В третью стражу. Автономное плавание

– Это опасно? – спросила Вильда, начиная догадываться, о чем они говорят.

– Я написал завещание, – вместо прямого ответа сказал Баст, – и отдал все необходимые распоряжения. Если со мной что-нибудь случится, ты ни в чем не будешь нуждаться.

– А…

Но Баст вел свою линию, и сбить его с мысли было невозможно.

– Если ты вдруг забеременела сегодня, то мне бы хотелось, чтобы девочку звали Брунгильда, а мальчика – Конрад.

– Когда ты уезжаешь? – спрашивать о чем-либо другом, судя по всему, было бессмысленно.

– Сегодня, – он поднял наконец рюмку, понюхал и выпил коньяк.

– Куда ты едешь, – она не знала, радоваться ли случившемуся или плакать. – Или это тоже секрет?

– Нет, это не секрет, – Баст вернул рюмку на стол. – Я еду в Амстердам.

* * *

Баст сел за руль. В принципе, можно было ехать: мотор уже прогрелся, да и причин задерживаться не было. Однако он медлил, смотрел вполоборота на вышедшую проводить его Вильду. «Она красива», – все время их знакомства он пытался убедить себя, что эта зеленоглазая и рыжеволосая – мед и красное вино – стройная женщина должна вызывать бешеное желание. У него не вызывала, хотя была на его взгляд куда как красивее всех прочих известных ему женщин. Она действительно хороша: изумрудный блеск больших глаз и червонное золото волос. Он мог любоваться ею, и любовался, но не хотел ее, даже когда она представала перед ним во всей своей царственной наготе. Увы, и эта попытка оказалась неудачной, и Баст фон Шаунбург был даже рад, что начальство решило направить его в Нидерланды. В конце концов, лучше рисковать головой, играя в опасные игры рыцарей плаща и кинжала, чем разрушать душу несбыточным желанием быть как все. Увы, но член НСДАП с 1928 года, сотрудник СД гауптштурм фюрер[5] СС Себастиан фон Шаунбург «западал» только на золотоволосых мальчиков, знал это и страдал, не имея возможности ни удовлетворить свою страсть, ни изменить ее направленность.

Татьяна Драгунова, Москва.

24 декабря 2009 года

Татьяна вышла с Белорусской кольцевой и направилась вдоль здания вокзала к главному входу. Остановилась – всего на пару минут, как делала это всегда, оказавшись у Белорусского вокзала – перед барельефом «Вставай, страна огромная» на стене и с обычным волнением стала рассматривать знакомую композицию на мраморе: дирижер в центре, слева – оркестр и хор, справа – прощающиеся с солдатами жены и дети, на втором плане справа – строй солдат с винтовками за плечами идет к дымящему чуть в глубине паровозу.

«Поезд номер двадцать один… – Прага отправлением в 23 часа 44 минуты… второй платформы… нумерация… с головы состава…» – объявил по громкой трансляции уверенный женский голос.

«Стерва», – без злобы и раздражения, а как о чем-то само собой разумеющемся подумала Таня и пошла ко второй платформе.

Поезд уже подали, и их компашка – все десять человек – собралась у своего вагона, пересмеиваясь и перекуривая на морозе, пропитанном неистребимыми запахами вокзала. Ну, а в вагон садились уже под настоящую метель. Где-то там, за границами «зоны отчуждения», город стоял в пробках, но у них, отправляющихся отдыхать, настроение было веселое и уже вполне праздничное.

Татьяне досталось купе «сингл» – такое же, как и остальные, только ехать ей предстояло в одиночестве – «по должности положено». Девчонкам – два двухместных. А вот ребятам-айтишникам – соседнее, но уже трехместное, но это, как говорится, не страшно: парни молодые, в обиде не будут.

Усмехнувшись своему желанию вечно все контролировать и учитывать – «Кто сказал про контроль и учет?» – Татьяна достала из сумочки телефон.

Услышав знакомое «але», спросила:

– Мам? Как ты там?..

– А лекарство приняла?..

– Да, уже из поезда, как обещала…

– Хороший поезд, да одна…

– Теперь не знаю, когда позвоню…

– Ложись, спокойной ночи! Целую.

Дав отбой, тут же выбрала следующий номер.

– Олька! Привет, я уже в поезде. Нет, только тронулись. Не знаю, как с роумингом будет, так что на всякий случай – «в полночь у амбара».

«В полночь у амбара», то есть послезавтра на Ратушной площади, напротив знаменитых часов… и, разумеется, в шесть часов вечера… «после войны».

