Королевство Уинфилда

– Мой организм хорошо принимает опиум, – заключил он. – Это снадобье скоро станет вторым воздухом.

5

Том не переставал сам себя удивлять. Он завёл дневник, в котором описывал самые болезненные смерти представителей английской аристократии. Этот перл назывался «Англия на смертном одре».

При всём своём отвращении к человеческому телу Том не упускал ни одной тошнотворной детали. Заметки велись совершенно беспорядочно. Он записывал клинические случаи по мере того, как они всплывали в его памяти. Болезни аристократов были достоянием медицинской общины, но ни одному из врачей не пришло в голову записать их в сборник. Гениальные идеи часто проскальзывают сквозь щели. К сожалению, рукопись в полном составе так и не дошла до нас. Но вот небольшой отрывок из неё, чтобы читатель имел представление о том, чем занимался доктор Грант, на досуге.

Его Светлость Натаниель Райдер, первый барон Харроуби, прослуживший лейтенантом-депутатом в Стаффордшире и Линкольншире, умер в 1803 году в возрасте шестидесяти семи лет. В один прекрасный вечер он ужинал в семейном кругу, и у него в горле, рядом с пищеводом, застряла рыбная кость. Сначала он не придал этому значения. Но кость начала разлагаться, воспалив мягкие ткани вокруг дыхательных органов. Его Светлость тщетно боролся за каждый глоток воздуха. Он скончался от удушья.

Генри Бриджмен, первый барон Брадфорд, окончивший Кембриджский университет с юридическим дипломом и прославившийся завидным здоровьем, наступил на ржавый гвоздь, и у него началась гангрена. Под надзором семейного лекаря доктора Хольта хирург Мистер Грейрок ампутировал ногу до колена. Однако же это не остановило гангрену, и хирургу пришлось повторить операцию, ампутируя остаток ноги до самого бедра. Пациент умер от потери крови в возрасте семидесяти пяти лет.

Его Величество король Вильгельм Четвёртый, бывший герцог Кларенский, под конец жизни весил около двухсот тридцати фунтов. Его печень увеличилась. И без того грузное туловище раздулось до таких объёмов, что невозможно было застегнуть пуговицы его камзола. Кожа и белки глаз стали желтее, чем когда-то были его волосы. Ежедневно его рвало желчью.

Генри Фиппс, первый граф Мулгрейв, выпускник Этонского колледжа, личный друг Вильяма Питта Младшего, умер 7 апреля 1831 года, после того как его укусила одна из его же охотничьих собак. Его челюсти застыли, и изо рта потекла белая пена. Глаза оставались широко раскрытыми, хотя зрачки закатились. Увидев своего господина в таком плачевном состоянии, беременная служанка упала в обморок и потерпела выкидыш.

Лорд Линдон Хелмсли, барон Хангертон, бывший оксфордский профессор и друг покойного короля Вильгельма Четвёртого, умер в 1831 году в возрасте сорока лет. Всё началось с того, что по его телу пошли странные синяки. Твёрдые комки набухли на шее и под подбородком. Из носа и ушей потекла кровь. Дёсны тоже начали кровоточить. По мнению семейного врача, причиной смерти лорда Хангертона послужило заражение крови, хотя сам покойный барон считал, что его отравили враги за его республиканские взгляды.

Том нарочно писал на английском вместо латыни, потому что не собирался издавать «Англию на смертном одре». Это был не медицинский учебник, а всего лишь дневник злорадства. Он глумился из глубины своей норы не столько над пациентами, чьи страдания он описывал, сколько над бывшими коллегами.

Часть вторая

МЕТЕЛЬ

(Бермондси, январь 1839)

1

Жители Бермондси долго не могли забыть метель в январе 1839 года, когда за одну ночь намело почти метр снега. Грязная трущоба превратилась в блистательную пустыню. Местные лавки и трактиры пришлось закрыть на несколько дней.

«Золотой якорь» пустовал. Том прекрасно понимал, что терял деньги, но с другой стороны наслаждался одиночеством. Он только что допил свою привычную дозу настойки и устроился в кресле перед камином с огромным медицинским справочником на коленях. Он даже не читал, а просто переворачивал страницы. Его радовала сама роскошь растянуться у огня с книгой.

– Почаще бы время останавливалось, – говорил он Нерону, вольготно развалившемуся у его ног. – Мы узники бури. Это краткосрочное заключение мне не в тягость. В нашем распоряжении вся таверна. Не завидую тем бедолагам, которые топчутся друг по другу в рабочих домах.

