Смена

– Акапельно? – спросила на всякий случай я.

Она кивнула.

Долго не раздумывая, я открыла рот и запела:

Не сразу все устроилось,

Москва не сразу строилась,

Москва слезам не верила,

А верила любви.

Снега-ами запорошена-а,

Листво-ою заворожен-а…2

– Стоп… стоп… стоп… – замахала руками худрук. – Не пойдёт, Света. – сказала она. – Не пойдёт!

Я резко замолчала.

– Почему не пойдёт? – искренне удивляясь, спросила я. – Вы же сами сказали про ретро-тему.

– Нужно что-то повыше, Света, повыше, чтобы понять, каковы возможности твоего голоса. Мы тут выбрали песню, а Ира наша не тянет. – сказала худрук и посмотрела в сторону, где стояла низенькая светлая девчонка, видимо, та хористка, о которой мне говорил Саша, и, заметно приуныв, молча наблюдала за нами. На мой взгляд, ей, наоборот, повезло, что не нужно будет петь эти нафталиновые песни перед всем лагерем завтра. Хотя-я, кто его знает, что нужно для счастья тому или иному человеку.

Я снова начала перебирать в голове песни, усиленно разбирая захламлённые комнаты моей памяти.

«Надежда»… Нет, не то.

«Московские окна»… Не то.

«Девятый класс, молчит звонок…» Фу, не-е, это я не буду петь ни за что.

«Ромашковая Русь»? Низкая, нет.

А-а… – наконец, озарение настигло меня. – «Нежность»! Точно. И повыше можно взять. Точно! Точно! Точно!

– Придумала? – с нетерпением спросила худрук.

– Да. – ответила я и начала петь, представив, что передо мной сидит моя Ирина Николаевна и жестами показывает, где именно нужно голосом идти вверх и вверх:

Опустела без тебя Земля…

Как мне несколько часов прожить?

Так же падает в садах листва,

И куда-то всё спешат такси…

Только пусто на Земле одной

Без тебя, а ты… Ты летишь, и тебе

Дарят звёзды

Свою нежность…3

Я допела последний куплет и замолчала. Зал притих. Очнулись даже те, кто спал на последних рядах. Худрук одобрительно кивнула и зааплодировала, многие сделали тоже самое, а мне не оставалось больше ничего, как залиться краской от смущения. Я никогда не любила быть в центре всеобщего внимания, меня это тяготило, поэтому смутилась я и на этот раз.

– Светлан, какой у тебя диапазон голоса, знаешь? – поинтересовалась женщина.

– Преподавательница говорит, что почти две октавы.

Кто-то удручённо охнул рядом. Это была та самая девочка-хористка.

Ирина Николаевна мне постоянно твердит, что нужно и дальше разрабатывать голос до 2,5-3 октав. Шутя, она иногда меня называет «наша почти половина от Уитни Хьюстон», о пяти октавах которой можно просто мечтать. Конечно, на музыку, кроме сольфеджио, я бегаю с удовольствием, но становиться профессионалом в этой области не хочу.

– Свет. – от набежавших мыслей меня отвлекла худрук. – Давай тогда попробуем спеть нашу песню. Ты однозначно нам подходишь. У нас тематика – времена года. Ваш пятый отряд вместе с первым и вторым показывает тему весны. Сценка готова. Там первая любовь, птички-синички… Ну и ты будешь петь на их фоне…

Она протянула мне тетрадный листок, на которым красивым почерком были выведены слова песни «Любовь настала».

– Если ты её не знаешь, можем по нотам распеть сначала, но выучить нужно кровь из носу наизусть до завтрашнего утра. Присаживайся… – предложила она, указывая рукой на пустой табурет, стоящий рядом с её стулом.

Песню я знала. Она тоже была из разряда антресольно-нафталиновых, от которых сходила с ума моя Ирина Николаевна. Правда, сама я её не пела, но пела девочка из старшей группы, однако мотив и слова были мне хорошо знакомы.

