Дар Грома. Лошади в культуре индейцев равнин

Там в стороне, в стороне, в стороне, в стороне, Белая Бусина.

Я – Мальчик Рассвета, конь Белой Бусины превратился в мальчика,

я защищаю своего коня.

Бирюзовая лошадь превратилась в девочку, я защищаю своего коня.

Конь устрицы превратился в мальчика, я защищаю своего коня.

Агатовая лошадь превратилась в девочку, я защищаю своего коня.

Лошади всех цветов идут вместе с ними…

Вырвать животное их естественных условий, создать проблемы со здоровьем, чтобы потом героически с ними бороться – это суть слова «забота» в понимании европейцев. Разумеется, индейцы, ведя кочевой образ жизни и находясь, по воле тех же европейцев, в состоянии постоянной войны, не строили конюшен и не запасали корма на зиму. Исключение составляли оседлые племена в районе Миссисипи и Миссури, и кочевые племена, жившие в окрестностях фортов или городков Дикого Запада.

Однако лошадь – животное степей, максимально приспособленное к такому биоценозу. По большей части, на территории Равнин во время зимы выпадает не так много снега, чтобы кони не могли найти себе корм. Кроме того, питание скудным кормом и постоянное движение по каменистой прерии – самые естественные условия для этого создания. Индейцы чувствовали это как никто другой, и, вероятно, поэтому хорошо понимали лошадей. Поскольку мы коснулись темы грунта, то стоит сказать пару слов об уходе за копытами. Для европейца подковать лошадь считалось не просто обычным, а обязательным делом. До сих пор в книжках для детей мы можем увидеть «следы лошади» в виде подков. При этом все на Диком Западе прекрасно знали, что индейцы лошадей не подковывают. Если какой-нибудь бандит хотел обмануть окружающих, свалив вину за нападение на ферму или обоз на индейцев, он сажал своих людей на неподкованных лошадей… прекрасно скакавших по грунту, для которого, по мнению белых, требовались подковы. Самое интересное то, что такое противоречие никого не смущало! Индейцы же прекрасно знали, что не только мустанги, выросшие в прериях, но и даже лошади, сбежавшие с окрестных ранчо или армейские кони, оказавшиеся в индейских табунах, не нуждаются во вмешательстве человека. Постоянное движение делало их копыта здоровыми и устойчивыми ко всяким неблагоприятным воздействиям. В этой связи многие белые отмечали, что у индейских лошадей копыта находятся во много лучшем состоянии, чем у армейских. Еще бы! Армейские лошади все время проводили в стойлах, а потом вынуждены были скакать по пересеченной местности, неся на себе всадника и тяжелое снаряжение. Индейские пони находились в естественной среде, в максимально подходящих для них условиях. С чего бы им иметь плохие копыта?

При этом, следует отметить, что народы Южных Равнин и Юго-Запада (кайова, кайова-апачи, команчи, апачи, навахо и др.), жившие на пустынных землях с твёрдой или каменистой почвой, все же предприняли несколько попыток перенять «лошадиную обувь». Но поскольку кочевой образ жизни не способствовал развитию металлообработки и появлению ковалей, скопировать подкову они не могли. Для особо чувствительных копыт обитатели засушливых территорий изобрели «лошадиные мокасины» из сыромятной кожи, размачивая её в воде, а потом оборачивая ею копыта. Подобное средство держалось на лошадиной ноге от получаса до пары часов, но помогало преодолеть каменистые пустыни лошадям, не привыкшим к твёрдому грунту. И, конечно, скорость передвижения лошадей в подобной обувке была небольшой. Но на самом деле подобные «мокасины» использовали, главным образом, для того, чтобы скрыть следы и запутать преследователей, или сделать походку лошади как можно бесшумной. А лошадь, привыкшая к твёрдому грунту, обходилась без всяких подков. Опытные коневоды прекрасно знают, что при правильном подходе, привыкание к любому грунту наступает в течение двух-трёх недель. На вольном выпасе у лошади вообще не было проблем с копытами, поэтому индейцы не особенно обращали внимание на состояние лошадиных ног. Однако бывали случаи, когда индейцы укрепляли копыта некоторых лошадей, водя их по горячим углям, оставшимся после сожжения дикого розмарина Artemisia. Дикий розмарин использовали и для лечения ран и ожогов. Вообще растения этой группы были известны своими целебными свойствами среди многих племён. То есть копытный рог обрабатывали по тому же принципу, как обкуривают трубки, создавая на подошве защитный нагар. Сухое копыто становилось прочным, как камень, и нескольких таких процедур было вполне достаточно. Чтобы оно успело адаптироваться к твердому грунту. Кроме того, высокая температура помогала уничтожать грибок и бактериальные инфекции, обычные для лошадей, прибывших с ранчо или армейских фортов. Также для лечения копыт от пересыхания и излишней ломкости использовали бизоний жир. Сначала лошадь долго водили по ручью, а потом мазали копыта жиром от пересыхания. Трудно сказать насколько этот метод был эффективен. Скорее всего больший эффект достигался именно из-за размачивания копыт в воде и увеличении их эластичности, а бизоний жир, как универсальное лекарственное средство, скорее просто успокаивал совесть самого владельца лошади.

