Кодекс имиджмейкера

Владимир Цимбалистов

Кодекс имиджмейкера

Глава 1. Вспоминая, забывай

Память у меня превосходная, но короткая.

NN

Писем Михаил Иосифович Профатилов не ждал, газет не выписывал и поэтому в почтовый ящик заглядывал крайне редко. Те же, кто хотел порадовать его своими эпистолами, давным-давно переселились в Интернет и шлют на мыло всякую белиберду. Сообщения эти Михаил удаляет не читая, жалуется на спам, но они всё равно шлют. И зачем только столько времени и сил тратят?

Сегодня был как раз тот самый редкий случай, когда Профатилов заглянул в почтовый ящик, освобождая его для новой порции яблочных огрызков, пустых сигаретных пачек, семечковой шелухи, стёклышек, палочек и другого мусора, натасканного неутомимыми соседями и их детьми. В пепле рекламного сора, сожженного накануне почтовыми санитарами – добрыми пироманами, на пол парадной выпал неброский казённый конверт. Внутри – угрюмая бумага, повестка с лиловым штампом в левом верхнем углу и скучным текстом: мол, уважаемый гражданин М.И. Профатилов, вам надлежит явиться в такой-то кабинет к дознавателю такому-то. В случае неявки вы можете быть доставлены принудительно. «Принудительно – это как?» – задумался Михаил Иосифович. – «Буду упираться ногами в дверные косяки, цепляться за портьеры, хватать руками лестничные ограждения, обдирая ногти, а меня будут волочь, охаживая сапогами по ребрам? Вываляют в грязи, бросят бесчувственным кулем в грузовик, усядутся сверху, прижмут задами к занозистым доскам кузова и увезут в непроглядную ночь? Произошла нелепая ошибка, иначе какого им от М.И. Профатилова, надо?»

Телефон дознавателя оказался общим. И поговорить с самим, выяснить причину вызова на дознание, никак не удавалось: то он вышел, то на совещании, то на задании, то позвоните завтра. А завтра трубку брал другой человек и объяснения начинались сначала – замкнутый круг, разорвать который, видимо, могло только личное появление у дознавателя. А дата явки неукоснительно приближается. И вот уже завтра. И хотя выползать из дома на летний солнцепёк не было ни малейшего желания, придётся ехать.

«Ладно уж, с утра по холодку мотнусь, выясню, в чём дело.» – решил Михаил.

Дознаватель оказался молодым здоровенным детиной – косая сажень в плечах. Румян, светел и радостно лучист от молодых лет своих и наполняющей силы.

– Василий, – представился он, и быстро поправился, залившись юношеским румянцем от щеки к щеке, – Василий Николаевич Рябоконь.

Карьерная скачка начинала в этом прокуренном сослуживцами обшарпанном кабинете призовой забег, и он намерен в нём участвовать. Там, далеко в конце, за финишной чертой, сияли большие звёзды на шитых золотом погонах, мерцали рядами ордена, бронзовели под муаром медали на суконной груди. Там ждали его просторные полутёмные начальственные кабинеты, большие и быстрые командирские автомобили со спецсигналами, хорошие зарплаты и уютное жильё. И много чего ещё, что и не разглядишь пока в голубой дали этого завтра.

Жизнь даёт каждому свой шанс, и мало того, что шанс этот нельзя проглядеть, проспать – вот он, бери! – его надо ещё суметь реализовать. А иначе так и простоишь, ссутулясь, скукожась, вглядываясь из под старческой пергаментной руки в коричневых пятнышках слезящимися глазами в беспросветную безнадёгу.

Начинающий дознаватель решил чуть-чуть подтолкнуть судьбу в дряблые ягодицы – чего ждать? Эта жизнь принадлежит молодым! Из под вороха пустых и гиблых дел, которые на него, свежеиспеченного красно-дипломного выпускника спихнули старшие товарищи, он выдернул одно – о подмётной листовке на выборах мэра приморского города Свободно. Походя в никчемной бумажонке зацепили известных и уважаемых людей, чьи имена слышны от столицы до окраин. И, задав делу правильный политический вектор, румянощёкий Василий Николаевич решил, что это он и есть – его шанс. С этого момента пустяковую бумажную канитель, не стоящую и выеденного яйца, он рьяно попытался завинтить в круто сваренное дело.

Спустя время после окончания избирательной кампании сосущая душу черная досада от поражения никак не давала проигравшим покоя – мы, такие классные, сильные, умные, богатые и замечательные во всём, чего не коснись, и вдруг проиграли. Почему? Кто в этом виноват, кто возместит немереные затраты? И хотя пересматривать результаты выборов никто не намерен, упаси Боже, и победившему мэру поклялись служить верой и правдой – в доказательство чего готовы хоть землю жрать, но… осадочек остался. Ведь кто-то же всё-таки виноват. И если не мы, так кто же? А так выходит – сами дураки. Но это же не так. Скорее всего, виноваты вороватые штабисты, растащившие потными, липкими ручонками по карманам-мешкам кандидатские денежки. А ещё ленивые агитаторы, сваливавшие агитки прямиком в помойку вместо того, чтобы нести их по домам. И, конечно же, виноваты беспринципные черные пиарщики – подонки без чести и совести, вывалявшие их, таких непорочных, в дерьме – не отмыться. А честное имя – единственное, что у них осталось, и марать его никому не позволено, а посему требуем сатисфакции. Уж больно хочется за свой позор кому-нибудь по мордасам нахлестать.

Рвение молодого дознавателя проигравшие выборы фигуранты заметили и недвусмысленно намекнули, что готовы замолвить словечко о нём там, наверху, чуть ли не в самих лазурных небесах, после успешного завершения здесь, на земле, этого скандального дела. Негодяев надо найти и наказать!

