет любое творение, различая, в тоже время связывает как сущее, так и несущее, творца и тварь. В этом и проявляется основное качество Софии – безначалие, безвластие, которое все допускает и проводит мимо иерархий сущего. Безвластие открывает возможность все принимать и объединять в себе, оставляя принятому самостоятельность и свободу. София обладает способностью сочетать различное, не стирая при этом сами различия. Она толкуется русскими философами по-христиански как основа всякого творения, как Премудрость Божья, творящая и рождающая целое.

Свое влияние на русских философов оказали и народные представления о связи женского и мужского. Народное понимание русских крестьян исходило из посылки, что все мужики – это Христы, а женщины – это Богородицы. Именно в рамках народных представлений жила мысль о том, что бесконечность человеческой души и красота человеческого тела раскрыты именно женщиной.

Русские философы-софиологи полагали, что Дева и Матерь – это необходимые участники Божественного творения и человечество воссоединяется с Богом через женственность и благодаря женственности. Женское, как творящий хаос – это допущение творения, поскольку Абсолют достигает своей абсолютности, лишь допуская еще и относительное.

Это русское понимание Софии и вечной женственности не кануло в лету, как не стала историей и проблематика, с ними связанная. Эта проблематика оказалась в центре внимания клуба «София», организованном при Объединенном Движении «Русская Философия». В клубе говорили о женском понимании философии, о возможных формах реализации женщинами их философского потенциала. Участницы этих встреч волею судьбы и благодаря собственным устремлениям оказались сопричастны философии, и для них софийный образ женщины еще не потерялся в истории, а, возможно, даже стал внутренним ориентиром.

Клубные беседы были посвящены специфике женского мышления, они коснулись вопроса о возможности и оправданности позиционирования женского логоса в качестве самостоятельной величины. Ведь не случайно София, понимаемая как мудрость, в русском языке и в русском сознании ассоциируется с женским началом, она – женского рода и, по преданию, мать Веры, Надежды и Любви. Возможно, некоторые сочтут подобную связь Логоса и Софии, слишком надуманной и возразят, что мышление вообще пола не имеет, что оно не знает половых различий и нейтрально по отношению к ним. И тогда можно предположить, что оно существует поверх этих различенностей и ему в равной мере причастны все независимо от половых различий, а феномен, именуемый мышлением, универсален.

Но, если обратиться к истории становления стандартов мышления, то очевидно, что у его истоков стояли только мужчины – достаточно вспомнить Фалеса, Парменида, Сократа, Платона, Аристотеля. И, естественно, что базовые интуиции относительно алгоритмов мышления изначально были сформулированы и реализованы мужчинами. Такова историческая данность. Мужчины конституировали мышление сподручным и очевидным для себя образом, то есть как мышление мужское. Иной возможности у них просто не существовало. Мужчина мыслит по-мужски, а никто другой мыслить не может. Закреплению подобной установки способствовала организация социально-политической жизни в Древней Греции. Женщина как полноправный субъект социальной и политической жизни практически не существовал, а потому особенности женского взгляда на мир никого не интересовали и разрабатывать их было некому.

Мужское мышление представлялось универсальным и не имело никакой альтернативы. Ситуация не изменилась в эпоху Средневековья, когда появилась необходимость переопределения правил мышления. Некоторые изменения в понимании алгоритмов мышления были осуществлены, но базовый подход к их основам сохранился прежний. Новое время, несмотря на заявленную радикальность, осталось верным идее универсализма мышления. Ф. Бэкон и Р. Декарт провозглашают в качестве основополагающих индуктивный и аналитический методы познания, что создало видимость изменений, но мужская доминанта мышления и тут устояла.

Во второй половине ХIХ века сам концепт универсального мышления был поставлен под вопрос, и раздались голоса, утверждающие, что не существует единого поля сознания, что мышление не тождественно самому себе, что оно с необходимостью разное, и различие его типов может быть обеспечено совершенно разными основаниями. Например, К. Маркс доказывал, что в основе всех различений лежит материальное бытие, которое определяет сознание, и в зависимости от сознания формируются правила мышления. Отсюда и теоретическое обоснование утверждения, что сытый голодного не разумеет.

Несколько позже в рамках лингвистического поворота исследователи начинают акцентировать внимание на национальных картинах мира, которые определяются структурами национальных языков. Сторонники этого подхода утверждают, что сходные картины мира могут быть только у народов, имеющих сходные языковые структуры[1]. Позднее Г. Гачев описал различные формы национального мышления, используя созданный им же концепт «национальные образы мира»[2].