Вообще «парадоксальное мышление» – вполне обычная вещь среди малообразованных людей. С одной стороны белые поселенцы считали, что индейцы плохие хозяева и не заботятся о своих лошадях, а с другой, многие исслелователи утверждали, что лошади индейцев находятся в превосходном состоянии, что заботятся они о своих любимцах гораздо лучше, чем белые. В начале XIX века Ларок пишет про индейцев племени кроу: «Они очень любят своих лошадей и хорошо о них заботятся». Почти тридцать лет спустя, в 1833 году, Максимилиан вторит Лароку: «Кроу обладают большим количеством хороших коней, чем любое другое племя на Миссури, и посылают их зимой к Реке Ветров, в Вайоминг, питаться каким-то кустарником, который скоро их откармливает». Капитан Джон Р. Белл, признанный специалист по лошадям, утверждал, что видел в 1820 году кайова-апачей верхом на «превосходных скакунах». В 1850 году комиссионер Джон Р. Барлетт описал апачей чирикауа, на которых не было ничего, кроме мокасин и набедренных повязок, но выглядели они по-дикарски живописно, а их лошади были выше всяких похвал. Эти лошади были запечатлены художником Генри Праттом, который сопровождал Барлетта в путешествии. А художник Джорж Кэтлин нарисовал «замечательных животных» апачей в районе реки Гила. Он был восхищён этими прекрасными созданиями, а также грацией, с которой индейцы ездили на них верхом. Джон Кремони заметил, что индейцы знают о лошадях очень много, значительно больше, чем большинство белых.

Жизнь команчей, сиу, апачей и многих других племён проходила вместе с лошадьми. Многие белые, видя в индейцах лишь злобных и воинственных дикарей, просто не хотели признавать, что краснокожие могут быть в чём-то лучше и гуманнее «цивилизованного человека». Но индейцы очень серьёзно относились к тем, «посредством кого живёт человек» (так называли лошадей в апачских мифах).

К примеру, в зимнее время черноногие откармливали своих лошадей стеблями и ветками трёхгранного тополя, распространённого в некоторых областях Равнин. Женщины и девочки обеспечивали ограниченную поставку сена во время зимы. В течение всего сезона они приносили кору тополя и поросль особого кустарника, перевозя их, как правило, на собаках. Некоторые лошади съедали стебли толщиной с руку человека. Как кроу, плоскоголовые, дакота и некоторые другие, черноногие делали навесы из старых покрышек от типи, чтобы защитить своих любимых пони от сильных ветров и морозов. Кроме того, они старались не допускать болезней лошадей, особенно ног, крупа и спины. Они не использовали больных и раненых животных, давая им возможность вылечиться. Ничто не могло заставить индейца грубо обращаться с лошадью. Как и хидатса, черноногие переставали ездить на жеребой кобыле, и помещали её в жилище, дабы уберечь потомство.

Оседлые манданы и хидатса жили в относительно менее тёплом климатическом поясе, нежели кроу и черноногие. Выращивавшие кукурузу племена были единственными, производящими подходящее продовольствие для лошадей; они были также единственными, имеющими строения, чем-то напоминавшие конюшни. Эти народы использовали в качестве конюшен старые и пустые дома или держали лошадей в действующих земляных хижинах. Максимилиан пишет: «В зимних хижинах манданов есть особое место, куда лошадей ставят вечером и кормят кукурузой. Днём их выводят в прерию и кормят кустарниками и корой тополей». В зимнее время они также пользовались внешними навесами, как кочевые племена. Кони манданов часто были хорошие, откормленные, к тому же к оседлым племенам часто попадали крупные лошади из «белых» поселений, и украсть такого коня для кочевого индейца было делом чести. Поэтому манданы тщательно заботились о безопасности своих лошадей, из-за чего часто держали их в домах даже в тёплое время.

