Клей

Денис Игумнов

Клей

Глава 1

Думберто Сергей Никанорович 29 августа 2021 года находился на обычном ночном дежурстве в хирургическом отделении центрального военного госпиталя. Ничего не предвещало суеты экстренной ситуации – армейские пациенты лежали на койках мирно похрапывая, видели хорошие сны и выздоравливали ускоренными темпами, новых поступлений больных не предвиделось.

За минуту до начала переполоха, Сергей Никанорович ощутил прилив беспокойной тревоги. Своему пятому чувству за двадцать лет работы военным хирургом он научился доверять. Он по долгу службы не раз бывал в горячих точках, случалось проводить операции и на переднем крае. Без некого таланта предвиденья на одном везенье далеко не уедешь. В условиях, когда над головой свистят пули, слышны звуки взрывов и грозного тарахтения крупнокалиберных пулемётов, врач должен не только предугадывать опасность, чтобы сохранить себе жизнь, но и оперировать раненных, возвращая их с того света, не допуская ошибок: резать, кромсать, трепанировать, чистить, удалять, вскрывать и зашивать.

Возможно, его обострённый месяцами пребывания на фронте слух уловил какие-то звуки, отголоски приближающихся событий и он уже ничуть не удивился, когда, после того как к главному подъезду второго корпуса больницы подкатила вереница чёрных, вылизанных языком тёмного лака автомобилей, мигающих стробоскопами и протяжно крякающих предупреждающими сигналами, в коридоре затопали, засуетились сёстры, заскрипели тележки. Думберто смотрел через двойное стекло окна на улицу, там, в опустившейся на город темноте, сверкали спелыми стеклянными абрикосами уличные фонари, светили студенистыми жёлтыми, белыми, синими лучами фары проезжающих мимо госпиталя автомобилей. Небо темное, в бордовых подпалинах на горизонте, давило коробки многоэтажек, моргающих окошками, залитыми лимонным электрическим соком. Около госпиталя парковалась искрящаяся мигалками сколопендра автомобилей. Начиналось то, что должно будет закончиться ровно через год, в последний день лета.

Не успел Сергей отойти от окна, как раздался звонок внутреннего телефона. Думберто срочно потребовали спуститься в морг. Он не узнал голос звонившего, настолько говоривший с ним был взволнован, слова шипели гадюками и дрожали погремушками на змеиных хвостах. По здравому размышлению никто, кроме Павлова, его вызвать не мог, но голос начальнику точно не принадлежал. Павлов, уверенный в себе тучный пятидесятилетний человек, говорил неторопливо и басил, как настоящий заведующий отделением. Он как раз сегодня тоже дежурил и, конечно, мог вызвать Думберто на осмотр. Но Павлов никогда так зловеще не шептал в трубку, он всегда вежливо и твёрдо рекомендовал сделать то-то и то-то, называя его только по имени отчеству, а не просто «доктор Думберто», как к нему обратились из трубки. И потом, почему Думберто вызывали в морг? В госпитале после прибытия с такой помпой автомобильного каравана к госпиталю творилось что-то поразительное и подозрительное.

Не ломая голову над застрявшими в голове угловатыми вопросами, Думберто в скорейшем порядке поскакал к лифту. Внизу его ждали все ответы на невысказанные, но мучавшие его любопытство вопросы. Случилось нечто неординарное и ему выпала честь или несчастье (он пока не знал) стать частью всего этого.

У входа в прозекторскую его задержали. Думберто встретили двое спортивно сложенных мордоворота в серых полосатых костюмах, от которых за версту несло конторой. Выглядели они как близнецы братья – двое из ларца одинаковы с лица.

– Добрый вечер, – поздоровался правый мордоворот.

– Документы, пожалуйста, предъявите, – вежливо попросил второй громила.

– Какие документы? – возмутился хирург. – Я доктор Думберто, меня сюда вызвали.

– Доктор Думберто? – проговорила первая лобастая голова Цербера.

– Есть в списке, – подтвердила вторая голова пса Зевса право прохода внутрь доктора Думберто, предварительно проверив в телефоне список допущенных в прозекторскую сегодняшней ночью лиц. – Не двигайтесь, пожалуйста, одну секунду. – Гэбист навёл на лицо доктора камеру телефона. Отсканировав, и получив подтверждение личности, он сказал Сергею Никаноровичу: – Если у вас есть с собой любые мобильные устройства, сдайте нам, при выходе получите назад.

