Мы люди… Мост

Вечером Венька с волнением в голосе и несколько растерянным видом в присутствии почти всех военных излагал Лукину, как все было.

– Ты, Вениамин, правильно все сделал, и правильно, что стрелял. Пусть знает немецкий прислужник, что с ним разговор может быть короткий. Да и нас предупредил – мало ли кто еще с ним мог ехать. Сейчас нам надо думать, как быть дальше. Сюда, в деревню, Наум уже не поедет один, а, скорее всего, постарается известить полицаев в Высоком, так что надо будет усилить охрану, и через день-два будем сворачиваться. Огороды почти всех фронтовиков уже засеяны, да и колхозного поля вспахано немало.

Повеселел Венька, заулыбался после слов командира. Потом еще не раз приходилось ему слушать приятные и насмешливые слова за свой поступок.

На следующий день в Калиновке появился Степан с конем и известием о прибытии в Новоселки полицаев. Получалось, что два факта сходились в один, и было решено, никого не предупреждая в деревне, оставить ее следующей ночью.

Часть четвертая

1

У Кузьмы сидел полицай из Новоселок и докладывал, что к нему жена направила сына с деревенскими новостями. Самой важной оказалась новость о местном жителе Степане, который, по всем сведениям, отправил на тот свет братьев Кириков. Он вернулся с женой и невесткой на свой двор и начал засевать огороды, конь у него появился; так мало того, по очереди пашет огороды солдаткам и вдовам, а еще помог засеять огород жене полицая Дудянова Аркадия, погибшего от рук партизан, – ведет себя так, будто и нет там немецкой власти.

Напоминание о немецкой власти не понравилось Кузьме, и он оборвал доклад полицая словами:

– Ты в политику давай не лезь, не твое это дело, – и, покрутив головой, продолжил: – А вдове нашего покойного сослуживца помог – хитрый этот Степан, думает, что мы его простим. Вот пусть укажет, где эти недобитые вояки прячутся, тогда и посмотрим, простить его или нет.

Оставшись один, Кузьма открыл окно, и комната стала наполняться запахами весны. Но чистый воздух не принес ему радости, занозой всплывала тайная дума. «Может, зря связался с этой немчурой? Надо было найти место, затаиться и переждать, посмотреть, как оно будет, кто верх возьмет, тогда и устраивать жизнь. Только что теперь гадать – кабы знал, где упадешь, соломки бы подстелил, а сейчас думать надо, как выжить, когда люди эту власть не признают. Вон в лес стали уходить, а там смотри и нападут на деревню, всякое может быть», – закуривая, размышлял Кузьма.

Он вызвал к себе Василия, который из-за своей хромоты больше времени находился в канцелярии, занимался писарскими делами и отвечал за организацию охраны гарнизона – такое важное и ответственное дело. Начал с ним Кузьма разговор издалека:

– Не пора ли ехать в деревню и заняться там посевной? Надо будет помочь засеять колхозные поля, да и про свои огороды не забыть.

Василий сразу понял, куда клонит начальник: напоминает о позорном разгроме его полицейской команды зимой в Новоселках.

– Да, ведутся такие разговоры, что пора начинать посевную. И вояк недобитых надо бы погонять, да и с одним односельчанином повстречаться – долго его искал, а он, как уж, все ускользает. Со знахаркой тоже пора разобраться – связана она с этим Степаном, как пить дать связана, и ее надо хорошенько допросить, – распалялся Василий.

– Ты Варвару не трожь – такой умный нашелся! Ты знаешь, что они с одной монашкой немца спасли, вылечили, и он остался жив. В районе об этом известно, – поднимая вверх указательный палец, прервал его Кузьма.

Василий не ожидал такого поворота дела и сразу сник.

– Ты лучше вспомни, как сидел в собачьей будке, когда военные вас гоняли, – продолжал наседать начальник.

От этих слов Василий встрепенулся, бурей закипела внутри злоба. «Рассказал, гнида! Ну, я ему это припомню!» – пронеслась в голове мысль.

– Было дело, – произнес он вслух, сдерживая себя.

