Маракотова бездна

– Конечно, аппарат опустился очень глубоко, но все же не настолько, чтобы исследовать характерный геологический рельеф поверхности, – заметил он. – К сожалению, сейчас эта задача нам не под силу. Может быть, в следующий раз, оснастив камеру более длинным канатом…

– Еще чего! В следующий раз! – возмущенно прорычал Билл Сканлэн. – Следующего раза не будет! Даже не думайте об этом!

Профессор Маракот снисходительно улыбнулся.

– Скоро вы привыкнете к новым условиям, Сканлэн, освоитесь с глубиной и успокоитесь. Конечно, это лишь пробное погружение: оно ни в коем случае не должно оказаться первым и последним.

– К черту ваши безумные планы! – сердито пробормотал механик.

– В будущем глубоководное путешествие покажется вам не более сложным и ответственным, чем обычный спуск в трюм парохода “Стратфорд”. Даже сквозь густые заросли гидрозои и кремнеземных губок вы, мистер Хедли, наверняка заметили, что основу донного покрытия составляют гравий из пемзы и черная базальтовая окалина. И первое, и второе вещество определенно указывают на древнюю магматическую активность. Больше того, я склонен думать, что геологический состав местной почвы подтверждает мою теорию о том, что гребень, на котором мы сейчас находимся, представляет собой часть вулканической формации. Сама же Маракотова бездна, – последние два слова профессор произнес с любовной тщательностью и даже, прислушиваясь к звучанию, повторил, – Маракотова бездна является не чем иным, как внешним склоном горы. Полагаю, было бы исключительно интересно и познавательно медленно, не торопясь продвинуть аппарат к самому краю впадины и заглянуть внутрь с наиболее выгодной позиции. Предполагаю, что мы обнаружим уходящий на огромную глубину крутой обрыв.

С самого начала эксперимент показался мне крайне опасным: неизвестно, выдержит ли тонкий трос нагрузку бокового движения тяжелой металлической камеры. Однако, когда речь заходила о научном наблюдении, Маракот категорически отказывался думать об опасности как для себя, так и для других. Затаив дыхание, мы с Биллом следили за тем, как наш подводный дом медленно, раздвигая водоросли и до предела натягивая трос, полз по гребню. Однако трос с честью выдержал испытание, и мы продолжили мягко скользить по океанскому дну. Не выпуская из руки компас, профессор Маракот хладнокровно командовал движением по переговорному устройству, время от времени предусмотрительно приказывая приподнять аппарат, чтобы избежать столкновения с препятствием.

– Этот базальтовый гребень не может простираться в ширину дальше чем на милю, – обратился он к нам. – Я определил, что пропасть находится к западу от места нашего погружения. Если расчет верен, то очень скоро мы достигнем цели.

Не переставая любоваться золотыми волнами водорослей и сияющими из черной оправы природными сокровищами, мы беспрепятственно скользили по вулканической поверхности. Внезапно профессор крикнул в телефонную трубку:

– Остановитесь, капитан! Мы прибыли туда, куда хотели!

И правда, перед нашими взорами открылась устрашающего вида пропасть – ужасное место, способное привидеться разве что в жутком ночном кошмаре. Сияющие стены из черного базальта почти отвесно уходили в неведомую глубину. Свисающие заросли ламинарии окаймляли бездну точно так же, как вездесущий папоротник заселяет края земного ущелья. Однако здесь, под раскачивающимся, вибрирующим занавесом, не было ничего, кроме блестящих черных стен адской пропасти. Противоположный каменистый берег терялся вдали: ширина провала могла оказаться огромной, поскольку даже наши мощные прожекторы не обладали достаточной силой, чтобы прорезать лежавший впереди глухой мрак. А когда мы направили вниз сигнальную лампу Лукаса, ее параллельные лучи ушли далеко вниз и пропали в открывшемся перед нами ужасном, неизмеримо глубоком подводном каньоне.

