Беседы о литературе: Запад

Георгий Чистяков

Беседы о литературе: Запад

© Левит С.Я., автор проекта «Humanitas», составитель серии, 2017

© Чистяков П.Г., Сергазина К.Т., составление тома, 2017

© Чистяков П.Г., Чистякова Н.А., правообладатели, 2017

© Центр гуманитарных инициатив, 2017

От составителей

С едьмой том трудов историка, филолога и священника Георгия Петровича Чистякова (1953–2007), посвященный западной литературе, наверное, был бы самым любимым томом автора из этого восьмитомника. Отец Георгий не просто любил Данте – об этом, как кажется, знали все: и друзья, и ученики, и прихожане – он собирался посвятить творчеству Данте и, в целом, теме религиозности в европейской литературе, докторскую диссертацию, которую, увы, так и не написал. И нам остались только тексты его бесед на радио «София» 1997–1998 годов.

Беседы о Данте представлены в нашем издании рядом с последней по времени написания книгой Г.П.Чистякова – «Римскими заметками», в которой отразилась еще одна страсть автора – его любовь к Риму, к латыни, к итальянскому, к итальянцам, а через нее – любовь и к культуре повседневности вообще: к жестам, к словам, к молодости и юношескому задору, к романтической влюбленности, свойственной не только поэтам.

«Римские заметки», изданные впервые к 50-летию автора в 2003 году издательством «Рудомино», после его смерти были переизданы трижды: дважды в 2007 году (по заказу Всероссийской библиотеки иностранной литературы им. М.И.Рудомино и отдельно по заказу храма Космы и Дамиана в Шубине) и в 2008 году (без согласования с правообладателями, но с диском и четырьмя новыми главами, добавленными составителем). В нашем издании, как принято в академической традиции издания текстов, за основу была взята прижизненная публикация автора.

Третью часть седьмого тома составляют беседы о европейской литературе – размышления вслух о Гомере, Платоне, Вергилии, Петрарке, Эразме Роттердамском, о Гейне, Бодлере, Верлене, Верхарне. Эти беседы можно было слышать на «Софии» в те же годы – в 1997 и 1998-м. Часть бесед о европейской литературе XX века вошла в состав следующего – восьмого – тома сочинений Г.П.Чистякова.

Предваряет том предисловие иеромонаха Иоанна (Гуайты), ученика, коллеги и друга священника Георгия Чистякова. Для нас это большая честь.

Мы благодарим иеромонаха Иоанна за помощь в работе над «Римскими заметками» и блестящее предисловие, Ирину Ручицу – за помощь в расшифровке аудиозаписей, Аллу Калмыкову – за превосходную текстологическую подготовку издания. Мы благодарим и всех тех, кто принимал участие в сохранении аудиоархива священника Георгия Чистякова.

Петр Чистяков,

доцент Учебно-научного центра изучения религий

Российского государственного гуманитарного университета

Ксения Сергазина,

заместитель главного редактора журнала «Мир музея»,

доцент Учебно-научного центра изучения религий РГГУ

Москва, октябрь 2017 г.

Странствие в Чудесное

Один из отцов-основателей итальянской славистики, переводчик и поэт Анджело Мария Рипеллино, в 1968 году опубликовал сборник эссе по русской литературе с прекрасным заглавием: Letteratura come itinerario nel meraviglioso – «Литература как странствие в Чудесное».

Литературное наследие какой-либо определенной эпохи, народа или автора – это не только собрание текстов, или даже сокровищница духовных ценностей; это нечто большее. Это неведомая, таинственная область, страна, в которую мы проникаем, и которая с каждым нашим шагом раскрывается как прекрасный и удивительный мир.

Итальянское прилагательное meraviglioso, производное от существительного meraviglia («удивление»), означает «удивительное», а также «прекрасное», «чудесное». Известная детям всего мира сказка англичанина Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес» на итальянский переведена как Alice nel paese delle meraviglie. Как Алиса сквозь кроличью нору попадает в подземный чудесный мир, где переживает самые удивительные приключения и метаморфозы, так и мы, читая литературные произведения, проникаем в мир Прекрасного.