– А другие временя года что поют? – спросила я.

– Зима – «Где-то на белом свете…» из Шурика, осень у нас «Кленовый лист» Караченцова, а летом «Летний дождь» Игоря Талькова. Везде любовь… Ну так что, знаешь или нет?

– Знаю. – кивнула я. – Можно начинать.

Женщина-худрук громко хрустнула пальцами, выпрямилась на стуле и ударила по клавишам. Моё сердце бешено стучало. Я никак не могла отучить его от этой глупой привычки переживать, по сути, по всякой ерунде. Но тут находилась куча людей, как и на наших отчётных концертах, которая внимательно смотрела на меня во все глаза.

Так… Света… Вдох-выдох… Начинаем…

Как много лет во мне любовь спала.

Мне это слово ни о чем не говорило…4

Но после двух строчек худрук резко перестала играть.

– Света! – воскликнула она так, что у меня практически упало сердце. – Ну какой ты чёрствый сухарь! – сделала она мне замечание. – Поёшь красиво, конечно, но так бездушно. Бездушно, Света! Ну ты представь, на улице весна, молодая пара, между ними первые искренние чувства, Свет… Вот сколько тебе лет?

– Пятнадцать. – смутилась я.

– Ну вот, самое время испытывать нечто подобное. Неужели, ты никогда не симпатизировала никому? А, Свет? Однако же, «Нежность» ты спела очень чувственно, я аж поверила, что героиня без него просто умрёт, вот прям на месте, если он не вернётся обратно к ней.

– Нет. – твёрдо ответила я на её вопрос. – Не испытывала. А по поводу «Нежности», вы просто не представляете, как мы её с учительницей учили и интонационно раскладывали по словам и строчкам.

– Нет? – удивилась женщина. – Ну как же, юность, птички-синички. – всё повторяла и повторяла она, не веря мне. – Весна, тепло, красивая девушка, красивый парень, между ними это прекрасное чувство… Понимаешь? – но тут мужской голос резко прервал все её размышления.

– Ну давай, Селиванова! – я обернулась на голос и увидела нашего вожатого Сашку, который сидел сбоку на первом ряду возле окна и не попадал в поле моего зрения. – Давай! С чувством, Селиванова, с чувством! А то реально, очень суховато, Селиванова! – продолжал издеваться он, ухмыляясь и улыбаясь, как можно шире.

Я стиснула зубы, прикусив нижнюю губу так, чтобы только сдержать себя и не наговорить ему при людях каких-нибудь безрассудств, которых у меня на языке в данный момент крутилось великое множество. Александр явно сейчас прикалывался надо мной и мстил за группенфюрера и прочего, что я ему наболтала до обеда.

– Свет. – словно сговорившись с ним, поддержала его худрук. – Видишь, и публика хочет, чтобы ты раскрепостилась и спела, как следует.

Я закипала, как чайник на газовой плите, ещё чуть-чуть и свисток засвистит «ту-ту», но взяла себя в руки и начала считать шёпотом: один, два, три… На тридцати я окончательно успокоилась и остановила подсчёт. Все, подняв на меня глаза, ждали ответа.

– Хорошо. Я попробую.

Худрук кивнула и снова заиграла.

Я набрала побольше воздуха в грудь, вспомнила одну из любовных линий книги, которую недавно прочитала, и попыталась перенести отношения героев в этот актовый зал.

Я запела со всем чувством, которое могла на данный момент передать, специально повернувшись лицом к залу так, чтобы смотреть в глаза этому Сашке. Но смотрела я не сколько на него, сколько сквозь, представляя своих героев. Такому приёму меня научила Ирина Николаевна, чтобы я не боялась смотреть в зал, но в тот момент видеть не лица конкретных людей, а что-то своё.

И вся планета распахнулась для меня!