– Поистине поразительно, ничего не скажешь! – воскликнул профессор с выражением собственнического удовлетворения на худом энергичном лице. – Что касается глубины, то существуют значительно более впечатляющие океанские впадины. Например, впадина Челленджера возле Ладронских островов насчитывает двадцать шесть тысяч футов, впадина под названием Глубина Галатеи к востоку от Филиппин еще внушительнее: тридцать две тысячи футов. Есть и немало других, однако, скорее всего, ни одна из них не сравнится с Маракотовой бездной крутизной стен. К тому же наша впадина долгое время таилась от изучавших Атлантический океан гидрографов. Не приходится сомневаться, что…

Профессор не договорил, застыв с выражением острого интереса и удивления на лице. Взглянув поверх его плеча, мы с Биллом Сканлэном окаменели в изумлении и страхе от представшего перед глазами зрелища.

В полосе света от нашей сигнальной лампы из пропасти медленно, неуклюже поднималось какое-то огромное существо. Далеко внизу, куда уже не попадали лучи, мы смутно разглядели извивающееся, дергающееся в медленном восходящем движении отвратительное тело. Неуклюже загребая лапами и тускло мерцая, мерзкая тварь упорно подбиралась к краю провала. Вскоре она попала в полосу света лампы, и мы ясно увидели уродливую форму не по частям, а всю целиком. Неизвестное науке животное во многом напоминало знакомые виды фауны. Слишком длинное для гигантского краба и слишком короткое для огромного омара, существо больше всего походило на лангуста с двумя пугающими вытянутыми клешнями по бокам и качающимися перед тупыми черными глазами усами длиной в шестнадцать футов. Светло-желтый панцирь мог достигать десяти футов в поперечнике, а длина его, не считая усов, наверняка превышала все тридцать футов!

– Чудесно! Восхитительно! – восторженно вскричал Маракот и, схватив блокнот, принялся что-то лихорадочно записывать. – И что же мы здесь видим? Да-да, конечно: глаза на подвижных стеблях, эластичные сочленения. Вывод: перед нами представитель семейства ракообразных, вид неизвестен. Назовем его Crustaceus Maracoti (ракообразное Маракота). Право, почему бы нет? Звучит отлично.

– Видит бог, назовите его как угодно, но эта зверюга ползет прямиком к нам! – в страхе воскликнул Билл. – Послушайте, профессор, что насчет того, чтобы поскорее выключить свет?

– Сейчас, потерпите минутку, вот только зарисую сетчатый узор на панцире, – невозмутимо ответил пытливый натуралист. – Да-да, готово.

Завершив изображение, он выключил прожектор, и мы оказались в чернильной тьме, лишь изредка прорезаемой напоминающими метеоры в безлунную ночь фосфоресцирующими вспышками.

– В жизни не встречал этакой образины, – вытирая со лба пот, признался ошеломленный Билл Сканлэн. – Чувствовал себя ничуть не лучше, чем наутро после грандиозной попойки.

– Вы правы. Смотреть действительно страшно, – согласился профессор. – И все же, несомненно, еще страшнее встретиться с чудовищем на узкой дорожке и на себе испытать захват его мощных клешней. Но, к счастью, мы можем позволить себе наблюдать за чудовищем через окно безопасной камеры.

Не успел он произнести эти жизнеутверждающие слова, как на стену нашего аппарата обрушился сокрушительный удар – как будто стукнули железной киркой. Затем послышался душераздирающий металлический скрежет, и тут же последовал новый резкий удар.

– Похоже, общий любимец желает зайти в гости! – с тревогой крикнул Билл. – Ей-же-ей, нам надо было заранее написать на стене лачуги предупреждение: “Вход воспрещен”.

Судя по тому, как дрожал голос неунывающего механика, веселье его не отличалось искренностью. Да я и сам трепетал от страха, глядя, как лютое чудовище исследует каждый из иллюминаторов по очереди, чтобы раздавить попавшуюся на пути жалкую скорлупку и поживиться содержимым.

– Не бойтесь, зверь не сможет нам навредить, – успокоил профессор, однако голос его прозвучал куда менее уверенно, чем прежде. – Что, если нам его стряхнуть?

Взявшись за телефонную трубку, он обратился к капитану Хоуи:

– Поднимите нас футов на двадцать-тридцать.

Через несколько секунд мы плавно взмыли над состоящей из вулканической лавы долиной и переместились в спокойную воду. Однако хищное существо отступать не собиралось. Очень скоро вновь послышался скрежет мощных щупалец и резкий стук клешней: мы явно подверглись тактильному изучению. До чего же тяжело молча и неподвижно сидеть в полной темноте, беспомощно сознавая, что смерть рядом! Выдержит ли стекло давление каменных клешней? Такой вопрос мысленно задавал себе каждый из нас.

