Будни завтрашнего дня

– Да что ты все его разглядываешь? – не выдержал наконец Михалыч. – Обыкновенный пацан, только бездомный и безродный. Сейчас таких по стране тысячи болтаются…

– Знаешь, Сережа, мне все время кажется, что с Петькой твоим я знаком…

– Когда кажется креститься надо. И сколько же ты с Петькой знаком?

– Восемь лет.

– Да ты с ума сошел! – поперхнулся Михалыч. – Ему восемь лет назад еще пяти не было! Ты что, в детском саду его тогда видел, что ли?

– Нет, не в саду. И было ему тогда не пять лет, а двенадцать.

– Так, ты сегодня не пьешь, – убрал бутылку под стол Михалыч. – Еще ни одного глотка не сделал, а уже полную ахинею несешь.

– Может, и ахинею, – пожал плечами Витек. – Но очень уж похож, и зовут также, как и того…

– Кого – того?

– Того пацана, который меня чуть не убил.

В другой ситуации лицо Михалыча вызвало бы улыбку – широко раскрытые глаза и округлившийся от удивления рот никак не вязались с громадной коренастой фигурой. Со смесью страха и удивления смотрел Сергей на Витька, словно впервые увидел давнего приятеля. Недоеденный бутерброд свалился на стол из невольно разжавшейся руки.

– Че? – только и сумел выдавить из себя Михалыч.

– То самое, – ровным голосом отозвался Витек. – Ты нашу последнюю встречу помнишь?

– Дак, как же – ты как раз новое назначение получил куда-то в Сибирь…

– Точно. Только это "куда-то" было "ящиком", который и сейчас еще в сверхсекретных числится.

– То-то ты тогда темнил куда едешь!

– Еще бы мне не темнить – подписку о неразглашении давал! И на письма твои отвечал через пень-колоду по этой же причине: в Новосибирске-то я жил не больше полугода, а в "ящике" работали вахтовым методом – месяц там, потом месяц дома отдыхаем.

– Дак, а Петька-то тут причем?

– А ты не перебивай, а слушай. Ровно через год после свадьбы Нинка моя рожать затеялась. Я как раз сидел дома после очередной вахты, когда у Нинки схватки начались. Я "скорую" вызвал, через полчаса приехала такая расфуфыренная мадама. Нинка от боли орет, а эта сука спокойненько так расспрашивает: "На каком месяце? Когда воды отошли? Нет, дамочка, рановато вам еще рожать" Я чуть не силком заставил везти Нинку в роддом, сам рядом сел. Только от дома отъехали – Нинка рожать начала. Я докторшу эту из кабины зову, а она: "Не морочьте мне голову!" И ведь не выскочишь же на ходу из машины чтоб этой стерве морду набить! – Витек трясущимися руками вытащил из кармана начатую пачку "Беломора", закурил, жадно затягиваясь дымом. – Тут санитары доперли что дело не шуточное, стали в стекло барабанить. Остановились. Врачиха меня в кабину перегнала, сама стала над Нинкой колдовать. В общем, когда к роддому приехали, из машины забирали двоих… Врачи сразу сказали – ребенок уже мертв, а жена при смерти, слишком много крови потеряла. Полночи врачи Нинку с того света вытащить пытались, да без толку… А пока я приемном сидел и чуда ждал, эта сучара со "скорой" в журнале целый роман накатала – якобы я всячески мешал врачам исполнить свой долг, не подпускал к жене из религиозных побуждений… И под этим ведь вся бригада расписалась! Меня из роддома прямиком в КПЗ доставили – убийца, мол. Как я там с ума не сошел, одному Богу известно. Дело, конечно, сразу прекратили, когда стало известно кто я и где работаю. Но с работы все равно погнали – дескать, дыма без огня не бывает. Хорошо хоть с квартиры не выгнали – она Нинкина была, от родителей еще осталась, кооперативная. Схоронил я Нинку и мальчонку своего рядом с ней похоронил, памятник сделал, надпись "Нина и Олег" заказал… Мы с Нинкой, как узнали, что пацан будет, сразу имя выбрали, все необходимое купили. Вот и пригодилось… На работу надо было устраиваться, а на душе такое: не то что работать – на людей смотреть не могу. Думаю, фиг с ним, деньги на книжке кое-какие есть, месяц дома пересижу, очухаюсь.