И эта радость, будто солнце, не остынет!

Не сможешь ты уйти от этого огня!

Не спрячешься, не скроешься – любовь тебя настигнет! ....

Во время исполнения песни я настолько зашлась, что начала активно жестикулировать руками, пытаясь, видимо, взлететь вместе с песней куда-то в высь. С военными песнями я входила в образ гораздо быстрее, поскольку книги о войне и фильмы у меня вызывали слёзы на раз-два, но про любовь так выходило не всегда. Когда я запела, Сашка моментально перестал ухмыляться, нервно заёрзал в кресле, а потом сидел, как вкопанный, и слушал, практически не шелохнувшись, всю песню до конца.

Музыка доиграла. Для пущей важности я ещё и поклонилась публике. Снова раздались аплодисменты. Я повернулась к худруку: на её глазах стояли слёзы.

– Света… Света-а-а!!! – она пальцами смахивала слезинки, которые предательски выступили на её глазах. – Ну ведь можешь, когда захочешь! Можешь же!

– Наверное… – пожала плечами я.

Ирка-хористка вздыхала рядом пуще прежнего, окончательно понимая, что петь сольно её никто на сцену уже точно не выпустит. Женщина-худрук ещё раз меня похвалила и велела завтра на репетицию явиться сразу же после завтрака.

Только я спустилась вниз, как на меня мгновенно налетела Жанка, сбивая с ног.

– Светка-а… Чума! – тараторила она, повиснув практически на моей шее. – Ничёсе ты поёшь?! – с завистью, но не зло сказала подружка. – Обалдеть! – потом немного подумала и спросила. – А что ты с вожатым нашим уже повздорила что-ли?

«Ну точно… – сделала вывод я. – Жанка – это точно тётя Шура».

– Есть такое. – я вкратце полушёпотом передала наш с Александром послезаездный разговор.

– Ну и ну… – не унималась она. – Вот оно что! Теперь будете взаимно стрелы друг в друга пускать всю смену?

– Да нужен он мне… – брякнула я, чтобы не продолжать этот бессмысленный разговор, но Жанке, видимо, было там конкретно намазано.

– Све-ет… – она взяла меня снова под руку, наклонилась и заговорщически шёпотом на ухо произнесла. – А ты знаешь, он так на тебя смотрел, пока ты пела… Прям…

– Жан, ну я тоже на него смотрела, чтобы позлить. Он думал, что я не смогу спеть, как надо. Да сейча-ас…– парировала я.

– Нет… Нет… Нет… – затараторила она. – Я про другую песню, про первую. Там, где земля опустела без тебя… и…

– Да ну тебя…

– Правда, правда… Я в таких вещах знаю толк. Глаз у меня намётан. – и она мне подмигнула.

– Да иди ты, Жанка. – пошутила я. – Тебе кажется.

Но Жанна стояла на своём, как упрямый осёл.

– Нет! – она топнула ногой. – Время покажет, Светка, как я была права. – и быстро переключилась на другую тему.

Мы вышли из дома культуры и под ручку пошли к нашему домику.

Глава 4

Первая дискотека

Огни погаснут, но под вечер

Опять зажгутся фонари…

– Мы идём на дискотеку, а, Светка? – прощебетала Жанна возле моего уха, когда часы показывали почти половину восьмого вечера.

– А у меня есть выбор? – усмехнулась я. – Иду…

Дискотеку организовали на самой большой площадке лагеря, где до этого уже была установлена сцена под открытым небом для завтрашнего открытия. От наших домиков до неё было минут пять очень бодрой ходьбы. Танцевать я, честно говоря, абсолютно не умела. Да и когда, впрочем, было этому всему учиться?! В школе на наших самодеятельных праздниках и вечеринках никто толком не танцевал, а те дрыганья и нервные подёргивания телом, которые мы больше по приколу вытворяли на днях рождениях своих друзей и подружек, танцами можно было назвать с очень большой натяжкой. Но идти сегодня хотелось. Правда, из чистого любопытства.

