Журнал «Рассказы». Твой иллюзорный мир

Сергей Колесников, Надежда Мосеева, Татьяна Шохан, Дарья Леднева, Степь и Мороз

Журнал «Рассказы». Твой иллюзорный мир

Издательство Крафтовая литература

* * *

Просыпаются силы

Делать сказку былью

Неизвестный автор

Билет

Сергей Колесников

1

Я так и не поняла, откуда взялась эта женщина. Только что впереди было пустое пространство, каких-то десять метров, лишенных любого препятствия, – как вдруг чья-то фигура замаячила перед моими глазами. Конечно, незнакомка могла проскользнуть мимо, когда я замедлила шаг, чтобы переложить сумку в другую руку и взглянуть на часы, но было трудно не заметить появления постороннего хотя бы краем глаза. Тем более что двигалась старуха неспешно, заметно прихрамывая на левую ногу.

То, что это именно старуха, я решила сразу. Хлипкий демисезонный плащ, тощие икры в штопаных колготках, давно выцветший платок. Униформа «последней лиги». Даже в холод лучше околеть, чем показаться в таком виде на людях! И подошвами корюзлых ботинок на весь зал… Шарк, шарк.

Я бросила взгляд на потрепанный саквояж женщины, небольшой, куда можно запихнуть только самое необходимое, и у меня мелькнула мысль, что старуха – такая же беглянка, как и я, в одночасье сорвавшаяся с насиженного места. Впрочем, размышлять над столь неважными вопросами времени не было. Билет на поезд оставался только один, и другой возможности сбежать из этого захолустья не представлялось. Тем более сегодня.

О том, что почти все места распроданы, я узнала несколько минут назад, когда с десятого раза дозвонилась до привокзальной кассы.

– Не оставляем! – голос в трубке равнодушно шлепнул по моей настырно жужжащей просьбе. – Приходите и забирайте!

«И приду, и заберу!»

Я выскочила из телефонной будки и быстро зашагала в сторону похожего на малиновый кисель заката. Где-то там, в лапах бесчувственной железнодорожной феи трепыхался заветный клочок бумаги, и я должна была во что бы то ни стало получить его. Когда же на вечернюю тишину наступил гудок паровоза, я не выдержала и со всех ног бросилась бежать через малознакомые дворы, сквозь запах черемухи и щей из кислой капусты, под свист подвыпивших гуляк. Под стук разбитого вдребезги сердца.

Мне повезло. Я не сломала себе шею. Не нарвалась на стаю бродячих собак или хулиганов. Я даже угадала с направлением. И касса оказалась открыта. Только…

Старуха! Такая жалкая. Маяк для социальных служб, а не человек вклинился между мной и заветным билетом.

«Да куда же тебя несет на ночь глядя! – Я с раздражением уставилась в спину женщины. – А потом объявления в газетах пишут… Пропала такая-то, была одета так-то!»

Сомнения больше не терзали меня. Я резво обогнала конкурентку и выдохнула в окно кассы:

– Остался?!

– Чего орешь-то? Остался… – Кассирша зевнула и зыркнула за мое плечо. – Женщину чуть с ног не сбила. Не стыдно?

Кровь прилила к лицу. Обычно я относилась к старшим с уважением, но сегодня… Сегодня мне позарез нужно было уехать!

– Что остолбенела? Передумала или как? – «Фея» с нетерпением постучала пальцем по столу. – Берешь билет?

– Беру! – спохватилась я и достала смятую пятирублевку.

Пока кассир возилась со сдачей, я решилась глянуть на оставшуюся позади особу. В смутном отражении стеклянной перегородки я встретила взгляд замарашки и невольно поежилась. Женщина же открыла рот, будто хотела отчитать меня, но лишь охнула, попятилась и тихо заплакала.

Неожиданная догадка заставила меня оцепенеть.

«Неужели это начинается снова?! Или все-таки старуха – обычная сумасбродка, опустившаяся и всеми брошенная?»

Кассир недовольно заворчала. Так и не разобравшись в своих ощущениях, я схватила билет и выскочила на улицу. Три плацкартных вагона во главе с черным красавцем локомотивом уже подали к перрону, и запах тлеющего угля наполнял вечерний воздух. Большая часть пассажиров разошлась по местам, однако несколько граждан все еще блуждали по платформе в глубокой задумчивости. Казалось, они до сих пор не решили, стоит ли им уезжать. То было странное и тревожное зрелище.