Ворча себе под нос неразборчивые слова возмущения, Сергей всё-таки отдал спецслужбистам свой Айфон. После повторной проверки, когда Думберто с ног до головы просветили мобильным прибором, похожим на тот, которым пользуется служба безопасности метрополитена, ему позволили войти в морг.

У бокового стола, второго слева, состояла группа людей в белых халатах из четырёх знакомых ему хирургов. Здесь же был и его непосредственный руководитель Павлов и трое других врачей, кого в этот час в госпитале быть было не должно, но они присутствовали (видимо их всех вызвали прямо из дома, а может, и привезли, доставили, экономя время) в качестве ассистирующих хирургов. Рядом, закрывая обзор Сергею того неизвестного и, по-видимому, невероятно важного, кто лежал на столе, суетилась операционная бригада – два анестезиолога и старшая медицинская сестра. Здесь же стоял аппарат ИВЛ и дефибриллятор, два столика: один с блестящими хирургической сталью инструментами, второй с разноцветными пузырьками медикаментов. Ждали только Думберто, чтобы начать.

Поодаль, также одетые в халаты, топтались в углу, наблюдая за действиями докторов, семь или восемь представителей одной из отечественных всемогущих спецслужб. Они охраняли и наблюдали. За их спинами Думберто увидел стоящую на колёсной основе продолговатую, в виде пули, капсулу с крышкой из тонированного стекла – контейнер для перевозки важного пациента. На военных они не походили, оставалось ФСБ, ФСО или недавно образованное министерства всеобщего контроля – «ВСЕОБКОНА». Скорее парни принадлежали новой службе, призванной всё и вся в нашем славном государстве контролировать и проверять. Молодые увальни с уверенным, немного наглым взглядом красовались в тех же, что и охранники на входе, серых полосатых, отчасти пижонистых костюмах, в которых никто, кроме них, щеголять бы не решился. Ну уж точно не разведчики: те так не выпендривались. А эти приехали на бронированных авто и где-то недалеко висели их ставшие известными на всё страну кожаные плащи. Необыкновенно то, что они не принесли с собой их штатное оружие – крупнокалиберные автоматы Шквал 2222. Но вот пушки бульдоги, делающие в железобетонных стенах, не говоря уже о людях, дыры размером с футбольный мяч, они прихватили. Габаритные пистолеты оттопыривали ткань их пиджаков с левой стороны груди.

Коллеги Думберто рассматривали карты рентгена, внимательно пробегая глазами столбики цифр анализа крови, вполголоса обсуждали данные МРТ. А на столе лежал тот, ради кого подняли всех лучших хирургов клиники на ноги. Вытянутое в струнку худое тело мужчины покоилось на столе так, словно бы его сковала внезапная судорога от полученного мощного разряда электрического тока. Большие пальцастые кисти рук и такие же широкие ступни. Тяжёлая с виду кость. Кожа отливала перламутром и по ней проносились свекольные пятна, барражирующие под тонким и полупрозрачным слоем плоти. У человека, если это был человек, оставались открытыми глаза и рот. Глаза без зрачков, пустые и прозрачные, как лесной ручей. Во рту серые зубы, мелкие и редкие, как грибы в ноябрьском лесу. Лицо костлявое, с острыми скулами и со впалыми щеками, треугольным подбородком, приплюснутым носом ступенькой и лбом, состоящим из набора разнокалиберных шишек. Волосы на большей части черепа отсутствовали. Небольшой рыжий пушок трепетал за ушами и колыхался тремя парашютами одуванчика на темечке.

Грудная клетка с левой стороны зияла страшным провалом, внутри которого Сергей видел, какое там всё раскуроченное и перемешанное трепетало и сокращалось в нервных позывах аритмии. Правую сторону лица стесали, словно напильником, до кости. По всему телу краснели разного диаметра и формы отверстия ранений, из которых вытекала вязкая коричневая субстанция.