Она улыбнулась, представляя встречу со старой – еще со студенческих времен – подругой, и с некоторым удивлением подумала, что в «те времена» им и в голову бы не пришло, что для того, чтобы увидеться, придется тащиться за тридевять земель и три границы. Сама Татьяна, поездив чуток после замужества по провинциальным гарнизонам, в конце концов, вернулась в Москву, а ее соседку по общежитию Ольгу Ремизову судьба занесла в Питер, да так там и бросила.

Не сложилась у Ольки жизнь, и бывшая «восходящая звезда» советского биатлона превратилась в тихую полноватую женщину-библиотекаря. «Тихоня Оля…» Ну, где-то так и есть: тихая… интеллигентная… неприметная при всех ее немалых габаритах, она и сейчас не хотела ехать к сестре в Вену, не желая никому мешать, докучать, быть в тягость… Вот ведь как бывает, а знали бы все эти товарищи ученые, приходящие в библиотеку Академии наук, как стреляла в свое время Ольга Ремизова! Как летела на лыжах к огневому рубежу… Как, преодолевая закисление мышц, рвалась к финишу…

Предвкушение встречи оказалось ничуть не хуже самого события. Оно было окрашено в мягкие пастельные тона и переживалось как предвкушение праздника. Немного тихой грусти, несколько веселых воспоминаний, ожидание легкого – без «загрузов» – общения, потому что Ольга – это Ольга и есть….

Убрав было телефон, Татьяна достала его снова и, чуть посомневавшись, набрала еще один номер.

– Грейси? – сказала несколько удивленно и тут же перешла на английский: – Это Татьяна из Москвы, еду в Прагу, решила поздравить вас с Новым годом, а то неизвестно как со связью будет, да и роуминг дорогой… Да, если можно…

И услышав наконец сквозь шум падающей воды знакомое «Привет, Пятачок! Что случилось?», ответила:

– Ничего, еду в Прагу, встречусь там с Олькой, ты ведь будешь звонить на Новый год, а как со связью будет – неизвестно. Еще перепугаешься, вот и предупреждаю. Да, тебе тоже здоровья и счастья в личной жизни!

Татьяна улыбалась – настроение предпраздничного ожидания усилилось.

А минут через пять «соседи» зазвали на «стременную» – отметить отъезд коньячком или мартини по желанию, шампанское решили оставить на празднование завтрашнего «нерусского» Рождества. Выпив пару глотков коньяку – с мороза оно и хорошо, Татьяна пошла спать, попросив ребят сильно не шуметь, но те и сами долго сидеть не стали. Судя по долетавшим до нее звукам, приняли еще по одной, сходили в тамбур – покурить, проведали девчонок и довольно быстро угомонились – день был длинный и суетный… «Обычный» предотпускной день, когда надо «обрубать» стремительно вырастающие со всех сторон концы. Вот и вымотались. Вымоталась… Татьяна сама не заметила, как уснула. Впрочем, в поездах она, как ни странно, всегда спала хорошо, и даже более того – любила в них спать, в отличие от многих своих знакомых.

Майкл Мэтью Гринвуд, Лондон.

21 декабря 1935 года

За плотно зашторенными окнами, по-видимому, шел дождь. Возможно, скорей всего, но не обязательно… Хотя нет, все-таки дождь. Холодный зимний, если зима, холодный летний – если не зима. Но декабрь – это зима, не так ли, джентльмены?

– Как дела, Майкл? – вежливо кивнул в ответ на приветствие гладко выбритый молодой человек с зачесанными назад волосами.

– Благодарю вас, Рэндольф, – откликнулся Гринвуд, – жаловаться не на что.

– Как здоровье вашего отца, дорогой Рэндольф? – поинтересовался сэр Энтони, окутываясь сигарным дымом. – Надеюсь, марокканский климат идет ему на пользу?

– В последнем письме он писал, что чувствует себя великолепно, – вежливо подтвердил молодой джентльмен. – Касабланка очень красивый город, хотя, по его мнению, несколько шумный.

«Интересно, а может, и в Касабланке идет дождь?»

– Не забудьте передать ему мои наилучшие пожелания, – широко улыбнулся майор.

– Разумеется, сэр Энтони. Сразу, как только он вернется в Англию. Если вы не возражаете, джентльмены, я вас оставлю. – Рэндольф Черчилль встал, поклонился и, четко повернувшись через левое плечо, ушел по коридору.