Вдруг Нерон зарычал. Его поджарое тело напряглось. Шерсть на его спине встала дыбом.

Том вздрогнул и положил руку Нерону на голову. Это было чуть ли не первым его добровольным прикосновением к собаке. Пёс устремил взор серых глаз к окну и зарычал громче.

– Уймись, – приказал Том, сжимая щетинистый загривок. – Там никого нет.

Но Нерон становился всё более беспокойным.

Том неохотно поднялся с кресла, отдёрнул занавеску и выглянул в окно. Улица была совершенно пуста.

– Ну, что я тебе говорил? Кто будет разгуливать в такую погоду?

Вдруг на мостовой, тускло освещённой уличным фонарём, он увидел следы на снегу и несколько тёмно-красных пятен. Том торопливо задёрнул занавески и отпрянул от окна. Несколько секунд спустя из погреба раздались странные звуки. Что-то рухнуло. Что-то разбилось вдребезги. Нерон вскочил и положил передние лапы на дверь, ведущую в подвал. Не было сомнений, что кто-то с улицы проник в погреб.

Том удержал пса за ошейник.

– Проклятие… Ещё чего не хватало…

Шум улёгся, но Нерон продолжал рычать и рваться в погреб.

– У меня собака! – крикнул Том воображаемому грабителю. – Злющая собака, которая горло перегрызёт.

Ему не пришло в голову соврать и сказать, что у него есть ружьё. Даже в опасности он оставался болезненно честным.

Одной рукой Том удерживал пса, а в другой – нёс фонарь, освещая себе дорогу вниз по ступенькам.

Он уже наполовину спустился, когда дверь, которую он хотел держать открытой, шумно захлопнулась у него за спиной. Нерон, испуганный резким звуком, рванулся вниз. Пальцы Тома соскользнули с ошейника. Одним прыжком пёс покрыл оставшееся расстояние лестницы.

– Нерон, вернись! – крикнул Том.

Но было поздно. Подозрительное рычание пса превратилось в яростный лай. Он лаял так, будто загнал грабителя в угол.

Фонарь излучал достаточно света, чтобы Том видел на расстоянии метра перед собой.

Окно, расположенное на уровне тротуара, было разбито. Ветер успел надуть снега в погреб. Несколько бочек были перевёрнуты. За одной из них Том увидел чью-то ногу в рваном башмаке. Нога судорожно дёргалась. Том отшвырнул в сторону пустые бочки и ахнул. Перед ним в луже крови и разлитого пива лежал мальчик лет десяти, закрывая лицо руками. Между пальцев у него сочилась кровь.

Подавляя в себе отвращение, Том отвёл руки мальчика, и его глазам предстала бесформенная масса распухшей плоти. Правая щека была проколота насквозь, левый уголок рта был надорван, а переносица сломана.

Глядя на состояние ребёнка, Том стряхнул с себя оцепенение. Клятва Гиппократа, от которой он в сущности и не отрекался, взяла своё, затмив брезгливость. В конечном счёте врач восторжествовал над мизантропом. Том подставил плечо мальчику и повёл его наверх.

– Не слишком роскошный кабинет, – бормотал он. – Придётся довольствоваться тем, что есть.

Он усадил ребёнка в кресло, подложил ему под шею свёрнутое валиком полотенце и набросил на него покрывало.

– Не спи, пока я не разрешу, – приказал он и хлопнул в ладоши перед глазами мальчика. – Не ускользай.

Мальчик всё слышал, но ничего не видел, так как его веки распухли.

– Ты случайно не дворянин? – спросил Том, не ожидая ответа. – Очень надеюсь, что ты простолюдин, потому что иначе у меня руки связаны. Видишь ли, мне запрещено законом увечить представителей высшего класса. Но ты ведь к ним не относишься? Думаю, не будет лишним представиться. Я Томас Грант, доктор медицины и философии, магистр истории и литературы. Вот почему я, собственно, и живу впроголодь. А чем ты объяснишь своё скитание по улицам? Впрочем, можешь не отвечать. Помогать мне будет мистер Фрейзер.

И Том повёл рукой налево, где обычно стоял хирург. Мальчик не видел, что Том показывал на пустое место.

– Oн лучший хирург в Лондоне, – продолжал Том. – Мы с ним вместе работали у барона Миддлтона. Я без мистера Фрейзера никуда. Без его рук от моих мозгов мало толку. Тебе повезло, шалопай. Тебя будут лечить два самых лучших медика. Всем бы так!