Но, если мы принимаем возможность выделения национальных способов мышление, то, будучи последовательным, логично предположить, что женский и мужской способы видения и понимания мира также могут различаться принципиальным образом, поскольку бытие мужчины и бытие женщины не могут быть тождественны.

В ХХ веке политическая субъектность женщины была закреплена институционально, появились даже различные философские направления феминистского толка, но никакого эпистемологического поворота в представлениях о стандартах мышления не произошло. Идея универсальности мышления, которая насчитывает ни одно тысячелетие своей истории, укоренилась в сознании людей и принимается уже как абсолютная данность.

Насколько оправдан подобный подход сегодня? Эффективна ли унификация способов мышления?

Воспринимают ли женщины и мужчины мир одинаковым образом или их видения принципиально различны?

Существуют ли объективные основания для подобной различенности? Существует ли специфика познавательной активности женщин, и в чем она может выражаться? Существует ли вообще женский логос?

Каковы предпочтительные формы фиксации результатов познания, чтобы максимальным образом проявились особенности женского мышления?

И, наконец, почему русская философская традиция, ее самые разные представители с удивительным постоянством обращаются к теме Софии и к идее вечной женственности? Что роднит русскую философскую традицию с философией женского рода?

Все эти вопросы обсуждались и стали своего рода программой Клуба «София», организованном при Объединенном Движении «Русская Философия» Благодаря усилиям организатора клуба Светланы Вадимовны Варавы в течение нескольких лет проходили заседания этого клуба. Эти и многие другие вопросы, обсуждались в ходе интервью, проводимых хозяйкой клуба «София» С. В. Варавой. Ее собеседницами были:

Елена Юрьевна Кнорре, специалист по творчеству Пришвина, преподаватель Свято-Тихоновского Гуманитарного университета.

Анастасия Георгиевна Гачева, специалист по истории русской философии и русскому космизму, литературовед, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института мировой литературы РАН, главный библиотекарь Музея-библиотеки Н. Ф. Федорова.

Ирина Анатольевна Дмитриева, кандидат философских наук, доцент кафедры политологии и политической философии Дипломатической Академии МИД России.

Наталья Николаевна Ростова, доктор философских наук, профессор кафедры философской антропологии МГУ им. Ломоносова.

Екатерина Евгеньевна Звонова, кандидат философских наук, доцент Финансового университета при правительстве РФ, учитель философии в школе.

Ая Криман, (Анастасия Игоревна) младший научный сотрудник философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, философ, концептуальная художница, исследовательница в области социальной антропологии.

Татьяна Александровна Касаткина, доктор филологических наук, заведующая центром «Достоевский и мировая культура» ИМЛИ.

Юлия Вадимовна Синеокая, доктор философских наук, заведующая сектором Западной философии, заместитель директора Института философии Российской академии наук.

Наталья Петровна Рябчун, кандидат философских наук, доцент кафедры философии РГУ нефти и газа имени Губкина.

Данная книга – это тематическая реконструкция этих интервью, главная задача которой было стремление воссоздать полифонию смыслов, рожденную этом клубе.

Разговор 1

Мужское и женское

Мы живем в мире различений. Познание и различение давно стали синонимами. Деление, дробление, выделение частей, классификации – все это принято считать базовыми и традиционными формами познавательной деятельности. Различение, чтобы быть эффективным, проводится по существенным признакам, в противном случае оно рассматривается как бессмысленное.

Современный мир давно престал быть однородным. Он соткан из десятков различений. Некоторые нам известны, и мы на них опираемся, о существовании некоторых мы догадываемся, а о наличии иных мы даже и не подозреваем.

А. Криман:

Эпоха гуманизма всегда исходит из иерархии, из идеального субъекта. То есть человек – это всегда белый, цисгендерный человек, а те, кто отличается, в эту иерархию не вписаны, но иерархия реконструируется. Еще одна линия важна: это колонизация мышления. «Западный» человек начал обращаться к другим народам с оговоркой, что он не может полностью погрузиться в их пространство, а может только попытаться. Так, например, сделал американский антрополог Кон в своей книге «Как мыслят леса». Он исследовал коренной народ лесов Амазонки Рýно, развивая языковую семиотическую теорию Пирса[3], и заключил, что условно незападные общества живут в нелинейном, возможно, более интересном и сложном мире.

