Дочь понтифика

Дарио Фо, Франка Раме

Дочь понтифика

Dario Fo, Franca Rame LA FIGLIA DEL PAPA

Questo libro è stato tradotto grazie ad un contributo alla traduzione assegnato dal Ministero degli Affari Esteri e della Cooperazione Internazionale Italiano

Иллюстрации Дарио Фо в сотрудничестве с Джессикой Боррони и Микелой Казьер

Эта книга была переведена при поддержке Министерства Иностранных Дел и Международного Сотрудничества Италии

© Chiarelettere Editore s.r.l., 2014

Gruppo editoriale Mauri Spagnol

Illustrations by Dario Fo in collaboration with Jessica Borroni and Michela Casiere

© ООО «Издательство К. Тублина», 2022

© А. Веселов, оформление, 2022

«Господи! Если на тебя, обнаженного, смотреть сверху, а не снизу или сбоку, ты еще красивее. Ты из каких будешь, неаполитанец?» Лукреция

Лукреция

Предисловие

Море грязи по колено

Сохранилось множество документов, повествующих о жизни, триумфах и подлостях семейства Борджиа. О нем написаны книги, поставлены спектакли, сняты прекрасные фильмы с первоклассными актерами, а недавно на телевидении даже успешно прошел вдохновленный этими персонажами сериал.

Чем же так привлекательна жизнь сих личностей? Без сомнения, свойственной им моральной нечистоплотностью и необузданностью во всем: от сексуальных запросов до общественного поведения и принятия политических решений.

Среди известных писателей, вдохновленных нравственным релятивизмом и любовными похождениями названной семейки, стоит назвать Александра Дюма, Виктора Гюго и Марию Беллончи[1]. Но одним из первых в этом ряду был Джон Форд, английский драматург елизаветинской эпохи. Думается, сюжет его пьесы «Жаль, что она блудница» навеян известными похождениями Лукреции Борджиа и ее брата Чезаре, которые, по слухам, были любовниками. Маргерита Рубино[2] обратила наше внимание еще на два текста, которые принадлежат, соответственно, Джованни Фалуджи и Спероне Сперони, современникам Лукреции. В них она предстает в образе прекрасной римлянки – метаморфоза почище Овидиевых.

История папы римского Александра VI и его родственников, неотделимая от эпохи итальянского Возрождения, выливается в бурную сагу, персонажи которой не испытывают ни малейшего уважения ни к своим противникам, ни к себе самим.

Лукреция, тут нет сомнений, с самой ранней юности была жертвой, неоднократно без жалости возлагаемой на алтарь финансовых и политических интересов. Ни отцу, ни брату дела не было до того, о чем при этом думает она сама. «А что тут думать?» – так, должно быть, рассуждали и отец (папа), и брат (кардинал). Лукреция была для них всего лишь милашкой с привлекательными округлостями спереди и сзади. Да, чуть не запамятовал: взгляд у нее тоже был обворожительный.

Франческо Сфорца

Лодовико Моро

В те времена подобные ситуации складывались не только в Риме. Вспомним хотя бы Милан и его семейства Висконти и Сфорца, с которыми еще не раз доведется встретиться в ходе нашего повествования. Когда в 1447 году умер, не оставив мужского потомства, Филиппо Мария Висконти, его незаконнорожденная дочь Бьянка Мария немедленно стала числиться по такому случаю совершенно законной. Ее выдали замуж за кондотьера Франческо Сфорца (человека отнюдь не родовитого, из мельников, но сделавшего блестящую карьеру). Один за другим родились восемь детей, среди них Галеаццо Мария и Лодовико, позже прозванный Моро. Так зародилась новая династия.

Герцог Милана Галеаццо Мария был, как говорят в Неаполе, sciupafemmene, то есть потаскун, блудивший равно со шлюхами и знатными дамами, чем нажил себе немало врагов. Его убивали сразу несколько человек: Галеаццо Марию совместно закололи у церкви Санто-Стефано 26 декабря 1476 года – в день празднования вышеупомянутого святого – Джованни Андреа Лампуньяни, Джероламо Ольджати и Карло Висконти, известный как Бастардо. Сколько желающих, прямо как у Юлия Цезаря!

