Дочь понтифика

Воспоследовал приказ прочесать все городские женские обители. Вскоре место, где скрывалась дочь папы, было обнаружено: Сан-Систо.

Папа немедленно туда направляется – один, безо всякого сопровождения. Может быть, боится лишних глаз и ушей, опасных для вынашиваемых планов и скрываемых тайн. Может быть, действительно испытывает искреннюю отцовскую любовь, чурающуюся посторонних.

– Я же тебя люблю! Я на все готов ради тебя!

– Отец, любовь, которую ты мне демонстрируешь, меня не устраивает, – говорит дочь. – Это не настоящая любовь. Тебе кажется нормальной та жизнь, которую ты мне навязываешь? Все детство я думала, что жалкий человечек, называвшийся мужем моей матери, мой папа. Ничего себе любовь! Мы с братьями считали, что высокочтимый кардинал, могущественный и умудренный, – наш добрый дядя. Как вдруг выясняется, что никакой не дядя, а материнский любовник с двадцатилетним стажем, понаделавший ей четырех ребятишек. А потом оказывается, что все это не в счет, а вот пассии дамского угодника от святой церкви поистине бессчетны. А потом ты сходишься с моей подругой-красавицей, совсем молоденькой, да еще и подыскиваешь ей подставного мужа, у которого нет ни гроша за душой и всего один глаз. Чего только ни сделаешь ради соблюдения приличий! Потом наступает мой черед. Вы с Чезаре придумали, как привлечь на свою сторону герцога Миланского, Лодовико, который иногда мешал вам творить все, что заблагорассудится. Почему бы не породниться – и все дела? У Лодовико есть племянник, правда бастард, но и Лукреция незаконнорожденная – славная выйдет парочка. Ничего, что он вдвое старше, обоюдная выгода налицо. Моего мнения, заметь, никто не спрашивает, вот это любовь! А кого тут спрашивать – много ли понимает девчонка тринадцати лет? Когда-то ты учил меня в папской конюшне, как выбрать жеребенка для выездки. «Все они, в общем-то, хороши. Для начала попробуй хоть этого, а если он чем-нибудь не подойдет, укажи на другого, вели почистить как следует – и он твой». Но Джованни выбирала не я – за меня это сделал ты. Я не спорила, я была послушная дочь, хотя мечтала (маленькие девочки тоже мечтают) совсем не о таком муже. Странно, но твой выбор оказался не столь уж плох. Во-первых, Сфорца меня полюбил, а во-вторых, с ним я почувствовала себя живым человеком, а не шахматной фигурой, которую передвигают по клеточкам туда-сюда.

После долгого молчания папа задумчиво произнес:

– Должен сказать, что, судя по всему, ты знаешь меня лучше, чем я сам. Следовательно, оправдываться бессмысленно и глупо. Я сделал то, что сделал, и жил так, как жил. Но клянусь тебе, что, блуждая по лабиринту, упираясь в тупики то здесь то там, искренне надеюсь из него выбраться.

– Оставь, отец. Что значит «выбраться»? Может быть, сделать выбор? Какой? Отречься и самому уйти в монастырь? Смешно. Но я не в том настроении, чтобы веселиться.

– Ладно, понял. Сегодня не мой день. Надеюсь, что, живя в этих стенах, ты будешь иметь время для раздумий и, поразмыслив, сумеешь понять и простить всех нас. Ради всех нас, милая.

Завершая мизансцену, достойную лицедеев высшей квалификации, понтифик ушел, напоследок обернувшись так, чтобы видны были слезы, обильно текущие по щекам.

Время для новой интриги

Александр VI слегка успокоился. Она, конечно, одумается, строгости монастырской жизни не для нее. Выйдет из обители совсем с другим настроением, готовая смириться.

Однако проходит несколько дней, и новость о том, что дочь папы навсегда покинула мирскую жизнь, разлетелась во все стороны, наделав много шума. Стало ясно, что физическое устранение ее мужа может наделать еще больше. Надо придумать что-нибудь другое, менее брутальное и трагическое. Нельзя ли превратить ситуацию в фарс? Можно.

Монастырская калитка. Чезаре громко стучит в нее дверным молотком. В окошечке показывается монахиня в головном платке и спрашивает:

– Что вам угодно?

Чезаре в ответ:

– Я кардинал Борджиа, брат мадонны Лукреции, откройте, прошу вас.