У Тома не было под рукой ничего, кроме опиума и валерьянового экстракта. К собственному стыду, он забыл, какой концентрации была смесь. Его бывшие коллеги пришли бы в ужас, если бы узнали, что он использовал опиум в качестве анестезии. Ничего лучшего у Тома под рукой не было. Ему предстояла задача усыпить пациента, при этом не отравив его. Если бы доза была слишком мала, мальчишка бы прочувствовал каждый шов. Если бы доза оказалась слишком велика – он бы вообще не проснулся. Болевой шок или смерть.

Том осторожно разжал мальчику челюсти и вылил содержимое бутылки ему под язык.

– Сейчас я начну медленно считать до десяти, – сказал он. – Слушай мой голос и ни о чём больше не думай.

Когда Том досчитал до семи, мальчик перестал дрожать. Его тело вытянулось и расслабилось. На счёт десять он крепко спал.

Том достал ящик с инструментами, который уже столько лет лежал без употребления.

– Посмотрите на это безобразие, мистер Фрейзер! – воскликнул он негодующе. – Эти инструменты столетней давности. Как мы будем ими оперировать?

Том наполнил котелок раствором уксуса и поставил на плиту. Когда со дна поднялись первые пузырьки, он высыпал содержимое ящика в котелок. Один из его однокурсников говорил, что это помогает предотвратить инфекцию. Пока инструменты кипятились, он взял мыло и щётку и принялся тереть себе руки. То и дело Том оборачивался и бросал взгляд на лежащего без сознания ребёнка.

– Записывайте данные, мистер Фрейзер. Пациент мужского пола. Возраст – около десяти лет. Сквозные раны на лице, перелом челюсти и переносицы. Вы успеваете всё записывать? Эх, нелёгкая нам предстоит работа – сшивать мягкие ткани. Ведь пациент ещё растёт. Костная структура меняется. Ему повезло, что это случилось зимой. Холод предотвратит гангрену. Случись нечто подобное летом – и его лицо сгнило бы.

Вскоре инструменты были готовы. Том вытащил их из кипятка щипцами и разложил на чистом полотенце. От одного вида сверкающего металла его передёргивало.

Ему бы не помешала очередная доза успокоительного, перед тем как приступить к работе, но у него больше не было опиума. Он отдал последние капли пациенту. Пришлось открыть бутылку виски. Как только его руки перестали дрожать, он закатал рукава и методично размял суставы пальцев.

– Мистер Фрейзер, – сказал он, – вы у нас верующий, кажется. Так помолитесь же за нас обоих.

2

Созерцая результат своей работы, Том чувствовал присутствие своих однокурсников из Кембриджа. Завистники собрались позлорадствовать, поглумиться над ним. Он слышал шелест бумаг у себя за спиной, шёпот, надменное хмыканье.

«Полюбуйтесь, господа! Наш Томми Грант латает нищих, брызгает их опиумом и уксусом. Удалась карьера, ничего не скажешь. Его родители умрут от позора».

Том сидел в кресле напротив своего таинственного пациента.

– Надеюсь, я не переборщил с опиумом, – бормотал он. – Откуда мне знать, какая доза нужна ребёнку? Ведь я не аптекарь. А этот бездельник всё дрыхнет. Вдруг он не проснётся? Ещё этого не хватало.

Наконец мальчик зашевелился. Несколько раз он разжал и снова сжал кулак, точно пытаясь за что-то ухватиться. Том поднялся из кресла и пощупал ему пульс. Сердце билось слабо, но ровно. Колено ребёнка дёрнулось. Забинтованная голова перекатывалась из стороны в сторону.

Том понимал, что, по идее, он должен испытывать гордость, глядя, как пациент возвращается к жизни, однако его трясло от мысли о предстоящем объяснении. Как бы потактичнее объяснить перепуганному ребёнку, что он, скорее всего, будет изуродован на всю жизнь? Словами Том владел ещё хуже, чем хирургическими инструментами.

Приоткрыв отёкшие веки, мальчик поднёс дрожащие руки к лицу и потрогал повязки.

– Не трогай, – сказал Том, пригрозив пальцем. – И не разговаривай. Не раскрывай рот и не двигай челюстью. Ты будешь не в состоянии ни есть, ни пить на протяжении нескольких дней. Но ведь ты и раньше ходил целыми днями без еды, так что тебе к этому не привыкать. Не поворачивай голову резко. Старайся, чтобы подбородок не касался груди. Иначе швы разойдутся, и мне придётся повторить эту приятную процедуру, только на этот раз уже без наркоза. Я потратил на тебя последнюю каплю опиума. А аптекарь, как назло, уехал и вернётся не раньше, чем через три недели. И я теперь буду сидеть как дурак без любимого лакомства.