– Это ты зря… – подал голос Михалыч.

– Я потом и сам понял, что зря. День-то жил нормально, а как дело к вечеру – чудилось что Олежка в своей кроватке плачет. Я к нему, а там пусто… Потом стало казаться, что Олежка уже подрос, по полу бегает и лопочет чего-то… Нинкин голос ни разу не слышал, а Олежкин – каждый вечер. На шестой день отчетливо услышал, как он "папа" сказал! Вот тогда я бутылку водки, которая уже полгода нетронутая в холодильнике стояла, и открыл…

– Это понятно…

– За полгода я пропил все, что до этого заработал. Дома из мебели только матрас, стол и Олежкина кровать осталась.

– А кроватку-то зачем оставил?

– Не знаю, не смог я ее продать. Пил просто беспробудно, только бы голос Олежкин не слышать. А он с каждым разом все отчетливей, с каждым днем взрослее… Словно он за месяц год проживал. Когда пить стало не на что, пошел искать собутыльников… Ну да это дело обычное, сам небось также водку добывал?

– Было дело, – кивнул головой Михалыч. Недоеденный бутерброд так и валялся на газете, чай в стакане давно остыл.

– В общем, превратилось мое жилище в натуральный клоповник. И вот бреду я как-то по улице, ищу кого-нибудь, кто на водку расщедрится, и вдруг сзади Олежкин голос: "Папа!" А до той поры я голос только дома слышал! А сзади снова: "Папа, пойдем домой!" Я где стоял, там на снег и уселся. Обернулся – никого, только пацаненок незнакомый глаза таращит. Я говорю: "Подойди сюда, не бойся". Он подошел. Я спрашиваю: "Это не ты папу сейчас звал?" Молчит, только головой мотнул – нет, значит. Я опять спрашиваю: "А звать-то тебя как?" Петькой, говорит. Голос совсем другой, на Олежкин ничуть не похож. "Ладно, – говорю, – Петька, беги домой, а то батя с мамкой тебя заругают, что с таким чучелом связался". "Не заругают, – отвечает, – нету у меня ни бати с мамкой, ни дома: интернатский я". Потом помог мне подняться, посопел и говорит: "Вы, дядя, меня не прогоняйте, а то мне жить негде – сбежал я". – Витек сунул погасшую "беломорину" в набитую окурками жестянку с надписью "Морская капуста", хлебнул остывшего чая. – Самое удивительное, что я тогда все принял так, словно так оно и должно было быть. Пришли ко мне, начали потихоньку житье налаживать. Соседям сказали, что племяш мой приехал, сиротой остался. Друзья тамошние помогли на работу устроиться, денег ссудили в долг. В "комиссионке" кровать купили и тахту для Петьки, одежонку кое-какую. Работенка, кстати, неплохая была – телевизоры в ателье чинил, благо по радиосвязи кандидатскую защищал и паяльник в руках держать умел. Петьку в это время учительница одна к школе готовила, только с документами проблемы были. Голос Олежкин я слышать перестал, да и выпивкой больше не баловался. Так и жили почти год, до августа. Я справил Петьке документы – все та же учительница помогла, форму купили… И как-то вечером ребята в ателье говорят: задержись после работы, у мастера день рождения. Я домой позвонил, Петьку предупредил чтоб не волновался. И засиделись! Конечно, до беспамятства никто не упился – с утра же на работу, но поддали хорошо. Домой пришел – Петька сидит у окна, обиделся, время-то к одиннадцати шло, а мы в семь заканчивали. Ну, сперва он меня отчитал по первое число, потом помирились. Сели вместе на подоконник, в окно смотрим. А над городом такое небо! Звезды сияют, месяц вовсю светит! Посидели немного, я Петьку в охапку и на тахту – спать, говорю, пора. Во сне, говорю, дети быстрее растут, а ты у меня за год почти не вырос. Петька сразу как-то весь сжался, к стене отвернулся. Я внимания не обратил, по плечу его потрепал и сам спать пошел. Вырубился сразу, словно кто-то рубильник выключил. Не знаю сколько проспал, но, когда от сушняка в глотке проснулся, за окном еще темно было. Только вставать собрался, слышу – дверь открывается, на пороге Петька стоит. Спрашиваю: "Чего не спишь, Петь?". Он подходит, в руке стакан. Говорит, слышу, как ты тут ворочаешься, наверное, пить хочешь? Думаю, вот добрая душа – я про него спьяну забыл, обидел, а он мне воду принес! И не просто воду, а еще сиропу туда добавил… Выпил я, отослал Петьку дальше спать и сам отключился. А очнулся только через три месяца, в реанимации.