– Мне очень жаль, монсеньор, но согласно уставу никто, даже самый близкий родственник, не может попасть в обитель.

Монашка хочет захлопнуть окошко, но Чезаре успевает схватить ее за узел платка и тянет наружу. Через минуту калитка открывается, и вот уже посетитель входит в пределы монастыря, таща привратницу за волосы, да так, что она приподнимается на цыпочки. Он требует проводить его в келью Лукреции. Пара пересекает двор, одолевает крутую лестницу и останавливается перед двустворчатой дверью.

– Открывай! – командует кардинал снаружи.

Изнутри падает цепочка. Чезаре ударом каблука распахивает дверь и пинком вновь закрывает за собой. Увидев брата, сестра смертельно бледнеет и теряет дар речи.

Кардинал широко раскрывает объятия и, прижав Лукрецию к груди, принимается рыдать, бормоча:

– Я тебя люблю. Меня терзала мысль, что ты совершила свой опрометчивый курбет из-за меня.

– Терзала? Из-за меня? Уж не мнишь ли ты себя главным героем всей этой заварухи?

– Ради бога, сестричка, хоть ты помилосердствуй! Все пинают меня, как паршивого пса. Отец называл кровожадным разбойником, а узнав о происшествии с Санчей – еще и мерзким развратником. «Папа, – попытался я объясниться, – не я первый начал, она сама, скинув платье, набросилась на меня как безумная». В ответ он закатил мне такую оплеуху, что я полетел кувырком. А тут вдобавок и Джоффре. Знаешь, что он сделал после того, как женушка ему наябедничала? Приказал двум своим молодчикам найти меня и убить.

– Прекрати россказни! Тоже мне, мастиф, изнасилованный болонкой!

Чушь собачья

– Знаешь, что мне это напоминает?

– И что же?

– Несколько месяцев назад мы с Джованни, которого вы задумали порешить, отправились, чтобы отпраздновать четырехлетие нашего брака, из Пезаро в Феррару, где как раз в это время была устроена большая ярмарка в честь герцога Эрколе д’Эсте. Приехали – и однажды вечером попали на удивительный спектакль, полный выдумки и сценических находок. Прежде всего, нас удивило то, что актеры говорили не на латыни или каком-нибудь малопонятном диалекте, как это обычно водится, а на разговорном итальянском языке, внятном и изящном. Кроме того, персонажи двигались и вели себя не как люди, а как животные, а именно собаки. Они виляли хвостами (это достигалось с помощью ниточек, которыми незаметно манипулировал сам исполнитель той или другой роли), обнюхивались, тыкались при встрече друг другу под хвост, приветственно рычали, вылизывали шеи и носы; кобели задирали лапу, изображая, что писают. Еще были сцены собачьих свадеб: скулеж, повизгивание, а потом начиналась настоящая случка. Суки прогибались, кобели залезали на них сверху. Действие развивалось прямо на улице, на мостовой. Что ж тут такого? Ведь речь о животных, а они не знают стыда. На каждом из актеров была маска какой-нибудь породы: участие в спектакле принимали мастифы, охотничьи псы, маленькие собачки, а хор состоял из дворняжек. Чтобы подчеркнуть различия, комедианты, изображавшие породистых вожаков стаи, надели ошейники из тонкой кожи, с золотыми пряжками, а всякие шавки довольствовались веревками и ржавыми цепями…

Чезаре перебил ее:

– Какая-то чушь собачья. Прости, зачем ты рассказываешь мне об этом представлении? Или тут скрыта аллегория?

– Дорогой мой, это до ужаса похоже на нас. Но дай досказать. Постановка называлась «Собачий город». Позже я узнала, что пьесу перевели на английский – как и всё, что у нас нынче пишут. Изменили название, внесли еще кое-какие изменения, и труппа устремилась в Лондон. Однако король Генрих VII запретил спектакль и вроде бы отправил всех его участников, включая суфлера, на каторгу.

– Далеко не везде, – кивает брат, – одобряют откровенность наших нравов. Так и норовят видеть в них сплошные непристойности.

– Ах да, я совсем забыла об одной детали, – говорит Лукреция. – В постановке, которую мы видели, кроме взрослых были заняты маленькие дети. В самые смелые моменты им полагалось растягивать широкое полотно, служившее занавесом, слегка прикрывающим сомнительные картины. А потом, словно по волшебству, раздалась музыка, полная чистоты и нежности, и юные лицедеи стали танцевать, невинно обнимая друг друга. И тут я вспомнила нас в детстве, когда мы все жили в одном доме и вместе играли.