Мальчик медленно убрал руки от лица.

– Знаешь ли ты, какие неудобства ты мне причинил? – продолжал Том. – Я терпеть не могу вида крови, а её запах и подавно. Каждая травма уникальна. Тут нет никаких протоколов лечения. А у тебя все вообразимые типы ран и переломов. B носовой пазухе скопилась кровь, которую мне пришлось откачать. Тот, кто тебя разукрасил, явно хотел задать мне работёнку. Мне удалось поставить на место сломанные кости. Нижняя челюсть должна срастись. Вот переносица – это уже другой вопрос. С раздробленным хрящом мало что можно сделать. Смирись с тем, что тебе, возможно, всю жизнь будет трудно дышать через нос. А теперь о менее приятном. C горем пополам я восстановил мягкие ткани. За результат не ручаюсь. Остаётся лишь набраться терпения и ждать. Сейчас рано что-либо предсказывать, но я тебе с уверенностью могу пообещать глубокие рубцы, частичную потерю чувствительности и изменение мышечных контуров. Ты хоть вникаешь в то, что тебе говорят?

Мальчик понимал от силы третью часть того, что говорил суровый доктор, но тем не менее кивнул.

– Не кивай! – прикрикнул на него Том. – Что я тебе сказал? Головой думай, а на вопросы отвечай руками. Если «да», то поднимай правую руку, а если «нет» – то левую. Понял?

Мальчик поднял правую руку.

– Ну и прекрасно! Раз ты полностью пришёл в себя и мы установили метод общения, ты сможешь ответить на кое-какие вопросы. Вон, смотри, к тебе пришли гости.

Том приоткрыл дверь и кого-то поманил.

– Офицер МакЛейн, пациент готов к допросу, – сказал он.

Вошёл констебль в сопровождении двух пилеров [1], как тогда называли полицейских. Все трое были около шести футов ростом в соответствии с кодексом. Их тяжёлые шерстяные шинели, наброшенные поверх тёмно-синих мундиров, делали их ещё массивнее. В таком виде эти люди проводили всю свою жизнь, потому что закон требовал, чтобы офицеры носили форму даже в нерабочее время. А работали они семь дней в неделю. Их жалованье составляло около пятидесяти фунтов в год. Разумеется, столь приятные рабочие условия пробуждали самые светлые чувства в этих людях.

При виде полицейских мальчик прижался к спинке кресла и глухо простонал.

– Не бойся, – успокоил его Том. – Я пока ещё не готов передать тебя властям. Сначала ты должен расплатиться за доставленные мне неудобства. Поблагодари констебля за участие. Ведь не каждый полицейский будет марать руки ради подобных тебе. Но офицер МакЛейн – добросовестный хранитель закона. Он проводил ночной дозор даже в такую погоду, по сугробам. Я увидел его на Стоун-Стрит и позвал на помощь, a он великодушно отозвался. Уж больно ему хочется, чтобы в Бермондси был порядок. Я знаю, то, что с тобой стряслось, – не просто несчастный случай. Кто-то над тобой поработал от всей души. Ты был знаком с этим извергом?

Мальчик поднял правую руку. Том повернулся к констеблю.

– Записывайте. Пострадавший знал своего обидчика.

И потом он опять обратился к мальчику.

– Ты знаешь, где найти его?

Мальчик повторил жест.

– Ну и славно, – заключил Том. – Хоть каких-то сведений добились. Скажи нам теперь, есть ли ещё пострадавшие?

Глаза ребёнка округлились, будто он что-то вспомнил. На этот раз он не поднял руку. Он опёрся на подлокотники кресла, пытаясь встать.

– Куда ты так рвёшься? – спросил Том. – Допрос ещё не закончен.

Но мальчик уже стоял на ногах. Он попытался сделать несколько шагов и тут же пошатнулся, схватившись за грудь и горло.

– Вот она, сухая тошнота, – сказал Том спокойно, будто видел сотни таких случаев. – Побочный эффект от наркоза. Скажи спасибо, что у тебя желудок пустой. Если бы тебя сейчас вырвало, швы точно разошлись бы. Вот когда наркоз полностью отойдёт, голова прояснится… Но и боль тоже станет заметнее. Сейчас ты ничего не чувствуешь, но через несколько часов запоёшь другую песенку. А пока что сиди.