Но внезапно появилась еще более пугающая опасность. Стук перешел на крышу нашей “хижины”, и та начала ритмично раскачиваться.

– Царица небесная! – в ужасе воскликнул я. – Да он же захватил трос! Теперь наверняка порвет!

– Послушайте, профессор, – не выдержал Билл Сканлэн. – Мы уже увидели здесь все, что планировали увидеть. Не пора ли подняться на поверхность? “Дом, милый дом”. Клянусь всеми святыми, на свете нет ничего лучше солнца, неба и воздуха! Обратитесь к капитану, пусть поскорее поднимет нас на судно.

– Но работа не закончена даже наполовину, – недовольно проворчал Маракот. – Исследование краев пропасти только началось. Давайте хотя бы определим ее ширину. А когда попадем на противоположную сторону, может быть, я дам согласие вернуться.

Он решительно заговорил в трубку:

– Все в порядке, капитан. Перемещайте нас со скоростью в два узла до тех пор, пока я не попрошу остановиться.

Мы начали медленно продвигаться вдоль края впадины. Поскольку темнота не спасала от атаки монстра, снова включили прожекторы. Один из иллюминаторов оказался полностью заблокирован фрагментом огромного тела – скорее всего, чешуйчатым животом. Голова и клешни рака оставались над аппаратом и продолжали испытывать трос на прочность, так что мы по-прежнему раскачивались, как звонящий колокол. Чудовище проявляло невероятную силу. Попадали ли другие смертные в подобную ситуацию – с пятью милями воды внизу и смертельной угрозой сверху? С каждой секундой колебания становились все яростнее. Капитан Хоуи заметил, как дергается трос, и испуганно спросил, что с нами происходит. Маракот вскочил и в порыве отчаянья беспомощно воздел руки. Даже находясь в капсуле, мы услышали скрежет рвущегося металлического троса, а мгновенье спустя полетели в бездонную пропасть.

Оглядываясь на этот страшный момент, вспоминаю дикий вопль профессора Маракота:

– Трос оборвался! Вы больше ничего не сможете сделать! Мы погибнем! – истошно кричал он в телефонную трубку. – Прощайте, капитан! Прощайте все!

Такими были наши последние слова, обращенные к миру людей.

Однако мы не полетели резко вниз, как можно было бы предположить исходя из веса аппарата. Внутренняя пустота придала капсуле некоторую способность держаться на воде, поэтому в пропасть мы опускались медленно и плавно. До моего слуха донесся продолжительный скрип – это металлический гроб выскользнул из клешней погубившего нас ужасного существа и, мягко вращаясь и описывая в океанской толще широкие круги, начал погружаться на неизмеримую глубину. Прошло минут пять, показавшихся нам часом, прежде чем телефонный провод достиг предела длины и оборвался, словно тонкая нить. Почти одновременно с ним оборвался и воздуховод, а сквозь клапаны в кабину полилась соленая вода. К счастью, Билл Сканлэн не растерялся, а точными, быстрыми движениями крепко-накрепко затянул веревками резиновые трубки и остановил потоп. Тем временем профессор Маракот поспешно отвинтил крышку баллона со сжатым воздухом, и послышалось легкое шипенье: воздух начал поступать в камеру. Обрыв троса прекратил подачу электричества, однако даже в полной темноте профессор сумел соединить батареи, чтобы включить несколько встроенных в потолок ламп.

– Заряда хватит на неделю, – заметил он с мрачной улыбкой. – По крайней мере, умрем мы не в темноте.

Он грустно покачал головой; на худом усталом лице появилось выражение глубокого раскаяния.

– Себя мне нисколько не жаль – я старый человек; успел прожить интересную, полную событий жизнь и добросовестно выполнить свою работу. Жалею лишь об одном: что позволил двум молодым людям разделить со мной смертельную опасность. Надо было рисковать в одиночку.