Старуха стояла чуть в стороне от входа. Одной рукой она держалась за столб с рупором громкоговорителя, а другой теребила пуговки плаща. Саквояж лежал возле ее ног, замок открылся, и ком белья вывалился на землю. Некоторое время женщина не обращала на вещи никакого внимания, затем нагнулась, вытащила из тряпья небольшой предмет и прижала к груди. По изнуренному лицу вновь потекли слезы.

Я решила больше не смотреть в сторону замарашки. Напряжение последних часов отступило, и мне вдруг стало жалко себя, свою любовь, которая так красиво начиналась и так отвратительно заканчивалась. Я вспомнила, как два месяца назад приехала в город и он казался тогда милым провинциальным раем, а теперь белизна цветущих садов лишь раздражала своей показной невинностью.

– Умоляю вас! – Возглас за спиной заставил вздрогнуть. Я обернулась и поразилась состоянию, в котором находилась старуха.

Она была бледна, из-под съехавшего набок платка выбились коротко остриженные волосы, а руки била мелкая дрожь.

– Меня зовут Анна. И я не сумасшедшая. Просто мне необходимо уехать! Вы… – Женщина поперхнулась и замолчала.

Только сейчас я увидела, что из ее ладони торчит голова плюшевого медвежонка.

– Вы даже не представляете, что они сделают! – Губы старухи посинели от волнения. – Сначала меня чем-нибудь заразят, а после разрежут, чтобы посмотреть, что стало с крохой. Отдайте билет!

Женщина сделала шаг в мою сторону.

«Да она же совсем девчонка! – вдруг с ужасом поняла я. – Девчонка, до невозможности похожая на старуху!»

– Хотите знать, сколько мне лет? Восемнадцать… и я беременна. Сегодняшняя ночь на ферме будет последней. Завтра из концентрационного лагеря пришлют машину, чтобы забрать меня в «роддом» и сделать укол…

Она встала на колени.

– Пожалуйста… мне пришлось украсть деньги ради этого билета, понимаете? Ведь вы сможете уехать и завтра! А я нет… – Девушка схватила подол моей юбки и шепотом повторила: – Пожалуйста!

Я посмотрела на поезд. Проводницы зажгли сигнальные фонари и криками подгоняли последних пассажиров.

– Боюсь, вас не пустят в таком виде в вагон, – пролепетала я, уже вынимая билет.

Девушка мигом вскочила на ноги.

– Пустят, – выдохнула она. – Обязательно пустят!

2

Ее действительно пустили. Девочка-старуха заняла место возле окна и помахала мне лапой своего медвежонка. Я улыбнулась, кивнула в ответ и долго смотрела вслед уходящему составу. Затем села на скамью и стала ждать. Вскоре усталость окончательно сморила меня.

«Как же долго его нет. Неужели до сих пор никто ничего не заметил?» – подумала я и уснула.

Он приехал, когда от малинового киселя остались лишь белесые пенки. В сонном полузабытье я видела, как огни «Победы» рассекли сумрак привокзальной площади в тот самый момент, когда молоденький сержант склонился надо мной, желая узнать, кто я такая и почему сплю в неположенном месте.

– Если бы ты хлопнул дверью машины чуть сильнее, то сержант пристрели бы тебя от испуга, – попыталась пошутить я, когда он усаживал меня на сиденье автомобиля.

Но мой спаситель был зол и ничего не ответил. Тогда я помахала на прощанье сержанту. Он сделал вид, что не заметил.

«Все-таки жаль, что билет был только один! – вздохнула я. – По крайней мере, в поезде у меня было бы два друга. Девочка и ее игрушка».

Ехали мы молча. Из предосторожности он подвел машину к черному входу клиники, отвел в палату и закрыл за нами дверь на замок. Я приняла холодный душ, поужинала холодными макаронами и, уже лежа на холодной простыне, услышала от него первые за сегодняшний вечер слова в свой адрес.

«Завтра будет очень серьезный разговор», – процедил он и вышел.

«Неужели здесь вообще ничего нет теплого для меня?» – подумала я и провалилась в темную бездну.

3

Мы сидели в небольшом кабинете. Он – за рабочим столом, я – в кресле напротив. Он крутил макет человеческого мозга, выполненный в виде глобуса. Я рассматривала частички пыли, летящие сквозь узкий поток света. Стояла полная тишина.