– А если бы у каждого твоего вояки на огороде был подготовлен блиндаж или хотя бы окоп, смотри, могли бы отстреливаться, а не в будке и бане прятаться. Нам надо учиться с этими бандитами воевать, мало ли что. Ты не злись, а нарисуй-ка схему охраны и приказ подготовь, чтобы в каждом дворе, где наши обитают, блиндаж был подготовлен. Да и в деревнях, где семьи живут, тоже пусть соорудят, не ровен час… – Кузьма замолчал, думая о своем, потом добавил: – Завтра и зачитаю приказ на построении гарнизона.

Назавтра после обеда Кузьма дал команду построить весь немалый состав гарнизона, довел план по отрыванию окопов и блиндажей на подступах к деревне и приказал, чтобы в каждом дворе также был вырыт блиндаж или окоп, и на эту работу отвел три дня. С мрачным настроением был воспринят его приказ полицаями.

В тот же день начальнику полиции района было направлено донесение, где сообщалось, что в Новоселках и Калиновке военные и примкнувшие к ним местные жители помогают засевать огороды в первую очередь вдовам и женщинам, чьи мужья на фронте.

Строительство укреплений на подступах к деревне и возле мест обитания полицаев не осталось без внимания жителей Высокого, а больше всего односельчане обсуждали сооружение блиндажей и окопов возле жилищ местных полицаев, называемых за глазами «бобиками». Такое событие вызвало не только пересуды, но и тревогу, а соседи тех вояк тоже начали по вечерам, не привлекая внимания, копать такие же окопы, думая про себя: мало ли что, а все же какая-никакая защита будет. Вот только непонятно было, от кого защищаться. Приходила и другая думка: видать, плохие времена у немцев наступают, боятся «бобики» партизан. Окопная мода охватила вскоре почти всю деревню, но потом подошли другие заботы: надо было думать о хлебе насущном – о посевной.

Кузьма нервничал и злился: разлагающе подействовала такая работа на личный состав. Свое негодование он старался при людях выплеснуть на Василия, обзывая того паникером; нет-нет да и проскакивали у него слова о трусости с намеком на никудышную оборону полицейского участка в Новоселках. А в один из дней, когда полицай повредил топором ногу, он перед строем излил всю свою горечь на помощника, обозвав план укрепления бредовым и добавив: «Заставь дурня богу молиться, так он лоб расшибет», – что вызвало в строю смех и насмешки.

Василий в тот день находился в штабе и на построении не был – побаливала нога, но к обеду он уже знал все сказанное о нем, скрипнул зубами от злости, и возникло в нем горячее желание отомстить этому жестокому «ублюдку» – так окрестил он Кузьму в тайных закромах своей закаменелой души.

Боль в ноге возвращала его к тому злополучному событию по дороге из Калиновки после похорон полицая Петьки. Сколько тогда было радужных планов и надежд на установление крепкого немецкого порядка, в котором он отводил себе важное место – значительно выше этого «ублюдка». Может, была бы посада самого бургомистра, а сейчас приходилось выслушивать такие обидные слова.

Настораживало Василия и другое обстоятельство: практически перестали пополнятся ряды полицаев в их гарнизоне, прошел тот первоначальный запал у людей, не хотели люди идти в полицию, зато в партизаны подаваться стали. Вынашивал он вначале идею объявить мобилизацию всех пригодных для военной службы – такие разговоры вел с покойным Алексеем, да и Кузьме об этом намекал. В минуты размышлений всплывал перед ним зловещий образ Варвары, и тогда поднималась невыносимая злоба на нее, рождались проклятия в адрес «ведьмы», а ведьм надо сжигать огнем и пепел их развеивать на болоте, куда люди не ходят. Такая мысль приносила некоторое успокоение, только, получалось, покровители у нее нашлись в районе; оказывается, она спасла бургомистра в ту войну, вот он ее и защищает, а напрасно. Камнем оседали такие думы в сердце Василия, не находя своего разрешения.

2

Галенгюндер собрал небольшое совещание и слушал предложения начальника жандармерии в связи с активизацией деятельности бандитов в районе. Получалось, что, несмотря на жесткие меры, уничтожить лесных бандитов зимой не удалось, более того, их количество только увеличилось: если осенью было две-три банды, то сейчас четыре-пять. Были названы деревни, жители которых активно им помогают, и особо отмечалась Калиновка. Упоминание этой деревни вызвало у коменданта раздражение, напомнив ему о неудачной акции, которую он там проводил зимой.