Наследовать Галеаццо Марии должен был его семилетний сын Джан Галеаццо. Но дядюшка Моро при поддержке Франции добился регентства и стал править сам.

Однако этого мало. Чтобы окончательно укрепиться во власти, Лодовико задумал отравить племянника. Он дает яд мальчику небольшими дозами – пусть чахнет постепенно, тогда не возникнет никаких неприятных подозрений. Всё идет как надо; дитя, как и было задумано, умирает после долгой агонии, дядя Лодовико проливает у гроба море горьких слез и становится герцогом Миланским.

Почему мы так подробно рассказываем об этом семействе? Хотя бы потому, что через несколько лет Моро женится на Беатриче д’Эсте, а ее брат Альфонсо, тоже д’Эсте, станет мужем интересующей нас Лукреции Борджиа.

Родственные связи на этом не обрываются: Изабелла д’Эсте, сестра Альфонсо и Беатриче, выйдет замуж за Франческо Гонзага, маркиза Мантуанского, который, как мы увидим дальше, тоже был замешан в некоторые проказы нашей Лукреции. Но и здесь круг пока еще не замыкается.

Чтобы оценить нравы, царившие в конце пятнадцатого века в Риме, да и по всей Италии, недурно бы упомянуть еще некоторые факты. Приведем для начала письмо одного молодого, только что рукоположенного епископа, посланное былому товарищу по семинарии.

Проделки на посиделках

Отправитель повествует в своей эпистоле о некоем папском застолье, во время которого bonaefemmene, то есть куртизанки высокого ранга, демонстрировали на полу, уставленном горящими ароматизированными свечами, танец особого рода. Каждая из танцовщиц приседала все ниже и ниже, тушила приподнятым подолом свечу, садилась рядом с ней, зажимала огарок между лядвеями и поднималась, стараясь его не выронить. Аплодисменты были бурными.

Следующий рассказ подводит к началу основной нашей истории: 23 июля 1492 года папа Иннокентий VIII впадает в кому, и несколько дней все ждут его смерти.

Савонарола, бич епископов и пап, сказал об Иннокентии: «Невинным в нем было только имя»[3].

Александр Дюма-отец, создавший чудесную историю о Борджиа и предшествовавших им понтификах, пишет, что Иннокентия прозвали истинным папой, ибо за полную удовольствий и любовных похождений приятную жизнь он увеличил число своих подданных на восемь мальчиков и восемь девочек[4] – разумеется, от разных любовниц. Выбирать подходящих ему было довольно трудно. Из-за катастрофической близорукости понтифика повсюду сопровождал специально назначенный епископ, которому вменялось в обязанность шепотом сообщать, как зовется и выглядит человек, целующий папский перстень.

Папа Иннокентий VIII

Хочется думать, что грешный Иннокентий VIII искренне любил своих детей, а не просто хотел их получше пристроить. Во всяком случае, для мужского потомства он подбирал достойных продолжательниц рода в лучших семействах Италии. Так, старший сын понтифика Франческетто Сайбо женился на любимой дочери Лоренцо Медичи. А дочки Иннокентия выходили замуж за самых завидных женихов.

Якоб Буркхардт в своей книге «Цивилизация эпохи Возрождения в Италии» приводит некоторые интересные подробности из жизни Иннокентия VIII и его Франческетто. Он пишет: они «создали так называемый банк светской благодати. Всякий, кто вносил в него некоторую, довольно значительную, сумму, освобождался от ответственности за любое преступление, включая убийство. Сто пятьдесят дукатов с каждой такой выплаты шло в папскую казну, остальное доставалось Франческетто. Поэтому Рим в последние годы этого понтификата так и кишел безнаказанными убийцами».

Милосердие власти

И вот летом 1492 года компания богатых преступников выросла еще на добрые две сотни человек. Да может ли такое быть? Может: за несколько недель было убито более двухсот граждан. Значит, и убийц нашлось примерно столько же.

Чем же объяснить подобную резню?

Да очень просто: сразу после смерти папы собирается конклав для избрания нового понтифика, а по его интронизации даруется прощение всем, кто совершил преступление в период выборов. Такова вековая традиция.