Когда мы говорим о бытовом различии мужского и женского, то оно до некоторой степени очевидно и не требует дополнительных уточнений и пояснений.

Но в этой очевидности одновременно кроется вопрос. Стоит ли обращать на эти различия внимания. Насколько они принципиальны или они все лишь иллюстрируют видовое разнообразие. Тем более, что в современном западном мире это различие различными способами пытаются нивелировать и представить его как несущественное.

Н. Н. Ростова:

Мы находимся в пространстве русской культуры. Для меня это очень симптоматично в хорошем смысле, потому что сам разговор и постановка проблемы очень органичны. Мы не выдумываем. Для нас: есть женщины, есть мужчины. Вот эти два начала, две половинки, две ипостаси Мира. И они есть. И я считаю, что они основополагающие для мира вообще. А для русской культуры эти различия особенно важны. И вопрос этого различения гораздо более глубокий. Он касается не только темы пола, предназначения женщины и мужчины, а различий как таковых, потому что в Европе, в западной культуре эти различие стираются и намеренно нивелируются. И дело здесь не в вопросах пола, не в утверждении равноправия полов. За что борются феминистки, чему посвящена огромная масса феминистической литературы? Если мы почитаем наиболее передовые книги этого направления, то поймём, что вопросы пола – это всего лишь повод для устранения различия вообще как такового. Но различение мужского и женского – одно из основополагающих различий в мире, которое полагается Богом. Именно поэтому, мы можем утверждать, что европейская культура борется против Бога она стремится убрать или нивелировать этот основополагающий центр мира, который позволяет нам различать соответственно добро и зло, светлое и темное, мужское и женское, дозволенное и недозволенное и т. д. И вопрос пола встраивается в эту общую логику: либо мы находимся в пространстве этих различий (в том числе и половых), либо мы их все убираем. И здесь мы уже можем говорить о существовании различных моделей мира. Мы находимся в пространстве русского миросозерцания, и я понимаю русскую культуру как культуру, которая строится на этих фундаментальных различиях.

Обращает на себя внимание, что различенность мужского и женского – это бытийственная различенность, о которой можно теоретизировать и рефелексировать лишь вторым шагом. Первый шаг – это включенность женщины в этот мир особым способом, этот способ включенности она сначала проживает, а потом может рефлексировать о нем, причем второй шаг отнюдь необязателен, он лишь возможен.

А. Криман:

Дуальности есть, и человек, имея некий специфический аппарат, может их исследовать и деконструировать в каком-то смысле. После рождения ребенка, когда я познала, что такое жизнь, жизнь, которую дала я – это такой серьёзный опыт на самом деле. Но этот опыт не делает женщину машиной по производству детей. Это определенное телосложение, которое позволяет познавать и осознавать определенные смыслы. У меня женская конституция, и я могу родить, мужчина может быть машинистом поезда. Я конечно не сравниваю их, но это просто такой опыт, разный опыт, но в первую очередь опыт. И опыт рождения жизни меня привел к тому, что необходимо уравновесить это знание и этот опыт и познать, что такое смерть, хотя бы приблизиться к этому… И тогда я пошла работать в хоспис при церкви. Это был потрясающий опыт, который меня очень обогатил.

Опыт рождения ребенка создает совершенно особую цепочку потребностей и влечет за собой цепочку новых опытов, которые выстраиваются именно на фундаменте опыта рождения. И помощь, самоотдача становится одним из способов бытия женщины. Об этом знают женщины, но на это обращают внимание и мужчины.

А. Гачева:

Мужской принцип состоит в антиномизме, с его напором на мир и бытие, с его индивидуализмом. Но троический принцип симфонизма и любви скорее носит именно женский характер. Не случайно, что Н. Н. Фёдоров в своей трактовке Троицы, говорит о каждом Лице, об Отце, о Сыне, но Кто же такой Святой Дух? Это не Бог-Мать. Он говорит о «дочери человеческой». Уподобляет дочери. Он опирается в этом случае на апостольские постановления первых веков христианства, говорящих об институте диаконис, которые уподоблялись Святому Духу. Понятно, что они были девами. Здесь открывается образ девства и неповреждённости. Рядом и образ Богоматери. С Её образом соединена идея непорочного рождения, когда всё происходит не через природный принцип, а совершенный принцип безболезненного рождения, когда не нарушается целомудрие и девство, но рождается совершенное Существо.

