Одинаковые

– Романтики в моей работе хоть отбавляй, – смеялась она. – Ночь, вокзал, фонарь… Зато отвечаю за безопасность. И пока я на посту, ничего не случится!

Отец, тоже всю свою сознательную жизнь отдавший железной дороге, скептически кривился.

– Все ноги истоптал я здесь, – бурчал он, – а толку никакого! Ничего за тридцать с лишним лет не изменилось: все тот же полустанок, те же рельсы, те же вагоны…

Отец работал простым обходчиком путей. Километров намотал за все эти долгие годы немало. Вставал чуть свет и шел по рельсам вперед, проверяя наличие и крепость гаек, их соединения, состояние верхнего строения пути, земляного полотна. И в стужу, и в зной, и в грозу отец, поджав губы, шел выявлять неисправности и, если они обнаруживались, искал пути их срочного устранения.

Павел до сих пор помнил, что отец всегда носил яркий желтый сигнальный жилет, и от него всегда почему-то пахло мазутом, сгоревшим деревом или древесным углем.

Мальчишкой Павел любил ходить с отцом на работу. Ему нравилось, что они медленно двигались по железнодорожной насыпи, останавливались, осматривали рельсовые стыки, убирали камни, подбирали мусор. Мальчишке казалось, что интереснее этой работы ничего быть не может.

Чуть позже его увлекла работа матери. Важно оглядываясь на замершие у переезда машины, он стоял возле мамы и глядел на пролетающие мимо вагоны. И казалось парнишке, что все пассажиры состава с удивлением разглядывают его и обязательно радостно улыбаются…

Где-то к седьмому классу Павел осознал, что никого в целом свете не интересует их затерянный в сибирской глуши городок, и никто из пассажиров пролетающих мимо вагонов даже не замечает людей, стоящих у переездов или идущих по рельсам.

Это открытие так огорчило впечатлительного подростка, что он несколько ночей ворочался, мучительно думал, глядя в потолок, о далеких неизвестных городах. Пытался представить, какая жизнь там, куда летят эти волшебные пассажирские поезда.

Учительница математики, которая считала Павла очень способным к ее науке, долго наблюдала за ним, а потом, оставив однажды после уроков, хмуро глянула ему в глаза.

– Так… Рассказывай, о чем все время думаешь?

– Ни о чем, – растерялся Павел.

– Вот я и вижу, что ни о чем. А надо о математике думать. Или ты всю жизнь собираешься здесь провести? Станешь, как отец, путевым обходчиком?

Сама того не ведая, женщина задела парнишку за живое. Испуганно подняв на нее глаза, он упрямо сдвинул брови.

– Ни за что! Я здесь ни за что не останусь!

– Вот-вот, – учительница довольно кивнула. – Но, чтобы уехать куда-то, надо учиться. И не просто учиться, а грызть зубами этот гранит, именуемый математикой. И физику заодно учить. Понял?

– Понял, – парнишка, покраснев от волнения, шмыгнул носом.

– Вот и хорошо, – улыбнулась женщина. – А я тебе помогу, подскажу, объясню. Тебе надо хорошенько учиться, голова у тебя светлая. Мы далеко от столицы живем, а учиться ты именно туда должен поехать. Ты сможешь, только учись, готовься. Серьезно готовься.

С тех пор у Павла появилась цель. Ничего больше его не интересовало: ни хоккей во дворе, ни походы в лес за ягодами, ни драки на переменах, ни пролетающие мимо поезда. Он сосредоточился только на одном – на огромном желании поступить в московский институт.

На выпускном вечере, получив аттестат с пятерками и золотую медаль, он обнял заплаканную маму.

– Не плачь, мам, я в Москву поеду, поступлю. Вот увидишь, поступлю обязательно!

Сказал и сделал! С первого раза поступил в московский университет на прикладную математику. Но поступив, не остановился, не успокоился, а так рванул вперед, что уже к двадцати шести годам не только окончил университет, но и защитил кандидатскую диссертацию, поразив профессоров своим аналитическим умом, неистощимым стремлением к познанию, упрямством в лучшем смысле этого слова, ведущим его к вершинам науки и блестящим открытиям.

В то время как его однокурсники бегали на свидания, кое-как сдавали сессию, танцевали по ночам на дискотеках и в клубах, Павел взахлеб учился. Все ему было интересно. Он успевал, вплотную занимаясь математикой, посещать лекции на других факультетах, просиживал с утра до ночи в библиотеках и лабораториях, осваивал параллельно несколько языков. Словно голодающий, Павел никак не мог насытиться знаниями, чем вызывал неподдельный интерес у профессоров и недоумение у однокурсников – те откровенно крутили пальцем у виска и скептически морщились, услышав о его новых достижениях.