Но метафора Рипеллино более сложна и богата. В действительности итальянский русист определяет литературу не как некую территорию, на которую мы вступаем, а как сам путь к ней, как процесс проникновения. Кроме того, слово itinerario, будучи ближе к латыни, чем намного чаще употребляемые viaggio, или percorso, или tragitto, принадлежит к высокому стилистическому уровню. Это не просто путешествие, а странствие, или хождение, то есть путь, имеющий определенные этапы, в котором могут быть и препятствия, преодоление которых обещает некий внутренний рост.

Слово itinerario имеет и религиозную окраску: благочестивым итальянцам красивое заглавие сборника статей о русской литературе Рипеллино не может не напоминать Itinerarium mentis in Deum («Путь души к Богу») – название главного сочинения итальянского мистика XIII века Бонавентуры из Баньореджо. Значит, указывая на некую сакральность, слово itinerario означает также паломничество, мистическое шествие…

Сборник бесед о литературе священника, историка, филолога и литературоведа Георгия Чистякова представляет собой именно такое «странствие в Чудесное», притом во всех смыслах итальянского слова itinerario. Здесь и странствие, и путь, и, конечно, паломничество.

Сборник открывают «Римские заметки» – своего рода путеводитель по итальянской столице. Читая эту небольшую книгу, изданную еще при жизни автора, мы мысленно посещаем Вечный Град под руководством опытного и исключительного гида – историка-античника, филолога и богослова.

Именно многогранность и удивительная эрудиция экскурсовода помогает нам понять город, который жители считали caput mundi («главой мира») во всей его уникальности и сложности: различные временные слои Рима – Рима Цезарей, первых христиан, великих пап, эпохи Возрождения или Барокко – постоянно пересекаются и смешиваются для нас, точно так же, как они в действительности сосуществуют в реальном городе.

«Рим – удивительный город по той причине, что в нем в единое целое связана история древняя, начиная с эпохи царей, которые правили Римом двадцать семь веков тому назад, история эпохи Цезаря и Цицерона и великих римских поэтов – первые века христианства, Средневековье и Возрождение, и, наконец, XVII, XVIII, XIX века, нынешний XX и уже XXI век – всё это в Риме связано воедино», – пишет отец Георгий в главе о Стендале. В Риме «все периоды истории связаны во внутренне единый узел, который невозможно развязать. Здесь и античность, здесь и эпоха первохристианской истории, здесь и Возрождение, и Новое время тоже».

Я коренной итальянец. В Риме не жил, но бывал здесь несчетное количество раз, начиная с раннего детства. И тем не менее уникальность Вечного Града я до конца прочувствовал, читая «Римские Заметки» Георгия Чистякова. «Заметки», а также весь этот сборник бесед о литературе, уникальны тем, что их автор объединял в себе разные культурные пласты именно так же, как Вечный Град связывает разные периоды истории.

Прогуливаясь по Риму вместе с нашим экскурсоводом, мы не только сталкиваемся с главными поэтами и прозаиками латинской литературы, императорами и мыслителями древнего Рима, но также с деятелями итальянского Возрождения или итальянского Барокко. В прогулке участвуют и все русские художники, и писатели, которые жили в Италии, изображали Рим или писали о нем, а также деятели мировой культуры, которые так или иначе были связаны с Вечным Градом.

На этих страницах, благодаря удивительной эрудиции отца Георгия, Ромул, Марк Аврелий, Гораций, Вергилий, Тит Ливий, Цицерон, Тибулл, Овидий, Катулл, а также Петрарка, Фра Беато Анджелико, Микеланджело, Леонардо да Винчи, Тассо, встречаются с Максимом Греком, Гумилёвым, Мандельштамом, Вячеславом Ивановым, Мерабом Мамардашвили, и еще со Стендалем, Диккенсом, Гюго, Гёте, Шатобрианом. И все они, голосом отца Георгия, беседуют с нами и между собой.

После этого в сборнике находим одиннадцать бесед о Данте. «Именно Данте Алигьери для автора этой книги еще в школьные годы стал тем, кем был для самого Данте Вергилий, – “lo mio maestro e ’l mio autore”, то есть, моим учителем и причиной моего писательства», – написал отец Георгий в эпиграфе своей книги о Евангелии от Иоанна «Свет во тьме светит». Опубликованные в настоящем сборнике беседы о Данте содержат всё, что сказал или написал отец Георгий о своем учителе в разных местах и при разных обстоятельствах.

