ПИК ВОЛОХОВА

Александр Балашов

Пик Волохова

«Вы слышали о графе Сен-Жермене,

о котором рассказывают так много чудесного?».

А.С.Пушкин. «Пиковая дама».Фантастический детектив

1

Детище отечественного автопрома, белая профессорская «Волга», уже давно не считавшаяся жителями дома «элитным средством передвижения», осторожно, почти крадучись, въехала во двор и замерла недалеко от парадного первого подъезда.

Двор медленно опускался в июньский вечер и чарующий душу медовый запах цветущих лип, посаженных жильцами ещё в их младые годы. Никто не обратил внимания на въехавшую во двор уже в солидном возрасте, но ухоженную «Волгу» – знали, что это машина профессора Волохова, замкнутого и странноватого, с точки зрения соседей, человека. Двор с незапамятных времён приклеил к Игорю Васильевичу прозвище – «Пан профессор». Хотя ни тогда, ни сегодня Волохов внешне не был похож на известный в своё время стране персонаж из телевизионного кабачка «Тринадцать стульев».

Странное дело, кличку «Профессор» ему дали ещё в Волоховском детском доме, куда в чёрном для страны сорок первом попал ещё немовавший, то есть не говорящий, малыш. Из Краснослабодского дома малютки вместо свидетельства о рождении в тощем «личном деле» мальчика лежала краткая история начала жизни нового человека страны Советов. Фиолетовыми чернилами и каллиграфическим почерком кто-то из сотрудников дома малютки написал: «Мальчик (на вид месяца 3–4 от рожд.) найден 18 сентября 1941 года у разбомблённого немцами эшелона с беженцами, в трёх километрах от станции Дрюгино Краснослободского района. При погибшей матери документов не оказалось. Установить личность отца не представляется возможным. Имени у мальчика нет, фамилия неизвестна». Имя ему придумал Василий Хромушкин, директор детского дома, назвав «мальчика без имени и фамилии» Игорем, а фамилию дали «Волохов» – по названию детского дома, эвакуированного в город Волхов. Свою фамилию Василий Петрович дать не решился. Подростком Хромушкин попал под поезд, лишился правой ступни и на всю жизнь остался хромым, оправдывая тем самым свою говорящую фамилию.

Игорёк запомнился детдомовским худеньким, смышленым мальчонкой, любимым занятием которого было чтение книг в неплохой по всем меркам библиотеке сиротского дома. Кличку «Профессор» книгочей получил ещё во втором или третьем классе. С того самого времени она, наверное, и определила судьбу человека, родившегося на Аномалии.

Блестяще закончив школу с золотой медалью, Игорь получил путёвку в жизнь – направление в главный вуз страны, как тогда называли Московский государственный университет. И там Игорь Волохов удивлял седых профессоров неординарностью мышления, свежим взглядом с неожиданным ракурсом на привычные вещи, тривиальные суждения. Была, правда, у талантливого студента, а потом блестящего аспиранта одна странность, которая настораживала идеологических вождей его факультета: парень увлекался чтением сказаний, легенд, мифов, философско-религиозных трактатов народов мира. Нет, точными науками, научными темами, спущенными кафедре в плановом порядке профильным научным комитетом, как и было положено младшему научному сотруднику Волохову, он занимался серьёзно, глубоко, а главное (был такой критерий оценки научной работы) – эффективно. Но всё своё свободное время от «плановых тем» посвящал изучению древних манускриптов и фолиантов.

Как-то его спросили: «Чего ты там ищешь, Игорь? Это ведь всё авторские или коллективные фантазии невежественных в научном отношении народов». – «Ищу то, что Шлиман нашёл в фантазиях гомеровской Илиады», – пожимал парень худенькими плечами. В конце концов, этот «пунктик» парню простили. Знали, что всякий гений, даже непризнанный, сходит с ума по-своему.

Более понятными и, так сказать, приличествующими научному окружению Волохова увлечениями считались альпинизм и автоспорт. Игорь души не чаял в покорении горных вершин, вместе с университетской командой облазил весь Кавказ, в числе избранных (опытных альпинистов) ездил в Тибет, был в Гималаях. А из автоклуба ушёл ещё на третьем курсе. А через несколько лет, за свою первую государственную премию, купил «Волгу», легендарный «аппарат» с прозаическим названием в техпаспорте – «ГАЗ-21».