Девчонки азартно спорили, заключали пари на него, но никому не удалось выиграть. Ни одна из них не смогла увлечь парня, ни с кем он не пошел на свидание, ни с одной не отправился в ночной клуб. Ему просто это не было интересно, да и время не хотелось тратить на пустые забавы.

В тридцать три Павел защитил докторскую, стал заведующим кафедрой и получил предложение от одного из ведущих американских университетов. Все складывалось так, что дух захватывало. Казалось, ничто уже не сможет помешать его блестящему научному полету. Но жизнь на то и жизнь, чтобы не только дарить и баловать, но испытывать, проверять и наказывать.

В тридцать пять Павел заболел. Странная и непонятная болезнь его поразила всех окружающих. Диагноз никто из врачей поставить не мог. Никто из светил науки не понимал состояния больного, не мог объяснить причин сразившего его недуга.

Просто однажды поутру он, проснувшись, почувствовал, что не в силах встать с кровати. Ничего не болело, но ужасная слабость сковывала каждую клеточку его большого крупного тела. Да так сильно, что ему даже пошевелиться не удавалось. Пальцы, словно ватные, не держали ручку, ноги, будто ниточки, дрожали и подкашивались в коленях. Голова, ставшая непомерно тяжелой, болталась на шее, как китайский болванчик.

Он испугался и запаниковал. Потом, привыкший все держать под контролем, немного успокоился, решив, что переутомился на вчерашней конференции. Мысль о враче поначалу даже не пришла ему в голову.

На следующий день, не обнаружив улучшения, сделал вывод, что простудился или подхватил новомодный вирус. Неделю пытался самостоятельно бороться. Осознав безуспешность, решил, что у него проблемы с сердцем.

Павел пытался логически выяснить, что с ним не так. Дней восемь он, почти не поднимаясь с кровати, все прислушивался к себе, хмуро исследовал результаты невероятной слабости, вычислял самые уязвимые точки, импульсы и сигналы.

Силы убывали. Вскоре, сцепив зубы от ярости, он вынужденно признался себе, что в одиночку не справится. Собрав в кулак волю и оставшиеся крохи физической силы, Павел взял телефон и, не без труда, набрал номер своего дипломного руководителя, который стал за все эти годы не только его наставником, но и самым лучшим другом, близким по духу человеком.

Профессор встревожился не на шутку. Забил во все колокола, поднял все связи, сам вышел из равновесия и привел в смятение знакомых, взбудоражил свою жену, родственников и друзей, заставив их искать нужного врача. Словно растревоженный улей, забегали, заволновались, зашумели знакомые, включили нужные связи и отправили к Павлу столько врачей, что им впору было устраивать консилиум, чтобы прийти к общему решению.

Профессора поначалу активно включались в процесс обследования, но когда дело доходило до лечения, потихоньку растворялись, исчезали, недоуменно пожимая плечами. Один из них, правда, самый настырный и дотошный, приехавший по звонку какого-то высокого чиновника, долго и придирчиво осматривал пациента, простучал его всего, заглянул повсюду, проверял импульсы и рефлексы, сопоставлял их между собой и с официально принятыми нормами, но, в итоге, основательно взмокнув от избыточного старания, лишь развел руками.

– Его нужно госпитализировать, – сообщил дотошный доктор.

– Зачем? – ошарашенный наставник Павла изумленно округлил глаза. – Что с ним? Вы можете мне все рассказать, как есть, я не из пугливых.

– Помилуйте, – доктор развел руками, – тут и скрывать пока нечего! И рассказывать не о чем. Вашего друга надо положить на обследование. На первый взгляд, согласно лабораторным анализам и исследованиям его биоматериалов, он здоров, но состояние указывает на обратное. Давайте не станем делать поспешных выводов. Пусть полежит, пообследуется.

Но тут уже Павел, измотанный бесконечными осмотрами, ощупываниями, прослушиваниями, заартачился:

– Не лягу я в больницу! Все. Никаких разговоров на эту тему быть не может!

– Да почему же, позвольте спросить? – доктор оскорбленно покраснел. – Вы же хотите выяснить, что с вами происходит?

– Да я там от скуки помру, – Павел устало вздохнул.

– Не помрете, голубчик, – врач привычно скривился в улыбке. – Потом еще спасибо скажете.