Как же тут не убить? Любой, кто затаил обиду, бросается мстить, пользуясь моментом, едва опустеет папский престол. Сегодня убьешь, завтра будешь прощен благодаря милосердию нового папы. Какой замечательный временной промежуток!

Ну а теперь, после всех этих рассуждений, начнем, пожалуй.

Родриго Борджиа

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Благословенная урна

11 августа 1492 года пушечные залпы из замка святого Ангела возвестили Риму и миру, что избран новый папа по имени Александр VI, в миру – Родриго Борджиа, второй понтифик из этого славного испанского рода. Соплеменники торжествовали.

Рим, разумеется, отозвался пасквилем неизвестного автора:

Конклава хорошо известен тон,Ведутся честно выборы и бурно.По праву тот взойдет на папский трон,Кто знает, как и чем наполнить урну.

Римлянам были прекрасно известны имена и мотивы кардиналов, внесших в эту урну свой вклад. Асканио Сфорца, младший брат Лодовико Моро, получил во владение за поддержку победившего кандидата, как неслось отовсюду, город Непи да в придачу четырех мулов, груженых золотом. Джулиано делла Ровере удовлетворился обещанием собственной победы в следующий раз. Можно долго перечислять подачки и потачки, доставшиеся другим выборщикам, но стоит ли? Лучше обратимся к свежеизбранному папе, семейство которого мы поместили в центр повествования.

О первых Борджиа известно немного, и этих скудных сведений слишком мало, чтобы однозначно говорить о происхождении рода. Некоторые приверженцы семейства находят его корни даже в арагонском королевском доме, что маловероятно. Более скромная (и тем самым более достоверная) версия гласит: родоначальником породы… тьфу ты, династии… был Альфонсо Борджиа. Его отец звался то ли Доменико, то ли Хуан, об имени матери упоминаний не сохранилось.

Альфонсо родился в 1378 году недалеко от Валенсии. Некоторое время служил секретным писцом при арагонском дворе, но вскоре волшебным образом сменил одеяние, и вот мы видим его уже в мантии епископа, сопровождающим в Неаполь арагонского короля, ставшего здешним правителем. А в 1444 году Альфонсо Борджиа выбран кардиналом[5]. Недурная карьера!

Не секрет, что Испания, уже в середине пятнадцатого века конкурирующая с Францией, мечтала завладеть Папской областью. В достижении этого плана Альфонсо сыграл важную роль: в 1455 году он стал понтификом под именем Каликста III. Вслед за папой, положившим начало восхождению семейства, в Рим из Валенсии потянулись как прямые, так и побочные родственники святого отца. Среди них – его любимый племянник Родриго.

Многочисленные летописцы и исследователи сходятся в том, что Родриго прибыл в Рим в возрасте восемнадцати лет, всячески протежируемый дядей понтификом. Что ж тут такого: родная кровь все-таки. Каликст III берет на себя все расходы, связанные с жизнью молодого человека. В учителя для Родриго нанимается Гаспаре да Верона, обладающий высокой культурой и незаурядным педагогическим талантом.

Через некоторое время племянник папы переехал в Болонью изучать право. Полный курс обучения этой непростой профессии занимал тогда семь лет. Только не подумайте, что Родриго целиком и полностью погрузился в кодексы, риторику и теологию. Юный, энергичный, обаятельный обладатель прекрасной фигуры и хорошо подвешенного языка, он сразу становится в центре кружка университетской «золотой молодежи».

Его любят девушки – с ними он галантен. Его ценят друзья – с ними он щедр.

Тем не менее Родриго исправно посещает лекции, старательно готовится к экзаменам и получает на них высокие оценки. Однако это не мешает ему весело проводить свободное время в тавернах и публичных домах. «Слабому полу весьма трудно, – заметил преподаватель риторики, – сопротивляться его ухаживаниям. Он притягивает женщин словно железный магнит. Железо, как известно, синоним фаллоса. О боже, что я такое говорю!»

9 августа 1456 года отличник Родриго досрочно допускается к выпускным испытаниям[6]. Восхищенный дядюшка папа на радостях назначает его кардиналом. Разумеется, делается это без особой шумихи, как-то ненавязчиво, чтобы не вызвать обвинений в кумовстве.