Сергея ввели в курс дела, объяснили суть полученных странным гражданином травм, а потом Думберто совершенно неожиданно для себя, не успев задать ни одного вопроса, очутился в центре внимания. Павлов объяснил, что предстоящую операцию придётся проводить ему, а все остальные будут ему ассистировать. Такое распоряжение они получили сверху. Павлов, сказав «сверху», показал пальцем на потолок и многозначительно покачал головой.

Сергей, прежде чем начать операцию, подробно ознакомился с вводными. Анализы крови его поразили – смертельно низкий уровень гемоглобина, полное отсутствие лейкоцитов, запредельный уровень тромбоцитов. Неизвестная группа крови и вообще более чем необычный её состав. Очевидно, что пациент потерял много крови и продолжал её терять. Требовалось возмещение потерь, но кровь любой известной группы от любого донора не подходила. Ошибка с выбором крови убила бы. Думберто, посоветовавшись с коллегами, остановил свой выбор на искусственном голубом заменителе крови – перфторане. Отечественная разработка хорошо себя зарекомендовавшая в условиях медицины катастроф и дефицита человеческого материала. Перфторан в данном конкретном случае, учитывая состояние пациента, его ЧМТ, многочисленные повреждения тела, идеально подходил для компенсации потери крови.

Ознакомившись с рентгеновскими снимками, распечатками МРТ, Думберто понял, что от него требуют невозможного. Незнакомая ему анатомия, расположение и назначение необычного вида внутренних органов – всё это вместе говорило, кричало лишь о том, что ни один порядочный хирург на его месте не смог бы ничего сделать, а значит, и не взялся бы оперировать. Думберто взялся. Он решил иначе. Ему предоставлялся такой невиданный шанс проявить своё искусство врача, что он бы себе никогда не простил, если бы не попробовал бы. Он один из всех здесь собравшихся хирургов обладал таким большим, многогранным опытом полевого военного хирурга. Об этом его опыте кто-то знал лучше его самого и уж точно был осведомлён лучше его начальства. Единственно возможный выбор они, эти неизвестные старшие братья, сделали в его пользу. Отказываться он не собирался, для Сергея Никаноровича отказ выглядел бы преступлением против его природы. Он не знал кого ему предстояла оперировать – мутанта, универсального солдата, жертву генетического эксперимента. Сергею, взявшему в руку скальпель, по-хорошему, было всё равно. Он делал шаг за черту, оделяющую посредственность от гениальности. Поэтому руки у него не дрожали.

Органы внутри тела непростого пациента выглядели сморщенными и на ощупь казались твёрдыми, как сухофрукты, они висели в грудной клетке и брюшной полости на натянутых прозрачных лентах соединительной ткани. А другие и вовсе не имели стабильной формы, они постоянно её меняли и никак не были закреплены.

Перфорированные ленты плоти крепились корнями-присосками к мышцам, а их верхушки оплетали тоненькими волосками паутины капилляров органы. Органы словно бы парили внутри тела, не касаясь стенок и друг друга. Лёгкие, должно быть лёгкие, в форме зелёных капель дрожали мелкой дрожью, и их было не два, а три. Сердце в виде песочных часов тоже имело двойника, приютившегося ближе к солнечному сплетению. Остальные органы доктор Думберто идентифицировать не сумел. Они, как глисты, по отверстиям в мембране, отделяющей грудную полость от полости живота, перемещались, скручивались в комки, распадались, меняли форму, текли обратно. Некоторые органы оказались сильно повреждены, от них шёл зеленоватый пар, тошнотворно пахнущий черёмухой.

На первом этапе операции хирурги удаляли инородные предметы из тела – осколки, пули, частички одежды. Обработав раны антисептиками, промыв органы, Думберто преступил к ювелирной работе по восстановлению целостности организма пациента. Операция длилась двенадцать часов. Как только последний шов наложили, лежащий на столе человек-нечеловек, закрыл глаза. Врачей оттеснили от стола контролеры ВСЕОБКОНА, бережно взяв пациента, они уложили его в капсулу и, не слушая возражения врачей, увезли из прозекторской. Вслед за ними появились два мордоворота, что дежурили у дверей. Их сопровождал солидный, с зачёсанными назад волнами седыми волосами человек. Он, раскрыв красную папочку, сказал:

– Вы, конечно, понимаете, что случай экстраординарный, имеющий государственное значение. Я уверен, что никто из вас и не собирается ничего рассказывать. Мы лишь хотим, чтобы всё, что здесь случилось, приобрело официальный статус. И этот статус – государственная тайна. Поэтому прошу, глубокоуважаемые врачи, подпишите документ о неразглашении. Прошу вас. Спасибо.