Павла уступил уговорам. Его положили в госпиталь. Десять дней изучали со всех сторон, все просветили, проанализировали, отсканировали. Очень старались оправдать доверие и оказать оплаченную услугу.

Но все попытки обнаружить причины невероятной слабости, атрофии мышц и потери аппетита остались тщетными: по анализам Павел соответствовал лучшим мировым стандартам здоровья, прописанным во всех медицинских протоколах, а на деле по-прежнему чувствовал ужасную слабость, постоянное головокружение, отсутствие аппетита и непреодолимую тягучую усталость.

Пройдя через все эти испытания, Павел, основательно потерял былые уверенность и спокойствие, стал молчаливым, замкнутым, перестал бриться, отпустил бороду и подолгу лежал на спине, бездумно глядя в потолок.

Друг его старался изо всех сил: написал в Израиль знакомому доктору, пригласил из Германии академика, потом, чувствуя бесполезность приезжих светил, переключился на народную медицину. Сначала привез целителя, который от осознания своего величия даже улыбаться не мог, потому что боялся разрушить ауру царствования.

Затем, переговорив с женой, привез травницу. Лесная гостья оказалась забавной женщиной: говорила мало, спину держала прямо, ситцевый платок с головы не снимала, не улыбалась, а смотрела на пациента так, будто прожигала насквозь своими черными глазищами.

Павел, увидев ее впервые, испуганно поежился.

– Господи! Что за ведьму ты ко мне притащил?

– Не ведьма она, – приветливо улыбнулся друг, – а самая настоящая волшебница, чародейка! Травами лечит, да еще как! Легенды о ней ходят. Я узнавал, она смертельно больных поднимает! Да еще и гипнозом может подлечивать.

– Гипнозом? – простонал вконец измученный Павел.

– Ну, может, и не гипнозом, но что-то такое в ней все же есть, видел, какие глазищи!

Травницу звали Агафьей. Подойдя в первый раз к кровати больного, она молча взяла стул, поставила его подле пациента, присела рядом и замерла. Словно дышать перестала. Прикрыла глаза, наклонила голову, затихла надолго.

Павел, встревожившись, подумал: «Задремала что ли?»

Агафья, будто угадав его мысль, открыла глаза, провела рукой по лицу сверху вниз, будто сгоняя видение.

– Не сплю я, – неожиданно низким голосом пояснила она. – Информацию твою считываю.

– Откуда считываешь? – мужчина скептически ухмыльнулся и заинтересованно обернулся к ней.

– Откуда надо, оттуда и считываю, – спокойно ответила травница. – Много будешь знать – не доживешь до старости. – Она вздохнула, что-то прошептала, протянула руку и положила неожиданно прохладную ладонь на лоб Павла. – Лежи спокойно. Не бойся меня. Дыши ровно. И ни о чем не думай. Просто лежи. Если захочешь спать – спи!

И он, впервые, пожалуй, за последние несколько недель, вдруг погрузился в глубокий, спокойный, ровный сон. Без ужасов, кошмаров, видений и слез.

Павел спал, словно ребенок. Агафья все сидела и сидела рядом, держа холодную ладошку на его лбу. И лишь изредка она, отнимая руку, истово крестилась и что-то шептала. А потом снова осторожно клала прохладную ладонь на голову спящего мужчины…

Глава 9

Прошло три дня. Павел, пребывающий в странном состоянии перманентного сна и сильной слабости, приуныл – обещанное спасительницей улучшение не наступало. К концу третьих суток, ближе к вечеру, он, нахмурившись, отказался глотать ее зеленоватый отвар.

– Хватит пичкать меня этой горечью, – процедил он сквозь зубы. – Гадость какая-то. Все равно ничего не помогает.

Женщина сверкнула своими черными глазищами, поправила белоснежный ситцевый платок на голове, повязанный так, как носят крестьянки в поле, и задумчиво поглядела на него.

– Торопишься ты. Очень спешишь. А зря. Суета – это грех. Не спеши, всему в этой жизни свое время, свой час, свое мгновение.

– Так время же уходит, – насупился Павел. – Я и умру так, твоего облегчения дожидаючись.

– Не умрешь, – травница, уверенно качнув головой, привычно поджала губы. – Не волнуйся. Ты живучий, как кошка. А облегчение тебе не я дам, а Господь. Он милостив, просто потерпи.

Прошло еще дня три. Внезапно проснувшись на рассвете, Павел, еще не понимая причины пробуждения, долго лежал, прислушиваясь к царящим звукам.