…Белая «Волга», только что замершая у парадного монументального (когда-то элитного) дома была третья (или четвёртая?) профессорская машина, которая неизменно парковалась с левой стороны арки, у жёлтой стены, пёстро размалёванной ещё в лихие девяностые креативными уличными художниками. Игорь Васильевич ценил в жизни человека стабильность. Он был консервативен в выборе одежды и марки автомобилей – все машины Волохова были «Волги». Разных модификаций (в зависимости от лет выпусков), но – неизменно «Волга». А на голове – причём в любое время года – красовалась чуть надвинутая на лоб широкополая шляпа. Головные уборы, как и профессорские машины, тоже менялись. Но всегда профессор был верен одной модели. Той, которую носил ещё в те старые добрые времена, когда Волохов денно и нощно трудился в «почтовом ящике» – НИИ военного ведомства. Тогда его возила персональная чёрная «Волга» с шофёром, у которого было маршальское выражение лица, а дети профессора – девочка лет шести-семи и очаровательный мальчик, малыш лет двух-трёх – гуляли во дворе дома в сопровождении нанятой семьёй домработницы.

Никто из соседей не обратил внимания на давно знакомую двору белую «Волгу», которая припарковалась на своё привычное, законное место. Игорь Васильевич выключил ближний свет, подфарники, но из машины выходить не торопился – тревожное предчувствие надвигающейся беды не покидало его с самого утра. Теперь, всматриваясь в глубину двора, где на бортике детской песочницы сидел какой-то человек, одетый во всё серое, Волохов серьёзно забеспокоился. Этого «серого кардинала», как про себя называл профессор неизвестного соглядатая, неизменно оказывавшегося в «нужное время и в нужном месте» Игорь Васильевич, приметил давно. Ещё с той памятной поездки на научный симпозиум геронтологов и учёных, занимающихся генной инженерией, в Катманду.

Профессор задумался. А не раньше ли? Непал, Катманду, Гималаи, доктор Брахман, поразивший русскую делегацию своим «выходом» из «биологической оболочки», своего тела… Да-да, сам себе кивнул Волохов, именно с тех пор, он стал замечать за собой «хвост». Сначала решил, что это служба безопасности НИИ Жизни, где он теперь работал, приставила к нему личного охранника. Но вскоре от этой версии пришлось отказаться. Соглядатай в сером появлялся только тогда, когда постоянно работающая мысль профессора Волохова достигала своего пика, высшей точки напряжения, и наступал «момент истины», который Игорь Васильевич называл озарением.

Откуда рядовой охранник службы безопасности мог знать время этого озарения? Нонсенс, подумал профессор. Он будто читал мои мысли на расстоянии. Он вспомнил, как увидел фигуру «серого человека» даже в стенах его секретной лаборатории, где шли эксперименты по поиску путей к продлению жизни человека. Работы по пересадке стволовых клеток добровольцам старый учёный называл для простоты делового общения с коллегами «второй молодостью». Формально он был руководителем именно этого научного проекта. Но уже давно, по сугубо личной инициативе, занимался созданием атманоприёмника. Сложнейшего устройства, которое, по глубокому убеждению доктора технических и медицинских наук Волохова, должно было перевернуть представление человечества о жизни и смерти.

Тогда, в очередной пик озарения учёного, он нащупал «конгениальный», как говорил Остап Бендер, ход в решении конструкции волнового приёмника Атмана, избирательно работающего в нужном Х-диапазоне его кармы.

«Давненько тебя было не видно, дружок! – подумал Игорь Васильевич. – Уж, не болен ли был ты, вечный странник, мой Серый посланник?». Не спуская глаз с серой фигуры незнакомца, сидящего спиной к профессору, Волохов достал из брючного кармана мобильный телефон и в его записной книжке отыскал строчку – «Володя, сын». Телефон светился в темноте кабины, подсвечивая усталое лицо профессора, изрезанное горестными бороздками морщин у рта, старомодная шляпа была глубоко надвинута на крутой бледный лоб. С февраля он не давал себе никакой передышки – только работал, работал и работал. Вкалывал у себя в институте, занимая лабораторию в ночное время, за что приходилось постоянно материально стимулировать ночную охрану НИИ. В своей трёхкомнатной квартире, которая тоже был больше похож на научную лабораторию, он продолжал доделывать то, что не успевал «довести до ума» в НИИ Жизни.