– Как так?

– А вот так. Отравление какими-то химикатами. В истории записали что водку пил подвального разлива, там какой-то дряни было намешано, вот и причина. Да только не в водке дело, а в Петьке!

– С чего ты взял? Ведь могли же и действительно "паленую" бутылку подсунуть!

– Могли, но тогда в реанимации вместе со мной вся наша бригада должна была лежать. А отравился я один! И потом – Петьку с той поры никто не видел. Когда я утром на работу не пришел, мастер первым делом домой позвонил. Трубку никто не снял, хотя Петька-то дома обязательно должен был быть – у него последние занятия с учительницей были. Снарядили гонца ко мне домой, а там эта учителка уже вся в слезах стоит – уже полчаса звоню, а никто не открывает. Вызвали милицию, сломали дверь, нашли меня на кровати, а Петьки след простыл.

Витек замолчал, выуживая новую папиросу.

– Ну а как же ты квартиры лишился-то?

– А, обычное дело… Из больницы я полуслепым вышел – отрава по глазам шарахнула, инвалидность дали. Работать я не мог, а жить на что-то надо. Решил свою трехкомнатную на что-нибудь поменьше разменять, с доплатой. Дал объявление в газету, пришел один "деловой", с ним пара бугаев. Посидели, поговорили, его однокомнатную посмотрели, о цене сговорились. Я бумаги-то подписал, да сослепу не разглядел, что это не договор, а дарственная! Не успел я подписаться, меня пинком под зад из квартиры вышибли! Я кричу: "Вы что, а деньги? Ключи?" А они смеются: "Протри гляделки, батя, ты эту квартиру только что нам подарил". Поорал, а что толку-то? Мне же еще по шее и накостыляли… Так вот с той поры и маюсь по белу свету.

– Ну, это бывает… А на моего Петьку ты не греши – спутал ты сослепу.

– Да у меня сейчас зрение лучше, чем у моряков!

– А голова хуже, чем у ребенка! – отбрил Михалыч. – Ты сам подумай – тому пацану уже третий десяток идет! Если не прибил никто, конечно. И на хрена ему тебя убивать?

– Я сам себе уже это тыщу раз говорил… Но кроме него отраву подлить никто не мог! А вдруг он как тот пацан из сказки – не хочет расти и все?

– Питер Пэн, что ли? – усмехнулся Михалыч. – Нет, Вить, ты и впрямь как дите малое, всяким сказкам веришь.

– А ты не регочи раньше времени! – сердито зашипел Витек. – В наше время все что угодно может случиться!

– Ну да, и в наше чокнутое время вдруг появился пацан навроде Питера Пэна? Это же чушь полная! А травить тебя на кой шут ему нужно было? Что он, просто уйти не мог?

– Да я-то откуда знаю?! – возмущенно зашептал Витек. – Он же мне не исповедывался! Может, просто боится, что упихают в какой-нибудь институт и будут изучать его как мартышку! Ведь он же не просто не растет! Карликов вокруг пруд пруди! А он же еще и не стареет, ему всегда будет двенадцать! Всегда!