Но награды на этом не иссякают. Любимый племянник становится папским наместником в Анконской Марке[7]. Большая честь, но и головная боль немалая: синьоры этой провинции, несмотря на непрекращающуюся взаимную вражду, сумели сговориться об общем неповиновении римскому правительству и поднять мятеж[8].

Поздно ночью молодой кардинал Родриго Борджиа с небольшой группой сопровождения приезжает в Анкон, а ранним утром собирает в здании курии местных стражей порядка и сборщиков налогов.

– Я направлен сюда его святейшеством, – сообщает он. – Позвольте осведомиться, готовы ли вы к проведению карательной операции? Иначе говоря, сколько у вас пехотинцев, сколько всадников, есть ли огнестрельное оружие, а главное – пушки?

Ему робко отвечают:

– Нет, ваше преосвященство, ничего такого.

– Так я и думал. У меня с собой четыре повозки с аркебузами, кулевринами[9], ружьями и четыре семифунтовые пушки-гаубицы, каждую из которых тащит пара быков.

– Мы таким оружием пользоваться не умеем, – смиренно признается начальник стражи.

– Именно поэтому я здесь.

– Стало быть, вы собираетесь научить нас, ваше преосвященство?

– Для этого я привез специальных инструкторов.

– Простите, вы, кажется, думаете, что мы будем стрелять из этих… как вы сказали… гаубиц?

Родриго отвечает:

– Я понимаю, что, учитывая ситуацию, сложившуюся в вашем прекрасном Анконе, вы не очень-то хотите палить по самым уважаемым жителям города. Мне известно, что в распрях между разными группировками знати вы, представители порядка и закона, всегда выше всего ставили уравновешенность, хладнокровие, выдержку и родственные связи. Одним словом, зарабатывали себе на жизнь, умники! Настала пора сделать выбор. С интригами, взаимными услугами и бездействием покончено. Больше уклоняться не получится. Всё, что необходимо для установления прочного мира, теперь есть. Либо стреляете вы, либо – в вас.

– Как? Кто это станет в нас стрелять?

– В Риме в полной готовности стоит тысячное войско. Стоит мне приказать – и оно через день будет здесь. Тогда дело порядка и закона возьмут в свои руки другие люди. Естественно, после того, как предадут земле прах тех из вас, кто не станет мне подчиняться. Так что выбор за вами.

– Но, видите ли… Мы не уверены, что сумеем справиться с бунтовщиками…

– Прошу прощения, вам говорит что-нибудь имя Гриппо деи Малатемпора?

– О да, – хором отвечают стражи порядка, – это один из аристократов, организовавших мятеж!

– Ну так забудьте это имя.

– Он убит?

– Пока всего лишь взят под стражу. Нынче ночью я защелкнул на нем наручники. Скоро этот Гриппо отправится в Рим, где его немедленно предадут суду. Кстати, вам нравится слово «немедленно»?

– Да.

– Вот и прекрасно, вы еще не раз услышите его от меня.

Так в городе Анконе впервые зазвучали пушки и кулеврины.

Надо признать, что эта пальба произвела сильный эффект. Родриго Борджиа, папскому наместнику в Анконской Марке, удалось арестовать сотню высокопоставленных граждан и их соумышленников. Учитывая значение и масштаб операции, убито было гораздо меньше простого люда, чем можно было ожидать. В общем, чистая работа.

Окончив ее, Родриго, прежде чем вскочить в седло, произнес небольшую речь перед знатными горожанами (кое-кто из них еще был в наручниках, кого-то уже освободили).

– Отныне, – сказал кардинал, – ваши отношения с церковью и святым престолом будут более близким, сердечными и доверительными. С этой минуты никому, будь то гонфалоньер, капитан народа[10] или судья, не придется взимать налоги, затевать грабительские войны, вершить правосудие, заправлять азартными играми и проституцией, чеканить монеты и притеснять торговцев, лавочников и ремесленников, как водилось прежде. Это дело высшей власти, которую я здесь представляю. Ах да, чуть не забыл: каждый должен впредь ежемесячно подтверждать, что заплатил всё причитающееся папской казне.