Рассвет занимался. Уже порозовели шторы и потолок. Тьма, отступая, сгущалась в углах, старательно пряталась за шкафом и комодом. Первый луч солнца, пробившись сквозь задернутые шторы, ласково коснулся щеки Павла, пробежал по лицу и, вспыхнув сотней огненных брызг, отразился в зеркале.

Павел, проследив путь солнечного посланца, улыбнулся. Вдруг, ощутив забытую легкость, испуганно затаил дыхание. Пошевелил ногой. Сжал ладонь в кулак. Приподнялся на локтях… и растерянно замер, чувствуя, как колотится взволнованное сердце.

Ничего не болело. Совершенно ничего! Сила, покинувшая его большое тело, еще не вернулась, но уже исчезло ощущение абсолютной немощности и изнеможения.

Ошеломленный этим открытием, Павел медленно опустился на подушку и тревожно поглядел на дверь. Словно ожидая этого, в комнату тут же вошла Агафья. Взглянув на обескураженного мужчину, она, глубоко вздохнув, медленно истово перекрестилась.

– Ну, все. Слава богу.

– Что все? – Павел озадаченно сдвинул брови. – Что ты там шепчешь?

Агафья наклонилась к нему, тронула лоб рукой и впервые за все это время чуть улыбнулась бледными губами.

– Что надо, то и шепчу. Ты не об этом сейчас думай.

– А о чем?

Травница присела на стул возле его кровати, помолчала и, поправив белоснежный платок, сказала решительно и твердо:

– Послушай, что я тебе скажу… Тебе, Павел, многое от природы было дано. Очень многое. Не к каждому своему чаду вселенная так щедра бывает. Но человек такое существо, которому предписано все дарованное расходовать так, чтобы гармонию внутреннюю не нарушить. Душу сберечь. Во всем должен быть порядок, так не нами заведено. Все должно иметь свое место в жизни: и работа, и друзья, и женщина, и любовь, и семья. Миропорядок такой. Это называется гармонией. Нет счастья тому, кто что-то из этого потеряет по дороге. Ведь тот, кто живет однобоко, стремится не вперед, а назад.

– Как это? – недовольно хмыкнул мужчина. – Как это назад?

– А так, – травница усмехнулась. – Полноценная гармония, духовная и физическая, жизнь продлевает, а маниакальное, кособокое стремление к чему-то одному жизнь укорачивает, убивает энергетику, стирает ментальность, разрушает ауру. Нельзя, отдавшись во власть чего-то одного, спокойно миновать другое, как нельзя обойти законы жизни. Нет счастья и здоровья тем, кто пытается себя обокрасть, обделить, нарушить законы праведности, истерзать свою душу. Это трудно, конечно, понять, особенно таким оголтелым, фанатичным людям, как ты, – она сверкнула своими черными глазищами. – Многих ли ты знаешь, кто, добившись некой призрачной цели, считает себя счастливым, не имея полноценной семьи? Могут ли быть радостны и спокойны те, кто во имя достижения мнимых идеалов и ценностей предают любовь, оставляют детей, ограничивают себя, забывают родителей?

– Но это же совсем другое, – Павел отвернулся к стене. – При чем здесь я?

– А ты когда в последний раз навещал родителей? Когда девушку целовал? Когда в лес ездил? А помнишь ли ты, как пахнет сирень в мае? Как утренняя роса холодит босые ноги? Как поет соловей на рассвете? Что ты видел в своей жизни, кроме формул, задач, теорем, доказательств? Где ты бывал, кроме форумов, конференций, презентаций и лекций? Что ты вообще знаешь о жизни, кроме математических выкладок и бесконечной гонки за призрачными открытиями? Ничего! Ты позабыл настоящую жизнь. Потерял ее вкус. Выключил себя из нормального жизненного русла! Стал математическим сухарем, молодым стариком, телом без души. Душа твоя, Павел, высохла. Поэтому жизненная энергия утекла.

– Ой, какая чушь, – поморщился Павел. – Глупость все это… Фу! Бред сумасшедшего!