Мне бы хотелось вернуться к антиномизму и дуализму, которые возобладали в европейское средневековье, эпоху романтизма. Земля и материя мыслились чем-то ужасным и тяжёлым. Дух стремился вырваться и воспарить от всего этого. В этом есть лёгкое такое отречение от материи. Это всё есть мужской принцип мышления и мироотношения. Женщина так никогда от материи не отречётся. Светлана Григорьевна Семёнова, моя мама, которая была воплощением женского логоса, как говорил о ней мой отец, у неё в одном из интервью было такое размышление. Во многом, эмпатия женщины и боление за бытие, согласно ей, связано с её родовой функцией вынашивания и рождения, вскармливания. Мужчина есть или нет, но женщина всегда к младенцу привязана. Почему и пацифизм нередко идёт от женщин. Для них немыслимы война и убийство. Ведь женщина вкладывается в каждое дитя, которое потом может стать солдатом. Она понимает, что это такое, человек, и как много в него вложено. Женщина очень близка к материи. Поэтому в мужском взгляде женщина – мещанка, бесконечно озабоченная устроительством дома. А мужчина рвётся куда-то на волю. Но ведь именно в этом устроении дома и лежит принцип устроения бытия. Женщина обустраивает дом так, как бы она обустроила бытие, Землю и Вселенную. Это принцип космизации.

Мы сделали первый круг и удостоверились, что мужское и женское – это не просто различие среди других различий. Оно фундаментальное и структурирующее весь человеческий мир. Собственно, само это различие и понимание его неустранимость создает и разные способы бытия в мире и, собственно, сам человеческий мир. А исходным основанием этих различенностей и возможных рефлексий мы полагаем быт, быт как изначальный способ жизни человека, как та ниточка, которая нас и связывает с бытием. И можем сказать, что женское бытие – это прежде всего бытование. И не случайно Н. П. Рябчун пишет книгу с характерным названием: «Философия быта: Дом как средоточие Вселенной».

С. Варава:

Как вообще появилась эта тема? Ведь слово «быт» часто используют в негативном смысле, как известно, любовная лодка разбилась о быт и быт заел. Из него хочется вырваться. А бытие имеет особую значимость и важность. Во всех этих случая быт – отдельно, бытие – отдельно. Быт человек рассматривает как свою обязанность, и не всегда приятную. В вашей книге они неразрывны, бытие проявляется через быт.

Н. П. Рябчун:

Да, но меня не столько сначала заинтересовал сам быт, сколько народная культура. Когда я начала её изучать, я поразилась мудрости, которая там заключена.

В народной культуре предполагается, что человек занимается бытом, ест, спит, строит себе дом, шьёт одежду – это быт. Но, одновременно, через это соединяется с мирозданием. Он ничего не делает просто ради удовольствия или ради нужды чисто бытовой. Всё проникнуто символизмом. Он не просто ест, чтобы насытиться или доставить себе удовольствие. Он есть определённую пищу в определённое время на определённой посуде с определёнными мыслями. У него нет разделения, что сейчас я поем, а потом займусь духовностью.

С. Варава:

Да, это органика, присущая традиционной культуре.

Н. П. Рябчун:

А тут, понимаете, жизнь как строительство дома. Для него, человека традиционной культуры, крестьянина, дом как мироздание и мироздание как дом. Дом как средоточие Вселенной.

В доме всё тоже символично: потолок – это небо, пол – это земля. Средняя балка, соединяющая крышу и пол, в виде креста. Крест ведь символ не только христианский. Это символ и языческий, символ народной культуры, означающий соединение горнего и дольнего, неба и земли. В народной культуре нет разделения на материальное и духовное, на быт и на творчество. Вместе с тем нет разделения на творца и внимающую толпу: в народной культуре творят все. Люди шьют, вышивают, занимаются гончарным делом, резьбой по дереву и прочее. Сами исполняют песни и сами их слушают. Нет дилеммы, о которой писал Пушкин и многие романтики, поэта и толпы. Согласно ей, поэт высокомерно смотрит на толпу, как бы говоря, чтобы все пошли прочь. Романтики делали большое разделение между художником в широком смысле и толпой. В народной культуре этого нет. Нет отдельно художника и нет отдельно толпы. Там все и те, и другие. Это же мудрость!

