Третий не лишний

Николай Макарович от расстройства свернул газеты и бросил на кровать.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да ты что, Николай Макарович, так близко к сердцу-то всё принял? Это же кино и всё.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Кино! А я не мексиканец, я русский мужик – вот и принял всё близко к сердцу! Они может там бесчувственные – цветы сунут в руку, а чувств никаких! Зато, ах, ах, как красиво цветы вручил!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да ты чего, Коленька?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Да ничего! Есть хочу и всё!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ой, как же я забыла-то! Я же хотела… Как же это я…Вот память-то…

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Что хотела? Ты же сказала – ужин готов.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да готов, готов. Я не про то. Не слушай меня, иди ручки свои трудовые помой. А я тебе пока полотенце чистое достану.

Николай Макарович с удивлением смотрит на свои руки, идёт к умывальнику.

Екатерина Романовна достаёт новое полотенце.

.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Вот тебе полотенце.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. А чего новое-то? Там же старые полотенца есть.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ничего, ничего, бери. Чего их жалеть-то. Нас не станет – куда это добро девать? Годами копилось… Люська, небось, побрезгует взять – на помойку выбросит! Не модное – скажет!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ничего. Хорошее добро и на помойке люди найдут. (Смеётся.) Вот кому-то счастье привалит! А, мать?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да ну, тебя, Коля! Всё хихоньки, да хахоньки! Ничего святого!

Пока Николай Макарович моет руки, Екатерина Романовна стелет новую скатерть.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Скатерть, зачем новую достала? На клеёнке бы поел.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А чего не на скатерти? Ведь всё приятнее на ней есть.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Так стирать потом.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Постираю. Ты, главное, кушай. Устал, дров-то сколько перекидал.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Наверное, скатерти тоже на помойку готовятся? А?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Вот, что за язык?! Тьфу, на тебя! (Испугавшись.) Ой, прости, Коленька! Брякнула, не подумавши!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Бывает!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Это что ты сейчас имел в виду? Что я, часто не подумавши говорю?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Да не чего я не имел в виду! Вас баб сразу не поймёшь, когда вы думайте, когда говорите!

Екатерина Романовна удивлённо смотрит на мужа.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Катя! Кормить будешь?

Екатерина Романовна наливает в тарелку суп, и аккуратно, с полупоклоном, как дорогому гостю, ставит её перед мужем.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА (ласково). Кушай на здоровье, Коленька. Приятного аппетита!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Спасибо, Катя.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А вот салатик с грибами, как ты любишь. Кушай.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Салатик это хорошо! Так я помню, ты маслята оставила для родственников, говорила, чтобы на стол было, что поставить, когда они приедут. Чего вдруг свой НЗ истратила?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Для родственников! Вот вспомнил! Ты у меня самый первый родственник и есть!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Так ведь для людей оставляли….

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А мы не люди, что ли? Мы не можем по-человечески поужинать?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Можем.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Вот сиди и ешь.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Про помойку уж и не спрашиваю… Всё! Молчу, молчу!

Екатерина Романовна села и стала смотреть, как муж ест.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. А ты чего себе не наливаешь супу?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Приятно смотреть, как ты ешь. Прямо как бог!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ну, ну. Скажешь тоже – как бог!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ой, как же я забыла-то, Коленька.