– Только, Жан. – сказала я вслух, предупредив её сразу. – Я не умею танцевать и, наверное, не буду.

– Будто я умею!? – фыркнула в ответ подружка и, вытащив из-под кровати свою сумку, начала в ней активно искать наряд на грядущий вечер. – А ты в чём идёшь, Светик? – поинтересовалась она, расстёгивая верхнее отделение чемодана.

– Не знаю даже… – призадумалась я. – Могу в принципе в том же самом, что и сейчас. Шорты вполне себе нормальные и …

– Не… – перебила меня Жанка. – Майка твоя натуральная спортивка. Может, есть что-то более нарядное, Све-ет? Ну или платье какое, сарафан там… Давай подумай.

Тем временем она вытащила из своей сумки светло-синий джинсовый комбинезон с короткими шортами и, резко встряхнув его, продемонстрировала мне.

– Ну как? – спросила девушка, явно ожидая моего одобрительного слова. – Пойдёт? Вроде… – она повертела его в руках. – Не помялся ещё.

Я взглянула на него и ответила:

– Да отлично, Жан. А у меня, между прочим… – вспомнила я. – Есть чёрный топ с пайетками на тонких бретельках и…

– Точно! Точно! – протараторила она, попутно стягивая с себя шорты, футболку и облачаясь в свой джинсовый комбез.

Лиля, Аня и Вика тоже в это время наряжались и отчаянно спорили друг с дружкой. Лилька, по всей видимости, желала быть звездой грядущего вечера, а потому всячески запрещала пышногрудой Вике надевать короткое зелёное платье с внушительным декольте.

Неужели, мама сама купила ей такое? – подумала я, когда она вертелась в нём возле зеркала. – Вульгарщина какая-то. – Я, к примеру, вообще старалась ходить всегда в брюках или шортах, всячески уклоняясь от платьев, но мама всё-таки пару сарафанов засунула мне в сумку, наивно полагая, что я их надену, хотя они, по меркам этого открытого платья Вики, были всё же монашескими одеждами.

Вика тем временем сдалась и натянула чёрный льняной сарафан, доходивший ей почти до колена, но вот её грудь всё равно предательски а, может, совсем и не предательски торчала из не сильно глубокого выреза данного наряда. Сама же Лиля надела короткую джинсовую юбку, такую короткую, что я не представляла себе, как же она в ней где-нибудь присядет, не засветив свои красные микротрусы, которые Жанка, как только их увидела, назвала секси-шмекси труселя. Сверху блестел серебристый топ без лямок, который она постоянно поправляла, крутясь возле зеркала. Ну и венчали образ светло-бежевые босоножки на десятисантиметровой платформе с длинными завязками, которые, будто змеи, туго обвивали лодыжки девушки. Третья подружка, Анька, была в красном просторном коротком сарафане, который висел мешком на её тощем тельце.

После выбора нарядов, Лилька ещё долго поправляла свой потёкший от сегодняшней жары макияж, потом тщательно, открыв рот, красила своих новоявленных подружек и, спустя достаточно продолжительное время, вся эта святая троица с шумом выбежала из нашего вагончика.

– Ну всё… – сделала заключение Жанка, выдохнув, когда шаги девочек стихли. – Змеи уползли. Теперь наш с тобой черёд, дорогуша.

Она достала из сумки пухлую синюю косметичку и всё её содержимое вывалила на свою кровать.

– Вот это богатство! – усмехнулась я.

– Мама дала. – сказала она, предваряя следующий мой вопрос. – Свет, бери, что нужно тебе! – предложила, долго не раздумывая, она.

На кровати валялась тушь, чёрная подводка-карандаш, несколько тюбиков блеска для губ, пудра и тени с румянами. Я, конечно, подошла и внимательно всё это рассмотрела и потрогала, но вежливо отказалась.