Так, после путешествия по Риму открывается для нас еще одно путешествие, и оно тоже нравственное и мистическое. «Данте, – говорит Чистяков, – писал о путешествии человека по стране его собственного греха. Данте в своем “Аде” создал нечто вроде зеркала, в котором мы можем увидеть собственные пороки, превратил “Чистилище” в лестницу, по которой мы можем из них выкарабкаться, и в конце концов довел нас до “Рая”, для того чтобы показать нам словесную икону Преображения Господня. <…> Данте зовет каждого из нас пройти через Ад до смерти, чтобы успеть измениться, успеть вырасти из своего греха и победить его, успеть исправить последствия своей греховности».

Как Вергилий ведет Данте по Аду, Чистилищу и Раю, как Данте стал для школьника Георгия Чистякова «вечным спутником и незаменимым наставником», так и сам отец Георгий ведет своего читателя по глубинам его собственной (читателя) души, до выхода «в те высокие сферы веры, куда душа наша всегда стремится, но далеко не всегда прорывается». К автору этой книги, безусловно, относятся слова, написанные им о Данте: «Он спускается вместе со своим читателем в Ад, становится для своего читателя Вергилием, для того чтобы спасти человека от вечной муки, пока он еще жив».

Затем сборник представляет нам беседы отца Георгия Чистякова о литературе всех эпох и народов – и путешествие продолжается. Оно берет начало с бессмертных памятников Гомера и Платона, на которых выросла не только греческая, но мировая цивилизация («без которых сегодня почти невозможно представить себе европейскую культуру»), проходит через древний Рим Вергилия и Марка Аврелия, через западное Средневековье, и далее продолжается по эпохам итальянского Возрождения, Просвещения, Романтизма и Декадентства и доходит до современности.

Наш автор и одновременно спутник разбирает как чисто духовные литературные произведения (например, Паскаля), так и абсолютно светские или, точнее, принадлежащие писателям, которых принято считать нерелигиозными (Макиавелли, Бодлеру); он обращается к различным жанрам, от греческой трагедии до рыцарских романов Средневековья, и до современной лирики.

Изумительный знаток мировой литературы, Георгий Чистяков расширяет наш горизонт, показывая нам самые разные национальные литературные традиции, эпохи, жанры, авторов и их произведения. По стопам отца Георгия, например, мы переносимся «из Древней Греции сначала в Палестину эпохи апостола Павла, а потом и на Русь эпохи преподобного Сергия». Представляя нам памятники мировой литературы, наш гид с удивительной тонкостью исследует их тексты, изучает прохождение тем и образов из одной эпохи или литературной традиции в другую.

Общеизвестно, что отцы Церкви не только хорошо знали классическую, т. е. «языческую» литературу, но и очень многим ей обязаны. Отец Георгий показывает, как они переняли язык, литературные жанры, просодические традиции, темы и конкретные образы из светской литературы. Так, святитель Григорий Нисский и многие другие отцы взяли у Платона и лексику, и терминологию, Иоанн Дамаскин писал каноны размером греческой трагедии, а «язык церковной поэзии, тот греческий язык, которым пользовались и Дамаскин, и Косьма Маюмский, и другие церковные поэты, – тоже весьма близок языку греческой трагедии». Так же и «Иоанн Златоуст, когда будет говорить о театре, повторит основные тезисы Платона. А его старший современник, святитель Василий Великий, прислушается к мнению Аристотеля».

То же происходит и в светской литературе. Очень умело отец Георгий показывает, что образ «дыма, от родных берегов вдалеке восходящего», который скиталец Одиссей жаждет снова увидеть, возвращается в Tristia изгнанного из Рима Публия Овидия Назона, а оттуда уже появляется в средневековой поэзии, и дальше – у Державина и Грибоедова.