Майор секунду смотрел ему вслед, потом коротко взглянул на Гринвуда и вернулся к своему чаю. Размешал ложечкой сахар в чашке – сначала против, а затем по часовой стрелке, и снова поднял взгляд на собеседника.

– По моему мнению, дорогой Майкл, вы пишете лучше, чем ваш итонский однокашник, – сэр Энтони развернул на столике газету. – Ваша статья о разочаровании английской молодежи в политике Британии наводит на интересные мысли. «Студенты британских университетов, – процитировал он, – стали рассуждать не о том, падет ли капитализм, а о том, когда и как это произойдет». Вы действительно считаете, что нынешний Кембридж стал рассадником коммунизма?

Вряд ли сэра Энтони действительно беспокоила эта проблема. Скорее, он просто выбрал очередную тему для дискуссии. С тем же успехом это мог быть вопрос: «Что важнее для империи: противоречия между диалектикой Маркса и эволюционизмом Спенсера или сеть магазинов „Маркс и Спенсер“. И, разумеется, это не было шуткой. В худшем случае – просто гимнастика ума, но, возможно, и нечто гораздо большее, как и случилось в клубе на прошлой неделе во время дискуссии, возникшей, казалось бы, совершенно случайно. Ведь при всей абсурдности темы – аргументы в споре должны быть настоящими – честная игра превыше всего. Похоже, в конце концов, победу одержали магазины – точно в соответствии с соображениями политического экономиста Маркса о примате бытия над сознанием и Спенсера о социальном дарвинизме».

– Все не настолько плохо, сэр Энтони. Прошу вас, обратите внимание, что я употребил в статье слово «некоторые». Но, увы, недавний кризис и беспринципность некоторых правительств показали уязвимость капиталистической системы. Боюсь, что… – Майкл подчеркнул пальцем абзац в газете, – в Кембридже, и не только в нем, уже действуют коммунистические ячейки, и только вопрос времени, когда с ними установят связь их иностранные «tovarishchy». А, учитывая, что выпускники именно этих учебных заведений пополняют состав британской администрации… – он грустно улыбнулся и развел руками.

– Несколько пессимистический взгляд на вещи, дорогой Майкл. Хотя это, скорее, забота наших коллег из Пятой Секции[6]. А дело мистера Си[7] и наше, ваше и мое – информировать правительство его величества об угрозах империи, исходящих из-за рубежа…

Майкл насторожился, похоже, сейчас он получит очередное задание.

– И вот здесь у нас возникли некоторые изменения.

– Изменения? – не дождавшись окончания паузы, задал вопрос Гринвуд. – Британия теперь подружилась с Коминтерном?

– Скажем так, – майор всегда излагал свои мысли предельно осторожно, – есть мнение, весьма обоснованное мнение, некоторых достаточно серьезных лиц, – он повернул голову в том направлении, куда удалился младший Черчилль, – что пока мы высматривали нашествие так называемых «обезьян-бабуинов», возникла опасность со стороны «гуннов».

Судя по лексикону, сэр Энтони имел беседы не только с сыном, но и с отцом, заявившим однажды, что «одержав победу над всеми гуннами – тиграми мира, я не потерплю, чтобы меня побили обезьяны», разумеется, имея в виду под «бабуинами» проклятых большевиков.

«Вероятно, – подумал Майкл, сохраняя „покер фэйс“, – они встречались, когда начались разговоры о возвращении Черчилля в правительство».

«Это стоит отметить на будущее», – решил Майкл, никогда не забывавший, что «зима близко».

– Существуют опасения, что германский канцлер Адольф Гитлер трактует термин «Возрождение Германии» слишком широко. В частности, в плане возрождения ее военной мощи. И если правительство прозевает переход количества в качество, Британия может оказаться не столько субъектом, сколько объектом европейской политики. А этого мистер Си никоим образом не хотел бы допустить.

Майор замолчал и начал неторопливо пить чай. Майкл откинулся в кресле.

– Прошу прощения, сэр, я хотел бы прямо спросить, какова будет в этой ситуации моя миссия?

– Вы, Майкл, стали великолепным журналистом. Это странно, но факт. Впрочем, факт положительный. Я думаю, мы отметим этот момент в вашем досье. – Сэр Энтони чуть кивнул, поставив чашку на стол, словно в подтверждение только что высказанной мысли.

Майкл на всякий случай «благодарно» улыбнулся, но и майор, скорее всего, не принял этот скромный жест за чистую монету.