Что делать: подписали все. За разглашение грозил реальный срок до пяти лет. Хочешь не хочешь, а будешь молчать. И пьяным и битым и на жене, и с другом в бане. Дураков нет, себя самого за решётку сажать.

Глава 2

Трое друзей, соперников, соратников встретились воскресным утром в зоопарке. Инициатором встречи стал Борис Туляков. Как будто ему было мало того, что они пять дней в неделю, по 10 часов в сутки, друг друга в лаборатории их закрытого НИИ лицезрели. Даниил Эпель, Вера Наумкина, и он, Борис Туляков, попали в институт проблем биосинтеза не просто так, а по призыву возрождающегося государства российского. Их завербовали на последних курсах высших учебных заведений агенты негласного бюро, занимающегося поиском и отсевом талантов на благо народа. Звучало несколько помпезно, но так оно на самом деле и было. Агенты следили за всеми подающими надежды в области любых наук детьми и подростками, тайно вели их по жизни, а когда убеждались в их потенциальной гениальности, делали предложение, от которого немногие могли отказаться. Избранным сразу давали квартиру, машину, хорошую зарплату и предоставляли поистине безграничные возможности для реализации их идей. Кто-то попадал под крылышко маститых учёных, а кто-то действовал вполне самостоятельно и без оглядки на авторитеты. Степень независимости зависела лишь от оригинальности и востребованности идей юных гениев.

Троица Тулякова получила промежуточный статус и уже год трудилась, как полунезависимая научно-исследовательская единица. Лаборатория под руководством профессора Силова работала над проблемой синтеза многомерных белковых структур, а им, новичкам, дали свою тему из общей программы исследований, ту которая им, троим, оказалась наиболее близка. Силов ставил перед собой, а значит, и перед своими сотрудниками, задачу поиска путей дезактивации химических и, в особенности, радиоактивных отходов при помощи происходящих в живых структурах, например, таких как бактерии, процессов биохимических превращений. Интересная многомерная задача, которая бывших студентов зажигала лишь отчасти. Они, объединившись умами, вели поиск в несколько ином направлении, которое сулило им стать первопроходцами по вновь открываемым ими землям биотрансмутации.

– Ну, и чего ты нас сюда притащил? – спросил хмурого Борю Данила. – На зверушек посмотреть, да?

– Наш Боренька думает, что раз ему нечем в воскресенье заняться, то и нам тоже делать нечего, – выразила недовольство Вера. Она хотела прогуляться со своим новым ухажёром, а Боря ей все планы по опустошению карманов богатенького красавчика павлина обломал.

– Нет. Дело серьёзное. Мне удалось решить задачу, мы теперь сможем обойти энергетический барьер. Не будет излишнего выделения тепла и уровень радиации останется в норме.

Данила фыркнул. По сравнению с задохликом Борей он выглядел как кинозвезда, герой боевиков. Высокий, статный, широкоплечий, с кипенной белозубой улыбкой. Мечта всех периодически менструирующих личностей. Фыркая, он выказывал презрение очередной идейке Тулякова. Сколько их уже он выдал, и ни одна не сработала. Ясно, они уткнулись в тупик, и выхода из него не намечалось. Он уже начинал разочаровываться в их строенном гении. Вера его сомнения поддерживала, день ото дня становясь всё более нервной, вспыльчивой, показывая своё стервозное нутро.

– Фрррр. Опять. Сколько ты уже всего предлагал. Ничего, Боря, не сработало. Так?

– Пойдёмте, покормим слонов.

– Слонов? Ты опупел? – горячился Данила.

– Слонов иди сам корми, а я пошла. – Вера, надувшись, повернулась к мальчикам гордой прямой спиной.

– Постойте. Я вам всё объясню. Мне, признаться, при виде слонов думается лучше. Пошли, а? – Боря жалобно улыбнулся.