Так было всегда. Сначала мой любимый завешивал гардины. После в задумчивости крутил «мозг». И только затем начинал беседу. И никогда в другой последовательности. Что меня очень удручало. Я-то хотела, чтобы шторы были последними в этом ритуале.

Сегодня я загадала желание. Если какая-нибудь пылинка полетит не поперек луча, а устремится вверх, туда, где свет прорывается сквозь неплотно задернутую ткань, все мои желания сбудутся. Но ни одна из них так и не решилась на подобное. Пыль не рождала икаров. Я поздно догадалась.

– Через две-три недели вас могли бы выписать, Варвара Сергеевна. А теперь я даже не знаю, что и будет!

Я с легкой улыбкой взглянула на него.

– Выпиши нас обоих, прямо сегодня…

Доктор вскочил и заходил по комнате. Высокий, стройный молодой человек с небольшой аккуратной бородкой и привычкой задумчиво вздыхать. Моя любовь и моя беда.

– Никаких нас нет. Сколько можно повторять, Варвара Сергеевна?!

– Почему же ты привез меня сюда… Зачем забрал из Москвы?

– Потому что… – Он запнулся. – Потому что считаю методы доктора Евсеева чудовищными. Мы уже обсуждали это, Варвара Сергеевна. Лоботомия убила бы вас как личность.

– Значит, я все-таки не безразлична вам, Андрей Васильевич?

Молодой человек всплеснул руками и поднял лицо к потолку.

– Ну за что мне это… – прошептал он. – Да, я привез вас сюда не только из альтруистических побуждений. Но это касается лишь медицинской стороны дела. Ничего личного!

Он налил воды из графина и жадно выпил.

– Я решила уехать, потому что вы стали ужасно холодны! А вчера утром позволили себе накричать на меня. Даже оскорбить!

– Простите, Варвара Сергеевна. Я устал и поэтому сорвался! Но куда вы собирались отправиться без паспорта и денег, скажите на милость? И как вам удалось покинуть стены этого заведения?!

– Моя беда, что я не могу на вас долго злиться, – тихо проговорила я, словно не слыша вопроса. – Моя самая большая беда!

Мужчина хотел прервать меня, но промолчал. Тихо вздохнув, молодой человек сел за стол и принялся в задумчивости перебирать бумаги. Он отлично видел в сумраке. Даже лучше, чем я…

4

Девочку я нашла сразу. Она стояла за конструкцией очень странного летательного аппарата и тихо звала меня. Я взяла ее на руки, легкую, серую от усталости, словно подняла с земли засохший осенний лист, и мы пошли искать второго ребенка. Раньше я всегда находила их достаточно быстро, этих странных детей, часто доведенных до крайней степени истощения, иногда раненых, иногда просто напуганных, но всегда зовущих на помощь. Я слышала их в самых разных местах и первое время никак не могла привыкнуть, что больше никто не обращает на них внимания. Но это прошло.

Бедных крох я доставляла к ближайшей станции метро. Я знала, что направляться следует именно туда, где бы я ни подбирала найденышей. Возле подземки уже ждала другая женщина, перенимала детей и сразу же растворялась среди пассажиров. Я никогда не пыталась завязать с ней разговор. Ни разу ни о чем не спросила. Я чувствовала, что так надо.

С малышами было то же самое. Человек, беседующий сам с собой, привлекает слишком много внимания. Лишь в тех случаях, когда вокруг не было ни души, я позволяла себе сказать детям несколько ободряющих слов. И радовалась даже намеку на улыбку.

Итак, я взяла девочку и стала искать ее спутника. До этого момента детишки точно были вместе, их голоса звучали в унисон, но потом что-то напугало малыша. И он спрятался.

Это стало для меня полной неожиданностью. Я долго бродила по ангару вокруг нелепой конструкции, похожей одновременно на летучую мышь и сотейник, чувствовала, как девочка слабеет, и нервничала все сильнее. Мне было совершенно непонятно, куда ребенок мог спрятаться. В какой-то момент я потеряла контроль над собой и позвала мальчика во весь голос. Тогда-то все и случилось.

Они появились сразу с нескольких сторон. Люди в военной форме, с оружием в руках и напряжением на лицах. Солдаты заставили меня лечь на пол, сковали запястья наручниками и завязали глаза. А через час меня уже допрашивали.