Речь эта возымела столь явный успех, особенно среди услышавшего ее простого народа, что, когда кардинал, оседлав наконец скакуна, произнес: «Прощайте, скоро увидимся!» – люди бросились за ним вслед и сопровождали до самых городских ворот, аплодируя и громко вопия: «Возвращайся скорее, Родриго! Нам нужен такой, как ты!»

А кто-то даже крикнул:

– Вот кто должен быть папой!

– Спасибо, я как раз подумываю об этом, – отвечал Родриго и пустил коня рысью.

Когда он прибыл в Рим, ему снова аплодировали, уже прослышав о славных делах в Анконе. Рукоплескал на встрече в Ватикане и сам понтифик, а потом обнял племянника, как сына, и назначил Родриго вице-канцлером, тем самым сделав вторым после себя самого человеком.

Завидный служебный рост!

Идеальная семья

Женат Родриго, разумеется, не был; детей же у него народилось уже трое. То ли от одной женщины, трижды рожавшей, то ли по одному от трех разных; могут быть и другие варианты, не будем слишком дотошны.

Его отношения с дядей оставались неизменно сердечными. Но, увы, через три года после избрания у папы Каликста III разбушевалась подагра. Врачи нашли болезнь весьма серьезной[11]. Кто бы из нас мог подумать, что причиной недуга оказалось любострастие? Однако именно так сочли эскулапы XV века: чрезмерные плотские радости – будь они застольными или постельными – опасны и пагубны!

Узнав, что понтифик при смерти, римская знать, все три года его правления с легкой понимающей улыбкой взиравшая на самые разительные случаи покровительства папы близким и дальним родственникам, наконец-то возмутилась. Сколько можно протежировать испанцам? Узурпатор! Наконец-то справедливость восторжествует – и в силу войдут свои.

Приспешники, слуги, лизоблюды, льстецы-профессионалы один за другим куда-то бесследно исчезают, и святой отец испускает дух на глазах одного лишь Родриго. Неизменное присутствие племянника у смертного одра дяди очень трогательно. Он в прямом смысле слова не отходит от изголовья умирающего, хотя прекрасно должен осознавать, что ему это еще могут припомнить.

Другим-то припомнили и не такое! Вокруг уходящего папы началась настоящая зачистка. Старший брат Родриго, Педро Луис, префект Рима, вынужден был за два дня до окончательного ухода понтифика бежать из города, переодевшись в чужое платье и изменив внешность, чтобы избегнуть расправы. (Кстати сказать, этому Педро Луису, хоть он и из Борджиа, решительно не везло: укрывшись в Чивитавеккья, он вскоре подхватил малярию и вслед за отцом отошел в лучший мир).

С Родриго дело обстояло совсем иначе. На улицах Рима убивают испанцев и тех, кто имеет к ним хоть какое-то отношение, – с головы кардинала Борджиа и волосок не падает. Разве что дворец разграбили по наущению семейства Орсини, но ни жестом, ни словом любимый племянник покойного папы не выказал по этому поводу своих чувств. В общем и целом его оставили в покое невредимым. Почему же? Смешно сказать, но, кажется, незаурядные способности и ум оставались в те времена в чести. Как и репутация человека незаменимого и обладающего непревзойденными талантами. Как и поддержка новых влиятельных персон. Во всяком случае, двадцатисемилетний вице-канцлер так и будет пребывать в этой должности на протяжении четырех последующих понтификатов; только сам воссев на священный престол, он волей-неволей вынужден будет отказаться от нее.

Но мы несколько забежали вперед. Вернемся немного назад. С кончины Каликста III минуло восемь лет, и в 1466 году (или годом позже) кардинал и вице-канцлер Родриго Борджиа встречает самую главную женщину своей жизни – именно она спустя некоторое время произведет на свет Лукрецию.

Ваноцца Каттанеи

Представьте себе девушку неземной красоты, происхождением, возможно, из Ломбардии – высокую, стройную, изящную и очаровательную. И, что не менее важно, умную – иначе она не смогла бы так долго царить в сердце столь многоопытного и могущественного мужчины.

Имя – Джованна деи Каттанеи. Близкие зовут ее Ваноццей. В момент встречи с Родриго ей было около двадцати лет, ему – тридцать пять. Кардинал, как бы скрывая возникшую связь, устраивает любовницу в большом красивом доме, куда, не очень-то таясь, приходит каждый вечер.