– Может, и бред, – Агафья спокойно пожала плечами, – но без моих трав, молитв и ночных бдений ты сейчас бы лежал, как овощ. Помнишь, как не мог ни рукой, ни ногой пошевелить? А отчего это, спрашивается? Не задумывался? Врачи ведь ничего не находили у тебя, а ты все лежал и лежал без движения! Но Бог милостив, он просто показал тебе, дал понять, что не той дорогой ты идешь. В жизни есть много прекрасного, о чем ты даже не подозреваешь и не догадываешься. Вот жизнь… Там, за окном, она настоящая, живая, со своими проблемами и горестями, радостями и удачами. Трудная, но полноценная. Никто ведь не говорит, что это плохо – заниматься наукой. Никто не заставляет тебя бросать математику. Но нельзя так погружаться, отдаваться всецело, лишать себя счастья. Чтобы полностью исцелиться, восстановиться, тебе, Павел, надо на время отвлечься. Вот о чем речь. Отдохнуть необходимо. Силы потерянные накопить, ощутить дух земли, энергией напитаться. Возродиться. Обновиться. А потом сам решишь, что делать дальше. Бог тебе подскажет.

Мужчина прикусил губы, чтобы не расхохотаться, но все же, не сдержавшись, улыбнулся.

– Агафья, я благодарен тебе за твои усилия, но, прости за откровенность, слова твои напоминают мне каменный век. Это полный абсурд, вздор. Сейчас двадцать первый век, а ты несешь какую-то несуразицу, словно мы лет на двести назад перенеслись. Твои допотопные разговоры вызывают у меня только изжогу. Хватит выдумывать. У меня просто было переутомление. Вот и все.

– Ну, что ж, – Травница, перекрестившись, грустно поглядела на него. – Как говорится, хозяин – барин, тебе решать, насильно же мил не будешь. Но помни: у всего есть свои границы, пределы, возможности. И у здоровья тоже, оно не бесконечно. Помни, Павел: кому много дано, с того много спросится. Береги себя. Подумай над моими словами. Крепко подумай.

Через день Агафья уехала. На прощание, войдя в комнату Павла, она вдруг улыбнулась, поправила свой вечный платок.

– Уезжаю я. Все, что могла, сделала. Не вставай. Не благодари. Денег я не беру за лечение. Хороший ты человек, светлый. Твое восстановление будет лучшей наградой для меня. Помни мои слова. И вот… – она положила на тумбочку клочок бумаги. – Здесь мой адрес. Нужна будет помощь, только попроси.

Агафья молча перекрестила мужчину и, низко поклонившись, быстро вышла, осторожно прикрыв за собой двери.

Павел, сам не понимая почему, долго-долго смотрел на закрывшуюся дверь, словно ожидая, что она вернется. Но Агафья так и не появилась, зато силы стали прибывать. За три недели он так окреп, что не просто поднялся на ноги, но и стал выходить из дома, гулять, даже пару раз съездил на кафедру. Врачи, знакомые и коллеги только диву давались, глядя на него.

Но ведь ничто в нашей жизни, как бы мы ни старались, не проходит бесследно.

Павел стал другим. Даже посторонние отмечали его наполненность непривычными для них эмоциями, взглядами, жестами. Эти внезапные, непонятные перемены коснулись и внутреннего мироощущения, и внешнего вида. И это что-то, совершенно неуловимое, но очень осязаемое, делало Павла непонятным для привычного окружения. Павел, словно чужеродный элемент, чувствовал себя лишним, чужим в своем родном коллективе.

Глядя на молодого профессора, коллеги пожимали плечами и отводили взгляды: он похудел, на висках вдруг появилась легкая седина, под глазами легли густые тени. Борода, которую он так и не решился сбрить, делала его облик загадочным и странным, а мистическая история выздоровления добавляла ему таинственности и многозначительности.

Студенты, коллеги и наставники с интересом и опасением ожидали его возвращения в науку. Он и сам мечтал о возобновлении лекций, семинаров, научной работы, но что-то непонятное, поселившееся где-то в глубине души, то ли отвлекало, то ли тревожило, то ли волновало…

Павел не мог понять, что с ним происходит, но былой интерес, невероятный азарт и воодушевление, с какими он каждый день торопился на работу, куда-то исчезли. Пропали страстность, запальчивость и кураж, дающие мотивацию и позволяющие двигать науку вперед. Он по-прежнему любил математику, но вдруг с ужасом осознал, что больше нет в нем той безумной увлеченности, благодаря которой он неделями не покидал университет, сидел в библиотеках, пропадал в лаборатории.

Обнаружив в себе эту жуткую перемену, Павел не на шутку расстроился. Даже в дурном сне он не мог представить, что когда-нибудь разлюбит царицу наук – математику, которой отдал столько сил, здоровья и времени.

Что делать дальше, он не знал. Но реально ощущал, что коллеги сторонятся его, студенты смотрят вопросительно и настороженно, будто опасаясь чего-то.