В отчёте Данбара о полуоседлых индейцах пауни можно прочитать, что зимой 1704 года пауни искали для лошадей богатые травой и водой участки земли, имевшие ещё и деревья. Если трава на участке заканчивалась, и другого было не найти, пауни срубали тополя и кормили лошадей корой до наступления более тёплых времён. При этом пауни не считались большими специалистами по лошадям и особенно заботливыми хозяевами. Точно такими же методами пользовались черноногие, ассинибойны, арикара и др. Только они еще добавляли в лошадиный рацион молодые веточки ивы.

Шошоны были менее внимательными. Вполне возможно, что их психология собирателей не предусматривала заботы о ком-либо вообще, а может быть, причиной этого было избыточное количество лошадей, получаемых ими с мексиканской границы.

Ассинибойны не особенно умели обращаться с лошадьми. По уровню знаний и заботы о своих пони они стояли на предпоследнем месте – перед кри, которые не только не заботились о лошадях, но и были с ними жестоки и грубы. Ассинибойны лошадей ели и плохо в них разбирались. В то время как в зимний период другие племена приносили или хотя бы срубали ветки и деревца тополей для своих пони, ассинибойны просто приводили их к месту, где росли деревья, и предоставляли самостоятельно добывать корм. Всё это приводило к тому, что лошади ассинибойнов часто гибли. Как результат, с наступлением весны воины устраивали набеги на своих южных соседей, которые зимой откармливали лошадей кукурузой. Поэтому ассинибойны и кри заслужили «славу» самых отъявленных конокрадов на всей территории Северных Равнин.

Категории лошадей

У индейцев существовали две основные категории лошадей: обычные и особые. В свою очередь эти категории можно разделить на следующие четыре типа.

1. Лошади как «валюта» или обменные лошади. Их ничему не учили и использовали как денежную единицу при различных торговых операциях или в качестве оценки благосостояния владельца. У богатых лошадьми команчей таких животных было большинство. Они ценились не очень высоко, так как их не использовали ни для перевозки грузов, ни для верховой езды. В голодное время у многих племен именно они шли в пищу первыми, а шкуры применялись для производства различных изделий. В начале зарождения конной культуры индейцев Равнин, разумеется, чисто «валютных» лошадей не было из-за малой численности табунов, но к середине XIX века этот тип встречался практически у всех племён Великих Равнин.

Вместе с тем стоит отметить, что в эту категорию могли попасть вьючные и верховые лошади, на которых просто преодолевали расстояния или перевозили грузы. Заездить, а также использовать для этих целей можно было любую лошадь, не попадавшую в категорию особых, поскольку заездка обычно не представляла для индейцев особой трудности.

Но в целом цены на лошадей сильно различались в зависимости от условий проживания племени, его потребностей и наличия того или иного товара. А также от времени записи. Например, в 1682 году Энри де Тонти дал индейцам натчезам «семь топоров и длинную нить крупного стекляруса» за четырёх испанских лошадей. Натчезы в это время были уже довольно хорошо обеспечены лошадьми, но изделия из железа и бисер ценились у них очень высоко.

В 1750 году команчи продавали пленных апачей, лошадей и мулов за французское оружие и сельскохозяйственные товары индейцам вичита на Ред Ривер. Равнинные оджибва меняли своих женщин на лошадей у равнинных кри. На Северо-Западе это было распространённым явлением и в1803 году.

В 1803 году кроу были среди самых важных клиентов манданов и хидатса, покупавшими лошадей у племён Скалистых гор. Наблюдалась прогрессивная инфляция цен от предгорий Скалистых гор на восток и вниз по Миссури. Относительно кроу Ларок пишет: «Они в больших количествах и очень дёшево получают лошадей через торговлю с плоскоголовыми, часть же лошадей продают хидатса и манданам за двойную цену». В другом месте он отмечает, что плоскоголовые «имеют так много лошадей, что продают их за совершенно пустячные цены, а многих отдают просто так». Под «пустячными ценами» он, видимо, подразумевает 70—80 лосиных зубов. Двадцать или тридцать лет спустя манданы давали в обмен на лошадь сто или сто пятьдесят лосиных зубов (которые ценились как украшение). Но в 1803 году в обмен на лошадей кроу предпочитали получать ружья и патроны. Манданы были обеспокоены, что если белые откроют много торговых постов в районе Скалистых гор, то их торговля сильно сократится, и без того заносчивые кроу станут совсем независимыми от манданов. Хидатса также торговали с шайеннами и с другими кочевыми племенами, и часто строили козни против белых торговцев, потому что те сбивали им цены.