В путешествии с отцом Георгием по чудесной стране мировой литературы больше, чем эрудиция нашего необыкновенного проводника, нас поражают нестандартность и смелость его сравнений и сопоставлений. В анализе отца Георгия непохожие и далекие во времени и в пространстве литературные произведения сталкиваются, вступают в спор, дополняют друг друга. «Песнь о Роланде» перекликается с «Повестью временных лет», Данте спорит с Шекспиром и Сервантесом о немощи и бессилии Бога, в споре участвуют Ницше и Микеланджело, Виктор Гюго и Франциск Ассизский…

Наш гид нам показывает, что точность описаний предметов в гомеровских поэмах напоминает то, как ветхозаветные авторы очерчивают ковчег Завета и другие святыни. И поясняет: «Когда мы делаем попытку прочитать один текст на фоне другого, Гомера на фоне Библии или, наоборот, Библию на фоне Гомера, тогда вдруг становится предельно ясно, что речь, и там, и здесь, идет о чем-то бесконечно важном».

Такая способность сблизить Слово Божие со словом человеческим, облеченным в высокое литературное достоинство, наверное – самая удивительная характеристика священника и литературоведа Георгия Чистякова.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» – учит нас Иоанн Богослов. Этой книгой отец Георгий ведет нас за собой в странствие-паломничество, помогая нам разглядеть за чудесным литературным словом отражение, или эхо, вечного Слова, через Которое «всё начало быть» – в том числе и чудо литературы.

В этом захватывающем странствии дайте себя удивить исключительным, необыкновенным проводником!

Иеромонах Иоанн (Гуайта)

Сентябрь 2017 г.

Римские заметки

All’ombra di Roma

Небо Италии, небо Торквата…

Евгений Боратынский

Я был в Риме. Был залит светом…

Иосиф Бродский

«Мы с нетерпением ждали, – записал (это было в 1838 году) в своем дневнике французский священник о. Луи Ботэн, – что вот-вот увидим, как открывается вид на великий город. Но тем не менее усталость от прошедшей и предыдущих ночей приводила к тому, что всех нас то и дело бросало в состояние изнеможения; вдруг, когда мы поднялись на какую-то возвышенность, vetturino закричал нам, показав вперед своим хлыстом: «Roma!» И действительно, мы тут же увидели сквозь утренний туман купол Святого Петра. Нашим глазам в нем как бы открылся весь Рим, древний и новый».

Купол Святого Петра… «Мы простояли почти час, не сводя глаз с купола, и ни за какие деньги не ушли бы отсюда», – напишет потом Диккенс в своих «Картинах Италии». И Стендаль – в «Прогулках по Риму». Стендаль и квартиру себе в Риме всегда снимал так, чтобы из окон был виден этот купол. Трудно, а наверное, просто невозможно сказать, что именно из творений Микеланджело более совершенно. Pietà… Сикстинская капелла… Моисей в церкви San Pietro in vincoli на склоне Эсквилина… Знаменитый Davitte colla fromba – «Давид с пращой», как называет его в стихах сам художник… Воскресший Иисус из готической церкви, что находится рядом с Пантеоном… Стихи… Нет, наверное, всё-таки этот купол – последний из его шедевров, законченный лишь через десять лет после того, как его 89-летний творец скончался. La Cupola, как говорят итальянцы, непременно ставя ударение на том, что здесь слово «купол» и пишется и произносится с большой буквы.

Собор Святого Петра – сооружение странное, местами вычурное. Если вспомнить те же записки Диккенса, «это – огромное здание, где не на чем отдохнуть душою и где взор быстро утомляется». Согласен – San Pietro, но не Купол. Я тоже теперь пишу это слово с большой буквы.

Ослепительно белый, парящий, словно он и на самом деле невесом, в этой особенной итальянской дымке, которую о. Ботэн назвал «утренним туманом». Нет, это, конечно, не туман, это sfumato, sfumata luce (рассеянный свет) или легкая дымка. Леонардо да Винчи говорит о ней, что художник должен уметь, изображая здания, видимые на большом расстоянии, показать, что видны в них только светлые и освещенные солнцем части, тогда как невидимое для солнца остается «почти цвета тумана средней темноты»…

Сколько раз именно в такой дымке видел я Купол, стоя у парапета в небольшом апельсиновом садике на Авентине! Он находится у церкви Святой Сабины, в двух шагах от площади dei Cavalieri di Malta и дворца мальтийских рыцарей, в запертый сад которого можно заглянуть через замочную скважину.

Площадь эта устроена в XVIII веке по проекту Джованни Пиранези. Думаю, он придумал и эту скважину, которую в Риме знает каждый. Через нее словно в подзорную трубу видна длинная аллея внутри сада и в конце ее далеко-далеко – Купол. Но из «моего» апельсинового сада Купол и вообще вся панорама Рима видны ничуть не хуже.