– Спасиб, Жан. Я без этого спокойно как-нибудь проживу.

– Зря… – сказала она и, взяв зеркальце, начала подводить чёрным карандашом свои карие, слегка раскосые, глаза. – Ну ты хотя бы волосы распусти.

– Неа. Жарко. Мне итак нормально. – сказала я.

– Ну хоть без кепки своей, надеюсь, пойдёшь? – хихикнула она. – Мадам босс…

– Да, без… Без… – заверила её я.

Далась им всем моя кепка! И какая разница, что там на ней написано.

Мы пришли на танцплощадку и сели на самую дальнюю лавочку, чтобы отчётливо видеть всех и вся, предварительно сговорившись, что танцевать сегодня не будем ни с кем и ни при каких раскладах, даже в том случае, если кто-то будет настойчиво приглашать.

– Сегодня мы с тобой, Светик, наблюдатели ООН! – гордо заявила Жанка, внимательно начав рассматривать всё прибывающих и прибывающих на площадку ребят и девочек.

Наблюдателей ООН мой папа, сидя возле телевизора во время просмотра политических передач, называл ничегонеделателями и языкочесателями. Вспомнив это, я усмехнулась про себя и подумала, что мы с Жанкой сейчас таковыми и являлись и, судя по всему, на протяжении двух часов будем делать нечто подобное.

Диджей дискотеки, без всякого сомнения, был лютым поклонником групп «Руки Вверх» и «Отпетые мошенники». Их песни, правда, разные он включал по нескольку раз к ряду. Жанка порой подпевала, даже качалась в такт, обнимала меня за плечи, постоянно хихикая, но успевая при этом детально обсудить ту или иную танцующую парочку.

В какой-то момент она заметила двух парней из второго отряда, направлявшихся к нам.

– Свет, смотри. – шепнула она. – Вон юные красноармейцы к нам тащатся. Налево глянь!

Я сначала совсем не поняла, что она имеет в виду, но, повернув голову и приглядевшись к мальчикам, поняла её: один был в ярко-красной футболке, а второй – с красным, явно обгоревшим сегодня на море, лицом.

– Ага… Точно красноармейцы! – согласилась с ней я, растянувшись в улыбке. – Настоящие будённовцы.

– Тогда, как договаривались? – уточнила она, напоминая про наш с ней уговор.

– Угу. – кивнула я.

Парни подошли и пригласили нас обеих на танец, на что мы с подружкой на счёт один, два, три… крикнули в один голос по слогам:

– Мы се-год-ня не тан-цу-ем! – и от своей проделки громко захохотали.

Мальчишки многозначительно переглянулись и со словами «чокнутые» и «ненормальные» отошли подальше от нас. Жанна продолжила смеяться, согнувшись пополам.

– Ну ты видела их рожи? Видела? – всё повторяла и повторяла она, никак не успокаиваясь. – Видела?

Мне пришлось несколько раз хлопнуть её по спине, чтобы привести, наконец, в чувство.

– Жан, сейчас белый танец будет, прекращай уже. Ты же хотела посмотреть, кто там с кем будет.

– Да, да… – она перестала, наконец, смеяться, придвинулась ко мне ближе, и наш сеанс начался. Тем временем диджей врубил нафталиновое «Зеленоглазое такси» Боярского, которое, правда, в новой медленной интерпретации звучало весьма неплохо, и дамы пошли приглашать на танец своих кавалеров.

Вожатка Алиса танцевала с качком-вожатым из третьего отряда, Женей.

– Жа-а-ан… – я обратила её внимание сразу на эту, как по мне, странную пару. – А ты ошиблась. Смотри, вон Алиса наша с этим а-ля физруком вытанцовывает.