В 1805 году Ларок обнаружил, что хидатса и манданы уже наравне с кроу стремились выступать в роли посредников по продаже лошадей на территории Северо-Западных Равнин. За одну лошадь у кроу Ларок заплатил «200пуль для ружей, фланелевое одеяло, рубашку, половину боевого топора, 2связки вампумов (вероятно, речь шла о костяных трубочках для нагрудных украшений), 2 обычных топора, раковину для вампума (галиотис), 40 больших синих бусинок, 2 больших сумки ячменя и большую полосу красной шерстяной материи». На следующий день Ларок записал: «Я купил седло для лошади, которую я купил вчера, за них я заплатил пороху на 40 выстрелов, для тех пуль». Относительно бусин он позднее скажет, что «тот синий стеклярус они получают от испанцев, и он так высоко ценится, что лошадь дают всего за 100 бусин». Другое седло Ларок купил у манданов за 30 фунтов боеприпасов.

В том же году экспедиция Льюиса и Кларка покупала лошадей у шошонов. За десять или двенадцать лошадей они заплатили за каждое животное «топор, нож, платок и немного краски». В то время как для мулов, которых индейцы часто больше ценили за выносливость, обычная цена была «2 ножа, р убашка, платок и пара леггин».

Около 1810 года пиеганы давали за хороший лук с сухожилиями лошадь или ружьё. На реке Миссури, в 1811 году, Джон Бредбери отметил, что лошадь и одеяло были обычной ценой за лук оседжей, который высоко ценился. Среди кроу подарок из десяти стрел считали равным лошади – лошадей у них было много. Сарси давали за связку со священной трубкой от шести до десяти лошадей. Лошадь была обычной платой шаману за выбор имени ребёнку. Шаманам, практически у всех племён, за услуги платили одну лошадь или больше (атсина, ассинибойны, апачи). Платой за жизнь пленника у арикара была лошадь. Больше обычно не давали. В начале XIX века команчи предлагали семь лошадей за трёх белых пленниц.

В 1820 году Эдвин Джеймс, из экспедиции Стивена Х. Лонга, пишет об индейцах kaskaias или «Плохие Сердца» (так пауни и оседжи называли гатаков), что в их стране не было шестов для типи и они меняли лошадь на 5 шестов. То есть три лошади на шесты для одного типи средних размеров. Это были богатые лошадьми племена, жившие в зоне с малым количеством лесов. В то же время черноногие давали за новое украшенное типи для молодожёнов всего 4 собак, что явно не стоило одной лошади. Сарси, считавшиеся бедным лошадьми племенем и жившие на границе лесов, приравнивали стоимость лошади к семи собакам.

В 1833 году Максимилиан говорил, что монополия торговли манданов и хидатса с верховьями Миссури прекратилась, и им пришлось разводить собственных лошадей. Стоимость лошади возросла почти в два раза. У этих племён обычная плата за жену составляла от двух до десяти лошадей. Среди черноногих, блад и пиеган за жену давали от одной до двадцати лошадей (или одно ружьё). Если за невесту не было уплачено лошадьми, брак считался незаконным, и обе семьи чувствовали себя оскорблёнными. Молодые люди могли жить вместе, но их не считали супругами, и разъярённые родственники могли разъединить молодых в любое время, потому что дело было не в цене за девушку, а в проявлении уважения и доказательстве серьёзности намерений. Но если у незаконных супругов рождался ребёнок, и семья жениха давала семье невесты лошадь, то брак считали законным.

У разных племён за невесту платили по-разному, нередко это зависело от статуса и жениха, и невесты. Например, у апачей за невесту давали, как правило, одну или двух лошадей. Четыре или пять лошадей с сёдлами считались большим подарком, хотя случалось, что за девушку, особенно дочь вождя, могли дать двенадцать и более лошадей, так как её статус был высоким. Точного числа не было, обычно жених предлагал то количество лошадей, какое считал достойным, но без излишнего бахвальства. За дочь Дьябло – вождя одной из групп западных апачей – семья жениха заплатила восемь лошадей и скот. Для западных апачей это было очень дорого.