И вообще, это ощущение дома, ощущение себя во Вселенной как дома – это именно то и есть, чему учит народная культура. Это и потеряла культура, оторвавшаяся от крестьянского быта. Современная культура – это культура бездомного человека. Сейчас не культивируется дом. В доме всегда самое главное – что? Стол, вообще культура застолья. А сейчас даже процесс питания куда-то вынесен.

В связи с этим, моя любимая мысль состоит в том, что мышление очень тесно связано с жизненным укладом: как человек живёт, в таком состоянии и его сознание. Мышление тесно связано с жизнью тела. Крестьянин мыслил не только сознанием, но и всем телом. Быт это именно сочетание каких-то ощущений.

Хотя сейчас такое перестало быть, потому что мы живём как Леонтьев говорил, как он понял, чего хотят прогрессисты: чтобы все жили в благоустроенных одинаковых домиках, похожих друг на друга. Когда он это понял, то воскликнул, что является консерватором и он не с ними. У священника должен быть один дом, у крестьянина другой дом, у чиновника третий и так далее. Дом должен отражать лицо человека. Сейчас – бездомность. У М. А. Булгакова в романе «Белая гвардия» и в пьесе «Дни Турбиных» главная мысль состоит в разрушении дома. Приходит революция и приносит разрушение дома. Он правильно уловил эту мысль, что главная беда в этом. Человек теряет дом и становится бездомным. Эта мысль в философии ХХ века всё время всплывает. Например, у экзистенциалиста Габриэля Марселя, была идея, что проблема современного человека может быть обозначена как проблема «человека из барака». Теряя дом, современный человек переселяется в какую-то другую страну, проживая в общежитии, в чужих домах. А тот, кто не переселяется, живёт в типовом доме. Поэтому современный человек бездомен. Бездомный человек неспособен воспринимать мир философски.

С. Варава:

Тот же Сковорода…

Н. П. Рябчун:

Григорий, вот, пожалуйста. Мой любимый философ.

С. Варава:

Для него Вселенная становится домом уже в прямом смысле.

Н. П. Рябчун:

Да, мне кажется, это два варианта философского мышления: либо у тебя есть дом, и ты его созидаешь всю жизнь, либо ты – странник. Но если ты живёшь в бараке, в общежитии, в типовом доме, то у тебя не будет философского сознания. Автоматически это ведь невозможно сделать. Следующее, что для меня крайне важно в народной культуре – это ремесла. У всех это первейшая ассоциация с народной культурой: вышивка, резьба по дереву.

С. Варава:

Вот эти горшочки.

Н. П. Рябчун:

Да-да. Почему так? Сейчас учёные уже установили опытным путём, что мышление связано с мелкой моторикой рук.

С. Варава:

И долголетие с этим связано.

Н. П. Рябчун:

Да. Но я хочу сказать применительно к философии, что именно в сознании улучшаются когнитивные способности, такие как внимание, концентрация, логическое мышление, воображение, память. Они тренируются у людей, которые занимаются чем-то связанным с мелкой моторикой рук. Поэтому это в народной культуре и присутствует, хотя люди этого не осознавали. Они так делали просто потому, что их так учили.

У них именно философское мышление формировалось. Они не просто не были слабоумными. Они могли философски постигать мир. Это нашло отражение в фольклоре. А мелкая моторика рук, смотрите, я думала об этом применительно к народной культуре.

Этому тоже учит народная культура: связь мелкой моторики рук с сознание и с мышлением. Поэтому весь фольклор глубоко философский.

Это же были простые люди, которые не учились в университетах, но они выразили глубокие философские мысли в художественной форме. Как раз из-за того, что у них было другое мышление. Поэтому, как я считаю, народная культура учит нас, что человек мыслит не только головой, но всем телом. Мышление напрямую зависит от образа жизни. Ещё интересно то, что я услышала в лекции у одного специалиста по Японии. Он правда говорил об Античности, рассказывал об обучении философии в Античности. Не было такого, что один человек читает лекцию, а все слушают. Напротив, обучение шло в виде диалога во время прогулок по аллеям. Учеников Аристотеля называли перипатетики, от слова «прогуливаюсь». Это же и было определённое состояние сознания! Они, прогуливаясь, входили в определённое состояние сознания. Это была некая физическая активность. А обучение, когда один говорит и все слушают, возникло в Средневековье, когда лектор был доминантой повествования. Это совершенно иное состояние сознания, некая репрессивная манера.