Вскакивает, достает бутылку водки, наливает рюмку, ставит перед мужем.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Катя, что случилось-то?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да ничего не случилось.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. А вот рюмка?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А что рюмка? Муж наработался, устал, могу я ему рюмочку поднести.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Можешь. Да только раньше что-то не подносила.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Времена меняются, и я меняюсь.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Катя, может, правда, что случилось?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да ешь ты, горе моё! (Спохватившись, говорит ласковым голосом.) Кушай, Коленька, кушай. Что у нас может случиться, всё одно и то же, как всегда. Кушай суп, салатик. У меня и курочка запечённая есть в духовке.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Курочка? Праздник, может сегодня какой, а я не знаю?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ну, какой праздник, Коля? Был бы праздник, я бы сказала. А ты выпей с устатку, что рюмка-то на столе отдыхает?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Что-то не хочется, уже наелся. Спасибо. Пойду, отдохну.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А курочку-то, курочку, забыл попробовать?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Попозже, Катя.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Так у меня компот из сухофруктов есть ещё. Может, попьёшь?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ещё и компот? Что за почести такие? Правда, ничего не случилось?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Правда, ничего.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ладно, сосну часок.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Поспи. Дай-ка я тебе подушечку собью. Новое одеяло достану.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Катя!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Что, Коленька?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Отвечай, Катерина, что натворила?! Опять мою дрель без спроса брала? Сверло, наверное, сломала? Свёрла-то нынче дорогие, да и в город за ними ехать надо.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да не брала я дрель. Ты же на прошлой неделе мне сам на кухне под полотенца крючочки приделал. Что её брать-то?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Та-ак… Значит удочки запрятала, чтобы я с Михалычем завтра на рыбалку не пошёл? Хотя с таким обедом, не запрятала – сломала! Тут уж одним супчиком не отделаешься, пришлось курицу жарить! Так или не так?!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Не так!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. А как? Что это за финты такие с новым полотенцем, с новой скатертью? А? Отвечай, Катерина, как на духу! (Тревожно.) А может с Пашкой с сыном, что случилось? А ты меня к чему-то готовишь, задабриваешь?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да ничего не случилось, хорошо у них всё! Если бы что случилось, невестка бы написала, денег попросила. Раз молчат, значит всё хорошо, на заграницу хватает. Мы им не нужны. Им уж под пятьдесят, детей нет, живут для себя. Шарик вон вместо внука бегает. А мы для них кто? Копилка пенсионная.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ну да, ну да…. Значит, говори, Катерина, как перед Богом, всю правду! Ничего не скрывай!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Так, Коленька, это же Клавка, дочка Ольги, что на птицеферме со мной работала, меня на это подвигла. Ты Ольгу-то помнишь? Такая чернявая, худая, у неё ещё муж пил. Ой, пил-то как! Как не захлебнулся этой гадостью! Да ты его помнишь – Федька-тракторист!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Да помню я! Ты мне зубы не заговаривай! Федька к обеду какое имеет дело, он же помер давно?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А причём тут Федька? Федька тут ни при чём. Царство ему Небесное! (Крестится.)

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Тогда Ольга?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. И не Ольга! Я же тебе всё по порядку рассказываю! Это Клавка.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. А Ольга с Федькой причём?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А притом! Притом, что у Клавки такая же история, как у Ольги с Федькой. Муж-то её нынешний дома не ночует, гуляет, где-то безобразничает, пить начал.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ну!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Вот тебе и ну! Клавка в магазине рассказывала, что кто-то её научил психологии. Ей сказали, что к мужу надо относиться как к Христу. Вот, к примеру, стук в дверь, (подбегает к двери) тук-тук! Ты открываешь, а там Иисус Христос стоит. Ты его как примешь? Чтобы руки помыл, чистое полотенце дашь, новое. Своё-то стираное не предложишь. А разве за клеёнку есть посадишь? Он же Бог! Конечно, чистую скатерть постелешь. И всё самое вкусное на стол поставишь. А как сейчас мужей жены встречают? Он в дверь, а она ему: «Явился? Опять набрался? Суп на плите, жрать захочешь, сам подогреешь!». А мужу, какой интерес дома быть, если его так встречают, вот и смотрит он на сторону, где его принимают и кормят лучше.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Оно так. От добра – добра не ищут.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Так вот, Клавка так и попробовала: представила, что её муж Иисус, дверь открыла, приветливо встретила, накормила, напоила. Даже когда пьяный пришёл, ругать не стала, спать уложила. И утром, ни-ни, даже не напомнила про пьянку. И так целый месяц. Так он сейчас от неё ни на шаг. Всё твердит: «Ах, Клавочка! Ах, Клавочка! Лучшая моя женщина!». Вот как! А бабы начали рассказывать, что и ещё кто-то попробовал, и получилось. Ну, я и подумала, дай-ка и я так сделаю.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Зачем? Я же уже не гуляю. И не гулял никогда.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ты у меня золотой, Николай Макарович. Вот я и подумала: неужто ты за всю свою жизнь не заслужил, чтобы я из тебя Христа сделала? Заслужил.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Катенька.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Коленька.

