Энохиан. Крик прошлого

Мэри Эриа

Энохиан. Крик прошлого

Пролог

Дорогие читатели! Хочу предупредить Вас, что во второй части книги «Энохиан», так же, как и в первой, все действия происходят в вымышленных местах, которые никогда не существовали в реальности.

Психиатрическая лечебница, 1935 год

Одним из немногих преимуществ пребывания в психиатрических лечебницах было то, что постепенно я привыкла к ночным крикам. К моим собственным уже давно никто не прислушивался. Я не помню свои первые дни или ночи, проведенные в этом месте. Не помню, кем была до того, как попала в лечебницу. Не помню, почему здесь оказалась. По сути, я не помнила ничего. У меня были лишь какие-то ошметки от моего настоящего имени и диагноз, в который я отказывалась верить.

Лежа в своей одиночной палате, я смотрела на звезды сквозь маленькое окошко под самым потолком. Кто я? Этот вопрос я задавала себе каждую ночь и каждый день, но никогда не получала ответа. Моя память была полностью стерта электросудорожной терапией. Иначе ее называли ЭСТ или электрошок. Не знаю, сколько раз мое тело билось в конвульсиях, когда по нему проходил мощный заряд тока, но я догадывалась, что мой мозг все больше начинает напоминать желе. Собственно, этого эффекта врачи и добивались. Они свято верили, что путь к исцелению лежит через слабоумие, которое мне постепенно навязывали все новыми и новыми процедурами. Вот только от чего меня так яростно пытались вылечить?

Я не была такой, как другие. Я не говорила сама с собой, не пыталась уверить других людей в чем-то невероятном, я не совершала безумств. Тали, а именно так меня называли, была простой девушкой, которая вообще мало говорила. Но что, если раньше все было иначе? Как понять, кто ты, если все вокруг кажется неправдоподобной ложью?

Тихая и ясная звездная ночь была потревожена новым диким криком, доносившимся из чьей-то палаты. С моих губ сорвался вздох, но я даже не пошевелилась.

Новый крик, а за ним слышны тяжелые шаги санитаров. Наверное, на этот раз они были не намерены терпеть подобное или же им просто стало скучно. Я знала, что последует за этими шагами.

Они называли это лечением. Я же считала пыткой. Для всего мира люди, запертые здесь, всего лишь балласт. Ненужный мусор. Родные и близкие запирают в подобных местах тех, кого не в силах понять, и с радостью забывают о нас. Порой я была даже рада, что не помню своего прошлого. Это было что-то вроде небольшой мести, суть которой заключалась в следующем: если обо мне забыли они (то есть моя семья, если она, конечно, существовала), то я тоже о них помнить не буду. Так было проще притворяться, будто прошлого у меня вообще нет. Что по ту сторону от решеток у меня нет семьи, друзей или любимых, к которым мне бы хотелось вернуться. Уж лучше думать, что ты одинок, нежели осознавать, как сильно ты безразличен людям, которые заперли тебя в этом месте.

Крики резко оборвались, и на смену им пришли звуки ударов. Санитары добрались до своей цели и теперь прописывали ей особое «лекарство». После подобного лечения нам часто приходилось просить помощи не только у психиатров, но и у травматологов, хирургов, а порой даже патологоанатомов. Я слышала хриплые женские крики, которые прерывались новыми ударами, и в моей памяти, словно яркие огоньки, вспыхивали какие-то образы. Вот только они гасли так быстро, что я не могла рассмотреть ни одного из них.

– Хватит! – умоляюще закричала душевнобольная, чей голос я даже не узнала. – Прошу! Остановитесь!

Яркая вспышка света. Кто-то падает и кричит мне бежать, как можно быстрее. На меня накатывает паника, и я вжимаюсь спиной в дряхлый матрац, прижимая ладони к голове. Что это было? Откуда взялись эти образы? Реальны ли они? Что, если это всего лишь шутки искалеченного сознания?

Новая волна криков снова доносится из-за тяжелой железной двери, которая отделяет меня от всего мира. Резкий звук удара, и чье-то тело падает, а одновременно с этим звуком в моей голове снова просыпается что-то страшное. Это заставляет меня вскочить с кровати и, забившись в угол, схватиться за голову. Я начинаю раскачиваться туда-сюда, прижимая к груди колени.