У навахо и апачей родственники жениха распределяли подаренных лошадей среди родственников невесты. Могло даже случиться так, что её родители получали всего одну лошадь или даже ни одной. Одну лошадь также получал сват за свои услуги, поскольку зачастую он не был родственником жениха. У апачей, если семьи хорошо знали друг друга, и присутствие свата было простой формальностью (часто можно было обойтись ибез него или прислать родственника), посредник брал лошадь и оставлял её у дома невесты. Если семья принимала дар, то утром торжественно и при свидетелях происходила церемония заключения соглашения. При отказе лошадей возвращали к дому жениха или привязывали в стороне от дома, чтобы сват или жених мог их забрать.

Приемлемой платой среди индейцев Равнин и навахо обычно считалось пять лошадей, иногда больше, а богатый команч мог заплатить и двадцать. У кайова семья невесты могла прийти к семье жениха и забрать всё, что им понравится, даже типи, в котором те жили. Но и в этом случае подарок в виде лошадей был обязателен.

Вторую жену было получить проще, чем первую. Во-первых, часто она была сестрой первой, и установления взаимоотношений с семьёй невесты уже не требовалось, а, во-вторых, даже если они не были сёстрами, воин уже имел репутацию семьянина и охотника, и доказывать свою дееспособность ему не приходилось. Поэтому семье невесты лишь посылали подарок, как правило, меньше первого, и просили отдать девушку. Сарси не имели точного числа, сколько лошадей нужно дать за невесту. Так было у многих племён, потому как в данном случае речь шла не о покупке, а о подарке из уважения. Лошадь выступала скорее как символ престижа.

В это же время стоимость двух наборов для трубки или два хвоста белоголового орла равнялись одной лошади. У оседжей и канза, у которых водилось много лошадей, а лысый орёл признавался редкой птицей, за один набор хвостовых перьев давали двух лошадей.

У лакота, приблизительно в то же время, за одну лошадь предлагали хороший лук с колчаном и двадцатью стрелами либо кремневое ружьё, либо два женских платья, отделанных лосиными зубами, либо заготовку для щита, либо два набора хвостовых перьев орла. Боевых и охотничьих пони, как правило, не продавали, но цены на них были почти в десять раз выше! И в более позднее время цены на лошадей у двух соседних племён разнились. Например, кроу оценивали своих лошадей в 60—100, а черноногие —в 20—60 долларов, в то время как зарплата ковбоя на Диком Западе составляла около 10—12 долларов в месяц, а 30 долларов получал исключительно хороший бригадир.

Самой ценной вещью на Равнинах признавалась шкура белого бизона. У некоторых племён продающий шкуру мог запросить любую цену, иногда целая деревня вынуждена была привозить ему товары. И все же в разное время в разных племенах цены сильно разнились. За шкуру белого бизона манданы и хидатса предлагали от пяти до пятнадцати лошадей, а также чайники, ружья и другие вещи. Арикара давали пять лошадей. Убийство молодой самки белого бизона почиталось на уровне военного подвига. Старые коровы или самцы бизонов стоили меньше. Шкура пятнистого бизона ценилась также высоко.

Если муж уличал жену в измене, то, помимо немилосердного её избиения, он мог убить или забрать её лошадей. В подарок разгневанному супругу обидчик мог предложить от одной до нескольких лошадей. Однако среди команчей и черноногих, владеющих большим количеством лошадей, наказание для обидчика было более суровым. Черноногие отрезали носы изменницам, а также могли продать последних белым. Команчи же своих женщин белым не отдавали.

2. Вьючные и верховые лошади. Их насчитывалось довольно много. Вьючные лошади (под этим термином мы часто будем подразумевать и обычных верховых лошадей) использовались для перевозки грузов и людей или для охоты на мелкую дичь, которая была повседневным, рутинным делом, в отличие от охоты на бизонов, носившей сезонный характер и требовавшей специального обучения. Вьючные лошади паслись в основном табуне, а при необходимости их отлавливали и впрягали в волокуши или седлали. В последнем случае лошадь выступала в роли транспортного средства, от неё требовалось только покрыть некоторое расстояние, например, от лагеря до места охоты, и обратно. Для этого не требовалось обучать лошадь каким-либо особым приёмам. В таком качестве могли использоваться и состарившиеся «бизоньи» лошади, уже неспособные к колоссальному напряжению охоты, но бывшие ещё в силах перевозить всадников или грузы. Зачастую для бедных индейцев вьючные лошади были единственными друзьями. К тому же на таких лошадях учились ездить дети с самого раннего возраста, или им доверяли перевозить грудных детей в специальных колыбелях, имевших жёсткую деревянную конструкцию и козырёк, предохраняющие в случае падения. Известны случаи, когда старые вьючные лошади даже спасали маленьких детей во время внезапного нападения врагов, и тогда про них рассказывали истории и пели песни, как про храбрых воинов.