А кроме того, здесь, в садике, идет своя жизнь: молодые матери и нянюшки гуляют с маленькими детьми, кто-то сидит в коляске, другие бегают, третьи – учат английский язык, повторяя отдельные слова и фразы… Школьники здесь неумело ухаживают за своими одноклассницами: так, один мальчишка вырвал из рук у своей пассии рюкзачок и забросил прямо на стену пристроенного к садику дома. Она, тоненькая как пальма и подвижная как обезьяна, забирается по отвесной стенке и, кажется, уже спасает свою сумку, но тут ее опережает вооружившийся длинной палкой кто-то из друзей моего Танкреда, и рюкзак оказывается где-то совсем в другом месте. Воинственная Клоринда не сдается и в конце концов побеждает. Смех, крики, реплики разгневанной Клоринды, звонкие реплики, похожие на пение или на урок сольфеджио, и атмосфера какой-то абсолютной невинности, детскости и чистоты.

Шумят развоевавшиеся подростки, а я, несмотря на всё это, просто упиваюсь тишиной… Тишиной, потому что во всех этих звуках нет никаких механических шумов, нет машин, никаких шумов города… Ранняя весна. Благоухают поспевшие апельсины:

L’aura, e l’odore, e l’refrigerio, e l’ombraDel dolce lauro…

Всё, как у Петрарки («Воздух, и запах, и свежесть, и тень сладостного лавра»). Только не в тени лавра, но под апельсиновыми деревьями. В Риме – весна, в Москве идет снег.

Римские каникулы

Когда поднимаешься на Авентин, то кажется, будто ты уже не в Риме, а где-то в далекой провинции. По дороге, которая ведет от берега Тибра на вершину холма, к базилике Святого Алексия человека Божия, машины не ездят, и туристы, может быть, именно по этой причине тоже ее не знают. Встретишь, поднимаясь по ней, двух-трех монахинь, а главное, наслушаешься птиц, поющих не переставая, и справа и слева, в кустах и на деревьях. И, быть может, услышишь колокол, возвещающий, что время читать Angelus – молитву, обращенную к Святой Деве, начинающуюся словами: Angelus Domini nuntiavit Mariae et concepit de Spiritu Sancto – «Aнгел Божий возвестил Марии, и зачала от Духа Святого». В прежние времена крестьяне на поле, услышав звон колокола, вставали на колени и читали эту молитву, как изображено на известной картине Жана Франсуа Милле.

А птицы продолжают свое пение. Теnui gutture саntat avis, или по-русски: «Звучит птицы нежнейшая трель»… О, эти птицы! Их генеалогия по прямой линии восходит к тем, чье пение две тысячи лет тому назад по утрам слушал мечтательный Альбий Тибулл, настоящий римлянин, горожанин, самый римский из поэтов Древнего Рима, ибо и Вергилий, и Гораций здесь жили мало, предпочитая деревню. Кстати, это именно Тибулл назвал впервые Рим Вечным городом – urbs аеtеrnа, а ведь он, конечно, не знал, чтó ждет впереди его город, и просто считал, как все римляне, что их цивилизация будет существовать бесконечно.

Церковь Святых Бонифация и Алексия построена прямо на месте дома, где некогда жил святой – Алексий человек Божий, как обычно называют его по-русски. Сын римского сенатора, он ушел из дому и странствовал по миру как нищий. Вернувшийся через годы домой под видом неизвестного странника, последние годы он спал под лестницей, и даже она, как говорят, сохранилась. А ведь всё это было на рубеже IV и V веков! Через тысячу лет после того, как был основан Рим, и за семьсот пятьдесят лет до основания Москвы. За тысячу лет до Андрея Рублёва. (Всё-таки как же недавно началась наша, российская, история! Почти как американская.) Сохранился и колодец, из которого тогда брали воду; раньше он, разумеется, находился во дворе, теперь – оказался посреди церкви.

