Банкир

Мы обменялись рукопожатием. Рука Дисдэйла была пухлая и горячая, как и его тело и лицо.

– Рад познакомиться, – сказал он. – Вам уже нашли? Отлично. Знакомы с моей женой? Беттина, солнышко, поздоровайся с Тимом.

Он положил руку на талию девушки более чем вдвое моложе его самого. На девушке было обтягивающее белое в черный горошек платье, низко вырезанное на груди и спине. Еще была широкая черная шляпа, прекрасная кожа и нежная, отработанная улыбка.

– Привет, Тим, – сказала она. – Я так рада, что вы пришли!

Ее голос, по-моему, походил на все остальное: эффектный, хорошо поставленный, неестественно мелодичный и все-таки еле заметно отдающий сточной канавой.

Сама ложа была приблизительно пять на три ярда, большую часть ее занимал обеденный стол на двенадцать персон. Одну стену целиком заменяло окно с видом на зеленый скаковой круг; за стеклянной дверью начинались ступени, ведущие вниз на обзорный балкон. Стены ложи были по-домашнему обиты бледно-голубой рединой; пушистый голубой ковер, розовые цветы и картины создавали атмосферу роскоши, на что ушло гораздо меньше средств, чем могло показаться. В ложах, в которые я по пути заглядывал, стены большей частью были покрашены строителями в универсальный маргариновый колер, и я мимоходом прикинул, у кого из них такой хороший вкус – у Дисдэйла или у Беттины.

Генри Шиптон и его жена стояли в проеме балконной двери, глядя один внутрь, другая наружу, как двуликий Янус. Генри приветствовал меня через всю комнату, приподняв бинокль, а у Лорны, как всегда, был такой вид, словно она заметила чью-то оплошность.

Лорна Шиптон, высокая, невыносимо самоуверенная и одетая этим цветистым днем в глухое серое платье от дорогого портного, была женщиной, от которой презрение струилось, как поток. Казалось, она не знала, что слова могут ранить, и не видела причин не обнародовать во всеуслышание невеликодушные мысли. Я встречал ее примерно столько же раз, сколько и Джудит Майклз, и по большей части в тех же обстоятельствах, и если я подавлял в себе любовь к одной, то по отношению к другой мне приходилось скрывать раздражение. Естественно, судьба распорядилась так, что из них двоих именно Лорна Шиптон оказалась моей соседкой по столу.

Остальные гости прибыли после меня. Дисдэйл и Беттина приветствовали их возгласами и поцелуями, потом устроили что-то вроде общего невнятного представления, но имена были незамедлительно забыты. Дисдэйл решил, что будет меньше толкотни, если все усядутся, так что занял свое место во главе стола, а Гордон сел напротив, спиной к окну. Когда оба устроили вокруг себя своих гостей, оказалось, что два места свободны: одно рядом с Гордоном, одно с края Дисдэйла.

Лорна Шиптон сидела справа от Гордона, затем я; слева от него было свободное место, потом Генри, за ним Джудит. Девушка справа от меня почти все время просидела отвернувшись, разговаривая с пригласившим ее Дисдэйлом, так что, хоть я хорошо изучил ее спину и плечо в голубом шифоне, я так никогда и не узнал ее имени.

Смех, болтовня, изучение расписания заездов, то и дело наполняемые бокалы; Джудит в шляпе с желтыми шелковыми розами; Лорна, извещающая меня, что моя визитка выглядит несколько тесноватой.

– Осталась от отца, – пояснил я.

– Очень глупый человек!

Я вытаращил на нее глаза, но она явно не собиралась меня оскорблять, она просто выразила свое мнение.

– Прекрасный день для скачек, – сказал я.

– Вы должны были быть на работе. Вы знаете, что вашему дяде Фредди это не понравится. Я уверена, что, когда он выручил вас, он поставил условие, чтобы вы и ваша мать держались подальше от ипподромов. А вы снова здесь! Это плохо, очень плохо. Я, разумеется, обязана буду ему сообщить.

Меня всегда поражало, как Генри ее терпит. Да и всех, кого ни возьми, поражало, как он на ней женился. Однако он, по супружеской привычке, уловил голос жены с другого конца стола и дружелюбно пояснил:

– Фредди знает, что Тим здесь, дорогая. Мы с Гордоном добились, как говорится, временной отмены обета. – Он с улыбкой подмигнул мне. – Гнев Господень предотвращен.

– О-о! – разочарованно протянула Лорна Шиптон, и я заметил, что Джудит с трудом удерживается от смеха.