– Я не хочу этого помнить, – словно давно забытую молитву, тихо повторяю я. – Я не хочу этого помнить. Я не хочу этого помнить.

– Каталина! – зовут голоса внутри моей головы.

– Я не хочу этого помнить, – отвечаю я им и самой себе. На глаза наворачиваются слезы, вызванные паникой, отчаяньем и болью, источник которых мне неизвестен. Я затыкаю уши руками, а пальцы с силой тянут за растрепанные волосы.

– Каталина Ботрайт! – зовут они меня.

– Я не хочу этого помнить! – уже во всю глотку ору я, надеясь, что вот-вот санитары займутся и мной. Пусть лучше я буду чувствовать их безжалостные удары. Это лучше всего того, что разгорается в моей голове. Мне страшно от осознания того, что мои воспоминания могут вернуться. Вот только чего именно я боюсь?

Часть первая

В лунном свете

1. Незнакомый мне безумец

Мое тело все еще била нервная дрожь, но я все же шла в общем потоке больных. Нас, словно стадо овец, вели на прогулку в больничный двор. Это было жуткое место с моей точки зрения. Повсюду все такие же серые стены и решетки. Земля почти везде залита бетоном. Будто мы не выходим на улицу, а заходим в помещение без крыши. Нас заставляют побольше двигаться и дышать полной грудью, но отсутствие крыши над головой совсем не означает, что я не чувствую едкого запаха лекарств, дезинфекции, сумасшествия и смерти.

Легкое дуновение летнего ветерка заставило меня вынырнуть из мрачных мыслей. Мы приближались к открытым настежь железным дверям, в которые проникал яркий солнечный свет. Какой же жестокий обман это был для каждого, кто еще не до конца утратил рассудок и втайне надеялся однажды выбраться из лечебницы! Ты видишь перед собой открытые двери, чувствуешь свежий воздух на щеках, следишь, как робкие лучи солнца встречают тебя, но стоит лишь переступить порог, как натыкаешься на очередную неприступную стену высотой в несколько футов и колючей проволокой, проведенной на ее вершине. Порой мне казалось, что суть подобных мест была не в том, чтобы вылечить душевнобольных, а в том, чтобы убить их окончательно. Ведь если нельзя просто пристрелить нас, так почему же не отобрать единственную дорогую вещь, которая помогала нам еще хоть как-то держаться в этом мире? Почему бы не отобрать надежду? Наверное, им нравилось напоминать нам о том, что выхода из этого места нет и никогда не будет.

Этой ночью прошел сильный дождь, и поэтому вокруг витал запах мокрой земли и асфальта. Он что-то мне смутно напоминал, но совсем недавняя процедура с использованием ЭСТ не позволяла этим воспоминаниям прорваться и обрести форму.

Больные медленно разошлись по небольшому двору. Им даже позволили играть в мяч или просто сидеть на немногочисленных лужайках, наслаждаясь солнцем. Санитары и некоторые медсестры стояли у входов во двор или у стен и внимательно следили за каждым из нас. Я устроилась на небольшом холмике, который был под самой стеной и едва покрывался свежей травой. Прислонившись спиной к стене, я лениво водила пальцами по маленьким травинкам, ощущая их влагу.

Мое одиночество продлилось совсем недолго. За все то время, что я пробыла в этом месте, хотя, наверняка я не могла сказать, как долго это было, у меня был один-единственный друг, которым я очень дорожила. Тиму было не больше восемнадцати, хотя пробыл он в этом месте большую часть своей жизни. Он, как и я, не помнил, почему здесь оказался, но продолжал верить, что однажды нам удастся сбежать, и тогда мы будем по-настоящему счастливы.

Я заметила, как он с улыбкой идет ко мне. Худощавый, но высокий. С темно-русыми волосами, которые стоило бы подстричь. Большие светло-карие глаза на выкате и очень худое лицо с резкими и угловатыми чертами. Возможно, он и не был ослепительно красив, но все же меня всегда к нему тянуло, словно магнитом. Я ведь и сама не была красавицей со своей бледной кожей, черными, словно воронье перо, волосами, большими и неестественно голубыми глазами и маленькими чертами лица.