Профессор спешил, вечно боясь не успеть и снова потерять. Это чувство поселилось у него в душе с того самого дня, когда Игорь Васильевич похоронил дочь, широко известную в научном мире доктора технических наук Ирину Долгушину, возглавлявшую в Академии наук России три последних года инициативную группу учёных, занимающуюся проблемами генной инженерии. Ирина, помогавшая отцу, как она сама говорила, в «коварном деле» (так она в шутку называла создание атманоприёмника) неожиданно умерла от скоротечного рака лёгких. В самом расцвете своих физических и духовных сил. Меньше чем за месяц проклятая онкология превратила тело дочери в серо-жёлтую мумию, уничтожив молодое и, как казалось ещё вчера, цветущее тело женщины. Тем страшнее и нелепее на похоронах над неузнаваемо постаревшем теле Ирины звучали слова коллег-академиков, что «именно она, Ирина Долгушина, ближе всех подошла к открытию тайны второй молодости человека».

Хоронили Ирину на одном из «элитных кладбищ» (профессор считал, что слово «элитный» по отношению к погостам употреблять «в высшей степени кощунственно»). Стоял морозный январский денёк, к обеду из-за рваных облаков выкатилось ослепительно яркое солнце, но за спиной мужа Ирины, член-кора Петра Георгиевича Долгушина, профессор опять увидел фигуру загадочного «Серого кардинала», как он стал называть вечного филёра. Лица незнакомца, одетого во всё серое с головы до пят, он тогда не разглядел. Не до того было на кладбище…Но и позже, когда понял, кто послал его в наше время, зрительная память будто не желала (или не могла) зафиксировать лица Серого посланника.

…Июньский вечер во дворе старого дома, которые московские старожилы всё ещё называют «сталинскими», был окутан запахами цветущих лип и поперчён острыми выхлопами многочисленных разномастных авто, заполонивших всю полезную (и бесполезную) часть дворовой территории. Профессор, нажимая на вызов, подумал, что сейчас, когда его лицо подсвечено дисплеем телефона, «Серый кардинал» обязательно обернётся к его машине.

– Есть! – даже глуховато вскрикнул Волохов, когда увидел, что человек в сером, сидевший в детской песочнице, обернулся и поймал в фокус своего взгляда профессорскую «Волгу». – Сиди, сиди, голубчик! Если ты фантом, мой глюк, как говорит Володька, то никто, кроме меня, тебя и не увидит. Но ты ведь реальная, а не виртуальная фигура! Я-то знаю, парень… Вот сейчас и проверим экспериментально.

Вызов шёл исправно, но Владимир трубку не брал.

– Опять своего очередного маньяка ловит, – вслух сказал Волохов. – Ну, сынок, возьми, дорогой мой человек, трубку! Ну, пожалуйста… Только не сбрасывай вызов…

Владимир, сын Игоря Васильевича Волохова, был, как утверждали его немногочисленные друзья, «чуток не от мира сего». В этом не раз убеждались на кафедре экспериментальной психонавтики Московского госуниверситета экономики, статистики и информатики. Аспирант Владимир Волохов не столько удивлял, сколько постоянно раздражал научного руководителя своими нестандартными подходами к предложенным «плановым темам» по изучению проблем Внутреннего Космоса.

Три года аспирантуры пролетели для Владимира, как один день. Но когда аспирант уже почти вышел на защиту кандидатской диссертации, Волохов-младший неожиданно для всех ушёл из аспирантуры, забросил на антресоли готовую диссертацию и через месяц, переболев, как и положено в таких депрессионных случаях, русской тоской, пришёл в районный военкомат с нехитрыми пожитками в модном рюкзачке. На тот момент призывной возраст парня ещё не истёк, и кандидата в мастера спорта по самбо с радостью тут же призвали в воздушно-десантные войска.

Волохов-старший и пальцем не успел пошевелить, чтобы вернуть сына из солдатского строя в строй научный. «Ладно, – решил Игорь Владимирович, – пусть перебесится! Невелик срок разлуки с наукой будет – всего лишь год. Возмужает, повзрослеет, поумнеет – и всё вернётся на круги своя».