Не обращая внимания на указания врача, мальчик схватил констебля за руку и потянул к выходу.

3

Около пяти утра небольшой отряд, состоящий из четырёх взрослых мужчин, ребёнка и сторожевой собаки, вышел из «Золотого якоря» и направился по узкой тропинке, протоптанной в снегу. Впереди шёл констебль, освещая дорогу фонарём. За ним – мальчик, которого с обеих сторон охраняли полицейские. За ними следовал Том, удерживая Нерона за ошейник.

За ночь метель улеглась, но ветер усилился, сметая снег с крыш, и потому казалось, что метель продолжается.

Ледяной воздух взбодрил ребёнка. Его дыхание стало глубже, а походка – увереннее. Он почти бежал. Полицейские удерживали его за рукава, боясь, что он попытается удрать от них.

Мальчик уверенно вёл их по лабиринту узких переулков, которые, как видно, были ему хорошо знакомы. Отряд зашёл прямо в квартал, именуемый Островом Якова. В 1839 году это была пустыня из гнилой древесины. Только половина построек была населена. Остальная половина пустовала. Тот, кто никогда прежде не бывал на Острове Якова, не смог бы угадать, в которых из этих построек жили люди. Ни в одном окне не горел свет. Керосин в те времена стоил недёшево.

– Куда ты нас ведёшь? – спросил констебль у своего проводника.

Мальчик продолжал идти. Наконец он остановился перед зданием, которое походило на заброшенный склад. Штукатурка на стенах пузырилась и рассыпалась от влаги, обнажая плохо сложенные кирпичные стены. Все окна на верхнем этаже были разбиты, отчего комнаты наполнились снегом.

МакЛейн дёрнул ручку двери и обнаружил, что дверь была заперта изнутри.

– Да нет здесь никого, – сказал он своим спутникам. – Мальчишка морочит нам голову.

Ребёнок показал пальцем вниз.

– Что, там ещё кто-то есть? Кто-то прячется внизу?

Мальчик поднял правую руку.

– Я знал, что надо было взять побольше людей, – буркнул констебль и обратился к своим сослуживцам. – Придётся взламывать замок. И чтобы без лишнего шума.

Один из офицеров достал из кармана тонкий металлический инструмент, похожий на маленькую пилу, вставил её в замочную скважину – и дверь сама распахнулась с лёгким скрипом.

Полицейские вошли первыми. За ними последовал констебль. Он прошёл мимо ребёнка, который продолжал неподвижно стоять у входа.

– Что же ты не входишь? – спросил Том мальчика, который прислонился спиной к стене. – Если тебе плохо, ни в коем случае не садись на снег. Вот так люди засыпают и замерзают насмерть. Опирайся на меня.

Ощутив поддержку, ребенок взял себя в руки и вошёл внутрь. Полицейские стояли перед закрытой дверью в конце коридора. Сквозь щели пробивался слабый красноватый свет. Несомненно, в комнате кто-то находился.

За закрытой дверью раздавался звон стекла и мужской голос, бормочущий цифры и формулы. Том почувствовал лёгкий холодок между рёбрами, потому что этот голос показался ему знакомым. Он уже где-то слышал это бормотание.

– Похоже, там всего один человек, – сказал МакЛейн. – Считаю до трёх…

Два офицера, стоявшие по обе стороны входа, приготовились к вторжению.

Констебль толкнул дверь ногой – и она распахнулась. Она даже не была заперта. Офицеры ворвались в комнату.

– Полиция Её Величества! – выкрикнул констебль.

Никто не откликнулся. Полицейские окинули взглядом комнату. Она была около восемнадцати квадратных метров. Её освещала лампа, подвешенная с потолка на крючке. Из мебели были лишь длинный прямоугольный стол и широкий книжный шкаф. Полки шкафа оказались туго набиты книгами и листами с записями от руки.

На столе, прямо под лампой, лежало нечто, прикрытое грязной простынёй. Констебль сдёрнул простыню – и всеобщему взору предстало обнажённое тело маленькой девочки. Её правая рука свешивалась со стола. На запястье виднелось несколько надрезов. В конце стола было выставлено в ряд несколько пробирок, наполненных красной жидкостью. Должно быть, это была кровь, разбавленная каким-то раствором.