Сидят обнявшись.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. С Христом это ты славно придумала, только, что же ты меня не предупредила?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Сюрпризом хотела.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Сюрприз это хорошо. Сюрприз получился! А давай, христову курочку съедим, а то она, наверное, истомилась в духовке в ожидании.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Давай, съедим.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. С компотиком.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Давай, с компотиком.

Свет гаснет.

Картина 3

Зажигается свет. Та же комната.

Екатерина Романовна сидит на своей кровати, расчёсывает волосы. Николай Макарович, чинит плитку у окна.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ты плитку-то починил?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Нет ещё. Сейчас спираль поставлю, и всё будет готово.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Свет включи. Темнеет уже, ничего же не видно.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Видать ещё.

К Екатерине Романовне подходит Мухтар и кладёт ей голову на колени.

Она гладит его по голове.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Что, мой хороший? Набегался? Сейчас расчешу волосы и покормлю тебя. Там ещё остатки обеда остались. И где ж ты всё бегаешь? Всё набегаться не можешь. А я всё жду, жду… Шарик мой любимый. Сейчас накормлю… Посижу только немного, устала что-то… А тебя, Коленька, и не знаю, чем кормить. Плитка не работает, придётся, всухомятку есть.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Сейчас, заработает. (Включает плитку в сеть, она вспыхивает и гаснет.) Нет, Катя, плитку сегодня не сделаю, надо спираль новую покупать – сгорела окончательно.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ну и ладно. У меня что-то сегодня и сил нет готовить.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Не готовь, перекусим чем-нибудь. У Клавдии в магазине спиралей тоже нет, я смотрел. Надо у мужиков завтра спросить, может, кто в город поедет – заказать.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Будут они бегать, спираль искать! У них свои дела! Тебе самому надо съездить, поискать, да заодно к Павлу зайти, поинтересоваться, как живут, может, что надо.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Павлу с Люськой кроме денег ничего не надо!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Так я им собрала немного, на кухне в шкафчике возьмёшь.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. В котором?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. В том, где крупы сейчас стоят, а раньше кастрюли стояли. Я недавно жучка в пшёнке нашла. Так пришлось всю крупу помыть, перебрать, просушить. Ой, работы сколько было! Наверное, это у Клавы в магазине жучки завелись. Надо будет ей сказать. А может у меня завелись – просто пора им пришла, вот и завестись…

Пшёнку курам скормила… Жучок уже её поел, нам-то, что её доедать? А другую крупу в другой шкафчик перенесла. А тот шкафчик тоже помыла, да кастрюли в него поставила. Поэтому крупы теперь в другом шкафчике…

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Как-то сложно всё, Катя.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да чего там сложного? Шкафчик откроешь, там зелёная баночка стоит, на которой написано «манка», но манки там нет. Вместо манки насыпан горох. Вот под этим горохом лежит полиэтиленовый пакет с деньгами. Оттуда возьмёшь.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Почему написано «манка», а лежит горох? Не логично!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Так эта банка по объёму больше, чем банка, где написано «сахар», поэтому сюда горох и вошёл. А банка для гороха совсем маленькая была… И зачем такие маленькие банки под горох делают? Поэтому в ней сейчас чай. А в банке для сахара – манка. Сахар-то я в стеклянную банку насыпала, его и так видать. Вроде всё понятно!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Лучше ты достань сама, Катя, без путеводителя я не разберусь.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ладно, как поедешь, достану.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Хорошо, что чайник электрический есть, сейчас чайку поставлю, попьём горяченького.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Поставь, поставь. (Закалывает волосы.) Пойдём, Шарик, покормлю тебя.