– И редакция «Дэйли Мейл» наверняка заинтересуется вашей идеей о цикле статей по англо-голландским экономическим связям. Ну, а если во время своего пребывания в Амстердаме вы выясните кое-что, а еще лучше и не только кое-что, для нас с мистером Си о германо-голландских связях, и не только экономических, как вы понимаете, это очень нам поможет.

«Вот старый лис! Не сказал „мы были бы благодарны“! Хотя при таком-то более чем скромном финансировании, на что он как бы невзначай жалуется при каждом удобном случае…»

– Так когда вы собираетесь посетить Амстердам, дорогой Майкл? – глаза сэра Энтони неожиданно стали холодными, а взгляд – жестким. Не изменился только голос. Очень добродушный голос, можно сказать, расслабленный.

– Я планирую встретить там Новый год.

Через минуту он встал, коротко поклонился старшему собеседнику и плавно – не щеголяя офицерской выправкой, которой у него, к сожалению, не было, а лишь демонстрируя спортивность, – повернулся и направился к выходу.

В коридоре лондонского клуба «White’s» царил традиционный полумрак…

Баронесса Екатерина (Кайзерина)

Альбедиль-Николова, Прага.

24 декабря 1935 года

«Сукин сын! – От возмущения ее била нервная дрожь, но она этого, разумеется, себе позволить не могла. Не здесь, не с ним, не сейчас. – Enfoire![8] Pisser[9] гребаный!»

– Скажи, Петер… – спрашивая, она знала: сейчас ее лицо безмятежно, как небо апреля где-нибудь близ Видина, там у них с бароном было маленькое, но милое поместье, или, к примеру, в Старой Загоре, там она любила бывать весной. – Скажи, Петер, я тебе кто?

– Ты?.. – голос Петра Таблица, которого она звала на немецкий манер Петером, показался несколько обескураженным. – Ты… – Ну, нельзя же сказать ей, что она просто подстилка, и в данное время – его собственная? – Ты самая красивая женщина, которую я знаю. – Выкрутился.

– Вот как? – Кейт достала из портсигара длинную сигарету, дождалась, пока этот Pappnase[10] даст ей прикурить, выдохнула сладковатый дым и только тогда задала следующий вопрос: – Так ты извращенец, Петер? – ее голос не дрожал, а на губах – Кейт знала это наверняка – блуждала сейчас рассеянная улыбка.

– Извращенец?.. – опешил Таблиц.

– Ну, если я тебе не уличная шлюха и не сожительница, – она употребила уличное французское словечко «regulière». – И по твоим же собственным словам писаная красавица, ведь так?..

– Так…

– Остается одно – ты извращенец.

– Я тебя не понимаю, – улыбнулся ей Питер. Этот славянский жеребчик знал, не мог не знать: ей нравится его улыбка.

«Нравилась, – поправила себя Кейт. – Но больше не нравится!»

– Я тебя…

– А что здесь понимать? – сделала удивленные глаза Кейт, что обычно удавалось ей весьма убедительно. Хотелось думать, что способность эта не оставила ее и сейчас, когда от злости и обиды разрывается сердце.

– Ты завел себе грязную Luder[11] и смеешь спрашивать, почему я называю тебя извращенцем? – Взлет бровей, ирония в глазах, полуулыбка, скользящая по полным губам. – Тут уж одно из двух, Питер. – Назидательное движение руки с дымящейся сигаретой. – Или я для тебя недостаточно хороша, или ты извращенец…

– Nique ta mere!..[12]

«Даже так? О-ля-ля! Да что за день сегодня такой?! Пятница, тринадцатое?»

– Что ты сказал?

– Не умничай! Переходи к делу! – он тоже достал сигареты, на челюстях его явственно ходили желваки.

– Вот ты как со мной заговорил… – задумчиво, чуть обиженно… «Но каков подлец!» – И почему же ты решил, мой сладкий, что имеешь право со мной так говорить?

– Да потому, что я деру тебя уже месяц, милая, – оскалился Петр. – Ты шлюха, Кейт, красивая шлюха, и я тебя имел, как хотел…

– Стоп!

Он даже вздрогнул, ошарашенно глядя на женщину, словно та, как в страшной сказке, обернулась вдруг волком или еще каким чудищем невиданным, что в некотором смысле и недалеко от истины. Только-только перед ним была любовница, красивая, взбалмошная, но, в общем-то, хорошо понятная женщина, а тут… «Баронесса!» Да таких «баронесс» в Европе… рыщущих денег и выгодных связей… Но многие ли из них умеют так говорить и так смотреть?