Прервав доклад начальника жандармерии, он сухим голосом произнес:

– Посевную кампанию в районе надо развернуть более активно. Все поля должны быть засеяны: нашей армии нужны продукты питания, хлеб, мясо, ни клочка земли не должно пустовать.

Галенгюндер, повернув голову к Отто, уже более спокойно отдал команду подготовить акцию по наведению жесткого порядка в Калиновке, и, приподняв руку, с раздражением повторил:

– Там должен быть наведен жесткий порядок.

В гарнизонах стали спешно готовить команды к выезду в деревни. Им ставилась задача принять меры по организации посевной, в первую очередь засевать те земли, которые принадлежали колхозам, и принимать самые жесткие меры там, где будет замечен саботаж и ненадлежащее исполнение приказов немецкого командования. В деревни потянулись из гарнизонов телеги с вооруженными людьми, а на дорогах чаще можно было заметить патрули жандармерии на мотоциклах.

К Новоселкам небольшой обоз в шесть телег с полицейскими подъезжал в обеденное время. В прежнем крайнем дворе самой длинной улицы лошадей распрягли, и приезжие стали обустраиваться, а по деревне понеслась весть: приехали полицаи, и не только местные, а и чужие, ведут себя мирно. Ко двору уже бежали радостные дети местных стражей порядка новой немецкой власти, в их дворах заранее знали о прибытии своих хозяев и готовились к этому событию, сохраняя его в тайне – мало ли что, время военное, да и солдаты со Степаном, считай, только вчера уехали, а у них здесь свои люди есть – сразу донесут.

Старшим команды был назначен Панас, заместитель Кузьмы, хотя приехал и Василий, который, скрывая обиду на такую несправедливость, отдавал команды, куда что расставлять, и по своей должности распоряжался охраной и несением службы дежурными. Местным хотелось побыстрее оказаться в своем родном дворе до поесть не казенной пищи, а приготовленной желанной хозяйкой в своей печи. Не всем выпала такая радость, некоторые по милости Василия вынуждены были закидывать за плечо винтовку и нести охрану в назначенных им местах, а чтобы не скучно было, Василий потребовал очистить старые обвалившиеся окопы, которые рыли осенью прошлого года. А куда денешься, служба – она такая, подчиняйся начальнику.

На удивление, местные полицаи без понуканий стали обустраивать на своих огородах блиндажи-окопы. Весть эта быстро разнеслась по Новоселкам и медленно стала захватывать людей, у кого была сила на такие дела. Уже назавтра можно было видеть новоселковцев возле кузницы и на колхозном дворе, откуда доставали поржавевшие плуги, бороны и другую хозяйственную утварь, необходимую для посевной, а еще через день вышли в поле пахари. Люди с затаенной надеждой втягивались в привычную и необходимую работу.

Панас с полицаями и старостой собрались у амбара и мараковали насчет зерна. Амбар был пустой, все понимали, что немцы зерна для посева не дадут, в этом и была главная заковыка. Подсказку дала вспаханная и засеянная Степаном широкая полоска поля у самой дороги.

– Засеял-то он своим зерном, нашел где-то, пусть и остальные ищут и засевают такие полоски, – прозвучал наказ Панаса старосте.

Василий, прихрамывая, добрался к амбару, когда обсуждение важного вопроса уже завершалось. Упоминание о Степане вызвало у него дикую злобу.

– Этого бандита надо повесить, а не брать с него пример, – брызгая слюной, выкрикнул он.

– Придет время – и до него доберемся, и зерно его заберем, а сейчас надо организовать посевную, а не митинговать здесь, – прервал его Панас, считая разговор законченным.

Через три дня полицейские небольшой командой выехали в Калиновку. Перед отправлением Панас был строг, отдавая команды, где кому сидеть и что делать в случае нападения партизан. Притихли полицаи, посматривая на Василия, который оставался на хозяйстве за старшего.

В тот вечер до Новоселок добрался Наум и с опаской постучал в калитку крайнего дома, где, по его расчетам, всегда останавливались полицаи. Его впустил заспанный полицай, которому он в красках рассказал о военных, которые захватили Калиновку. Не успел он задремать, как его с криком потребовал к начальнику дежурный. Василий мало чего добился от Наума. Он и так уже знал, что там могут быть военные и участвовать в посевной, а вот как бы их там прихлопнуть – это другое дело. Только они не дураки, поди, их там уже и нет.