– Тебе бы, Витек, в университете не на физмат, а на литературный надо было идти. Такой сюжет задвинул, что любой фантаст позавидовал бы! – Михалыч поднял с газеты свой бутерброд, энергично зажевал, но вдруг фыркнул в ладонь и гулко расхохотался. – Петька – Питер Пэн! Да еще убивающий людей! Ну надо же такое придумать!

– Чего придумать? – недовольно забурчал сонный голос.

– Ой, Петька! – спохватился Михалыч. – Разбудил, да? Вот дурак-то старый! Ты меня извини, просто анекдот очень смешной Витек рассказал.

– И мне расскажите! – потребовал Петька, усаживаясь на диване.

– Не, маловат ты еще для таких анекдотов! – решительно запротестовал Михалыч, исподтишка показывая Витьку кулак. – Лучше ложись и еще покемарь.

– Не, не хочу. У вас поесть чего осталось?

– Да всего полно! Только чай поостыл, счас подогрею!

Михалыч вновь пристроил чайник на горелке, вернулся к столу. Петька методично раскладывал на столе принесенную Витьком снедь, организуя некоторое подобие сервировки. Открыл банку с маринованными огурцами, нарезал тонкими ломтиками колбасу, выудил из пакета пару батонов, высыпал на стол горку дешевых карамелек… Придирчиво оглядел стол, и, явно довольный увиденным, спросил у Витька:

– Это что, каждый день тебе столько жратвы дают?

– Если бы… – вздохнул Витька. – Все от торговли зависит: ежели есть народ, то и мой харч побогаче, а ежели нету, то девчонки не шибко щедрые. Но и тогда жаловаться грешно, голодным спать не ляжешь.

– Счастливый, – вздохнул Петька, делая бутерброд. – А мы тут недавно почти неделю не жрамши сидели. Помнишь, Михалыч?

– Еще бы! – хмыкнул в ответ Михалыч. – Я тогда чуть было не похудел, щеки даже вваливаться начали.

– Ничего, теперь все будет путем, – заверил Витек. – Пока меня из ларьков не гонят харч я вам обеспечу, всем троим хватит.

– Это хорошо, – кивнул головой Петька.

– Только похоже, Витек, что вскоре мы тут с тобой вдвоем останемся, – добавил Михалыч.

– Это почему же? – встрепенулся Витек.

– Да вот нашлась для Петьки опекунша, к себе жить зовет.

– Сплюнь, а то сглазишь, – полушутливо попросил Петька, набивая рот булкой с колбасой.

– А тут плюй, не плюй – все едино, – засмеявшись, отмахнулся Михалыч. – Поверь мне на слово, Петька будешь ты через месяц жить в барских хоромах, ходить в школу и забудешь напрочь про нашу подвальную жизнь. Небось, даже не узнаешь при встрече, а?

– Не бои́сь, узнаю, – усмехнулся и Петька.

– Зато я тебя вряд ли узнаю – оденешься по-человечески, подрастешь…

– А что, сейчас разве плохо растет? – каким-то очень безразличным голосом спросил Витек. Петька стрельнул глазами в его сторону, но ничего не сказал.

– Дак, когда питаешься через пень-колоду, то какой рост? – ничего не заметив, продолжал разглагольствовать Михалыч. – Для нормального роста ребенку…

– Нормальное питание, – раздраженно оборвал Михалыча Петька. – Знаю, слышал уже сегодня.

– Ну и ладно, коли слышал, – миролюбиво ответил Михалыч. – Ты, Петька, не сердись. Я ж не со зла… Давай-ка вот чайку горяченького хлебни, а мы с Витьком по граммулечке за твое будущее выпьем! Не возражаешь?

– Ну, если за будущее… – не поднимая глаз пожал плечами Петька.

– Вот и славно! – шумно обрадовался Михалыч и выставил на стол убранную бутылку. Витек тут же охотно подставил стакан.