Наверное, многие могли бы подумать, наблюдая за нами со стороны, что между нами есть какие-то романтические отношения. Мне всегда хотелось рассмеяться, когда мои врачи предполагали нечто подобное. Во-первых, любая романтика была бы дикостью в подобном месте. Ну, сами подумайте, какие могут быть сантименты, когда тебя хотя бы раз в неделю бьют током, а каждый вечер пичкают лекарствами, после которых ты даже на овоща не особо смахиваешь?

А во-вторых, Тим был для меня кем-то вроде брата. Я действительно любила его, но только как человека, с которым меня очень многое связывает. Как друга.

– Как твое лечение? – плюхаясь рядом со мной на траву, спросил Тим.

Он всегда замечал свежие ожоги на моих висках, которые оставались после ЭСТ. Я неуверенно передернула плечами и опустила взгляд. Руки Тима тоже подрагивали, и он постоянно их потирал, будто пытался унять дрожь. У нас был один и тот же диагноз: шизофрения. Вот только у меня врачи выявили легкую форму шизофрении, главным симптомом которой были слуховые галлюцинации, а с Тимом все было куда сложнее. Порой он не только слышал голоса, но даже видел их владельцев, которых на самом деле никогда не существовало. Я несколько раз видела, как он кричал и бился в истерике, пытаясь избавиться от «непрошеных гостей». Были ли они реальны или же мы действительно больны? Кто знает.

– Знаешь, – неожиданно бодро заговорил мой друг. – Я думаю, что, когда мы выберемся, нужно поселиться где-нибудь у моря.

Я улыбнулась, но не стала поднимать взгляд на парня. Тим часто любил рассказывать о том, какое у нас будет будущие, отвергая любую вероятность того, что мы можем провести в лечебнице остаток своей жизни.

– Точно-точно! – возбужденно заговорил парень. Он всплеснул в ладоши и закивал своим мыслям, а его тонкие губы растянулись в улыбке. – Вот увидишь, Тали, мы совсем скоро убежим и сядем на какой-нибудь поезд, который увезет нас очень далеко. Будем жить на самом красивом берегу самого красивого моря, и люди, проходя мимо, будут завидовать нашей свободной и счастливой жизни.

Я была младше Тима всего на два года, но порой мне казалось, что все совершенно иначе. Он так часто погружался в свои собственные мечты, что порой ему даже удавалось улететь душой из этого злосчастного места и на какое-то мгновение стать по-настоящему счастливым. Иногда я так завидовала ему. Меня-то реальность держала на короткой цепи, не позволяя даже на мгновение забыться.

– А кем же мы будем работать? – спросила я, подыгрывая Тиму.

Парень на мгновение задумался, а затем вскочил и протянул мне руку. Его возбужденные, как всегда, было заразительным, и поэтому, недолго думая, я подала ему свою худую ладонь. Тим быстро поднял меня на ноги, и его лицо озарила счастливая улыбка, будто он уже был не здесь, а в мире, который сам и придумал.

– Я смог бы работать автомехаником в самом лучшем салоне города, в котором нам пришлось бы жить, а ты бы стала известной и красивой певицей, ради которой мужчины были бы готовы на все, – весело рассказывал Тим.

Его не волновало, что мое худое тело и лицо не были привлекательными. Что мои волосы были растрепанными и неопрятными. Кожа сухая и местами изуродованная старыми шрамами. Тим не замечал, что мой голос хриплый от частых криков и что я никогда не пою. Ему было все равно, что на нас серая больничная одежда, больше похожая на мешки, которые надели на скелеты. Для него этот мир был не больше, чем страшный сон, который очень быстро превращается в расплывчатое воспоминание сразу же после пробуждения.

– Я бы защищал тебя от надоедливых ухажеров, – держа меня за руки, говорил Тим, глядя куда-то вдаль. – А вечерами бы мы ходили в самые разные клубы и танцевали бы всю ночь напролет.