Мрачнее тучи, мужчина ходил по квартире, проклинал и свою внезапную болезнь, и слова дотошной Агафьи, и врачей, не умеющих объяснить происходящее. Злился и на себя, и на своего друга-профессора, где-то откопавшего эту травницу, и на весь мир, ополчившийся против него.

Потом позвонил другу и, не подбирая слов и выражений, вывалил на него все свои обиды, упреки, опасения и обвинения. Однако, тот, только что вернувшийся из заграницы, не растерялся, выслушал спокойно бранный поток и нелестные выражения, отложил все дела и приехал к Павлу с бутылкой вина и головкой итальянского сыра.

– Ну, что? Все мечешься, как зверь в клетке? Маешься без дела?

– Да если бы! – Павел сердито обернулся к нему. – Твоя Агафья меня просто заколдовала. Не смейся… Я теперь уверен, что она гипнозом владеет, с такими глазищами иначе и быть не может!

– Так что? В чем проблема? – друг присел на диван.

– Как жить-то мне теперь? Что делать? – Павел, чуть не плача, хлопнул кулаком по столу. – Силы и здоровье вроде бы вернулись, а для чего они мне? Ничего не хочется, не волнует меня ни теория, ни практика, ни студенты, ни коллеги. Никакие формулы и выкладки не заводят, не воодушевляют. Нет мотивации! Куража нет! Я словно выжатый лимон, понимаешь?

Профессор, внимательно поглядев на него, озабоченно покачал головой.

– Знаешь, Пашка, что я тебе скажу? Серьезно, без всяких шуток и насмешек. Ты плохо выглядишь. Видно, организм хоть и восстанавливается, но медленно, трудно. Может, тебе и правда немного отдохнуть, а? Сменить обстановку, уехать куда-нибудь в глушь, подальше от цивилизации… Это же в любом случае полезней, чем сидеть здесь, в крошечной квартире в центре Москвы, и от злости яростно материться и посуду бить?

– Ты обалдел, что ли? – Павел изумленно уставился на него. – И куда? Куда я поеду?

Но долго думать им не пришлось. Жена профессора, заехавшая за ним после работы, легко разрешила эту задачу.

– Мой прадед еще до войны построил дом на заимке в глухом лесу в Черноземье. Знаешь, что такое заимка? Это расчищенный под пашню участок земли, расположенный вдали, отдельно от других земель деревни. Прадед служил лесником, жил всю жизнь в лесу, почти ни с кем не общался. Характер прадеда, крутой и вредный, не давал ему покоя, не мог мужик среди односельчан жить. Все ему мешало. То девки с парнями слишком громко хохочут у околицы, то коровы совсем луг затоптали, то бабы белье плохо полощут на реке. Вот ведь какой противный мужик был, никому покоя не давал! Поэтому работа стала и его спасением: в лесу ведь можно сколько угодно ругаться, все равно никто не услышит.

– И что? – Павел недоуменно поднял на нее глаза. – Ты и мне прикажешь лесником стать?

– Нет, конечно, – женщина расхохоталась. – Просто есть на свете замечательное место. Уединенное. Безлюдное. Обособленное. Это то, что тебя спасет, я уверена. Ты сможешь подумать обо всем без спешки, окунуться в прошлое и вернуться в настоящее совсем другим человеком.

Павел, вскочив, забегал по комнате. Потом схватился за голову.

– Да кто вам сказал, что я хочу быть другим человеком? Я хочу быть прежним, заниматься любимым делом, писать новые работы, растить студентов. Вот это моя жизнь, и другой я не хочу!

– Подожди, остановись, – женщина, переглянувшись с мужем, предостерегающе махнула рукой. – Что ты валишь все в одну кучу? Чего впадаешь в истерику? Разве кто-то из нас сказал, что ты никогда не вернешься? И разве ты сам не чувствуешь, что эта болезнь, странная и непонятная, послана тебе зачем-то, для чего-то? Я знаю, ты не веришь в предназначения, предсказания и судьбу, да и мы до последнего времени к этому относились, честно говоря, скептически. Но ведь факт налицо! Ты болел, быть может, умирал, а медицина была бессильна, и только Агафья остановила этот процесс. Как? Я и сама не понимаю, да и никто из нас, я думаю, не понимает. Да и зачем нам это понимать? Для чего разбираться? Просто доверься ей, попробуй, поверь. Если будет плохо, одиноко, некомфортно, ты всегда можешь вернуться. Твое останется твоим в любом случае!