Не зная, что сказать в ответ, я просто крепко пожал ему руку. Билл Сканлэн обреченно промолчал, ограничившись печальным взглядом. Мы медленно погружались в неизвестность, то и дело замечая проплывавших мимо иллюминаторов глубоководных рыб. Казалось, это не мы опускались, а они поднимались, скользя мимо иллюминаторов. Камера по-прежнему мерно раскачивалась. Ничто не могло помешать металлическому ящику перевернуться набок или даже вверх дном. К счастью, внутри наш вес распределился равномерно, так что удалось сохранить горизонтальное положение. Взглянув на батометр, я увидел, что в режиме свободного падения мы уже преодолели расстояние в целую милю.

– Видите, все происходит именно так, как я предсказывал, – с тенью мрачного самодовольства заметил профессор Маракот. – Должно быть, вы читали мою статью в “Трудах океанографического общества” о соотношении давления и глубины. Хотелось бы, конечно, иметь возможность сказать миру еще несколько разумных слов и убедительно разоблачить несостоятельность измышлений профессора Бюлова из Гессенского университета, который осмелился оспаривать мои заключения.

– Черт возьми! Если бы мне удалось обратиться к внешнему миру хотя бы с парой словечек, я не стал бы тратить красноречие на какого-то высоколобого тупицу, – горячо возразил механик. – В Филадельфии живет одна милая девушка. Узнав, что Билл Сканлэн погиб, бедняжка прольет горючие слезы. Честно говоря, на нашу долю выпала чертовски странная погибель.

– Тебе не надо было ввязываться в нашу авантюру, – ответил я, беря его за руку.

– Только представь, каким бы трусом я себя назвал, если бы увильнул, – упрямо стоял на своем Билл. – Нет уж, такова моя работа: оставаться рядом с техникой; точнее, внутри техники. Ей-богу, я рад, что поступил по совести.

– Сколько еще нам… осталось? – после долгого молчания спросил я профессора.

Маракот пожал плечами.

– Надеюсь, что мы успеем увидеть настоящее океанское дно. Запасов воздуха хватит почти на сутки. Вот только скоро возникнет проблема с выдыхаемым углекислым газом. Скорее всего, из-за него-то мы и погибнем: отравимся и задохнемся. Если бы можно было каким-нибудь образом избавиться от смертельного вещества… но, насколько я понимаю, это невозможно. На крайний случай я взял с собой один баллон чистого кислорода. Если время от времени делать несколько вдохов, нам удастся немного продлить жизнь. Смотрите, мы уже достигли глубины в две мили.

– Но зачем пытаться продлить иллюзию жизни? – удивился я. – Разве не будет лучше, если мучения закончатся как можно скорее?

– Верно! – поддержал Билл Сканлэн. – Ради чего тянуть?

– Например, ради того, чтобы не пропустить самое восхитительное зрелище из всех, что когда-либо открывались человеческому взору! – убежденно возразил Маракот. – Чтобы не предать великую, бессмертную науку. Нет уж, давайте проследим процесс до самого конца, даже если результаты исследования погибнут вместе с нами. Не поддадимся же слабости и не выйдем из игры, прежде чем распорядится сама природа!

– А вы крепкий орешек, профессор! – восхитился Билл. – Нам с вами не тягаться! Что ж, будь по-вашему: пойдем до конца.

Мы неподвижно сидели на диванах, судорожно вцепившись в край и пытаясь не упасть – профессор Маракот у одной стены, а мы с Биллом напротив. Аппарат продолжал раскачиваться и кружиться, а рыбы все так же мелькали в иллюминаторах снизу вверх.

– Ну вот, уже прошли три мили, – невозмутимо заметил наш наставник. – Пожалуй, все-таки подам немного кислорода, мистер Хедли: уже почти невозможно дышать. Одно несомненно, – добавил он с характерным коротким сухим смешком. – Отныне и впредь эта впадина точно будет носить имя “Маракотова бездна”. Когда капитан Хоуи сообщит о моей смерти, коллеги позаботятся о том, чтобы могила превратилась в памятник. И даже Бюлов из Гессенского университета… – И он еще минут пять продолжал распространяться о какой-то давней научной обиде.

Потом снова повисло тяжелое молчание. Стрелка батометра упорно подбиралась к четвертой миле. Один раз аппарат на что-то наткнулся и ударился с такой силой, что едва не перевернулся набок. Это могла быть огромная рыбина или скальный выступ, далеко высунувшийся из стены, с края которой мы сорвались. Тогда нам казалось, что край пропасти сам по себе находится на огромной глубине, а теперь, из нынешнего положения, он представлялся едва ли не мелководьем. И все же покачивание, кружение и погружение сквозь бесконечную темно-зеленую воду все продолжалось и продолжалось. Батометр уже отметил глубину в двадцать пять тысяч футов.