Будто в подтверждение своих слов, Тим закружил меня в импровизированном танце, и это заставило меня рассмеяться. Тим тоже смеялся, пока мы кружили по старому больничному двору. В какой-то миг я поддалась его фантазиям и позволила себе представить, что сейчас на мне не длинная серая рубашка, а красивое платье. Вокруг нас не серые стены с колючей проволокой, а шикарный салон, где модно одетые горожане выплясывают под веселую музыку. Я заметила, что некоторые из больных стали хлопать в ладоши, словно маленькие дети, другие начали кружиться вокруг своей оси или вздымать руки к небу. Те немногие, чье сознание было лишь частично искалечено, просто оставили все свои дела и с улыбками смотрели на нас и тот бедлам, что мы устроили. Все мы были полумертвыми скелетами, запертыми в убогих серых стенах, которые не приносили ничего, кроме боли, но сейчас наша с Тимом радость заражала других пациентов. Они смеялись, раскачивались в такт, который сами же для себя и установили, пытались танцевать. Некоторые даже пели. Санитары попытались не реагировать на гомон, поднявшийся во дворе, и позволили нам почувствовать совсем немного свободы.

Правда, эта свобода продлилась недолго.

Время прогулки закончилось, и всех снова призвали к тишине. Те, кто отказывался повиноваться, были награждены новыми ударами и синяками. Постепенно радость и надежда, которую Тим успел подарить больным, угасла. Мы снова вернулись в лечебницу, где нет места подобным чувствам. Снова я услышала тихие всхлипы, стоны, истерический смех и безумное бормотание.

– Вот увидишь, – прошептал Тим мне на ухо, когда мы шли по полутемным коридорам лечебницы в сторону спального корпуса. – Однажды все будет именно так, как я тебе рассказал.

Прежде чем нас снова растолкали по палатам, Тим сжал мое запястье своими прохладными руками и, подмигнув, ушел с несколькими больными и санитарами в другую сторону.

Следующий день не многим отличался от предыдущего. Разве что сегодня нас не отправили на прогулку, а заперли в большом и душном зале всего с одним окном. Будто пытаясь компенсировать нехватку солнечного света, которому просто неоткуда было взяться, строители сделали в этом зале одно окно, идущее от самого пола и до потолка. Конечно же, по обе стороны от стекла были кованые решетки, а вид выходил на каменные стены, но это было хоть что-то.

Продавленное и затертое кресло у этого самого окна было моим любимым местом в лечебнице. Мне не было дела до карандашей и красок, которые валялись на столах в середине зала. Не было дела до пианино, которое беспрерывно издавало играемую каким-то больным какофонию. Я плевать хотела на макраме и другое рукоделие, которым занимались другие. Все, что мне было нужно, это лишь один-единственный взгляд на небо.

Не важно, была ли это плохая или хорошая погода. Я любила солнечную погоду, когда по бескрайнему нежно-голубому простору плыли пушистые облака. Любила грозовые серые тучи, которые так часто пугали других больных. Любила звезды и луну на темно-синем или черном полотне. Тим разделял мое увлечение, и мы часто сидели в креслах у окна, пытаясь увидеть какие-то фигурки в облаках.

Но сейчас Тима в зале не было. Наверное, ночью ему стало плохо и теперь над ним в очередной раз издевались уроды в белых халатах, смеющие называть себя врачами. Я не могла пойти к нему, не могла даже спросить у санитаров или медсестер, что с моим другом. Нам никогда не отвечали. Поэтому приходилось лишь ждать.

Двустворчатые двери, рядом с которыми всегда дежурили санитары, с неприятным скрипом открылись, и в зал ввели, а точнее, приволокли, какого-то беднягу. Никто из больных не обратил на него внимания, и я тоже захотела отвернуться, но прежде чем мне удалось это сделать, я поняла, куда они волокут его.

Рядом со мной редко кто-то сидел. Наверное, других больных отпугивал мой мрачный вид, или же дело было в Тиме, который всегда сидел рядом со мной и занимал свое законное место в таком же потертом кресле. Санитары проволокли, держа под руки, совсем молодого парня через весь зал и пренебрежительно бросили его в кресло, а затем ушли. Я бросила быстрый взгляд на виски нового пациента, но кожа на них была бледной и нетронутой. Значит, его просто чем-то накачали. Почему-то мой интерес к новенькому возрос, и я стала более внимательно наблюдать за ним.

Руки парня раскинулись в разные стороны и слегка подрагивали. Голова откинулась назад, словно у безвольной куклы. Его лицо было мертвенно бледным, а глаза закрыты. Бледные пухлые губы были искусаны и местами даже кровоточили, нижняя губа чуточку больше верхней. Он немного приоткрыл рот, тяжело дыша. Бледная кожа подчеркивалась темными волосами и длинными ресницами, которые чуть ли не щекотали щеки.