"Граммулечкой" дело не кончилось. С тостами за Петьку, за его приемную мать, с шутками Михалыча и под одобрительный Петькин смех, мужики усидели литровую бутылку водки. Щуплый Витек, явно переоценил свои возможности и вырубился прямо за столом, уткнувшись лбом в столешницу. Изрядно захмелевший Михалыч оттащил приятеля на топчан и виновато оглянулся на Петьку:

– Придется тебе сегодня на диване спать. Витек с него просто свалится, а тебе спать рядом с пьяным не годится.

– Ладно, не расстраивайся, переночую как-нибудь. – Петька, дурачась, плюхнулся на диван, устроился поудобнее.

– Вот и славненько. А утречком я еще одну лежанку сооружу…– Михалыч подвинул Витька ближе к стенке, сам улегся рядом с приятелем и почти сразу захрапел.

– Самой собой, – тихо отозвался Петька.

Некоторое время он лежал на спине, заложив обе руки за голову и задумчиво смотрел в потолок, прислушиваясь к дыханию мирно спящих мужиков и давно ставшему привычным равномерному гудению газового котла. Никогда не выключающийся светильник аварийного освещения равнодушно освещал щуплую фигурку мальчишки. Стрелки на круглом циферблате висящих над дверью в операторскую часов мерно отмеряли минуту за минутой. Минутная стрелка успела сделать почти пол-оборота, когда Петька вдруг резко сел на диване и начал торопливо обуваться, стараясь не шуметь. Новенькие сапожки туго влезали на толстые шерстяные носки и Петька тихонько шипел от досады. Обулся, встал, тихонько подошел к топчану и с минуту задумчиво постоял над безмятежно храпящим Михалычем. Затем крадучись двинулся к плитке. Сорвать с вентиля шланг было делом нехитрым и через пару минут вонючий газ с шипением начал расползаться по комнате. Стараясь не дышать, зажимая рот и нос руками, Петька пулей проскочил к двери, не обращая внимания на заворочавшегося Михалыча. Выскочив в коридор, Петька тут же захлопнул дверь и не без труда задвинул массивный засов.

– Петька!.. Кха!.. – сдавленный голос Михалыча еле доносился через дверь. – Петька, ты где?

Дверь дрогнула от массивного удара – видимо, Михалыч попытался весом своего тела высадить засов, но тот был рассчитан на гораздо большие нагрузки.

– Петька, открой! – кашляя и задыхаясь, забарабанил кулаками по двери Михалыч. – Петька, ты что?

– Прости, Михалыч, но… – Сипло проговорил Петька и голос его дрогнул. Уткнувшись лбом в холодное, равнодушное ко всему железо двери Петька быстро заговорил, словно боялся, что его перебьют: – У меня нет другого выхода. Я не хочу опять в институт. Я не урод, я просто не могу вырасти. А меня двадцать лет в стеклянной клетке! И каждый день уколы, анализы, процедуры! Я сбежал, два года жил у одной тетки, а потом она меня опять в институт поволокла!

– Ты это взаправду, Петька?

– Само собой, Михалыч, само собой, – тихо отозвался мальчишка, поднимая мокрое от слез лицо. Задыхающийся Михалыч сквозь шум в ушах расслышал дробный топот маленьких ног, потом хлопок и скрежет еще одного засова – Петька запер наружную дверь, отрезая все, даже самые ничтожные, шансы на спасение. "Витек-то был прав!" – вдруг осенило Михалыча, и эта мысль стала последней в его жизни.

– Мамочка! Мамочка! – невысокий белобрысый мальчишка, задрав голову, стоял под окнами стандартной девятиэтажки. Из окна четвертого этажа выглянула уже немолодая женщина. – Мамочка, брось мне пожалуйста мой пистолет, он в моей комнате на диване лежит.

Женщина, улыбнувшись, кивнула, отошла от окна, почти сразу вернулась и бросила вниз красный пластмассовый пистолет.