Но, демобилизовавшись, Володя удивил его ещё больше – устроился на работу в полицию. Причём, пошёл на должность простого оперативного работника в отдел по борьбе с организованной преступностью. И не принимал никаких доказательств мудрых людей в бесперспективности своего случайного, как это казалось окружающим, выбора. Хоть кол у него на голове теши! Игорь Васильевич сперва пытался вернуть «этот упрямый локомотив с запасного на свой основной путь», но потом, в суете сует, достижений и ошибок, побед и неизменных потерь, только рукой махнул на «упёртого» сына. После мужского разговора с сыном по душам, понял, что решение Володи было мужским, осознанным, обдуманным и твёрдым, как кремень. Главное, успокаивал он сам себя, что Володька занимается любимым делом, если дело по поимке преступников и негодяев вообще можно было назвать «любимым».

Профессор ещё раз нажал на кнопку вызова. Владимир взял трубку.

– Володь, – тихо сказал Волохов, – это я.

– Да, пап.

– Он опять здесь…

– Кто – он? – с плохо скрытой иронией спросил сын.

– Ну, этот… Серый кардинал.

– Серый? – переспросил Владимир. – Он у тебя, как в детской загадке: зимой и летом одним цветом.

Профессор снял шляпу, вытер пот со лба и водрузил головной убор на место.

– Ты, пожалуйста, не иронизируй… У меня у самого яда хватает. Ты давай, товарищ старший лейтенант, приезжай домой. Тут его и увидишь…

Последнюю фразу Игорь Васильевич произнёс почему-то шёпотом.

– Где увижу? У тебя в кабинете? – спросил Владимир.

– Нет, – всё так же, шёпотом, ответил Волохов. – Он сидит в песочнице, и мне кажется, что слушает наш разговор…

– Бред какой-то…

– Что-что?

– Это я не тебе, пап… Ты когда полноценно отдыхал последний раз? Ну, скажем, был в санатории или на нашей даче в Завидово, хотя бы?

– Это к делу не имеет ровно никакого отношения! – оборвал сына отец. – Приезжай, если не веришь мне, своему отцу. Поверишь своим глазам, наконец!

Профессор сделал паузу и с обидой в голосе прошипел в трубку:

– И не нужно меня подозревать в шизойдности! Никакой мании преследования у меня нет. Он, Серый посланник, существует не в моём, как ты утверждаешь, «богатом сверхнаучном воображении», а ре-аль-но! Вне моего сознания! Отдельно от моего сознания… Понимаешь? Приезжай – убедишься сам.

Владимир ответил не сразу.

– Алло, ты меня слышишь? – беспокойно спросил профессор Волохов.

– Слышу, слышу… – ответил Владимир. – В прошлый раз, ты помнишь, я догнал машину, на которую ты меня навёл. Да, за рулём сидел человек в сером пиджаке, серой бейсболке… И оказался в дураках! Абсолютно законопослушный гражданин. Я проверил документы – рядовой работник страховой компании «Вечная жизнь», кажется.

– «Работник страховой компании», страхует от несчастных, как правило, смертельных случаев, – иронично прогудел в трубку профессор. – И ты, разумеется, поверил… А если бы он архангелом представился? Э-э, Вовка, Вовка, доверчивая твоя головка…

– Нормальная…головка, – ответил Владимир, и Игорь Васильевич снова услышал в голосе сына иронические интонации. – Документы в порядке. Фамилия только какая-то… искусственная, что ли, восточного типа. Аферов, кажется, или что-то в этом роде..

– Агасферов? – спросил отец.

– Не помню, – ответил сын. – Ну, только точно, что не граф Сен-Жермен, слухи о бессмертии которого ходили по Москве ещё во времена Пушкина.

– Это не выдумка, Володя, – сказал профессор. – Он открыл «воду вечной жизни», как граф называл свой эликсир. И прожил больше трёхсот лет. А потом будто провалился в вечность.

– Нет, точно за рулём сидел не французский граф. Скорее азербайджанец. Или еврей.

– Чёрт, опять мы его упустили!.. – застонал Игорь Васильевич.

– Кого? Чёрта?

– Хуже. Посланника Нижнего Мира упустили…

Владимир рассмеялся:

– Мне что, пап, нужно было задрать его штанину и убедиться, что вместо ноги у водителя шикарной иномарки – копыто?

Волохов чуть не вскипел после этих слов, но всё-таки удержался от очередного скандала с сыном, который ушёл на съёмную квартиру «из-за несовместимости мироощущения», как иронизировал Володя.