У всех больных была одинаковая серая одежда. У женщин – длинные, почти до самой щиколотки, серые рубашки, а у мужчин – мягкие штаны и кофта. Чаще всего эти вещи висели на нас, словно мешки, но этот парень пробыл здесь недостаточно долго, чтобы потерять хорошую форму. Его тело все еще казалось сильным и мускулистым, несмотря на скрывающую достоинства серую одежду.

Да, он определенно был красив.

Возможно, именно его красота подкупила меня. В этом месте было так мало хорошего, что каждый из нас невольно тянулся ко всему, что могло быть хотя бы чуточку привлекательным. А может, все дело было в том, что он совсем молод. Это отделение предназначалось для людей постарше, и поэтому мы с Тимом долгое время были самыми молодыми среди других пациентов. Что, если этот парень захочет с нами дружить? Людям всегда нужны те, кому бы они смогли верить. Особенно в подобных местах.

– Эй, – тихо позвала я, подобравшись поближе к спящему. Он не отреагировал, и тогда я неуверенно дотронулась до его плеча. – Проснись.

Не знаю, чего я ждала или на что надеялась. Возможно, мне захотелось, чтобы в лечебнице появился еще один более-менее нормальный человек. Или же мне было попросту жаль молодого парня, на вид которому было не больше девятнадцати, которому пришлось оказаться в этом месте. Единственное, что я знала совершенно точно, так это то, что не хотела ничего плохого. И именно поэтому его следующие действия выбили меня из колеи.

Глаза паря резко распахнулись, и проблеск безумия сделал их похожими на два ярких серо-голубых фонарика. Он резко схватил меня за руку и сжал с такой силой, что я вскрикнула. Другая его рука почти мгновенно оказалась на моей шее, и я быстро ощутила нехватку воздуха.

Все вокруг превратилось в сумасшедший калейдоскоп. Санитары пытались угомонить переполошившихся пациентов, для которых любое нарушение покоя становилось своего рода толчком к новым приступам. Казалось, будто парень, сжимающий мое горло, стал для душевнобольных спичкой, поднесенной к пороховой бочке. Все кричали, махали руками, бегали по залу. Вслед за криками шли удары и угрозы санитаров, которые все вваливались в зал бесконечным потоком. Они попытались приблизиться ко мне и обезумевшему парню, но он тут же сжал мое горло еще сильнее.

Вслед за санитарами в зал ворвался Тим. Наверное, его вели в палату или же позволили присоединиться к другим больным, но вид у него был замученный. Закатанные рукава серой рубашки обнажали алые кровоподтеки на сгибах локтей. Следы от капельниц. Под глазами были темные круги. Тем не менее, когда мой друг увидел, что какой-то безумец схватил меня за горло, он и сам слетел с катушек. Бросившись через весь зал, он с неожиданной проворностью обошел целую стаю санитаров и оказался ближе всех ко мне и новенькому.

– Отпусти ее! – рявкнул Тим, который обычно кричал лишь тогда, когда у него начинались приступы. Вот только сейчас в глазах парня вспыхнули огоньки злости, и от этого его обычно затуманенный взгляд стал как никогда ясным.

Я заметила, как Тим пригнулся, словно тигр, готовящийся к длинному прыжку, а в следующее мгновение парень, сжимающий мое горло, разжал пальцы и оттолкнул меня в сторону. Я не смогла устоять на ногах и повалилась на пол, хватая ртом воздух и прижимая руки к шее. В этот же момент Тим набросился на новенького и попытался ударить его, но безумец оказался куда сильнее и быстрее. Он увернулся от неуклюжего удара моего друга и, когда тот попытался ударить его еще раз, сам заехал ему кулаком по лицу. Изо рта и носа Тима хлынула кровь, но, к собственному достоинству, он сумел устоять на ногах, несмотря на слабость после ночных пыток.

– Не смей! – дико выкрикнула я и сама не поняла, откуда во мне взялась такая злоба и сила. Не раздумывая над тем, что творю, я бросилась на безумца.