– Почти дошли до дна, – констатировал профессор Маракот. – В прошлом году регистратор Скотта показал максимальную глубину в двадцать шесть тысяч семьсот футов. Через несколько минут узнаем свою участь. Возможно, удар нас убьет. А возможно…

В этот миг мы приземлились.

Ни одна, даже самая любящая мать не опускала своего младенца на перину так бережно, как мы опустились на дно Атлантического океана. Глубокий слой мягкого эластичного ила послужил надежным амортизатором и избавил аппарат даже от самого легкого удара. Мы сидели неподвижно, что оказалось весьма кстати, так как половиной дна камера опустилась на небольшую, покрытую студенистой массой возвышенность и осталась балансировать без опоры. Существовала неиллюзорная опасность перевернуться, однако в конце концов установилось надежное равновесие. Только после этого профессор Маракот посмотрел в иллюминатор и с изумленным возгласом поспешил выключить свет. К своему огромному удивлению, мы по-прежнему все видели. Сквозь иллюминаторы подобно холодному мерцанию зимнего утра проникал слабый туманный свет. Мы смотрели на странную картину вокруг и без дополнительного освещения наблюдали все, что находилось в пределах сотни ярдов. Непонятное, непостижимое явление! И все же собственное зрение доказывало, что так оно и было: оказалось, что дно великого океана само по себе излучает неяркое сияние.

– Почему бы и нет? – воскликнул профессор Маракот после пары минут пораженного молчания. – Разве мне не следовало предвидеть столь закономерное сочетание физических и биологических свойств материи? Что это: птероподы или скопившаяся масса раковин? Разве мерцание не представляет собой результат разложения миллиардов крошечных органических существ? И разве естественный биологический процесс не влечет за собой фосфоресцирующий эффект? Где же еще наблюдать столь важное природное явление, как не здесь, на огромной глубине? О, до чего же печально стать свидетелем подобной восхитительной картины, но не иметь возможности поведать о ней миру!

– И все же, – заметил я, – в свое время мы загребли тралом почти полтонны желе из радиолярий, но подобного эффекта не обнаружили.

– Несомненно, люминесцентные свойства массы исчезли по пути к поверхности, – возразил профессор. – К тому же что такое полтонны в сравнении с бескрайними полями медленного, бесконечного разложения? Смотрите, смотрите! – воскликнул он в порыве неконтролируемого творческого волнения, – глубоководные создания пасутся на этом органическом ковре, как у нас на земле стада пасутся на лугах!

Как раз в этот момент к нам подплыла стая больших черных рыб. Тяжелые и плоские, по пути они что-то постоянно подбирали с пористого, похожего на губку дна. Другое массивное существо, на сей раз красного цвета, подобно глупой океанской корове медленно жевало жвачку прямо перед моим иллюминатором. Другие твари паслись вокруг аппарата, время от времени флегматично поглядывая на внезапно появившийся странный объект.

Я не мог не восхищаться самообладанием профессора Маракота: сидя в удушливой атмосфере и находясь на грани смерти, он по-прежнему активно отвечал на зов науки и прилежно записывал в блокнот драгоценные наблюдения. Не следуя его педантичности, сам я тем не менее делал собственные мысленные заметки, которые навсегда запечатлелись в моем сознании. Обычно океанское дно покрыто красной глиной, однако здесь присутствовал серый глубинный ил, создававший бескрайнюю волнообразную равнину. Плавность ее рельефа то и дело нарушалась многочисленными причудливыми холмами, подобными тому, на который мы опустились. Все эти возвышенности мерцали в призрачном свете, а между ними метались стаи восхитительных, в большинстве своем неизвестных науке разноцветных рыб, хотя среди этого мельтешения заметно преобладали черные и красные виды. Профессор Маракот наблюдал за окружающей фауной с пристальным вниманием, то и дело что-то помечая в своем блокноте.