В те годы общество не особенно осуждало служителей католической церкви за интрижки с особами противоположного пола вне зависимости от их происхождения и социального статуса. Однако некоторую видимость приличий принято было все-таки соблюдать. Если желаете, называйте это ханжеством, наглядно изображенным Мольером в его «Тартюфе». Впрочем, здесь случай особый. В отличие от прошлых своих связей подобного рода Родриго теперь не только ищет плотских утех, но и выстраивает отношения почти домашние. Дети, рожденные Ваноццей от кардинала, будут расти и воспитываться в атмосфере почитай что семейной. Разумеется, отец не может официально считаться таковым; что же, на эту роль придется назначить кого-нибудь другого. Выбор вице-канцлера падает на Джорджио делла Кроче, немолодого уже папского секретаря. Излишне говорить, что весьма высокую должность в Ватикане подставному папаше выхлопотал истинный. За исполнение дополнительных обязанностей последовала, само собой разумеется, прибавка к зарплате.

А что же сам Родриго? Он – дядя, любящий и чрезвычайно ласковый. Такой щедрый: приходит каждый вечер, и всегда с подарками. В доме есть небольшая комнатка, внизу, на первом этаже, скрытая за потайной дверцей. Итак, смеркается. Подставной муж исчезает; ближе к ночи (о! какая приятная неожиданность!) появляется дядя-кардинал. Обнимает и целует детишек, идет в свою опочивальню как бы спать, но через некоторое время потихоньку отправляется к уже поджидающей жене суррогатного отца. Если по дороге попадается ребенок, ищущий маму, потому что приснился страшный сон, дядя успокаивает несмышленыша, берет на руки, уносит в кроватку и даже поет колыбельную. А потом спешит убаюкать мамочку.

По правде говоря, из всех ролей самую неутешительную приходится играть подставному мужу. Весь день изображать отца и супруга, на закате исчезать, на рассвете появляться вновь и опять изображать благоверного до вечера – не самое изысканное амплуа. Но когда за это неплохо платят и обеспечивают прочное должностное положение, можно и расстараться.

Однако, как и в любой комедии дель арте (а жанр этот как раз тогда входил в моду), неожиданно случился резкий поворот сюжета: в одночасье умер лжемуж, он же лжеотец. Уж не насильственный ли это слом композиции? Вовсе нет, здесь все чисто. Но в маленькой труппе образовалось вакансия, и, похоронив подставного отца своих детей, Родриго, проводя время в молитвах и слезах, прикидывает, кого бы назначить на освободившееся место. Ага, Карло Канале: поэт, ровесник Ваноццы – этот вполне подойдет. Естественно, за хлопоты вокруг небезутешной вдовы и воспитание чужого потомства ему тоже будет причитаться недурной оклад содержания.

Честно отрабатывая полученные преференции, Канале вскоре заметил, что его (не его) дети весьма одарены в самых разных областях. Особенно разносторонней и восприимчивой оказалась шестилетняя Лукреция. Ей с необычайной легкостью давались и латынь, и греческий; она запросто запоминала и стихи, и прозу, и научные сведения.

Минуло шесть лет, и мы вновь подходим ко времени эпизода, упомянутого в самом начале повествования, в предисловии: 23 июля 1492 года Иннокентий VIII, прозванный истинным папой за внушительное потомство, рожденное от него самыми разными женщинами, впадает в предсмертную кому.

Нельзя не отметить, что с тех пор, как умер Каликст III (а это было тридцать пять лет назад), избрание всех последующих пап проходило под самым пристальным присмотром Родриго Борджиа, чье умение просчитывать ходы и передергивать карты делало его все более незаменимым на посту вице-канцлера. Его креатурами были и Пий II, и Павел II, и Сикст IV, и помянутый Иннокентий; теперь кардинал решил, что настало время посадить на святой престол себя самого. Тогда не придется разыгрывать роль щедрого дядюшки, приходящего вечером и уходящего на рассвете: понтифику плевать на сплетни, которые непременно появятся, как только станет широко известно о его детях и метрессе. Но семья должна быть подготовлена, пора рассказать потомству правду.