Сейчас я даже рада, что позволила в тот вечер арестовать себя. Но в первое время было страшно. Очень страшно…

5

А началось все в июне 1954-го. Мне только что исполнился двадцать один год, я окончила институт имени Менделеева, была худа, но жилиста, отмахала метр шестьдесят от земли и отрастила прекрасные светлые волосы. От папы мне достались зеленые глаза, а от мамы – высокие скулы и множество веснушек. А вот от кого перепало чувство глубокого одиночества, я до сих пор не знаю. Наверное, это было мое собственное приобретение.

Отец погиб в сорок первом под Минском, а мама умерла в Коканде во время эвакуации. Ее определили работать на пасеку, а через несколько дней она задохнулась от анафилактического шока. Когда каждый день погибали сотни тысяч людей, никому и в голову не пришло проверять маму на аллергию. Вот такие дела…

Может быть, когда-нибудь я напишу их историю. Если они позволят. Пока же я могу говорить только о себе.

В общем, 2 июня 1954 года я была еще совершенно обычная девчонка. Я шла по Первомайской улице вся мокрая, облепленная тиной и тополиным пухом, готовая взорваться от злости. Люди с удивлением рассматривали меня, иногда предлагали помощь, но я отвечала, что все нормально, и улыбалась. Ведь если подумать, ничего страшного со мной действительно не случилось. Просто я рассталась с кавалером. Вот и все.

Это произошло на Измайловских прудах около часа после полудня. Молодой человек сидел на веслах и неторопливо вел лодку вдоль берега. Я лежала на корме и рассматривала рыбок. Под старым деревянным мостом он сказал:

– Знаешь, Варя, я влюбился в другую. Нам надо расстаться.

– Хорошо, – ответила я и помахала карасям рукой. – Если влюбился, значит, надо.

Затем встала, перепрыгнула через борт и поплыла к берегу. Я была хорошим пловцом и даже в одежде двигалась быстрее, чем лодка. Впрочем, берег находился рядом, да и мой бывший возлюбленный не сильно торопился. Я вскарабкалась по травянистому откосу, пробежала через лесок и зашагала в сторону станции метро. Кажется, он кричал вслед, что я полоумная. Не буду утверждать наверняка.

Ненавидела же я три вещи. Тополиный пух, речную тину и самоуверенность. Я ведь догадывалась, что он катает на лодке еще одну девицу, но была убеждена, что ей бесполезно со мной тягаться. Если бы я знала, что в воду придется прыгать мне, а не ей, то оделась бы совсем иначе. И не испортила свой любимый наряд.

А еще волосы. Две тяжелые косы липли к ткани сарафана и доставляли массу неудобств. Мне было даже противно к ним прикасаться, чтобы распустить, и когда я увидела парикмахерскую, ноги сами понеслись в том направлении. Дверь была открыта, внутри приятно пахло одеколоном, крутился самодельный вентилятор, и никого не было, кроме мужчины лет сорока с протезом вместо ноги и потрясающим чувством такта. Он несколько секунд рассматривал меня, затем повернул вентиль водопроводного крана и молча указал на умывальник.

Может быть, этот человек был немой? Интересно, вообще, бывают немые парикмахеры? Представляете, я до сих пор не знаю. Но в тот день между нами проскочило всего лишь одно слово.

«Каре», – сказала я, когда привела себя в порядок. Парикмахер в изумлении поднял брови. Кажется, он вообще не ожидал, что я буду стричься.

Я показала рукой необходимую длину. Поколебавшись, он усадил меня в кресло напротив трюмо, взял инструмент и принялся за работу. Он стриг очень медленно, то и дело вздыхал и придерживал мои волосы как некую драгоценность. Когда все было кончено, мужчина принес еще одно зеркало и стал показывать стрижку с разных сторон. Вот тогда-то я и разрыдалась.

Я ревела в голос. Я выла, как попавшая в капкан волчица, и тут же громко сморкалась в предложенный парикмахером платок. Я вдруг поняла, что снова одна.

А потом я услышала это. Тихий, еле различимый детский голос. Он доносился из-за шифоньера с цирюльными принадлежностями и поразил меня настолько, что я замолчала и в изумлении уставилась на мужчину. Мастер с невозмутимым видом подметал пол. Он даже не повернул головы.

Я вскочила и бросилась в сторону шкафа. Парикмахер чуть не упал, но мне и в голову не пришло извиниться. То, что я увидела, едва не лишило меня чувств.