Дядя Фредди, экс-вице-председатель, ныне в отставке, еще настолько принадлежал к банку, что там всегда чувствовалось его незримое присутствие. Я знал, что он имеет обыкновение два-три раза в неделю звонить Генри и выяснять, как идут дела; но лишь из накопившегося интереса, а не из желания вмешаться. И конечно, однажды настояв на своем, он больше никогда не вмешивался в жизнь матери и мою.

В этот момент прибыл последний гость Дисдэйла. Было такое впечатление, что его появление сопровождается пением незримых фанфар; он вошел немного театрально, точно ожидая торжественной встречи и сознавая свое право на нее. Дисдэйл вскочил на ноги, приветствуя гостя, и дружески хлопнул его по спине:

– Кальдер, вот здорово! Знакомьтесь, это Кальдер Джексон.

Последовали восхищенные взвизги гостей Дисдэйла и вежливые улыбки гостей Гордона.

– Кальдер Джексон! – Дисдэйл оглянулся на стол. – Вы знаете, он просто волшебник. Возвращает лошадей к жизни. Да вы, должно быть, видели его по телевизору.

– О да, – отозвался Гордон. – Разумеется.

Дисдэйл просиял и вернулся к гостю, который с показной скромностью упивался комплиментами.

– Кто это, он сказал? – вопросила Лорна Шиптон.

– Кальдер Джексон.

– Кто?

Гордон покачал головой, явно неосведомленный. Он вопросительно поднял брови, обернувшись ко мне, но я также незаметно качнул головой. Однако мы прислушались и вскоре поняли.

Кальдер Джексон был невысокий человек с прической, рассчитанной на то, чтобы ее замечали. Рассчитанной в буквальном смысле, как я догадывался. Темные кудри, оттененные благородной сединой, у шеи были сострижены на нет, но свободно и мягко спадали с макушки на лоб; борода узкой каймой росла от висков по всей линии подбородка. Борода тоже была густая и вьющаяся, но почти белая от седины. Анфас его обветренное лицо было обрамлено кудрями; в профиль он выглядел так, будто носил шлем. «Или ведерко для угля», – непочтительно подумал я. В любом случае раз увидишь, никогда не забудешь.

– Это просто дар, – возразил он кому-то. Была в его голосе какая-то острота, более властная, чем громкость: легкий простонародный акцент, но не определишь откуда; уверенность, рожденная успехом.

Девушка, сидящая рядом со мной, была в экстазе.

– Как чудесно, что мы с вами встретились! Столько всяких слухов… Скажите, ну пожалуйста, скажите нам, в чем ваш секрет!

Кальдер Джексон ласково оглядел ее, его взгляд на мгновение скользнул от нее ко мне и тут же вернулся обратно. Меня он спокойно списал со счетов, поскольку я не представлял интереса, но девушке любезно сообщил:

– Здесь нет секрета, моя дорогая. Никакого секрета! Просто хороший корм, хороший уход и несколько проверенных веками лекарственных трав. И конечно… ну… приложить руки…

– Но как, – воскликнула девушка, – как вы это делаете с лошадьми?

– Я просто… прикасаюсь к ним. – Он обезоруживающе улыбнулся. – А потом приходит время, я чувствую, что они вздрагивают, и знаю, что это от меня к ним переходит целительная сила.

– И это всегда получается? – вежливо спросил Генри, и я с интересом отметил, что в его голосе не прозвучало ни тени скрытого сомнения; а ведь легковерие Генри можно измерить в микрограммах, если найдется прибор.

Кальдер Джексон отнесся к вопросу очень серьезно и медленно покачал головой:

– Если я работаю с лошадью достаточно долго, это в конце концов происходит. Но не всегда. Как это ни печально, не всегда.

– Просто колдовство! – сказала Джудит и заслужила одну из его легких ласковых улыбок.

Был Кальдер Джексон шарлатаном или нет, но средства он подбирал правильно: запоздалый приход, скромное поведение, никаких неумеренных обещаний. И, насколько я понимал, он действительно мог делать то, о чем говорил. Целители были во все века, так почему бы не быть и целителю лошадей?

– Можете ли вы лечить людей? – спросил я, в точности имитируя тон Генри. Никакого сомнения. Чистый интерес.

Кудрявая голова повернулась ко мне скорее любезно, нежели охотно, и целитель терпеливо ответил на вопрос, который, должно быть, ему задавали уже тысячи раз. По затверженному порядку слов видно было, что и ответ он повторял столько же раз.