Я прыгнула на него и, к своему удивлению, осознала, что мое тело само знает, как нужно действовать в подобных ситуациях. Будто оно зажило отдельной жизнью. Безумец, хотя и был хорош в бою, не ожидал подобного от истощенной и задыхающейся девочки, и поэтому мне удалось ударить его кулаком в глаз. Правда, повторить это оказалось невозможно, так как после моего удара парень будто протрезвел и вовремя успел перехватить мою руку. Я стала вырываться из его железной хватки. Наверное, виной всему было лекарство, которое все еще струилось по венам незнакомца, так как ему не удалось удержать не только меня, но и себя самого. Всего за какую-то долю секунды он повалил меня на пол и упал сверху, прижимая к деревянному полу мои руки.

– Хороший удар, – ухмыляясь, проговорил парень.

Его улыбка стала для меня чем-то вроде электрошока, так как я не ожидала такого. Почему он улыбался? Разве мы не дрались? Наверное, он был самым настоящим безумцем, если видел в сложившейся ситуации хоть что-то забавное. Впрочем, все мы были здесь по одной и той же причине.

Я стала извиваться под его телом, пытаясь вырваться, и вскоре мне на помощь пришли санитары. Хотя «помощью» это можно было назвать с большой натяжкой. Они просто огрели безумца резиновой дубинкой по голове, и когда тот потерял сознание и придавил меня к холодному полу, санитары, наконец, додумались стащить с меня тело парня.

Я быстро отползла в сторону и тут же оказалась в руках Тима. Он тоже сидел на полу, пытаясь остановить хлещущею из носа кровь, но на него никто не обращал внимания. Я чувствовала, как Тим дрожит, но дело было не в боли или очередном приступе. Он был в ярости и сверлил гневным взглядом безумца, который снова оказался в руках санитаров, которые волокли его в неизвестном направлении.

– Чертов олух, – гневно прошипел Тим, прижимая меня к себе в бессмысленной попытке защитить. Откуда у него взялась такая потребность в защите кого-то? Мы ведь давным-давно поняли, что никто не может быть в безопасности в подобных местах.

2. Хорошая девочка?

После того, что случилось этим днем в общем зале, санитары еще долго не могли угомонить больных. Они стали поспешно загонять всех в свои палаты, и я не была исключением, хотя Тим рвал и метал, когда понял, что нам нужно разойтись по разным корпусам.

– С нами-то все в порядке! – протестовал он.

В итоге его наградили увесистым шлепком по лицу и уволокли в противоположном от меня направлении. Я смогла избежать новых побоев, но вместо того, чтобы сразу отправить меня в палату, одна из медсестер повела меня в одну из процедурных, где решила осмотреть мою шею.

В процедурной, сразу над небольшим рукомойником, висело зеркало, и пока медсестра копошилась в каких-то ящиках, я украдкой разглядывала себя. У меня были очень черные волосы, едва доходящие до плеча. Они могли бы быть блестящими и шелковистыми, но, учитывая образ моей жизни, волосы больше напоминали комок сбившейся шерсти. Неестественно голубые глаза были еще больше обычного. Иногда они будто сверкали, но это был не блеск жизни, а скорее проблеск безумия. Скулы стали выделяться еще резче, чем я помнила с тех пор, как смотрелась в зеркало в последний раз. Когда это было? Неделю назад? Месяц? Год? Понятия не имею. Время в этом месте измеряется совсем не так, как на свободе. Хотя, откуда мне знать что-либо о свободе?

– Поверни голову, – приказала пожилая медсестра и, не дожидаясь моей реакции, сама взяла меня за подбородок костлявыми пальцами и вколола что-то мне в шею.

– Что это? – растерянно моргая, спросила я.

Перед глазами все начало плыть. Очертания медсестры стали нечеткими, а ее слова не доходили до моего сознания. Успокаивающие? Но зачем они мне? Ведь я и так была спокойна.

Сквозь накатывающий сон я слышу, как кто-то входит в процедурную. Я борюсь с желанием упасть прямо на пол и вырубиться и с трудом поднимаю глаза на пришедшего. Лишь спустя долгую минуту до меня доходит, что это мой лечащий врач. Доктор Оливер один из немногих, кого я по-настоящему ненавижу. Он всегда был любезным, с виду добродушным и умиротворенным человеком, и это лишь действовало на нервы. Человек, который с таким спокойствием и добродушием прописывает тебе наркотики или пристегивает к электрическому стулу, не может вызывать симпатий.

– Все готово? – спросил доктор Оливер старую медсестру.