Жанка понадувала щёки, наморщила нос, явно не желая признавать того, что лопухнулась, но всё же ответила мне:

– Ну… бывает… Но ты только глянь, Светка-а-а… – глаза у Жанки расширились, как у кошки в темноте. – Ты только посмотри, как он её лапает. Мать моя женщина! Офигеть… – и немного подумав, добавила. – Но, признаю, там ведь есть, что полапать. – и, сказав это, хихикнула в ладошку.

Алиса в тёмно-синем в белый крупный горох летящем сарафане кружила в медленном танце с Евгением. Смотрелись они вдвоём так себе: крупный качок-парень и такой фигурный пухляш женского пола. Или, как Жанна днём сказала, бабец: на девушку Алиса ну совсем уже не тянула, скорее на взрослую женщину. Однако Жене, судя по всему, она очень нравилась, поскольку его мускулистые большие руки во время танца мы с Жанкой наблюдали не только на талии у партнёрши, но и гораздо-гораздо ниже, на её внушительных бёдрах. Порой нам казалось, что он хочет её ущипнуть, но усиленно сдерживается, а Жанка жмурила и протирала глаза, настраивая свои окуляры, чтобы точно ничего не упустить.

– Жанна… – полушёпотом осадила её я.

– Чего? – подружка чуть не подпрыгнула на месте.

– Мне не нравится твоя излишняя озабоченность. Завидуешь что-ли её формам? – спросила я.

На что Жанна скривилась.

– Ну если только чуток… – недовольно пробурчала она.

По меркам Вики и Алисы, мы с Жанной, наверное, были беспопые и безгрудые. Женские гормоны, видимо, ещё не до конца пробудились в наших юных организмах и не особо трудились менять наши угловатые подростковые тела. Мне, по правде говоря, было до большого и высокого фонаря, но Жанка, по всей видимости, немного горевала по этому поводу.

Секс-просветом в школе мы занимались сами, поскольку ни мои родители, ни родители подружек ничем подобным с нами не делились и не обсуждали эти темы. Поэтому тут в помощь всем нам были журналы «Cool» и «Cool girl», а также анатомический атлас человека, который в шестом классе мы обнаружили в сарае частного дома у одноклассницы Ольки, когда отмечали её двенадцатый день рождения. В сарае также пылилось старое фортепиано, на котором Оля играть не умела, но играла я, поэтому то втроем, то вчетвером под предлогом «Анна Аркадьевна, можно мы поиграем на пианино?» мы убегали в сарай и, сидя на корточках, да так, что затекали ноги, внимательно изучали пикантные картинки в том атласе. В девятом классе, когда мы изучали курс анатомии и физиологии человека и вплотную подошли к этой любопытной для нас всех теме, учитель нас всех конкретно обломал, заявив, что данный раздел мы изучать не будем, поскольку «вы итак всё уже знаете».

Грудь у многих девчонок начала расти уже как раз в шестом классе, а у некоторых настолько активно, что им уже приходилось под блузки и футболки надевать лифоны в то время, как я почти до начала девятого класса всё еще поддевала только нательную белую маечку и просто молила Бога, чтобы у меня не выросли такие буфера. А Жанна, судя по всему, мечтала о большой груди.

Вторая пара, которая привлекла наше с Жанкой внимание, состояла из парня-вожатого второго отряда Сергея и напыщенной отштукатуренной Лильки. На своей высоченной платформе она была с ним почти одного роста и во время танца то одной, то другой рукой постоянно поправляла свою ультракороткую юбку.

– Ты смотри! – загорелась Жанна, уже глядя на них. – Лилька у нас по другим отрядам пошла.

Но сказано это было так, будто Лиля пошла не по другим отрядам, а по другим рукам.

– Но пацан ничего… – продолжила она, имея в виду вожатого Сергея.

Анька, можно сказать, топталась на месте с высоким мальчиком-брюнетом из нашего отряда. Его поселили в домике через один от нашего. Я никак не могла вспомнить, как его зовут, хотя перед обедом нас всех строили и знакомили друг с другом.