Не могу не вспомнить, как однажды я оказался здесь во время венчания, – церковь была вся убрана белыми цветами. Тысячи белых лилий, слегка одурманивающий их запах и грегорианское пение. Benedicat vobis Dominus ex Sion: qui fecit caelum et terram – «Благословит вас Господь от Сиона, сотворивый небо и землю». И далее бессмертные слова Иисуса: «Сего ради оставит человек отца и матерь и прилепится к жене своей, и будета оба в плоть едину»…

Счастливые лица молодых… Безупречно отглаженные костюмы гостей… Но главное – тишина и молитва. И понимаешь, когда видишь эти сияющие счастьем молодые лица и видишь счастливых матерей, что Рим – это не развалины и руины, но жизнь, которая не прекращается и сегодня бьет ключом. Важно другое: жители Вечного города – это не люди «ниоткуда», но потомки тех самых римлян, что ведут свою родословную от Ромула и Рема, пусть не в смысле генеалогии, но психологически – да. Как хочется, чтобы эти молодые были счастливы и чтобы их дети наполнили радостным криком «мой» апельсиновый садик… Кстати, было 19 марта, день памяти San Giuseppe – плотника Иосифа. Это единственный день в течение Великого поста у католиков, когда разрешается венчать новобрачных. Больной и уставший, пришел я в эту церковь и ушел здоровее, служба произвела на меня какое-то обновляющее действие…

В церкви находится и та икона Божьей Матери, перед которой молился святой Алексий. Трудно сказать, византийского она типа или нет, ибо в IV веке христианское искусство еще полностью опиралось на традиции той, сложившейся во времена поздней Античности, культуры, которая уже не разделялась на греческую и римскую, а была абсолютно единой и стилистически, и, главное, внутренне. Стоя перед этим образом, понимаешь, что не могут разделить тех, кто воспевает Тебя, Приснодева, или semper Virgo, кто прибегает за поддержкой к Тебе, Матери Его и нашей. Я смотрел на эту икону, и казалось мне, что совсем не в Риме, а действительно где-то в деревне моего детства, в каком-нибудь подмосковном храме, затерянном в пойме Москвы-реки, молюсь я сейчас.

Чтó такое присутствие и помощь Пречистой Девы, Ее защита и поддержка, помогают понять и церковные песнопения, не только их слова, но и напевы. Мне вспоминается подмосковная деревня Кривцы, расположенная на дороге, что ведет в Рязань и далее на восток России, начало августа, раннее утро, маленькая белоснежная церковь на высоком пригорке, праздник в честь Одигитрии, или Путеводительницы… Это было лет тридцать тому назад, в самом начале семидесятых годов. Старичок священник, двадцать или тридцать старушек и я, студент Московского университета, – все мы стоим на коленях, а лучи восходящего солнца, еще косые, свежие и чуть теплые, играют на серебряных окладах старых икон. Тонкою струйкой дым поднимается из кадила, и пахнет свежим хлебом – только что испеченными просфорами. Мы собрались здесь, у Ее иконы, задолго до начала обедни, чтобы просто всем вместе прочитать акафист с его бесконечно повторяющимися (словно звон колоколов над утреннею рекою) «радуйся» и помолиться. И чувствуется, что Она где-то тут, совсем рядом и вместе с нами.

Радуйся, твердое веры утверждение.Радуйся, светлое благодати познание.Радуйся, звезды незаходимыя Мати.Радуйся, заре таинственного дне…

Другая, почти такая же, как в Sant Alessio, икона сохраняется совсем недалеко от Авентина, на Капитолийском холме, в храме Santa Maria in ara coeli, и с нее тоже Пречистая Дева смотрит на нас вот уже полторы тысячи лет. К церкви этой на Капитолий ведет высокая и крутая лестница (сто двадцать четыре мраморные ступени), подниматься по которой ужасно трудно, – это отличает ее от той пологой, роскошной, легкой для подъема, ренессансной во всех смыслах этого слова лестницы, что в непосредственной близости от старой построена самим Микеланджело и ведет на Piazza del Campidóglio – Капитолийcкую площадь, прямо к статуе Марка Аврелия.

…Dum Capitolium scandet cum tacita virgine pontifex – «…пока будет восходить вместе с молчащею девой на Капитолий понтифик». И хотя в древности понтифики поднимались сюда по какой-то совсем другой, не дошедшей до нас даже на рисунках лесенке, эти слова из «Памятника» Горация невозможно не вспомнить, когда сам поднимаешься на Капитолий и сердце не выдерживает, ибо холм действительно очень высок.