Екатерина Романовна встает и падает, ухватившись за спинку кровати.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ох!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Что с тобой, Катя?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Голова закружилась. Давление, наверное. Ты Шарика покорми, а то он у утра голодный.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Пойдём, Мухтар, пожуём что-нибудь. А ты пока полежи, Катя. Может тебе телевизор включить?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Какой там телевизор! Что-то мне плохо, Коленька. Слабость какая-то, да и жарко в комнате. Ты форточку-то открой проветрить, и водички мне дай.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ (подает стакан воды). Да ты горячая вся, Катя. Я сейчас сбегаю к соседям, по телефону фельдшера вызову.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Постой… погоди.. Ты присядь…

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Некогда, Катя, годить. Тобой уже дом можно обогревать.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да ты выслушай…

Николай Макарович садится рядом с кроватью на табурет.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ты только побыстрее говори, за фельдшером бежать надо. А то пока она прибежит, то да сё, сама знаешь…

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ой, да может её не тревожить? Может дела, у неё какие? А мы отвлекать только будем.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ну, какие у неё дела, Катя, кроме как лечить людей?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да ты что, Николай Макарович? У неё же дети, огород, куры… В доме работы много.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Её работа – лечить людей, а не огород с курами!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Сейчас полежу… и пройдёт. А не пройдёт, значит, всё естественно…

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Что естественно? Болезнь?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да может это и не болезнь вовсе!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Не говори загадками, Катя! Побежал я!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Погоди! Сказать мне тебе надо, а говорить трудно – слабость.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ну, ты соберись с силами, и побыстрее…

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Это как получится, Коленька… Там, в шкафу… внизу… коробочка стоит. Коробочка из-под обуви, коричневая такая. Помнишь, мы тебе ботинки покупали, они в этой коробочке лежали. Да помнишь, ты эти ботинки до сих пор носишь.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ботинки помню, а коробку нет. Зачем мне её помнить?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ну как же ты коробку-то не помнишь? Ну ладно, не помнишь и не надо. Я в эту коробочку всё собрала, всё сложила…. На всякий случай, чтобы ты потом не бегал, не искал…

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Что искать-то я должен?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ну, там, чулки, трусики, тапочки… сам-то ведь не купишь.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Чулки-то мне зачем?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да не тебе, а мне! Это на тот случай… если я умру, чтобы ты не бегал, не искал.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Перестань, Катя, глупости выдумывать.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Не перебивай, Коленька. Не глупости это. Мы с тобой уже в том возрасте, когда это уже не глупости. Я всё собрала, всё приготовила. Кофточку синенькую с вышивкой, что в последний раз покупала… Помнишь, на праздник пять лет назад покупала?… Я же её берегла, не носила… ты на меня её надень… она новая совсем. Потом, костюмчик у меня серенький шерстяной…красивый… Я его и поносить не успела – моль на спине съела… Да дырку-то такую выела! Ой! Ну, ничего… дырочку я зашила, заштопала и оставила на этот «торжественный» случай. Всё равно лежать на спине, там не видно. А костюмчик-то хороший, почти не ношеный. Зинка Пономарёва его своей свекрови покупала в городе. Помнишь свекровь Зинкину?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Не помню.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Как не помнишь? Она в пекарне работает. На свежем хлебе располнела, он ей на груди и не сошёлся. Она его только раза два и надевала на какой-то праздник. Так я тот костюмчик у неё купила, а носить некуда – праздников нет. Думала, к Пашке поеду, по городу павой пройдусь! А моль – вот ведь зараза – всю поездку испортила! Теперь только в гроб в нём.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Помирать, значит, собралась?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. От этого никто не застрахован, Коленька… Погоди, не перебивай… слабость… Там в коробочке, где бельишко лежит, фотография есть, где мне лет тридцать… Меня тогда ещё на доску почета фотографировали, передовиком была… Помнишь? Так ты её, Коленька, на памятник сделай… Не хочу я старухой висеть на памятнике… это же, почитай, навсегда. Пусть меня молодой видят, какая я в молодости была, а старуху-то какой интерес рассматривать? Да и ты придёшь на мою могилку, а там я молодая.... красивая… Всё тебе радость.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ну что это за радость, Катя?! Не выдумывай!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Не выдумываю! Может ко мне уже моя смертушка пришла, а ты за фельдшером бежишь! Я вот думаю, может, документ подписать?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Какой документ?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ну, этот… Забываю всегда. Где имущество ещё делят…