– Каким бы даром я ни обладал, он предназначен специально для лошадей. У меня нет уверенности, что я могу лечить людей, и я предпочитаю не рисковать. Я просил людей не обращаться ко мне, не хочу их разочаровывать.

Я кивнул в знак благодарности и понаблюдал, как он поворачивает голову и с готовностью отвечает Беттине на следующий вопрос, как будто его тоже никогда прежде не задавали.

– Нет, исцеление редко происходит моментально. Мне нужно находиться какое-то время рядом с лошадью. Иногда всего несколько дней. Иногда несколько недель. Трудно сказать заранее.

Дисдэйл грелся в лучах знаменитости, успешно пойманной на крючок, и рассказывал всем вокруг, что двое из бывших пациентов Кальдера участвуют в скачках как раз сегодня.

– Верно, Кальдер?

Кудрявая голова кивнула.

– Кретонна, в первом заезде, у нее были разорваны кровеносные сосуды, и Молино, в пятом, он попал ко мне с инфицированными ранами. У меня такое чувство, будто они стали моими друзьями. Будто я сто лет их знаю.

– И мы можем на них поставить, Кальдер? – плутовато спросил Дисдэйл. – Они могут победить?

Целитель снисходительно усмехнулся:

– Если будут скакать достаточно быстро, Дисдэйл.

Все рассмеялись. Гордон вновь наполнил бокалы своих гостей. Лорна Шиптон не слишком кстати заявила, что она время от времени раздумывает, не заняться ли ей Христианской Наукой, а Джудит поинтересовалась, какого цвета платье на королеве. Вечеринка Дисдэйла весело набирала обороты; тут дверь из коридора осторожно приотворилась.

Все мои надежды на то, что шестое место Гордона было предназначено кому-нибудь вроде Беттины специально для того, чтобы скрасить мой досуг, немедленно рухнули. Вошедшая леди, с которой Джудит обменялась нежным поцелуем в щечку, была ближе к сорока, чем к двадцати пяти, и вовсе не стройна, скорее даже грузновата. На ней был коричневато-розовый льняной костюм и маленькая белая соломенная шляпка, отделанная коричневато-розовой тесьмой. Костюм определенно ношеный; шляпка новая из уважения к случаю.

Теперь пришла очередь Джудит представлять новоприбывшую: Пенелопа Уорнер – Пен, – близкая подруга ее и Гордона. Пен Уорнер села, куда ее усадили – рядом с Гордоном, – и затеяла приватный разговор с Генри и Лорной. Я вполуха слушал и отмечал кое-какие разрозненные детали, как то: отсутствие колец на пальцах, лака на ногтях, седины в коротких каштановых волосах, искусственности в голосе. Достойная дама, подумал я. Доброжелательна, слегка скучновата. Возможно, посещает церковь.

Появилась официантка, а с ней великолепный ланч, в течение которого я время от времени прислушивался к Кальдеру, на все лады превозносящему достоинства кресс-салата за содержание в нем железа и чеснока – за помощь при лечении лихорадки и поноса.

– И конечно, в разумных дозах, – говорил он, – чеснок буквально спасает жизнь при коклюше. Вы готовите припарку и каждую ночь прикладываете ее к пяткам ребенка, закрепляете бинтом, надеваете носок и утром слышите, что дыхание вашего ребенка отдает чесноком и кашель утих. Чеснок фактически все лечит. Поистине волшебное, жизненно необходимое растение.

Я увидел, что Пен Уорнер подняла голову, прислушиваясь, и подумал, что ошибался насчет церкви. Я не разглядел в ее глазах долгого житейского опыта, печального понимания бренности людской. Мировой судья, может быть? Да, может быть.

Джудит перегнулась через стол и поддразнила:

– Тим, вы даже на скачках не можете забыть, что вы банкир?

– Что? – переспросил я.

– Вы смотрите на всех так, будто решаете, сколько и кому можете ссудить без риска.

– Я ссужу вам свою душу.

– Чтоб я выплатила проценты своей?

– Платите любовью и поцелуями.

Безобидный вздор, легкомысленный, как ее шляпка. Генри, сидевший рядом с ней, сказал в том же духе:

– Вы второй в очереди, Тим. У меня преимущественное право, так ведь, Джудит? Дорогая моя, рассчитывайте на последнюю каплю моей крови.