– Что? – попытался огрызнуться Таблиц.

– То, что слышал. – Кейт поднялась из кресла и сделала шаг по направлению к Петру.

– Ты… – Ее палец двинулся и уперся ему куда-то между глаз, словно она выцелила из охотничьего ружья жертву – своего, теперь уже точно бывшего, любовника.

– Думал… – Второй шаг. – Что я… – еще шаг, заставивший Петра попятиться. – Из этих? Глупышка… Я Кайзерина эдле фон Лангенфельд Кински, баронесса Альбедиль-Николова! А ты, Петр Таблиц… – сейчас она произнесла его имя почти правильно, что было несложно для женщины, говорившей помимо немецкого и французского еще и на венгерском, и на словенском, и на сербо-хорватском. – Ты грязная славянская свинья! И труп.

– Что? – уже побледнев, выдавил Таблиц.

– Ты мертвец, дорогой, – улыбнулась Кейт. – Мой муж, барон Альбедиль-Николов, старик, и ему нет дела, перед кем я раздвигаю ноги. Но мои гайдуки… Ты слышал о болгарских гайдуках, Петр? Если я отдам приказ, а я его отдам, ты будешь умирать долго и некрасиво. Именно это с тобой и случится, милый. – Слова ее производили эффект физической силы, так его сейчас корежило и мотало.

«Не обделался бы со страху… – мелькнула у Кейт мысль, но факт оставался фактом, она умудрилась сломать этого гонористого мужичка быстрее, чем такое вот дерьмо справилось бы с сопротивляющейся девушкой. – Какой стыд… Господи, и с этим ничтожеством я трахалась?!»

– Ты знаешь, мы, болгары… – это она продолжала «нагнетать», с таким же основанием Кейт могла причислить себя к зулусам, она и говорить-то по-болгарски как следует не умела, но что с того? – Мы, болгары, многому научились у турок – наших исконных врагов, а гайдуки…

Честно говоря, она смутно представляла, кто это – гайдуки. Что-то такое, кажется, было в Венгрии, и, может быть, даже в России. Но по поводу России Кайзерина уверена не была. А у них в болгарском имении – что к северу от Софии – действительно жил дедок, который когда-то вроде бы был гайдуком. Но и тут она вовсе не была уверена, что достаточно разбирается в том, о чем говорит.

– Я…

«Господи Иисусе!»

– Пшел вон…

И это мужчина, с которым она… Впрочем, все было совсем не страшно. Во всяком случае, теперь. Злость вдруг исчезла, и Кайзерина посмотрела на ситуацию другими глазами. В конце концов, получилось даже хорошо, хотя, видит бог, она этого не планировала. Но что сложилось, то сложилось: свою порцию удовольствий она от этого кобелишки получила, а остальное… Ну что ж, его бумаги наверняка стоят не пару грошей, и Кайзерина будет последней, кого заподозрит чешская контрразведка, если даже когда-нибудь и выяснится, что со «Зброевки»[13] на сторону утекла строго конфиденциальная и крайне интересная информация.

«Ну и кто кого отымел?!»

Олег Ицкович, где-то над Средиземным морем.

28 декабря 2009 года

Грейс позвонила, когда уже объявили посадку на рейс «Тель-Авив – Амстердам».

– Hola, querido! – сказала она, как только Олег ответил на вызов.

– Ты, как всегда, вовремя, солнышко, я уже собирался отключить мобильник, – говорить по-испански он мог, но не любил, особенно по телефону. Слишком большого напряжения это от него требовало.

– Ты уже начал пить? – вопрос традиционный, ответ, впрочем, тоже.

– Я еще не пересек границу, – бросил Ицкович свою реплику и заинтересованно посмотрел на короткую очередь, выстроившуюся на посадку.

– Ах, да, я и забыла! – хохотнула Грейси и задала следующий вопрос: – Ну, хоть девку-то ты себе уже присмотрел?

– А ты? – вопросом на вопрос ответил Ицкович.

– Олег, ты в своем уме? – кажется, сегодня ему таки удалось поймать жену впросак.

– А что такое? – как ни в чем не бывало «удивился» Олег.

– Я женщинами не интересуюсь! – прыснула где-то там Грейс.

– Я имел в виду кабальеро! – откровенно усмехнулся Олег. – Кабальеро ты себе уже подобрала?

– Да, милый, не волнуйся. Он высок, черноволос и черноглаз.

– И зовут его Антонио Бандерос.