– Ладно, но позволь заметить: я не прошу тебя задирать штаны всем подозреваемым, – уже мягче сказал профессор. – Я прошу тебя, представителя власти, так сказать, прошу, наконец, как гражданин, которого обязана защищать им же избранная власть, приехать ко мне домой и убедиться, что мои слова – не берд сивого мерина, которому, по-твоему, – я знаю, знаю, не перебивай! – давно место в сумасшедшем доме.

– Ладно, – после небольшой паузы, послышался вздох Владимира. – Всё бросаю, пап, и мчусь на своей ласточке к тебе… Место встречи изменить нельзя.

– Я в машине, – буркнул профессор. – На всё про всё у тебя десять минут. Время пошло!

2

Вскоре в арку двора въехала иномарка Владимира. Волохов открыл дверцу и пальцем поманил к себе сына, всем видом показывая, чтобы тот соблюдал абсолютную тишину. Волохов-младший, заметив знакомую белую «Волгу», лихо припарковался у левого борта отцовского автомобиля.

– Ну, где твой «серый кардинал»? – пожимая руку отцу, спросил Владимир, плохо скрывая ироническую улыбку на лице. – Шпионский псевдоним, прямо скажем, дан дилетантами… Знаешь, пап, кого называют «серым кардиналом»?

– Ну, пошли яйца курицу учить… – буркнул Игорь Васильевич. – Сколько шума-то от тебя, старлей! Неудивительно, что в нашей полиции так низка раскрываемость.

Профессор кивнул на пассажирское сиденье.

– Присаживайтесь, господин сыщик! И сидеть мне тихо, как мышка! Это вам не семейных дебоширов утихомиривать. Тут дело имеем с фантастически многоликим грешником, проживающим свою вечную жизнь в новых и новых обличиях все последние две тысячи лет нашей эры.

Сын даже присвистнул, услышав последнее. Не снимая скептической улыбки с лица, он сел на пассажирское сиденье, мягко прикрыв дверь.

– Где же ваш визави, пан профессор? – игриво спросил Володя, вглядываясь в сумрак двора.

– Вон туда смотри! – тыкнул пальцем в сторону песочницы Игорь Васильевич. – И, пожалуйста, не называй меня «паном профессором». Времена «Кабачка двенадцати стульев» давно прошли. Ты родился, когда этот кабак приказал долго жить. А потом, звание профессора я утратил после того, как перестал преподавать в университете. Доктор наук в научно-исследовательской шаражке, каковым стал наш НИИ, взявшись за реализацию коммерческого заказа «Вторая молодость», не даёт мне права называться профессором!

Волохов-старший обиделся из-за сущего пустячка, из-за дворового прозвища, доморощенного псевдонима, можно сказать. Но сегодня этого было достаточно, чтобы профессор завёлся с пол оборота. С годами Игорь Васильевич стал незащищённее и потому ранимее, чем был в молодости.

– А соседи твои тебя всё равно так зовут – «пан профессор». Тут, как мне кажется, и уважение, и любовь. Всего пополам и с доброй улыбкой, – попытался смягчить обиду отца сын.

– Пошлая кличка, – возразил профессор. – Мы же не в панской Польше, где тот и пан, у кого бабок больше. Но дуракам закон не писан. Ни государственный, ни нравственный, ни природный. Ни-ка-кой. Такова у дураков генетическая память, она наизнанку вывернута – забывать всё хорошее и помнить только пошлое, дурное.

Владимир похлопал своего старика по плечу, понимая, что допустил бестактность по отношению к отцу, всегда обижавшегося на это дворовое прозвище, прилипшее к нему с незапамятных времён, когда ещё жива была мама Владимира, папина жена.

– Прости, пап! – тихо сказал Владимир. – Язык – враг мой…

Волохов-младший вдруг замолчал, не закончив фразы, – как бритвой обрезали: он заметил шевельнувшуюся в глубине двора неясную фигуру.

– Вау, как говорил один серийный маньяк, – прошептал Володя. – Маска, я вас узнал…Чем-то, и правда, похож, на того, серого, в «Порше Кайене»…

Профессор радостно подпрыгнул на водительском кресле.

– Ага, Фома неверующий! Вложил свои перста в мои кровоточащие раны!..