Долгое время существовало мнение, что лошади пришли на смену привычно использовавшимся до того времени собакам. Это не совсем соответствует действительности. Осведомители хидатса заявили Уилсону, что собака травуа была в их умах «очень древняя», в то время как лошадь несла ощущение того, что «появилось совсем недавно». Правда и то, что многие племена давали лошади название, находя безусловное, в их глазах, сходство с собакой. Так, дакота называли лошадей shunka wakan (магическая собака), а сарси – chistii (семь собак). Уильям Батлер обращает внимание на то, что ассинибойны употребляли для лошади несколько названий; возможно, это были и диалектные формы, как, например, у их родственников сиу, которые использовали несколько названий для бизона. Батлер утверждает, что слова shoathinga и thongatchshonga у ассинибойнов имеют значение «большая собака». Гро вантры (они же атсина южной Альберты – бывшими некогда частью арапахов) называли лошадей itshoumashunga (красная собака), черноногие (сиксика) – ponokamita или ponokomitaiksi (лосесобака), индейцы кри – mistatim (большая собака), апачи использовали древнее слово jlin (собака), а для собак вскоре придумали новый термин (chunee). Корень «собака» для наименования «лошади» найден среди индейцев бивер (tsattine), билокси, хидатса, кайова, неперсе, ото, омаха и др. Команчи величали лошадь «собакой богов» и почитали наравне с койотом. Койот считался древним тотемным символом и культовым героем, он был напрямую связан с волком и собакой. Введение лошадей в «собачье семейство» автоматически обеспечивало им связь с древними культовыми символами и давало место в религиозных представлениях команчей.

В 1738 году ла Верендри описал ассинибойнов из региона Ред Ривер в Манитобе: «Они заставляют собак даже таскать дрова, чтобы разводить костры. Их лагерь часто располагается в открытой прерии, на большом расстоянии от лесных массивов… Женщины и собаки несут весь багаж». При этом мы доподлинно знаем, что лошади у ассинибойнов уже имелись. Почему же, если лошади были в лагере, их не использовали вместо собак и женщин?

Во-первых, редкие лошади служили индикатором зарождающегося класса племенной аристократии. Ими обладали лишь богатые, которые берегли лошадей для войны или охоты на бизонов. Во-вторых, собаки, в отличие от лошадей, обычно являлись собственностью женщины и использовались для выполняемых ею работ. Например, женщины племени черноногих признали своих собак и травуа как личную собственность. Среди хидатса собаки принадлежали всем женщинам и помогали вести домашнее хозяйство. Женщины кри имели в отношении собак подобные права. Роберт Х. Лоуи, однако, пишет: «В долошадные дни, я слышал, что богатый человек обычно имел много собак. Один кроу, как мне говорили, имел целых сто». Есть неопровержимые доказательства, что у кроу, манданов, хидатса, ассинибойнов и других племён вместе с покойником хоронили и его собак. Получается, что собаки составляли и собственность мужчины? Кажущееся противоречие легко разрешимо: формально собаки входили в собственность мужчины, как хозяина дома, но женщины использовали их при необходимости, мало того, они единственные, кто общался с собаками, – мужчины часто считали это ниже своего достоинства. В-третьих, перевозка грузов с помощью собак считалась больше традицией, нежели признаком бедности. Даже богатые люди и племена не брезговали собачьими «услугами». Индейцы были, по существу, консерваторами – собак травуа предпочитали использовать всякий раз, когда их присутствие было реально обосновано. Ассинибойны и кри и в 1808году перевозили большую часть вещей на собаках, а лошади употреблялись только для охоты на бизонов. Исключение составлял зимний период, когда собакам было тяжело таскать груз по снегу. Джон МакДоннелл замечает, что в 1793 году ассинибойны (стони) использовали собак в Манитобе и к западу от Виннипега. Все индейцы Равнин применяли собак травуа почти ежедневно, а лошадей менее часто просто потому, что так было легче и привычнее. При перекочёвках обычно пользовались как собаками, так и лошадьми. Кроме тех случаев, когда лошади не были способны везти груз, например, 9 апреля 1795года Дункан Макджииливрей сделал запись в Форте Джордж (140 миль к северо-востоку от Эдмонтона): «Этим утром прибыл бэнд из тридцати индейцев блад и десяти черноногих, они везли все свои пожитки на собаках, потому что их лошади, истощённые голодом, были слишком слабы для этого».