Она нежно погладила его руку и слегка просияла от глубокой истины, содержавшейся в наших праздных заверениях. Тут снова врезался голос Кальдера Джексона:

– Трава под названием «окопник» с поразительной быстротой излечивает ткани, хронические язвы затягивает в течение суток, а переломы с его помощью срастаются за половину обычного срока. Окопник – поистине волшебное растение.

Разговор сменил тему, и за столом заговорили про коня по имени Сэнд-Кастл: шесть недель назад он выиграл приз в 2000 гиней и теперь считался фаворитом на «Приз Эдуарда VII», скачки для трехлеток, главного события сегодняшнего дня.

Дисдэйл как раз видел в Ньюмаркете ту скачку «2000 гиней» и был радостно возбужден.

– Так и летит над землей, ног не видать! Положительно пожирает пространство, – говорил он во всеуслышание. – Высокий поджарый жеребец, полон огня.

– Однако дерби он проиграл, – рассудительно отозвался Генри.

– Ну да, – признал Дисдэйл. – Но вспомните, он пришел четвертым. Это ведь не полное бесчестье, не так ли?

– Как двухлетка, он был хорош, – кивнул Генри.

– Да просто великолепен! – пылко воскликнул Дисдэйл. – И только вспомните его родословную. От Кастла и Амперсэнд. Трудно подобрать лучшую пару.

Не всем были знакомы эти имена, однако все почтительно закивали.

– Он мой банкир, – сказал Дисдэйл, распростер руки и хохотнул. – О’кей, у нас тут полон дом банкиров. Но я нынче доверяю свои деньги Сэнд-Кастлу. Ставлю на него и удваиваю капитал на каждых скачках. Утраиваю. Умножаю. Верьте слову доброго дядюшки Дисдэйла. Сэнд-Кастл – самый надежный банкир в Аскоте! – Его голос положительно потрясал евангельской верой. – Он просто не может проиграть.

– Вам нельзя ставить, Тим, – сурово прошептала мне на ухо Лорна Шиптон.

– Я не моя мать, – кротко ответил я.

– Наследственность, – мрачно сказала Лорна. – А ваш отецпил.

Я подавил смешок и в отличном настроении принялся за свою землянику. Что бы я ни унаследовал от своих родителей, только не склонность к их дорогостоящим удовольствиям; скорее, твердое намерение никогда больше не допускать судебных исполнителей к нажитому имуществу. Эти флегматичные господа забрали даже лошадку-качалку, на которой шести лет от роду я в своих фантазиях выигрывал Национальный кубок. Мать со слезами хватала их за руки, объясняла, что это мои вещи, а не ее и господа должны их оставить, а господа, как глухие, направились к выходу, унося с собой все пожитки. Из-за собственных пропавших сокровищ мать тоже страдала, но здесь ее страдание и горе безнадежно смешивались с виной.

В двадцать четыре года я уже достаточно повзрослел, так что смог отделаться пожатием плеч от наших подлинных потерь и более или менее возместить их (кроме лошадки-качалки), но ярость того дня впечаталась в мою жизнь намертво. Я молчал, когда это происходило; я был бледен и нем от бешенства.

Лорна Шиптон ненадолго отвлеклась от меня и перенесла свое неодобрение на Генри. Она велела ему не брать к землянике ни сливок, ни сахара: ей не понравится, если он наберет вес, заработает сердечный приступ или покроется сыпью. Генри безропотно взглянул на запретные лакомства, к которым он и не собирался прикасаться. Боже сохрани меня, подумал я, от женитьбы на Лорне Шиптон.

Мирное времяпрепровождение за кофе, бренди и сигарами было нарушено. Народ ринулся к кассам, возлагая надежды на первый заезд, а я, игрок не настолько азартный, что бы там ни думала миссис Шиптон, неторопливо вышел на балкон и полюбовался «королевской» процессией: лоснящиеся лошади, открытые экипажи, золото, блеск, плюмажи колышутся, и точно волшебная сказка легкой рысью движется по зеленой дорожке.

– Ну разве не чудо? – раздался голос Джудит за моим плечом, и я взглянул на ее выразительное лицо и встретил прямой взгляд смеющихся глаз. Проклятье, подумал я, мне хотелось бы жить с женой Гордона.

– Гордон пошел делать ставки, – сказала она, – так что, наверное, у меня есть возможность… То, что случилось, его ужасно потрясло… знайте, мы в самом деле очень благодарны вам за все, что вы сделали в тот кошмарный день.

Я покачал головой:

– Я ничего не сделал, поверьте.

– Ну, это еще полдела! Вы ничего не сказали. В банке, я имею в виду. Генри говорит, что не просочилось ни шепота.