– Спасибо, мамочка! – Мальчишка подобрал с жухлой, осенней травы упавшую игрушку, махнул матери рукой и помчался к поджидавшей его компании таких же пацанов.

Несколько минут женщина с легкой улыбкой наблюдала за ним, потом отошла вглубь комнаты. Привычным жестом поправила стоявшую на серванте фотокарточку с прикрепленной к углу деревянной рамки черной лентой. На снимке прислонившись к стволу громадной сосны стоял молоденький парнишка, почти мальчик. В это время зазвенел телефон.

– Алло… Да, Анна Андреевна, я вас слушаю. Спасибо, все хорошо. Петенька? Спасибо, нормально. Сейчас играет во дворе с друзьями. Да, он очень быстро адаптировался. Недавно подружился с двумя братьями-близнецами и теперь их водой не разлить. Вы знаете, я сама не нарадуюсь. Петя быстро забыл свои подвальные привычки и теперь это самый обычный ребенок. Вот только растет плохо. Конечно, эта беспризорная жизнь не могла не сказаться на его здоровье, но ведь уже два года прошло. Нет, врачам не показывала. Впрочем, за ним постоянно следит наш участковый педиатр, но он пока ничего страшного в заторможенности роста не видит. Вы так думаете? Так, секундочку, сейчас ручку возьму. Так, диктуйте. – Шариковая ручка быстро побежала по листку бумаги, записывая телефон знаменитого педиатра. – Говорите, вашей Юлечке помог? Хорошо, я сейчас же ему позвоню. Спасибо. Обязательно передам, само собой! До свидания.

Женщина положила трубку и еще раз перечитала записанный адрес. За окном раздавались ребячьи голоса, среди которых явственно слышался голос ее Пети. Она вновь сняла трубку телефона и стала набирать только что продиктованный номер…

Санкт-Петербург

30 сентября 1999 г

Старый город

– Скажите…

– Нет, Паша, мы же договорились общаться на "ты". Не такая я уж старуха!

Да, старухой Приму назвать было сложно – стройной фигурке позавидовали бы многие молодые девчонки, глаза горели юным задором. И при всем этом Прима старше моей матери – это она сама сказала. Не мне, маме. Я окинул взглядом зал ожидания – матушка пристроилась к компании скучающих туристов, таращившихся в громадный экран на стене и увлеченно обсуждала героиню какого-то сериала с миловидной блондинкой бальзаковского возраста. Все правильно, песни Примы ей никогда не нравились. Мне, впрочем, тоже.

– Паш, ты спросить что-то хотел?

– А?.. А-а-а, да… – Я задумчиво помешал соломинкой ледяной коктейль. – Скажи, а тебе никогда не надоедала вся эта рутина?

– Какая рутина? – Прима удивленно глянула на меня.

– Ну… – слегка замялся я. – Вот представь обыкновенную девчонку или даже меня.

– Представила – окинула меня взглядом Прима.

– Талантов никаких никогда не было, хотя амбиции проступали. Но Комиссия рассмотрела, проанализировала и выдала предписание – программист.

– Кстати, очень почетная профессия.

– Единственное утешение. А на деле – сидит программист весь рабочий день в своем кресле, тупо пялится на экран визора, давит нужные кнопки и все больше напоминает органический придаток к компьютеру. Торчит такой вот бедолага в кабинете изо дня в день и мечтает о чем–то несбыточном: путешествиях, полетах в глубокий космос, о сцене…

– А, поняла. Какая–нибудь девочка сидит за клавиатурой и мечтает стать Примой, так?

– Ну, вроде того…

Прима жестом подозвала робобармена и тот вновь наполнил бокалы.

– Пей, Паша, не смущайся. – Я послушно глотнул пьянящий коктейль с каким-то неземным вкусом. Смотреть цену напитка я даже не пытался: моего месячного жалованья вряд ли хватит.

– Знаешь, ты задал вопрос, который я сама себе уже лет двадцать боюсь задавать…

– Прости, я не хотел тебя огорчить.