– Да! Каждый – свою роль. Отец – то Хуан, то я. Ты, Лукреция, всегда была матерью, а Джоффре – сыном. Как же мы любили друг друга!

– Я, помню, все время повторяла: «Когда вырасту, выйду замуж за брата и стану жить с ним».

– А я ревновал к Хуану – ведь он старше на два года, и роль отца чаще доставалось ему. Мне приходилось быть дядюшкой-кардиналом.

– Но мне больше нравилось, когда главой семейства становился ты.

– И тогда мы ложились на кровать, как самые настоящие супруги. Никогда не забуду ласки, которыми мы обменивались.

– Я часто думаю, – сказала Лукреция, – почему нам так хотелось играть в семью?

– Наверное, потому, – ответил Чезаре, – что мы инстинктивно понимали: наш дом на самом деле не семейный, сплошная фикция. Вот и придумывали другую правду, хотя и она, в свою очередь, была выдумкой.

– Кстати о выдумках. В Риме болтают, будто между нами инцест.

– И до меня дошли эти гнусные слухи. Остережемся: на всякий случай лучше бы нам быть подальше друг от друга.

– Значит, мне придется уехать?

– Да, так было бы лучше.

– Но можно хоть обнять тебя в последний раз?

– Разумеется.

Все тайны Рима всплывают в Тибре

Два дня спустя, ранним утром, в прибрежной воде Тибра перевозчики обнаружили мертвеца в аристократическом платье, шитом золотом. При ближайшем рассмотрении он оказался не совсем утопленником: явной причиной смерти были многочисленные раны, нанесенные кинжалом. Труп без труда опознали – Хуан Борджиа, старший сын понтифика. Кто же мог прикончить и бросить в реку представителя столь могущественной фамилии, человека, предназначенного для блестящего будущего, предвещающего успехи и высокие свершения?

Предположений звучало множество. Называли семейство Орсини, приглядывались к семейству Колонна, далее по списку. Всё напрасно. В конце концов круг подозреваемых сузился, ограничился близкими покойного, и вот уже в римских дворцах и тавернах эхом зазвучало имя Чезаре Борджиа.

Жаль Хуана, еще больше – его отца. Но почему, задаются вопросом горожане, Александр VI, пребывающий в глубокой скорби, не приказывает провести тщательное и беспристрастное расследование? Если владыку Рима спрашивают, что он думает о причине убийства и его исполнителях, тот сохраняет глухое молчание. Римляне видят в этом подтверждение своих подозрений: «Папа молчит – следовательно, знает». Страшно сказать: он, кажется, целиком под властью своего сына-любимчика.

Напрасно ждать помощи от сильных мира сего

А любимчик только отмахивается от всеобщей молвы. Не обращая внимания на глухой ропот, он заботится о завершении неоконченного плана, задуманного вместе с папой: надо наконец навсегда и бесповоротно разлучить Лукрецию и Джованни. Видимо, придется встретиться с ним с глазу на глаз. Чезаре с немногочисленной свитой отправляется в Марке.

Едва увидев молодого Борджиа, Джованни становится белее полотна.

Тот же любезно улыбается:

– Дорогой друг, ничего страшного тебе не грозит. Я даже готов обсудить целых два варианта: если хочешь сохранить за собой Пезаро, ты либо официально признаёшь себя импотентом и, следовательно, человеком, неспособным иметь плотские отношения с женщиной, либо перед лицом суда заявляешь, что интимная близость с Лукрецией тебе претит.

Джованни, хоть и трусоват, вспыхивает негодованием:

– О первом и разговора нет, я еще в здравом уме. Теперь про второе. Неужто ты и впрямь ждешь от меня лжесвидетельства о том, будто твоя родная сестра до того отвратительна, что с ней и дела в постели иметь никому не хочется? Подумал бы о ее репутации!