В природе наступила пора пробуждения и расцвета всего живого – как говорили при встрече сельчане, в эту пору даже щепочка к щепочке тянется. По утрам к незатейливым песенкам синичек о весне присоединялись голоса скворцов; в такие минуты Варвару влекло во двор, она слушала этот наполняющий лес гомон птиц и улыбалась. А то вдруг кольнет в сердце, и вспоминался Грушевский с родинками на теле – путались тогда мысли, переплетались образы, казалось, на век забытого Вацлава и гноящегося тела обгоревшего военного. Эти воспоминания были нечастыми, но они, как темная ночь, пытались закрыть собой все, заставить ее забыть всю жизнь и приоткрывали какую-то бездну, которая была темнее любой ночи. Неужели были те минуты невообразимого счастья и парения в небесах, желания обнять весь Божий свет, прижать к себе такое милое и такое желанное тело и раствориться в нем? От этих воспоминаний горело лицо, а из нутра, из самого сердца готов был вырываться крик: «Зачем все так?!» В такие минуты Варвара начинала читать молитву, обращаясь к Богородице и прося ее избавить от этой темноты и дум хуленых, а когда успокаивалась, ее тянуло к людям.

Ей передали, что бабка Люба, которой, по скромным подсчетам самых сведущих в деревне говорунов, почти два века от роду, занемогла и просила матушку Варвару ее проведать, а жила она по соседству со двором Алеси. У бабы Любы Варвара застала Фросю, от нее и узнала, что в деревне были военные, а несколько дней назад появились в своем дворе Степан и Арина, а вместе с ними и Алеся с детьми приехала, все живут на подворье Степана, занимаются посевной. Варвара не стала обсуждать эту новость – она надеялась, что Степан найдет время и навестит ее. В помощи она не нуждалась, сеять у нее практически было нечего, а хотелось услышать его спокойный голос и, главное, узнать о Грушевском.

Баба Люба была слаба, приближался ее час, а кто знает, когда тот час придет – Божье это дело, и Варвара заговорила о делах, творящихся в природе, стала рассказывать, что зацвело и что может быть хороший урожай слив, если в ближайшие дни не будет заморозка и он не погубит цвет на деревьях; да уже пришла пора сеять огурцы – как раз луна растет, и это можно делать в эту пятницу; да и свеклу уже можно сеять… Эти разговоры отвлекали собравшихся от своих недугов и вселяли надежду дождаться тех слив, вкусить зелененького с пупырышками огурчика.

Когда Варвара задумала уходить, баба Люба приподнялась с кровати, чтобы проводить гостью, и спросила у Фроси, нет ли у нее семян свеклы, чтобы их замочить перед посевом. А дня через два Варвара узнала, что на дворе Степана никого нет, а в Новоселки прибыла большая команда полицаев. Возвращалась немецкая власть и требовала развернуть посевную.

В один из дней, ближе к обеду, к ее дому подъехала повозка с двумя полицаями, старший изложил просьбу Кузьмы посмотреть его жену: ее, как он сказал, одолели разные болячки. Так на следующий день матушка оказалась в Высоком.

Василий негодовал: прибывшие из Высокого полицаи, ничего толком не объяснив, начали спрашивать, где проживает лекарь по имени Варвара, которую надо отвезти к Кузьме. На слова Василия, что ее надо отвезти в гестапо, старший, ухмыльнувшись, ответил: мол, наше дело маленькое, начальник приказал доставить ее к нему.

3

В лагере витала тревога, каждому из его обитателей было понятно: закончились для них дни мирной жизни, сюда подбирается война, от которой они на время здесь спрятались; если придут сюда немцы или полицаи, пощады не будет никому. Оставалось одно – защищаться с оружием в руках, и тогда появлялась надежда, рисовались картины удачного боя, когда погонят они врагов своих.