Девочка. Лет шести. В новеньком красном пальто. Лежала в луже крови и раз за разом повторяла:

– Мамочка, вылечи меня…

6

Говорить, но молчать.

Спешить, но не торопиться.

Быть умной, но простушкой.

Вот три главных правила, которые я уяснила, когда несла девочку к метро. То, что ребенка никто не замечает и не слышит, я окончательно поняла, когда сразу на выходе из парикмахерской встретила двух милиционеров. Они с интересом посмотрели на меня, но не как на человека, который держит окровавленного ребенка, а как мужчины смотрят на привлекательную девушку, пулей летящую неизвестно куда. Они спросили, не случилась ли у меня беда.

Тогда я остановилась и выпалила:

– Люди болтают, в ГУМ завезли американские босоножки… Вам не надо?

И глупо затрепетала ресницами.

Милиционеры усмехнулись, козырнули и пожелали мне удачи. Когда наряд удалился, я сделала несколько глубоких вдохов и зашагала быстрым, но вполне обыденным шагом. То, что никто не видит ребенка, – хорошо, подумала я, но никто не должен видеть и меня! Это было само собой разумеющимся, как и то, куда необходимо доставить девочку.

И мне очень повезло, что парикмахер не стал кричать вслед про неоплаченную работу. Почему? Думаете, я знаю?..

Пыталась ли я осмыслить происходящее? Конечно да. Отдав малышку пожилой женщине в форме санитарки Советской армии, я купила стакан кваса, села на скамейку и стала размышлять.

«Совершенно ясно, что это была галлюцинация», – подумала я и внимательно осмотрела себя. Никаких следов девочки на мне не было. Были остатки тины, волос, но не крови.

«Совершенно ясно, что это была непростая галлюцинация!» – снова подумала я. Ведь руки мои устали, потому что несли ребенка почти целый километр. А ладони помнили контуры ее тела. И голос… он до сих пор звучал в ушах!

Я опять прислушалась к своим ощущениям. Нет, я не чувствовала себя больной, не дрожала от страха. Все эти знания… куда нести, как нести. Само появление малышки так легко поместилось в голове, словно все было готово и только ждало, когда информация до конца соберется, проанализируется и разложится по полочкам. Даже грусть от расставания с ухажером притупилась. На меня давила усталость, ныли виски.

Я допила квас, села в вагон и поехала домой. Легла на кровать и сразу уснула.

7

Следующий ребенок позвал меня только через полгода. К этому времени я устроилась работать на фабрику «Новая заря», была по-прежнему одинока, из всех развлечений практиковала лишь походы в кино, да и те нечасто.

Хилый поток жизни все явственнее пах болотной жижей. Даже воспоминания о девочке в красном пальто уже не вызывали прежних эмоций. На досуге я изучила кое-какую литературу по шизофрении, узнала, что галлюцинации могли быть вызваны полученными потрясениями, и есть вероятность, что больше не повторятся. Не сказать, что эта информация сильно повлияла на мое самочувствие, поскольку неприятных симптомов я так и не заметила и отнеслась к ней скорее с разочарованием, чем радостью. Честно, мне даже было жаль, что это больше не случится. Но я ошиблась.

Стоял ноябрь. Как всегда, весь замороченный. Температура прыгала то вверх, то вниз, бодрящий шарик солнца без конца затягивали гардины туч, а зимние шапочки так глупо смотрелись под нейлоновыми зонтами. Хотелось праздника и новой французской комедии. Что-нибудь вроде «Фанфан-тюльпан».

В тот день на фабрику привезли индийский сандал. Химикам-технологам поручили проследить, чтобы этот драгоценный дар поместили в подобающие для его сохранности условия, чем я и моя напарница занимались до позднего вечера. Вся штука в том, что эфирные масла состоят из множества очень маленьких молекул, и чем молекулы меньше, тем быстрее проникают они в организм. При неправильном хранении в масле образуются крупные молекулы, и это снижает их проникающую способность. Такой продукт уже не обладает прежними свойствами. Он испортился.

Сандала привезли много. Когда сторож закрыл за нами ворота, улицы уже опустели, шел сильный снег, и свет фонарей терялся в белой мгле. Не было ничего разумнее, чем отправиться сразу же в общежитие. Но я сделала иначе.