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Брачный договор, что ли?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ну да!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Зачем его нам подписывать?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да мало ли что! Люська у Павла ушлая, как бы не оставила тебя на улице. Поэтому, пока я лежу… на этом… забываю всё…Коленька, на чём я лежу?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. На кровати.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да нет! На смертном… как его?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Одре?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ну да! Пока я ещё жива и на нём лежу, надо подписать, что здесь всё твоё, Коленька! И я претензий не имею! В район тебе надо ехать.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Зачем в район?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Как зачем, Коля?! За нотариусом!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Насмотрелась, ты, Катенька, фильмов! В голове мексиканская каша.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Так все сейчас так делают, Николай Макарович!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ох, Катя, Катя! Не о том думаешь! А вот самое важное для меня и забыла!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Что забыла, Коленька? Что?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Мне-то ты собрала на похороны?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А… Так нет, Коленька… А ведь и впрямь, забыла! Как же это я о тебе-то… А ты живи, Николай Макарович, живи…

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ты только о себе и думаешь, Катенька! А я что буду делать? Вот умру я один без тебя – туда-сюда, а трусов с майкой нет! Где я себе в такой ответственный момент их достану? Потом тебя же все бабы и обвинят, что плохо за мужем смотрела, не собрала ничего. А Мухтару ты припасла на его похороны новый ошейник?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА (села на кровати). Как же это я, Николай Макарович, о тебе с Шариком не подумала? Как же это я?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ (укладывает жену на кровать). Этот бред, Катенька, у тебя от большой температуры. Ты ложись. Я за фельдшером сбегаю. Только ты не умирай, пока нас с Мухтаром в дорогу не соберёшь. Ты мне слово дай. Даешь слово-то?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Даю, Коленька…Николай Макарович…

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. То-то. Я скоро. Ты жди меня, Катя. Мухтарка! Иди сюда. Смотри в оба! Если что, голос подай.

МУХТАР. Гав! Гав!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Вот так. Молодец!

Николай Макарович уходит. Мухтар подходит к кровати и кладёт морду на руку Екатерины Романовны.

Свет гаснет.

Картина 4

Загорается свет. Та же комната.

Екатерина Романовна лежит на кровати на высоко поднятых подушках. Рядом с кроватью стоит табуретка, покрытая чистым полотенцем, на которой лежат лекарства.

Входит Николай Макарович с авоськой, в которой видна банка с молоком, и с огромным цветком алоэ в горшке. Оставляет всё на кухне.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА (слабым голосом). Это ты, Николай Макарович?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Я, Катя. В магазин ходил, а там пусто – одна водка. Сказали, послезавтра продукты привезут.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Что в посёлке нового?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. А что там может быть нового? Все о твоём здоровье спрашивают, говорят, пусть выздоравливает скорее, а то поболтать не с кем.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Так уж и не с кем?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Насчёт «поболтать», это я пошутил, а всё остальное, правда. Баба Аня тебе молочка налила. Пить будешь?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Позже.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. А я тебе вот что принёс. (Приносит с кухни куст алоэ.) Принимай, Катерина, подарок. Я подумал, что тебе ни разу цветов-то не дарил, а тут оказия подвернулась. Срезанные цветы сразу, раз, и завянут, а этот сто лет простоит, тебе обо мне напоминать будет