– Как его зовут, не помнишь? – спросила я подружку.

– Его… – качала головой она, внимательно всматриваясь в его лицо. – По-немецки как-то… Сейчас… А… – хлопнула она себя по худой коленке. – Герман, вроде. Или… Или… Геринг…

Тут я прыснула от смеха.

– Какой Геринг, Жанна! Герман Геринг – это нацистский начальник, глава люфтваффе. Наверное, всё же просто Герман его зовут?

Жанна попыталась повторить за мной слово «люфтваффе», но у неё никак это не выходило:

– Как ты сказала? Лю… Луфа… Люфа… Лифтва… Повтори! Тьфу, Светка, язык можно сломать. Вафли какие-то выходят!

– Да люфтваффе! Вы по истории в школе что-ли не изучали? Это так немецкую авиацию у них называли. Люфт-ваф-фе. – по слогам произнесла я.

– Люфт-ваф-фе… – по слогам медленно и разборчиво повторила за мной подружка. – Звучит круто, но нет, Светка, не помню такого. Но вот слово «Геринг» точно помню. – заключила она. – А ты умная, Светка, словечки какие знаешь… Короче, Герман он, видимо. – сказала она и потеряла всякий интерес к этой паре, одновременно дёрнув меня за руку. – Светка, глаза разуй и посмотри направо, где сцена.

Недалеко от сцены танцевали Вика и Александр. Пара выглядела комично. Пончик Вика была крупнее Сашки, но гораздо ниже него. Вместо футболки с продиджами на вожатом была надета кипельно-белая футболка, которая в наступающих сумерках резким пятном выделялась на фоне танцующих рядом людей. Судя по лицу, Саша не танцевал в данный момент с юной и прекрасной незнакомкой, а банально мучился. Это заметила сразу и Жанка, брякнув вслух:

– Бедный… бедный Саша! – сделала вывод она, картинно пожалев его.

– Что?

– Что да что, Светка!? Посмотри, как она ему в тягость! Вот блин, аж смешно. – она всплеснула руками и сказала, подкалывая меня. – Вот пошла бы и пригласила его. Уж он бы точно тогда не страдал, как сейчас.

Я тыкнула в спину Жанке указательным пальцем, чтобы только она перестала нести всякую чушь.

– Мы же договорились, что сегодня ни с кем не танцуем. Забыла? – буркнула я. – Тебе вот надо, сама бы и пригласила.

– Ещё чего! – вскрикнула подружка. – У меня дома парень остался, я ему пообещала в лагере бдеть себя. И… Сашка уж точно не мой типаж. От слова совсем.

– Серьёзно? – удивилась я, узнав, что у неё имеется парень. – А чего не сказала? И долго встречаетесь? – выспрашивала её я.

– Год как уже. – гордо заявила она и задрала нос кверху.

– Ну круто.

Белый танец подошёл к концу, и диджей снова врубил своих любимых «Руки Вверх». На сей раз громко орала на всю площадку их модная песня «Восемнадцать мне уже», от которой всегда вяли уши у моего отца, стоило ей только заиграть где-то поблизости.

– Ну что это за рифма! Ну что за рифма, Света! – восклицал он, делая недовольный вид. – «Везде» и «уже»!? Чушь какая-то.

Я уже молчу про песню «Отпетых мошенников», где была строчка: «мы насосы, мы насосы, мы не курим папиросы». Папа моментально раздражался и выключал телевизор или магнитофон, но только бы не слушать «это безобразие», как он сам не раз мне говорил, а сам часто просил спеть ему антресольно-нафталиновые песни, которые он, как и моя учительница музыки, очень любил.

Мои непродолжительные раздумья о современной поп-музыке прервала Жанка, легонько дёрнув за косу и заявив:

– Скучно уже, Светка. Может, в домик наш свалим, а? У меня там и картишки есть. – заговорщически прошептал она.