Теперь Владимир явственно различал фигуру худощавого человека среднего роста, одетого во всё серое. На голове вместо упомянутой им бейсболки – серая шляпа, похожая на ту, которую зимой и летом носил его чудаковатый отец. Серый человек сидел на низком бортике детской песочницы. Безликая голова его, на которой выделялись только горящие внутренним пламенем глаза, была повёрнута в сторону отцовской «Волги».

Володя потянулся к приборной доске и включил фары.

Пучок яркого ксенонового света выхватил из темноты лицо человека неестественно серого, как говорят художники, «насыщенного серого». «Пятьдесят оттенков серого, – про себя невесело улыбнулся молодой опер. – Странное лицо цвета кобальта. Нет, не тёмно-синего цвета, а цвета химического элемента кобальта, имеющего обозначение «Со». Этот металл, насколько я помню, имеет серебристо-белый цвет с красноватым отливом».

Профессора же поразил не только странный цвет лица соглядатая, а какая-то каменная неподвижность всех лицевых мышц этой странной личности, сидевшей в песочнице. Ни один мускул, как говорится, не дрогнул на плоском абсолютно невыразительном (а значит, и незапоминающемся) лице после неожиданного ослепления незнакомца голубоватым светом ксеноновых фар. Веки этого странного существа даже рефлекторно не защитили глаза. Из узких серых щёлок для глаз, будто прорезанных на «безликом лице», как дал ему своё определение учёный, смотрели чёрные угольки глаз незнакомца. На секунду, как показалось отцу и сыну, в них вспыхнули красные искорки… Будто налетевший летний ветерок раздул уже угасшие головешки в костре.

Человек резко поднялся, отряхнул брюки и, надвинув поглубже шляпу, пружинисто шагнул из песочницы в сторону арки. Шагнул – и тут же исчез в темноте.

– Ты видел?.. – ошеломлённо прошептал Волохов-отец.

– Что это было? – шёпотом переспросил сын.

– Хочется от тебя поскорее узнать, кто это?

Некоторое время отец и сын сидели в машине молча. Потом профессор спросил:

– Ты его запомнил? Запомнил ЕГО лицо?

Владимир достал сигареты, прикурил от шипящего огонька газа, затянулся дымом и сказал то, о чём думал и сам профессор.

– А разве у НЕГО было лицо?

– А что, по-твоему?

– Маска какая-то… Серая с красноватым оттенком маска. Из эластичного пластика. Ну, как в древнем фильме на кассете, что я нашёл на антресолях… Забыл, как называется…

– Как у фантомаса, – подсказал отец.

– Вот-вот, именно, как у фантомаса. А я-то думаю, что за дежавю, мать его! Где-то я всё это уже видел… В какой-то прошлой жизни. Оказывается, в «Фантомасе», вот откуда моё дежавю!

Волохов-старший выключил фары, молча взял из рук сына недокуренную сигарету, старательно затушил её в пустой автомобильной пепельнице, вытащил её из панели и, открыв дверь, старательно вытряхнул содержимое пепельницы на траву.

– Дежавю… – задумчиво повторил он вслед за сыном. – Красивое французское слово. Дословно переводится на русский как «уже виденное».

– Мой научный руководитель, помнится, определял это «дежавю» как патологическое психологическое состояние человека…

– Чушь! – перебил сына Игорь Васильевич. – Полное невежество наших снобов от науки! Известно ли вам, господин бывший младший научный сотрудник, что психолог Эмиль Буарак ещё в конце девятнадцатого века понял суть этого явления. Понял, почерпнув драгоценные знания о пунарджанме, что с санскрита переводится как переселение душ. Почерпнул из самой древней научной книги на Земле – я подчёркиваю: научной, а не философско-религиозной, как её позиционируют наши современные фарисеи от науки. Это книга древних индусов «Веды», написанная ещё за полторы тысячи лет до Рождества Христова.

Волохов-старший хмыкнул, и профессор уловил некоторую снисходительность своего образованного, весьма «продвинутого», как сегодня принято говорить, сына. Игорь Васильевич покачал головой:

– Вэрба волант, скринта манэнт… Слова улетают, написанное остаётся. Не подражай своему бывшему научному руководителю, большому самовлюблённому снобу и ещё большему невежде. Именно «Веды» открыли миру тайну круговорота рождения и смерти на планете Земля. Древние индусы принимали этот круговорот как естественный феномен природы. Ну, как, скажем, круговорот воды в природе, с которым знаком каждый школьник.