– Да пустяки… Но ответ будет очень печальный: мы ничего не сможем изменить. Я очень люблю петь, и до Аттестации мечтала стать мегазвездой, ездить по всей Земле с концертами! Дурочка наивная… А потом, лет через десять, когда моими афишами были оклеены самые дальние уголки Галактики, как я все возненавидела!!! Двадцать концертов в месяц, двести сорок концертов в год – и никуда от этого не сбежать! Даже заболеть нельзя – медицина сейчас мертвого на ноги поставит и на сцену выгонит… Потом я стала жутко ненавидеть тех, кто пришел на мои концерты.

– А зрителей-то за что?

– А чего они приперлись? Не купили бы билеты и мне бы петь не пришлось!

Прима звонко расхохоталась – видимо, мы здорово набрались. Впрочем, ее рейс опять задерживается – Лос-Анджелес не принимает. А я вообще никуда не еду – межконтинетальные путешествия для служащих моего класса полагаются раз в шесть лет и мне своей очереди ждать еще два года. А пока очередной отпуск я проведу в доме отдыха на Побережье. Как, впрочем, и всегда…

– Пашенька, нам домой не пора?

– Мам, я бы еще посидел немного, ладно? Или ты устала?

– Нет, я как раз хотела в маркет заглянуть, а то дома пусто.

– А, ну сходи. Кредитка с собой?

– Ну, конечно! Только не уходи никуда, ладно? Я через полчасика приду.

Мама взъерошила мне волосы, улыбнулась и медленно пошла вглубь вокзала. Обыкновенная семидесятилетняя женщина, каких было полно и в начале прошлого века, когда не было ни Комиссии, ни долгой и нудной Аттестации, а Океан еще разделяли на моря… Тогда были корабли… У мамы сохранилась старинная книга – в самодельном картонном переплете, с пожелтевшими страницами и контуром парусного корабля на титульной странице. Александр Грин, "Алые паруса"… Как я завидовал Грею – он мог с а м решать свою судьбу, мог стать капитаном и приплыть к своей Ассоль! Сейчас бы он в лучшем случае прикатил бы в вагоне межконтинентальной подземки…

– Вниманию пассажиров! Объявляется посадка на рейс 2661 Санкт-Петербург – Лос-Анджелес! Просьба отъезжающим пройти на регистрацию!

– О, даже получаса не прошло! – усмехнулась Прима. Она небрежно и изящно бросила недокуренную сигарету в пепельницу, кивнула сидящему за соседним столиком охраннику и нехотя поднялась:

– Ладно, Паша, мне пора. Спасибо за компанию и передавай привет маме.

– Спасибо тебе за коктейль, – улыбнулся я в ответ. – И передавай привет друзьям и дочке.

– Обязательно передам! – хохотнула Прима. – Слушай, а дай–ка мне номер своего телефона, а? Мой администратор вроде искал программиста для светотехники, может еще не нашел, так я…

– Спасибо, Прима, но я забыл свою трубку дома.

– Жаль, – почти искренне опечалилась Прима. – Ну ладно, тогда встретимся здесь через месяц, ага? Ты же каждый день здесь гуляешь?

– Почти.

– Ну вот ровно через месяц будь обязательно! Ну, пока!

Прима умчалась, сопровождаемая телохранителем, а я остался допивать свой коктейль. Все-таки интересное место этот новый вокзал! Пусть я никуда не еду, но зато каждый день встречается кто-то, с кем можно посидеть, поболтать. Правда, с артистами до сих пор судьба не сводила… Угораздило же Приму наступить на ногу моей маме! А матушка тут же выговор ей устроила – дескать, молодежь совсем ходить разучилась. Прима и выдала в том смысле, что еще неизвестно кто здесь молодежь…

В кармане куртки тоненько запитюкал зуммер и я выудил дешевенькую "трубку" – сам не знаю, зачем наврал Приме… Даже если бы и забыл я ее дома, то назвать номера телефонов для программиста пара пустяков – профессиональная память на числовые величины емкостью до тридцати знаков позволяет обходиться без записных книжек.