– Но… я же не мог…

– Многие люди могут, – вздохнула она. – Вы же знаете этого Алека!

Я невольно рассмеялся:

– Алек – человек незлой. Он бы не рассказал.

– Гордон говорит, что он молчалив, как рыночный зазывала.

– Не хотите ли спуститься и посмотреть лошадей? – спросил я.

– О да. Наверху чудесно, но слишком далеко от жизни.

Мы спустились к паддоку поглядеть в непосредственной близости на лошадей, которых прогуливали по кругу, и на жокеев, садящихся в седла в ожидании выезда на дорожку. От Джудит исходил чудный запах. «Остановись! – сказал я себе. – Остановись».

– Вон та лошадь, – показал я, – это про нее говорил Кальдер Джексон. Он ее вылечил. Кретонна. Жокей в ярко-розовом.

– Собираетесь на нее поставить? – спросила Джудит.

– Если хотите.

Желтые шелковые розы кивнули, и мы весело встали в очередь делать ставки. Вокруг нас двигались серые цилиндры, пузырились легкие платья, толпа Аскота бурлила, кипел и пенился праздник в сиянии солнца, фантастический обряд, вера в чудо, торжествующая над грубой реальностью. Вся жизнь моего отца была погоней за духом, который я улавливал на лицах здесь, в «королевском» Аскоте; заманить бы в ловушку счастье…

– О чем вы так торжественно думаете? – спросила Джудит.

– Поедатели лотоса безвредны. Пусть бы террористы ели лотосы.

– Как строгая диета, – сказала она, – они вызывают тошноту.

– В такой день можно влюбиться.

– Да, можно. – Она с преувеличенным вниманием разглядывала свою программку бегов. – Но нужно ли?

После паузы я сказал:

– Нет. Не думаю.

– Я тоже. – Она взглянула на меня серьезно, с пониманием и с затаенной улыбкой. – Я знаю вас шесть лет.

– Я не заслуживаю доверия, – сказал я.

Она рассмеялась, и минута прошла, но признание было совершенно ясно сделано и в известном смысле принято. Я остался рядом с ней, и между нами не возникло неловкости, скорее, возросла теплота. И во взаимном согласии мы решили остаться на первый заезд у паддока, а не карабкаться вверх по лестницам, чтобы, добравшись до ложи, обнаружить, что лошади пришли к финишу.

Проводив взглядом спины жокеев, легким галопом направивших своих лошадей к месту старта, я сказал, будто продолжая разговор:

– Кто такой Дисдэйл Смит?

– Ох… – Мой вопрос ее позабавил. – Он имеет какое-то отношение к автомобильной промышленности. Любит пустить пыль в глаза, вы сами видели, но не думаю, что дела его так хороши, как он прикидывается. Во всяком случае, Гордону он сказал, что подыскивает кого-нибудь, с кем можно разделить расходы на эту ложу, и спросил, не хочет ли Гордон снять сегодня половину. Он точно так же сдает половину и в другие дни. Не думаю, что он имеет право так делать, пожалуй, об этом лучше никому не говорить.

– Хорошо.

– Беттина – его третья жена, – продолжила Джудит. – Она манекенщица.

– Очень мила.

– И далеко не так глупа, как выглядит.

Я услышал сухость в ее голосе и сообразил, что мои слова прозвучали снисходительно.

– Понимаете, – великодушно сказала Джудит, – его вторая жена была прекраснейшим из земных созданий, но в ее голове две мысли одновременно не умещались. Даже Дисдэйла утомляла совершенная пустота в сияющих фиалковых глазах. Конечно, когда все мужчины при первой встрече бросаются ухаживать за вашей женой, это как-то льстит, только вот приходится спускаться с небес на землю, когда через пять минут те же мужчины констатируют ее полнейшую тупость и начинают жалеть вас.

– Могу представить. Что с ней случилось?

– Дисдэйл познакомил ее с парнем, который унаследовал миллионы, и коэффициент умственного развития у него был под стать ей. Последнее, что я слышала о них, – купаются в блаженстве.

Оттуда, где мы стояли, беговой круг было не разглядеть, и мы увидели лошадей, только когда они подходили к финишному столбу. Никоим образом я не рассчитывал на это, но когда оказалось, что на первой лошади сидит жокей в ярко-розовом, Джудит вцепилась в мою руку и затрясла ее.

– Это же Кретонна, правда? – Она послушала, как объявляют номер победителя. – Вы понимаете, Тим, что мы с вами выиграли кучу денег?