Сразу же после прибытия из Калиновки ушли незаметно на задание Степан с Федором и возвратились с пополнением для полка, привели с собой семь человек. В семейном лагере было шумно, собрались все жители и военные у землянки, где обитала Алеся. Устименко подал команду строиться, началась неразбериха и толкотня, что вызвало смех у «гражданского населения». Усмехались и новички: оказалось, полк в таком составе никогда не выстраивался ни в шеренгу, ни в колонну. Пришлось Федору спасать положение, и он, беря каждого за руку, ставил бойцов на определенное место. Разношерстной получилась шеренга, смешались военные и гражданские, первым стоял Федор, последним – Венька, а напротив оказались новички.

Из землянки вышел Устименко, остановился посредине строя, и неожиданно, словно выстрел, прозвучал его голос:

– Равняйсь! Сми-и-ирно!

Замерло все в лагере, строгими стали лица бойцов, а из землянки выходили Лукин с Грушевским. Начальник штаба уверенно повернулся по-военному кругом и отдал рапорт:

– Товарищ майор, личный состав вверенного вам полка для принятия присяги прибывшего пополнения построен. Начальник штаба лейтенант Устименко.

Он сделал шаг назад и стал позади командира. У многих стоящих вокруг и в строю спазм сдавил горло, а Арина краешком повязанного на голове платка вытирала слезы.

– Товарищи командиры и красноармейцы, к нам прибыло пополнение, присяга которого производится у развернутого знамени полка. Получилось так, что мы в бою не смогли сберечь полковое знамя, для полка это позор, и нам предстоит смыть его в боях с ненавистным врагом, которого Красная армия разбила под Москвой и сейчас ведет дальнейшее наступление. Враг еще силен, силы нашего полка немногочисленны, но придет время, и в строю будут стоять батальоны. Сейчас текст присяги зачитает комиссар полка товарищ Грушевский, вновь прибывшему пополнению после принятия присяги начальник штаба товарищ Устименко вручит боевое оружие, которое они должны беречь как зеницу ока. Зачитать присягу!

Глуховато зазвучал голос Грушевского, но с каждым словом он набирал силу и вызывал у стоящих вокруг людей дрожь в теле. Чужими голосами и вразнобой повторяли слова новички. То был торжественный момент для всех обитателей лагеря, а с ним приходило понимание, что враг близко, очень близко, и бои с ним не за горами, а вон там, у болота, за которым начинается темный лес.

Напряжение у людей спало, когда начали вручать винтовки; разговоры велись несмело, но уже проскакивали на лицах улыбки и по-другому светились глаза. Тут же командиром над пополнением назначили Ваню, начальником разведки был объявлен Федор, и в его подчинение переходили Петька Чиж и Венька. Определили команду, которая занималась тылом в полку и в лагере, в нее включили Артема, Алесю и Фросю, а их начальником стал Степан.

Зазеленело все вокруг, почти на всех деревьях появились зелененькие листочки, один дуб чего-то выжидал и не спешил укрыться листвой. Вот начнет дуб распускаться – и пройдет последний весенний заморозок, а тогда уже можно смело сеять огурцы и свеклу, наступит летняя пора. Такой разговор вел Степан у своей землянки, где собрались уставшие от напряженного дня почти все жители семейного лагеря. Только огородную тему быстро сменил Венька, ему хотелось поделиться своей бьющей через край радостью: он оказался в команде очень секретных красноармейцев, разведчиков Федора, который для него стал самым важным и грамотным начальником, не то что Степан, бабский командир. Так в этот тихий майский вечер и не получилось мирной и благодушной беседы, она перескакивала то на прибывшее пополнение, то на новый урожай и наконец затихла.

– Ночь уже короткая, не успеешь заснуть, а тут уж и вставать надо, – изрек Степан, призывая расходиться спать.

На рассвете в лагерь вернулся Ваня и принес две вести. Первая: в Калиновку прибыло с десяток полицаев из Новоселок и заставляют сельчан заниматься посевной. А вторая весть была от Ивана Захаровича: он предлагал Лукину встретиться у них в лагере.

Было над чем подумать командованию полка: с десятью полицаями при наличии пополнения можно было запросто справиться, да потом и оставшихся «бобиков» в Новоселках хорошенько припугнуть, а оттуда и в Лотошино отправиться. Вырисовывался заманчивый план, только неясно было, что затеял председатель колхоза – вдруг там нужны силы для более важного дела. Такая получалась дилемма.