– Хорошо. Но это в последний раз, Туляков, – смилостивилась Вера. Какая бы они ни была стервочка, Борю она уважала за отменно работающие мозги. Умный парнишка, хоть и редкостный задрот. Вера, сама очень даже неглупая женщина, уважала умных и использовала богатых.

Данила, подчинившись большинству, пристроившись в хвост, поплёлся следом за товарищами, от нечего делать наблюдая за жизнью в неволе всяких взятых в плен человеком зверушек.

Объект под номером 1771/Х построили всего за четыре месяца. На берегу Японского моря, в бухте Валентина выросло циклопическое приземистое здание из тёмно-серого бетона, скованного стальными пальцами балок, без окон и видимых дверей, с одним круглым, накрытым линзой глаза – диаметром пять метров – отверстием на крыше. Вокруг здания военные возвели несколько охранных периметров – заборы с колючей проволокой, полосы контроля, роботизированные комплексы охраны, ну и вышки с засевшими на них, в пуленепробиваемых колпаках будок пулемётчиками-снайперами. Команде Тулякова предоставили все ресурсы, в которых они нуждались. Они получили даже то оборудование, о котором не слышали и которое не требовали. Опытную базу по испытанию их установки биотрансмутации оборудовали по высшему классу. За предоставленные армейскими кураторами проекта возможности молодым исследователям пришлось заплатить – они лишились части своей исследовательской независимости. Их мягко направляли к нужной венному министерству цели. Они это понимали и не бунтовали, в конце концов им в полной мере дали реализовать их научный потенциал и помогли увидеть воочию результат их трудов.

На пятницу тринадцатого назначили проведение первого эксперимента проекта, названного в честь персонажа древнегреческого эпоса – «Медуза Горгона». Перед экспериментом ребята нервничали. Сильнее всех – Туляков, а меньше всех – Эпель. Данила свято верил в свою звезду, и что с ним-то ничего плохого случиться никак не может. Он добьётся всего, что пожелает, не для него людские законы писаны. Херня, конечно, случается в жизни, но только не в его.

Утром, раньше всех представителей персонала, обслуживающего установку, в зал центральной лаборатории вышли трое учёных гениев. Стены мерцали подмигивающими им радостными огоньками светодиодов, Туляков с командой по кругу обходил установленную по центру зала, под глазом отверстия на крыше, банку бассейна агрегата. Через толстые прозрачные стенки бассейна просвечивала лаймовая муть, там жило и пульсировало их общее детище – сердце всего проекта, гигантская, искусственно выращенная геномодифицированная медуза. Бесполое, а точнее – двуполое существо, способное к самооплодотворению в подходящих для размножения, заданных генными инженерами условиях. Вытянутая в форму кальмара медуза работала генератором биотрансмутации. Слизистое нечто перекатывалась в стеклянной клетке, трогая щупальцами прозрачные преграды, всякий раз отзываясь на соприкосновения с предметами веснушками синих огоньков волной трепета, идущей из головной части существа к низу, к самой бахроме мерно покачивающейся под водой окантовке студенистого купола медузы. Оно копило в себе, вынашивало силы, способные изменить мир. Продукты распада, отходы перегрева её жизненных систем, работавших на холостом ходу в ожидании сеанса, отсасывались со дна бассейна и поступали в камеру дезактивации. Медуза, плескаясь в водном растворе электролита, приспособленная к искусственно созданным условиям её существования и защищённая генетическим механизмом выработки защитной слизи с изменённым типом дыхания, опухала беременностью невиданной доселе химической благодати.

У Веры медуза, биологическую модель которой ей пришлось строить сначала на сверхмощном компьютере, а потом выращивать первичные клетки и, как кирпичики, их использовать при конструировании химерного организма на три D принтере, вызывала стойкое чувство отвращения. Чудище Франкенштейна, в рождении которого ей пришлось принимать участие, отнюдь её не радовало. Она интуитивно чувствовала вину за содеянное. Ну не мог этот трёхтонный комок розовой слизи принести человечеству никакую пользу.