Все, включая констебля, вздрогнули и отвернулись. Один мальчик не отвернулся. Похоже, что это место было ему уже знакомо. Он подтолкнул локтем ошарашенного МакЛейнa и указал на тёмный угол комнаты, куда не проникал свет лампы. Там, в узкой нише между стеной и книжным шкафом, прятался человек.

– Полиция Её Величества, – повторил МакЛейн с едва заметной дрожью в голосе.

Человек выступил из тени на свет, скрестив руки на груди.

Том узнал своего бывшего ассистента, мистера Фрейзера. Это адское логово, наполненное запахом крови и спиртного раствора, служило ему лабораторией, где живые люди подвергались пыткам во имя науки.

Мистер Фрейзер был одет так, будто собирался на дом к богатому пациенту. На его белой рубашке не было ни капли крови.

Он даже не смотрел на полицейских. Его взор был прикован к Тому.

– В чём дело, доктор Грант? – спросил он надменно. – Вы никогда раньше не видели человеческого тела?

Том с трудом выжал из себя слова:

– Как вы могли? Почему?

Хирург заносчиво вздёрнул подбородок.

– Потому что люблю свою работу. Вам, кембриджским выпускникам, этого не понять. Вы тупо глотаете факты, опубликованные вашими предшественниками. Руки запачкать? Не приведи господь! Вы вообще знаете, откуда берётся знание? Вы думаете, что научные открытия падают с неба? Представьте себе, все великие врачи прошлого, которыми вы так восхищаетесь, всему учились на практике. Они не боялись разрезать человеческое тело, будь оно мёртвым или живым. Есть такие вещи, которые можно узнать, только наблюдая за живым организмом. У вас это называется вивисекцией.

– А как же клятва?

Хирург рассмеялся.

– Доктор Грант, вы ещё заикаетесь о клятве? Вы уже забыли, из-за чего вас лишили лицензии? Хотите, чтобы я вам напомнил при свидетелях? Что касается меня самого, я никаких клятв не нарушал. Более того, я их ревностно соблюдал. Эти дети уже были изувечены, когда их ко мне принесли. Я их не увечил собственноручно. У меня долгосрочный контракт с одним из местных жителей. Он приносит ко мне больных и раненых. Как они пострадали – это уже не моё дело. И я ничего не делаю, чтобы намеренно ухудшить их состояние. Напротив, я пытаюсь их спасти. Я пробую различные методы лечения, которые ещё не были одобрены медицинской коллегией. Некоторые методы удачнее других, вот и всё. Всё это время я записывал свои наблюдения в дневник с намерением когда-нибудь опубликовать.

– Но почему детей?

Хирург раздражённо передёрнул плечами. Он не мог поверить, что всезнающий доктор Грант задавал ему такие глупые вопросы.

– Вы как бывший врач должны бы знать, что молодая кровь свёртывается, а молодая плоть заживает быстрее. Вы бы не осуждали меня так жёстко, если бы знали, сколько интересных наблюдений я почерпнул из своей практики. Эти дети и так были обречены с рождения. Рано или поздно их бы настигли грипп или дифтерия. Девочка, которая перед вами, уже умирала от голода, когда её ко мне принесли. Посмотрите на её габариты! Ей по меньшей мере полтора года, а весит она, как шестимесячная.

В голосе хирурга не было ни намёка на раскаяние. Он держался гордо и вызывающе, точно мученик просвещения.

– Мистер Фрейзер, – сказал Том, когда к нему вернулся дар речи, – вы выдвинули весьма веские аргументы. Я вижу, что вы сами себя убедили в своей правоте. Я восторгаюсь тем, как хитро вы обошли собственную совесть. Но, боюсь, вам не удастся обойти закон.

Констебль, который ещё не успел оправиться от увиденного, знаком приказал своим полицейским надеть на хирурга наручники. Мистер Фрейзер не сделал никаких попыток убежать. Он только осторожно поставил колбу на стол. Даже на грани потери свободы он всё ещё заботился о своих научных принадлежностях.

Том завернул умирающую девочку в заляпанное кровью полотенце.

– Посмотрим, чем я смогу ей помочь, – сказал он без особого оптимизма.

– Можете взять мой фонарь, офицер МакЛейн. Вам он нужен больше, чем мне. Нерон доведёт меня до дома. У меня руки заняты.

Констебль не стал возражать и взял фонарь. Вдруг его взгляд упал на ребёнка, который стоял в углу всё это время.

– Ступай с доктором Грантом. Тебе скоро надо будет сменить повязку.