Устименко склонялся к первому варианту действий и выражал это напористо, Лукин предлагал сегодня же отправиться в сторону Дубровицы. Грушевский и Федор живо поддержали начальника штаба, напоминая о необходимости подучить военному делу прибывшее пополнение «новобранцев». Лукин понимал, что на реализацию такого плана времени у них немного, поэтому на подготовку пополнения было отведено три дня, а заодно Устименко поручалось организовать на этот период наблюдение за дорогой и выбрать место для засады на случай, если при нападении на Калиновку полицаи вырвутся оттуда и будут драпать или на выручку им направится подмога из Новоселок, там их хорошенько и встретить.

Не покидала Лукина и мысль о просьбе Ивана Захаровича: раз просит человек, надо выяснить, что там стряслось. Устименко стоял на своем: силы не распылять, а в Дубровицу направить связных после операции в Лотошино.

4

Степан вместе с Лукиным, Ваней и новобранцем Гришей осматривал блиндаж и окопы, которые немцы оборудовали для засады зимой; отсюда задумал начальник штаба вести с утра до темноты наблюдение за дорогой из Калиновки в Новоселки. Определили очередность: Федор со Степаном, а потом Ваня с Гришей.

Нудным оказалось это занятие, спишь вдоволь, а все равно скучно. Особенно когда вечер подходил, забеспокоится Ваня, что здесь рядом – рукой подать – такая желанная и любимая Марийка. Застила она ему весь белый свет, только про нее все мысли, и задумал он на второй день, еще дотемна, отправиться в Калиновку – как он сказал Грише, сходить в разведку, только никому об этом не докладывать по прибытии в лагерь.

Не знал Ваня, что в тот день старосте Науму принес его доверенный человек весточку неприятную: недалеко от Калиновки видели вооруженных людей – человек десять, ходят смело. Поделился Наум той вестью с Панасом в надежде, что тот вызовет сюда подкрепление из Высокого, а может, и из района, а получилось наоборот: решено было вечером убыть всем полицаям в Новоселки и не распылять силы. Вздохнул с тоской от такого решения староста, да что поделаешь, посада такая – не знаешь, кому угодить.

Сразу после отъезда «бобиков» видели люди, как Наум начал копать какую-то яму в огороде сразу за сараем. Разные пошли толки: может, прятать что собрался. Настораживал калиновчан и спешный отъезд незваных гостей. «Ох, не к добру это», – слышались разговоры. А когда староста привез из леса толстые жерди и обтесал их, стало понятно: не иначе как блиндаж или землянку строить собрался. Взволновало такое событие деревеньку. Дошла эта весть и до Якуша, встретил он Наума возле своего двора, когда тот понукал лошадь, тащившую длинные сосновые жерди, и, поздоровавшись с ехидной улыбкой, завел разговор:

– Ты, Наум, люди говорят, замок с башней собрался строить или, может, крепость какую.

Не хотелось Науму вступать в разговор с Якушом, да разве отстанет этот назойливый ворчун – такую молву по хатам пустит, что потом людям в глаза смотреть будет стыдно, и ответил кратко, не останавливая лошадь и не сбавляя шаг:

– Блиндаж строю.

«Да разве отвяжешься так просто от этого несносного человека», – пронеслась у старосты неспокойная мысль.

– А от кого же это ты хорониться собрался? Новая власть – она крепкая, всех нас защитит. Или, может, еще какие враги против нее нашлись? Так ты скажи, и мы, может, начнем блиндажи строить, как на фронте в германскую войну, – не унимался Якуш.

– Ты же у нас все знаешь, так зачем спрашиваешь? В Высоком строят, в Новоселках строят, и я строить буду… Но-о, давай шевелись, – понукая лошадь, закончил неприятный разговор Наум.

В тот же день можно было видеть на огороде с лопатами Якуша с Васильком, пошла молва по хатам: мол, Наум дал команду от каких-то врагов схроны копать, мало ли что дальше будет, время неспокойное. Такая весть обрастала размышлениями и догадками: а от кого можно схорониться в том блиндаже, лучше уж в лес податься и там будан сооружать. Видно, плохи дела у немцев, полицаи тоже здесь день побегали и дали деру в Новоселки. Затревожилась Калиновка, таяла у них надежда, что в своих хатах можно такое лихолетье пережить. А пролетевший низко над Калиновкой немецкий аэроплан принес еще больше страхов и разговоров: он же может и бомбу кинуть.