Находясь под арестом, я иногда размышляла, почему люди совершают поступки наперекор здравому смыслу. Может быть, так природа защищает цивилизацию от преждевременного старения? И если бы мы всегда выбирали только правильные варианты движения по жизненному пути, то закат человечества наступил бы гораздо раньше?..

Как бы там ни было, я отправилась прогуляться по ночному городу. Я шагала по Арсеньевскому переулку мимо двухэтажных домов еще дореволюционной постройки, утопая по щиколотку в снегу, и думала про Индию. Я мечтала, что когда-нибудь окажусь в этой волшебной стране, буду там долго и кропотливо работать, а затем вернусь на родину с ароматическим веществом, доселе неизвестным парфюмерам. На его основе я создам потрясающие духи, которые станут популярны во всем мире. Они будут называться …

Кто-то грубо схватил меня за руку. Я вскрикнула, резко повернулась и чуть не лишилась чувств. Передо мной стоял мужчина немногим выше ростом, небритый, с глазами, похожими на две гнилые виноградины, и отвратительным запахом изо рта.

– Заблудилась, красотка? – процедил он. – Так давай, покажу дорогу…

– Пустите! – Я попыталась высвободиться.

– Молчи, сука… – Мужчина рванул меня к себе. – Со мной пойдешь, шмара. А кричать вздумаешь, получишь штырь в пузо, поняла?

– Поняла, – пролепетала я, чувствуя, как страх уступает место холодному расчету. – Только отпустите, больно!

Мужчина ощерился.

– За дурака держишь, курва? А ну, двигай копытами.

Упырь был страшен, очень страшен, но он не учел одного. Я девять лет провела в детском доме Ташкента.

– Иду…

Чуть обмякнув, я со всей силы ударила каблуком ботинка по его голени.

Мужчина охнул и непроизвольно наклонил голову. В тот же момент глаза этой мрази напоролись на два моих растопыренных пальца с короткими, но острыми ноготками. Мне уже приходилось защищать свою девичью честь от посягательств разных озабоченных субъектов, но тогда обидчиками выступали сопляки-малолетки, а не матерые уголовники. Поэтому сейчас я ударила со всей силы, так, чтобы ногти вошли как можно глубже в глазницы. И они вошли…

Мужчина что-то прохрипел и разжал ладонь. Не дожидаясь, когда насильник придет в себя, я впечатала колено ему в пах и боднула головой в подбородок. Упырь упал на спину и скорчился. Я бросилась бежать.

Я неслась как сумасшедшая. Падала, вскакивала и снова бежала. Остановилась я лишь тогда, когда поняла, что никто за мной не гонится. За все это время мне не встретился ни один прохожий, ни одна машина не проехала мимо. Город словно вымер.

Я осмотрелась. Местность была незнакомой. Я думала, что бегу в сторону общежития, но ошиблась, свернула где-то не туда и заблудилась. Днем найти дорогу домой не составило бы труда, но сейчас, находясь в окружении плотной завесы снега и темных силуэтов домов, я чувствовала себя совершенно растерянной.

И еще усталость. Она камнем висела на ногах. Надо было прийти в себя и успокоиться, чтобы не увязнуть в этих мрачных переулках до самого утра.

«Несколько минут отдыха – и двигаться в направлении, откуда прибежала. Так попаду на Арсеньевку. Там выберусь… – Я прислонилась к стене одноэтажного кирпичного дома и обняла себя руками. – Всего несколько минут отдыха».

– Дапамажыце мне, кали ласка!

Я замерла и прислушалась.

– Дапамажыце…

Нет, мне не показалось. Просто голос был настолько тихим, невнятным, что я не могла определить, откуда он доносится. Даже не понимала смысла сказанного. Лишь чувствовала, что это мольба о спасении.

Отойдя в сторону, я осмотрелась. Снег, кирпичная стена, снова снег, снег на земле, в небе, на одежде. Сколько я могла видеть, вокруг не было ни одной живой души. Лишь белая орда плотным валом накатывала на город.

– Эй, кто здесь? – крикнула я. – И где вы?

– Дапамажыце…

Я присела на корточки. Кажется, голос доносился откуда-то снизу. В тусклом свете уличного фонаря я рассмотрела подобие ниши, уходящей под землю. Проем был почти полностью занесен снегом, и лишь часть рамы еще оставалась на поверхности. Я разгребла нанос и увидела кусок стекла. Это было окно.