– Ладно, – отвечает, подумав, кардинал, – тут ты прав, а если не хочешь признать свою импотенцию, то вправе не делать и этого. Видишь, как я уважаю твое человеческое достоинство? Надеюсь, судьба будет к тебе благосклонна. Ведь этот мир, брат мой, полон коварства и скрытых опасностей. В любую минуту может выскочить из загона разъяренный бык, все сметая на своем пути, а то еще встретится какой-нибудь религиозный фанатик, примет за еретика и, привязав к столбу, устроит тебе аутодафе. Или же ты по ошибке выпьешь бокал игристого вина, предназначенного кому-то другому и заблаговременно отравленного, и закончишь жизнь в ужасных конвульсиях. Всякое бывает! В любом случае подумай обо всем этом хорошенько, и мы вскоре еще поговорим. Чуть не запамятовал: если захочешь посоветоваться с женой – с моей, как ты совершенно верно давеча заметил, сестрицей, – знай, что она уже не живет в монастыре Сан-Систо.

– Вы ее похитили? – ужасается муж.

– Вот еще! Она покинула обитель по собственной воле, никого не предупредив, исчезла без следа – и ищи ветра в поле. Кстати, если получишь о ней сведения, не затруднись, пожалуйста, нас оповестить, мы ведь как-никак одна семья.

– И не подумаю!

Хуан Борджиа

Чезаре Борджиа, «ужасный сын»

Теперь из Марке перенесемся в деревушку близ Феррары. На берегу реки стоит старинный монастырь. Когда-то его забросили из-за чумы, бушевавшей в окрестностях, а несколько месяцев назад обитель начали обживать заново.

У ворот некий всадник осаживает коня и заводит разговор с каменщиком, ремонтирующим стену. Тот указывает на портик во дворе. Конный въезжает и спешивается.

Дальнейший путь ему преграждает немолодая дородная монахиня:

– Вон отсюда! Чего здесь надо?

Раздается голос Лукреции (она кричит из окна):

– О! Джованни! Наконец-то! Я так рада!

Джованни отвечает:

– Как тебя угораздило забраться в эдакую глушь? Да и стоило ли? Монастырь – не лучшее место, чтобы прятаться от верховного первосвященника.

– Глупенький! Пиццоккере – всего лишь община монашек младшего чина, поэтому разрешения на создание ордена не требуется. Папа о нас и знать не знает, ему не до таких мелочей.

– Будем надеяться. Хорошо, что Джакомино с известием от тебя успел меня застать. Верный слуга прибыл как раз в тот момент, когда я собирался исчезнуть из Пезаро куда подальше.

– А что случилось?

– Ко мне пожаловал Чезаре. Они там хотят аннулировать наш брак. Требуют, чтобы я признал себя импотентом.

– Ничего себе! И как же ты собираешься поступить?

– Даже не представляю, как выкрутиться.

– Да уж!

– Чезаре дал понять, что, если я стану упорствовать, со мной случится нечто похуже импотенции. В общем, чик – и готово. Ну ладно, я должен сообщить тебе еще одну огорчительную новость.

– О боже, это еще не всё? Говори!

– Твой брат Хуан… Он убит.

– Я уже знаю.

– Да? А знаешь, кого весь Рим считает убийцей? Чезаре!

– Увы. Боюсь, отец тоже причастен. Не может он не быть в курсе дел.

– Вот именно. А что еще тебе известно?

– Что после смерти Хуана папа три дня не показывался на людях, ночи напролет рыдал и молился в своих покоях. Я думала, Чезаре был с ним. А он, оказывается, помчался в Пезаро шантажировать тебя и угрожать смертью… А ты еще спрашиваешь, стоило ли мне забираться в такую глушь. Стоило! Не желаю больше видеть никого из своей кровавой кровной родни, хочу избавиться от этого ужасного проклятия – быть Борджиа!

– И все-таки ты – она. И я должен избавить тебя от имени Сфорца. Но знай: с тобой я прожил лучшие годы своей жизни.

– Спасибо на добром слове, но она еще продолжается. Может, и дальше продолжится. Кажется, я вижу одну такую возможность.

– Какую же?

– Твой дядя, Лодовико Моро. Ведь наша женитьба была ему на руку, он должен быть признателен. Верно?

– Верно. Но бессмысленно.

– Отчего же? Стоит попробовать.

– Я уже пробовал, милая Лукреция, но кроме дополнительного унижения ничего не обрел.

– Расскажешь?