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Батюшки! Где ж ты его взял?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Баба Аня дала.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Как там баба Аня живёт?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ничего, живёт. На прошлой неделе 98 лет исполнилось. Так она ещё за своей козой на верёвочке бегает. Да резво так! Коза ей засидеться, видать, не даёт – коза бегает, и она за ней.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Молодец. Пусть живет, хороший она человек. А чего цветок отдала?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Говорит, что до ста не доживёт, хочет все свои цветы в хорошие руки отдать, а то помрёт, поливать некому, и они вместе с ней умрут. Она этим столетником все свои болячки лечит, говорит, и тебе поможет.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Поможет. Передай ей от меня большое спасибо. А как погода на улице?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Погода как погода, ветер да дождь, не погуляешь, так что лежи, выздоравливай.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Залежалась я, Коленька. Надоело лежать.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. А ты как хотела? Воспаление лёгких это тебе не шутки. Сейчас кормить буду. Есть-то, хочешь? А то всё морс да морс, похудела вся.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да и не знаю: хочу или не хочу есть.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Это как это: хочу, не хочу? Человек либо хочет кушать, либо не хочет. Другого не дано!

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ну, тогда, наверное, что-нибудь съела.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ну вот, другой разговор, а то: хочу – не хочу. Раз есть запросила, значит, на поправку идёшь. Говори, чтобы ты поела?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Блинчик бы съела.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ Блинчик? Вот и хорошо! Мы его сейчас сделаем.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Спасибо тебе, Коленька, хоть день пожила, как в сериале – и цветы тебе и блинчики! Посплю немного, устала что-то, пока с тобой говорила.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Поспи, ни о чём не тревожься. Мухтар, пошли на кухню.

Николай Макарович и Мухтар заходят на кухню.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ну что, дружище, ты когда-нибудь блины делал?

МУХТАР. Гав!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Вот и я «гав». Раньше-то мне без надобности было знать, как их делают, я только ел. Мука там точно есть, потому как блины. Вода должна быть – если логически рассуждать – муку же сухую не жарят. Ты как думаешь?

МУХТАР. Гав!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Правильно думаешь. Но может книга, какая есть или записи, давай-ка поищем.

Николай Макарович открывает ящики, смотрит на полках.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ничего нет. Неужели все рецепты у неё в голове? Надо будет, Мухтар, ей на 8 Марта кулинарную книгу подарить. И как я раньше-то ничего не подарил, сейчас бы что-то, глядишь, и приготовили. Читать-то мы умеем.

МУХТАР. Гав!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ты читать не умеешь? Видишь, ещё одно упущение. Пойдём к хозяйке, поинтересуемся, как готовить блины.

МУХТАР. Гав! Гав!

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ты это брось! Признаться в том, что ты что-то не умеешь, это не порок, а достоинство!

Николай Макарович и Мухтар заходят в комнату.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Катенька, ты не спишь?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Дремлю.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ну-ну… Ты мне напомни, ты в блины, что первое кладешь? Муку или что другое?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Коленька, ты сначала яйцо разбей, соли, сахару добавь, соду не забудь. Потом молочка налей, да муки добавь. А потом уж на сковородочке пожарь.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. И всё?

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. И всё. Погоди, маслица туда плесни растительного, чтоб каждый раз сковороду не мазать.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. (Мухтару.) Видишь, какие тонкости. (Екатерине Романовне) Ну вот, теперь всё ясно. Скоро мы тебя накормим.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Вы-то сами, что едите без меня?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Лапшу китайскую заваривали.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. И как?

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Я-то уже наелся, а Мухтар ещё ест, куда ему деться – голод не тётка.

ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Подниматься мне надо, а то зачахнете с голоду.

НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Лежи, сами всё сделаем. Мужики или не мужики мы! Пойдем Мухтар.