Воздуха уже не хватало: нам вновь пришлось спасаться порцией кислорода из баллона. Внезапно мы осознали, что не просто голодны, а зверски голодны, и с остервенением набросились на предусмотрительно запасенную Маракотом простую, но сытную еду – тушеную говядину с хлебом и маслом, закончив трапезу щедрой порцией разбавленного водой виски. Подкрепив силы и оживив восприятие, я сидел возле своего окна в подводный мир и мечтал о последней сигарете, когда перед глазами возникло нечто, породившее круговорот странных мыслей и предчувствий.

Я уже сказал, что окружавшая нас серая долина была усеяна похожими на холмы образованиями. Непосредственно перед моим иллюминатором, на расстоянии примерно тридцати футов, находился особенно большой холм. Сбоку на нем виднелась характерная отметка, снова и снова повторявшаяся до тех пор, пока цепочка не выходила из поля зрения. На пороге смерти трудно заинтересоваться чем-то, связанным с внешним миром, и все же у меня перехватило дыхание и едва не остановилось сердце, когда, к своему удивлению, я осознал, что вижу хотя и стертый, обросший ракушками, но явно различимый и, несомненно, вырезанный человеческой рукой фриз – узор на камне. Маракот и Сканлэн мгновенно отозвались на мой призыв и с нескрываемым восхищением обратили внимание на результат вездесущей творческой энергии.

– Да это же резьба! – воскликнул Билл Сканлэн. – Должно быть, этот чудной холм – не что иное, как часть здания. Значит, и все остальные холмы – тоже здания. Послушайте, профессор, кажется, мы попали не куда-нибудь, а в самый настоящий город.

– Да, это действительно древний город, – подтвердил Маракот. – Геология учит, что некогда моря были континентами, а континенты – морями. Однако я никак не могу согласиться с тем, что в столь недавние времена могло произойти атлантическое оседание почвы, как в четвертичный период. Хотя… приходится признать, что пересказанные Платоном египетские предания основаны на фактах. А вулканические образования убедительно доказывают, что оседание материка происходило в результате бурной сейсмической активности.

– Смотрите, возвышенности расположены в определенном порядке, – заметил я. – Кажется даже, что это не отдельные здания, а башни и архитектурные детали какого-то единого величественного строения.

– Ну еще бы! – согласился Билл Сканлэн. – По углам явственно заметны большие купола, а между ними притаились купола поменьше. Если бы можно было увидеть все целиком! Наверняка здесь поместился бы весь завод “Меррибэнкс”!

– В результате долговременных заносов на поверхности остались только самые высокие фрагменты крыши, – пояснил профессор Маракот. – С другой стороны, здание до сих пор не рухнуло. На большой глубине держится постоянная температура чуть выше 32 градусов по Фаренгейту, что сдерживает и даже останавливает разрушительные процессы. Даже разложение устилающих океанское дно и порождающих свечение органических остатков происходит очень медленно. Но присмотритесь! Эти знаки – вовсе не декоративный узор, а содержащая некий текст надпись!

Сомневаться в правоте нашего мудрого наставника не приходилось. В ряду постоянно повторялся один и тот же символ. Открывшийся нашим изумленным взорам фриз действительно представлял собой чередование букв какого-то древнего алфавита.

– Я изучал финикийские археологические находки и вижу в этих знаках нечто знакомое и наводящее на плодотворные размышления, – задумчиво произнес профессор. – Итак, мы обнаружили древний город, но это удивительное открытие унесем с собой в могилу. Больше мы ничего не сможем выяснить: книга знаний захлопнулась. Согласен с вами в том, что чем скорее настанет конец, тем лучше.

Да, финал экспедиции стремительно приближался. Воздуха ощутимо не хватало; мы уже мучительно задыхались. Содержание углекислого газа повысилось настолько, что кислород с трудом преодолевал давление и едва пробивался из баллона. Встав на диван, можно было глотнуть более чистого воздуха, однако уровень затхлости заметно повышался. Профессор Маракот с отрешенным видом сложил руки на груди и безвольно опустил голову. Билл Сканлэн, окончательно обессилевший от воздействия углекислого газа, распростерся на полу. У меня отчаянно кружилась голова, а на сердце навалилась невыносимая тяжесть. Я закрыл глаза: чувства стремительно притуплялись. А когда с трудом поднял веки, чтобы в последний раз взглянуть на прекрасный мир, который покидал, тут же с изумленным криком вскочил на ноги.