– Почему бы и нет? Я обратился к дядюшке, попросил вступиться за нас, защитить, а он сказал: «Знаешь, что тебе надо сделать? Докажи всем, что ты не импотент, а просто огонь!» – «И как же мне это доказать?» – «Соберем представительную комиссию из лиц, заслуживающих доверия. Неплохо бы включить в нее папского легата, кого-нибудь из мира искусств, парочку врачей… Впрочем, подробный состав обсудим позже. Ты предстанешь перед этой авторитетной коллегией абсолютно голым. Раз – и входит обнаженная красотка. Грудь, попка, все такое. Вперед, Джованни! Оприходуй ее раза три! Да нет, двух будет вполне достаточно для удостоверения твоей полной дееспособности».

Лукреция смотрит, широко раскрыв глаза, и восклицает:

– Невероятно! Он предложил именно это? Воистину все что угодно так легко обратить в фарс! Ой, я совсем забыла спросить: ты не голоден?

– Не волнуйся. На обратном пути найду какой-нибудь трактир.

– Даже не думай! Уже темнеет, и пускаться в путь на ночь глядя неразумно. Останься переночевать, а уедешь завтра на рассвете.

– Здесь найдется для меня комната?

– Да, моя.

– Ты уверена?

– Вполне. Я не знаю, что случится дальше. Может быть, это последняя встреча. Пусть и у меня останутся приятные воспоминания о нашей жизни.

Утром Джованни вскочил на коня и отправился в Милан, где в присутствии Лодовико Моро, а также кардинала Асканио Сфорца и Чезаре Борджиа подписал бумагу о своей полной импотенции.

Завершив оформление документа, он отвел брата жены в сторонку:

– Я выполнил ваше требование. Уважь в ответ мою просьбу: оставьте Лукрецию в покое, дайте ей жить как она пожелает.

Примерно в то же время Лукреция добралась до Рима. Понтифик и два нотариуса принимают от нее письменное свидетельство о том, что брак с Джованни Сфорца никогда не был консумирован[19].

На прощание отец заключает дочь в объятия:

– Не бойся, всё в порядке, ты совершенно свободна и, я искренне надеюсь, будешь счастлива. Прошу тебя задержаться здесь на часок-другой – хочется, чтобы ты присутствовала на консистории.

– Зачем?

– Сюрприз, милая моя. Уверен, ты крайне удивишься тому, что я скажу, когда я это скажу.

– Но как я могу сидеть среди клира, ведь я все-таки женщина!

– Пройди вон в ту комнату, там хранятся платья прислуживающих мне сестер. Подбери себе что-нибудь по размеру и следуй в Гобеленовый зал. Как только ты появишься, я начну речь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Мария Беллончи (1902–1986) – итальянская писательница, историк и журналист, известная прежде всего своей биографией Лукреции Борджиа. (Примеч. переводчика.)

2

Маргерита Рубино – итальянская писательница. (Примеч. переводчика.)

3

Innocente (ит.) – невинный. (Примеч. переводчика.)

4

Дюма А. Семейство Борджиа. Палермо: Селлерио, 2004.

5

Gregorovius F. Lucrezia Borgia. Roma: Salerno Editrice, 1983. P. 33.

6

Gervaso R. I Borgia. Milano: Rizzoli, 1980. P. 68.

7

Историческая провинция Италии. Примерно соответствует современной области Марке. (Примеч. переводчика.)

8

Gervaso R. I Borgia. Milano: Rizzoli, 1980. P. 70.

9

Огнестрельное оружие, бывшее предком аркебузы, мушкета и легкой пушки. (Примеч. переводчика.)

10

Должностное лицо в коммунах средневековой Италии с середины XIII до конца XV века. Представлял интересы цехов и средних слоев горожан. (Примеч. переводчика.)

11

Johnson M. Casa Borgia. Roma: Editori Riuniti, 1982. P. 44.

12

«Дама с единорогом» Рафаэля – предполагаемый портрет Джулии Фарнезе. (Примеч. переводчика.)

13

Брэдфорд С. Лукреция Борджиа. Правдивая история.

14

Король-марионетка (фр.).

15

Коммуна в Италии в регионе Лигурия. (Примеч. переводчика.)

16

«Вы, столь высокого королевского рода, Вы оказали нам величайшую честь своим визитом в Италию». (Лат.)

17

«Ваш сын? О, я очень рад! Он так любезен!» (Фр.)

18

Квинт Фабий Максим Кунктатор (умер в 203 году до н. э.) – древнеримский военачальник и политический деятель. Выступал за осторожную тактику в борьбе с Ганнибалом. (Примеч. переводчика.)

19

Консумированный брак – факт полноценных отношений между супругами. (Примеч. переводчика.)