Она засмеялась от удовольствия, и лицо ее было освещено солнечным светом и нечаянной радостью.

– Молодчина Кальдер Джексон!

– А вы ему не верили, – сказала она. – Я видела по вашим лицам, по вашему, и Генри, и Гордона. У всех одна и та же манера вглядываться человеку в душу; и у вас тоже, хоть вы еще так молоды. Вы все так неправдоподобно вежливы, он мог и не понять, что за этим кроется.

Я усмехнулся:

– Звучит неприятно.

– Я замужем за Гордоном девять лет, – сказала она.

Тут вдруг опять наступило мгновение тишины, и мы посмотрели друг на друга, безмолвно спрашивая и безмолвно отвечая. Потом она легонько покачала головой; чуть погодя я кивнул в знак согласия и подумал, что с такой женщиной, открытой и умной, я мог бы прожить в согласии всю жизнь.

– Заберем наш выигрыш сейчас или попозже? – спросила она.

– Сейчас, если немного подождем.

Мы подождали вместе, пока все жокеи не взвесились, пока не дали разрешение выплачивать выигрыш, и ожидание не казалось нам тягостным. Мы болтали о пустяках, и время пролетело мгновенно; вернувшись в ложу, мы обнаружили, что все до единого ставили на Кретонну и были в приподнятом настроении от той же удачи. Кальдер Джексон сиял и напускал на себя скромность, а Дисдэйл размашисто откупоривал все новые бутылки «Крюг», шампанского королей.

Сопровождать жену шефа в паддок не то чтобы принято, но это ожидаемая любезность, так что Гордон благодушно приветствовал наше возвращение. Его доверчивое дружелюбие меня и радовало, и печалило: ему не о чем было тревожиться. Сокровище его дома останется там и будет принадлежать ему одному. Одиноким холостякам придется с этим смириться.

Вся заметно развеселившаяся компания в ожидании главного заезда высыпала на балкон ложи. По словам Дисдэйла, он поставил все на своего банкира, Сэнд-Кастла; и хотя говорил он со смехом, я видел, как дергаются его руки, беспокойно вертя бинокль. «Да он завяз в этом по уши! – подумал я. – Плохо для игрока».

Все, кого воодушевила уверенность Дисдэйла, весело сжимали в руках билетики двойных ставок на Сэнд-Кастла. Даже Лорна Шиптон (с розовым румянцем на костлявых скулах) созналась Генри, что только на этот раз, уж такой выдался день, она поставила пять фунтов, поскольку у нее предвидение.

– А вы, Тим? – поддразнил Генри. – Последнюю рубашку?

Лорна несколько смутилась. Я улыбнулся и жизнерадостно сказал:

– Вместе с пуговицами.

– Кроме шуток… – начала Лорна.

– Кроме шуток! – прервал я. – У меня дома еще несколько дюжин рубашек.

Генри рассмеялся и мягко отвел Лорну в сторону, а я обнаружил, что стою рядом с Кальдером Джексоном.

– Вы рискуете? – сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

– Только наверняка. – Он вежливо улыбнулся, отчего его глаза нисколько не потеплели. – Хотя рисковать наверняка – не значит рисковать.

– А Сэнд-Кастл – наверняка?

Он покачал кудрявой головой:

– Возможность. На скачках нельзя знать наверняка. Лошадь может заболеть. Может споткнуться на старте.

Я посмотрел на Дисдэйла, который слегка вспотел, и понадеялся ради его же блага, что лошадь будет чувствовать себя хорошо и выйдет из конюшни свежей.

– Можете ли вы понять, что лошадь больна, только взглянув на нее? – поинтересовался я. – Я хочу сказать, если вы просто увидите, как она проходит по выводному кругу, вы сможете определить?

Судя по тону ответа, этот вопрос Кальдеру тоже задавали нередко.

– Конечно, иногда это видно сразу, но большей частью настолько больных лошадей не выводят на скачки. Я предпочитаю взглянуть на лошадь вблизи. Обследовать, например, цвет внутренней поверхности века и внутри ноздрей. У больной лошади вместо здорового розового мертвенно-бледный.

Он решительно закрыл рот, как будто закончил речь, но через несколько секунд, в течение которых вся огромная толпа смотрела, как Сэнд-Кастл, освещенный солнцем, вымахивает легким галопом к месту старта, почти благоговейно произнес:

– Это великий конь. Великий.

По-моему, первый раз за весь день у него вырвалось непроизвольное замечание. В дрогнувшем голосе послышался неподдельный энтузиазм.