Илья Эпель испытывал, в отличие от Веры, непреодолимую тягу к этому желейному чуду второй природы. Он занимался генной перестановкой, взяв за основу геном сразу нескольких бактерий. Эпель с нуля разработал методику превращения тела медузы в фабрику по биотрансмутации искомой группы элементов периодической таблицы. Осеменив зародыш мутанта медузы вытянутыми из бактериальных штаммов отформатированными и размноженными ниточками последовательностей нуклеотидов, он получил соответствие между выданным ему Туляковым техзаданием и результатом. Теперь он хотел ощутить подушечками пальцев всю упругую, скользкую прелесть своих трудов. Он, не раздумывая бы, рыбкой прыгнул в бассейн, туда, к медузе, если бы не отдавал себе отчёт в том, чем это грозило. Не вода убаюкивала монстра, а токсичный раствор, чрезвычайно вредный для здоровья любого героического ныряльщика.

Борис Туляков, генеральный архитектор сопливого чуда, откровенно любовался медузкой, как он её ласково привык про себя называть. Разработав концепцию, нащупав пути создания живого завода по производству стабильных изотопов, он открыл закон элементарных шагов по их клонированию на расстоянии от матки варящего мутации котла медузы. Борис понял, как переносить на расстояние те изменения, которые инициировали программы, заложенные в организм Горгоны при её формировании, в её клетках. Он создал установку, способную транслировать требования по приобретению или потере нейтронов и протонов из некоторых элементов (пока некоторых, а не всех), тем самым заставляя их перерождаться в нужные ему атомные структуры, а затем и молекулы. Его славная медузка, как сердцевина трансформатора, внутри себя меняла реальность, а изобретённая им нейронная сеть создавала в виртуальных недрах системы энергетического призрака, которого созданные ртутным генератором поля забрасывали в расчётный район эксперимента. Призрак, оказавшись на своде в точке приземления, начинал расти, клонироваться, изменять окружающие его молекулы по своему образу и подобию и преображал пространство с его содержимым до тех пор, пока не срабатывал встроенный в призрак энергетический ограничитель. Тогда процесс трансмутации выдыхался.

Территорией испытания установки Тулякова, которую персонал объекта называл не иначе как труба Медузы или коротко – Туза, выбрали пустынный район Японского моря, лежащий вдалеке от морских оживлённых трас. Прямоугольник размером километр на километр, уходящий квадратной трубой от морской глади в стратосферу. Ограничения по масштабам эксперимента зависели не только от соображений безопасности, но и от мощности источника питания. Атомный реактор, установленный на третьем подземном уровне циклопа, вырабатывал недостаточно энергии для захвата больших территорий, да этого на данном этапе и не требовалось.

Десять часов утра. Малахитовое море, накинув на себя шаль штиля, стало похожим на стеклянный бильярдный стол, сверкающий крупицами алмазной пудры. Затишье пред бурей? Заспанное, неулыбчивое солнце, на минутку выглядывая из пуховых подушек курчавых облаков, не грело вовсе, а освещало золотыми стрелами лучей, лениво улегшихся на воде, путь, указывая на юго-восток. Пролетая над зданием циклопа, предчувствуя беду, кричали редкие чайки. Их крики звучали дико в наступившей тишине, так словно они каркали, как почуявшие кровь чёрные вороны, пролетающие в последний раз над полками армии, выстроившейся перед началом смертельной битвы Рагнарёк.

Честь запустить установку выпала Тулякову. Он и все остальные из обслуживающего медузу персонала, укрывшиеся в защитном бункере под землёй, прибились к обзорным экранам, зависли над пультами, тяжело пыхтели, осаждая кислое, перебродившее сегодняшним питательным завтраком в желудках, дыхание на мониторах. В маленькую комнату управления пять на пять метров, набилось людей, как сельдей в бочку. Инженеры, операторы, учёные, наблюдатели, контролёры, контролёры над наблюдателями, наблюдатели за контролёрами, вооружённые охранники. Все без исключения сотрудники, занимающиеся подготовкой эксперимента, знали, насколько опасно включать установку – пусть и контролируемой, изначально ограниченной, но всё же цепной реакции. И судя по ожидаемому эффекту, если испытания Тузы пойдут не так, как их рассчитали, и демон вырвется за границы очерченного энергетическими возможностями реактора квадрата зоны трансмутации, может наступить неизбежный, мучительный и характеризующийся долгой агонией цивилизации конец всему живому на земле.