– Нет, милый, его зовут дон Педро! Ну, а как выглядит твоя «зазноба», – «зазноба» она сказала по-русски.

– Она рыжая и зеленоглазая, – уверенно отрапортовал Олег, заметив в очереди рыжую девушку. Правда он не знал, была ли она и в самом деле зеленоглазой, но пропорции девичьего тела радовали взгляд.

– Уверен? – строго спросила Грейси.

– В чем?

– Что тебе уже нравятся рыжие? Раньше ты западал исключительно на блондинок.

– И поэтому женился на брюнетке, – снова усмехнулся Олег.

Женушкина подколка была достаточно прозрачна. Третьего дня – он как раз был в душе – Грейс приняла звонок на его сотовый. Довольно поздний звонок, потому и подумала, что случилось что-то серьезное, а звонила Татьяна. Грейси сунула ему трубку чуть не под струю: «Твоя из Москвы, с Новым годом поздравляет», – хихикнула и закрыла дверь ванной.

– Меня зовут на борт, – заторопился он, заметив призывные знаки стюардессы.

Очередь рассосалась на глазах.

– Ни в чем себе не отказывай! – напутствовала его Грейс. – Но береги печень, не то доктор Дойч опять сойдет с ума!

– Ты тоже не делай глупостей, – ответил Ицкович. – Все хорошо в меру! И предупреди дона Педро, что у тебя иногда заскакивает поясница.

– Сукин сын!

– Так точно, любимая!

– Отдыхай!

– И ты тоже, дорогая.

Разговор был хороший, и у Олега даже настроение поднялось. Он страшно не любил путешествовать в одиночку, хотя довольно часто вынужден был это делать. Однако настроение – особенно в начале дороги – у него портилось всегда. Грейс это знала и звонок свой рассчитала просто идеально. Но, с другой стороны, что еще можно ожидать от любящей латиноамериканки после двадцати пяти лет счастливого брака.

«Только не того, что она смотается на месяц к родственникам в Уругвай».

«Не было бы счастья, да…» Если бы Грейс Ицкович не уехала в Монтевидео и «далее везде», подразумевающее сельские «фазенды» ее многочисленных родственников и друзей, то и Олег, соответственно, не смог бы поехать в Амстердам на встречу со старыми друзьями.

Так уж вышло, что у Степы Матвеева – редкий случай – конференция прямо в предновогодние дни, и не где-нибудь, а в Утрехте. И Витька Федорчук по своим торговым делам как раз оказался во Франкфурте, что по европейским масштабам, считай, рукой подать. Ну, как тут не прыгнуть из Тель-Авива в Скипхол? То есть если бы Грейс была дома… Но Олегу повезло. Грейс, которая по совместительству была еще и великолепным сосудистым хирургом, иногда ездила на родину оперировать в одном из частных госпиталей Монтевидео. Поехала и сейчас, прихватив с собой дочь. Ну, а взрослые сыновья жили уже своими собственными жизнями. Так что…

«Гуляем! – подытожил свои размышления Олег и посмотрел в иллюминатор. За стеклом было темно. – Как полагаете, доктор, пересекли мы уже государственную границу?»

«Полагаю, что пересекли».

Олег сунул руку в карман висящего на крючке плаща, ну не имел он теплого пальто за ненадобностью, и достал оттуда фляжку шотландского виски, буквально только что купленную в дьюти фри.

– На борту нашего лайнера запрещается распивать алкогольные напитки! – сурово и с чувством неподдельного возмущения произнес мужской голос откуда-то сверху – сбоку.

– Да? – если бы этот бортпроводник обратился к нему с вежливой просьбой, Олег, скорее всего, убрал бы фляжку обратно в карман плаща. Но на хамство он всегда отвечал хамством. – Вы обращаетесь ко мне?

– Да! – несколько опешил мужчина в форменном пиджаке. Он стоял в проходе около ряда из трех кресел, которыми, судя по всему, Ицковичу предстояло владеть в одиночестве.

– И?..

– Я уже сказал… – явно выходя из себя, начал стюард.

– Свои слова, любезный, можете засунуть… ну, куда захотите, туда и суйте, – остановил его Ицкович, заговоривший нарочито спокойно. – Принесите мне документ, где это написано буквами понятного нам обоим языка.

– Я не обязан…

– Ошибаетесь! – снова перебил стюарда Олег. – Обязаны. Я деньги заплатил и, соответственно, могу требовать культурного обслуживания. Подите прочь и поучитесь вежливому общению с клиентами!