Но от сказанного до сделанного – большой шаг. Как не тужился дознаватель, подонки не находились. Перепуганные бабки-агитаторши на негодяек явно не тянули. Штабистами у кандидатов, как выяснилось, были люди свои – родственники да подчинённые – тоже не то. Пиар-команды и пиар-специалисты растаяли после выборов мэра, как утренний туман, рассеялись бусинами по стране – поди собери. И хотя избирательная кампания мэра Свободно отдавала криминальным душком, выкатить лошадиные предъявы абсолютно некому.

Дознаватель усадил Профатилова в самый дальний угол за расшатанный стол, сам сел напротив и потянул из серой папки бланк протокола.

– Хочу поговорить с вами, Михаил Иосифович, о вашей недавней работе в городе Свободно.

Вместе с бумагой, как бы невзначай, вывалилась пачка фотографий, рассыпалась веером по столу, не увидеть изображения нельзя. Жуткие снимки трупов.

– Узнаёте кого? – спросил Рябоконь. – Тут и ваши хорошие знакомые есть. Вот, например, – он радостно ткнул пальцем в какую-то скрюченную чёрную головешку, сфотографированную на белой простыне, – ваш друг Звонарёв.

Таким Серёгу Михаил не видел никогда – хоронили его в закрытом гробу. Профатилов отпрянул назад, сбросив фото на пол, вскочил из-за стола.

– Ну-ну, Михаил Иосифович, спокойней! – прикрикнул Василий Николаевич. – Шагаете по трупам, господин имиджмейкер? – то ли спросил, то ли констатировал дознаватель, собирая рассыпавшиеся по полу фотографии.

– Что?

– Многовато покойников для одной избирательной кампании. Кошмары по ночам не мучают?

– Да как вы…

– И мальчики кровавые в глазах?

– Что вы несете? – ступор от неожиданного ментовского наезда смыла волна накатившего бешенства. Голос Профатилова звенел от негодования. – Да что вы себе позволяете, товарищ?

– Ну-ну! Не кипятитесь, – дознаватель широкой улыбкой отодвинул румяные щеки к ушам, поднял руки вверх, словно капитулируя под натиском Михаила Иосифовича. – Я же пошутил. Без протокола. Пока.

Глава 2. Где тебя черти носят?

А что, если я лучше своей репутации.

Пьер Бомарше

Профатилов понял, что на этот раз крепко влип. Надо что-то делать. Спасаться. Но невозможно даже пошевелиться. Кто-то держал голову, не давая повернуть ее ни в право, ни влево. Да так цепко, что занемели затылок и шея. Лоб взмок. Он хотел смахнуть пот с лица, но руки тоже держали. Капельки скатывались в ложбинки уголков глаз. Как слезы. А может, это слезы? К затылку приставили дрель. Сверло зло хватает волосы, кожу, череп. «Гыр-р! Гры-р-р-ры!» Голову дергает рывками. «Гыр-р! Гры-р-р-ры!» От ужаса Михаил пытается кричать, но язык намертво присох к небу, и вместо крика получается слабый, неслышный миру стон.

Разевает беспомощно по-рыбьи рот, давится стоном и, наконец, глубоко и судорожно вздохнув, просыпается, раскисший в поту. Его нехотя отпускают те, невидимые, так и не показав лиц. Отпускают руки и ноги. Отводят от башки сверло…

По столу, как заведенный, елозит на виброзвонке мобильник: «Гыр-р! Гры-р-р-ры! Гыр-гыр!»

– Чтоб ты провалился, сука!

Телефон словно принял команду и пополз к краю стола. Немного задумался на краю, и кинулся на пол, расколовшись спелым орехом на две половинки. Виброзвонок стих.

– Так-то будет лучше.

Но лучше не стало. От поднятой над подушкой головы замутило все остальное. Вразнобой затрепетало в груди сердце и затряслись поджилки. Новой волной накатил холодный, мерзкий пот. Дико болело справа под ребром.

«Ну, вот и все! Похоже, подыхаю…» – пронеслось в голове – «Интересно, где?»

Михаил огляделся. «О, хоум! Свит, хоум!» Родной и знакомый до боли офисный кабинет. Он встал и нетвердой походкой шалтая-болтая направился в ванную, держась за стены.

«С какого хрена я так нажрался водки? Или вина? Зачем я вообще нажрался-то?» Профатилов пытался вспомнить, что он пил вчера, и никак не мог. «Можно подумать я семь лет не пил… водки? Или все-таки не водки? Судя по сушняку, напитки были разные. Боже мой, неужели все люди с перепою страдают так же?»

И тут Михаил вспомнил все. И что пили, и с кем, и по какому поводу…

Его старинный приятель грек, со странным в наших землях именем Одиссей, получил сигнальный экземпляр своего романа и хороший по провинциальным меркам гонорар от какого-то столичного издательства. Книгу он писал долго и мучительно, изводя Михаила расспросами о выборах, кандидатах и пиарщиках – требуя фактуры и подробностей. Бесконечно переписывал, то вводя новых героев, то «убивая» старых. Роман получился живой и динамичный. Схватки, погони, убийства круто замешанные на выборах депутата парламента. Все, как водится, по законам жанра. И читался роман легко и с удовольствием. Первый раз. Но так как Одиссей все время что-то переделывал, то постоянно просил Михаила перечитать то один вариант романа, то другой.

Где-то на пятом варианте Профатилов взбунтовался и отказался читать Одиссеевы повествования напрочь.

– Пойми, Одиссей, ты убиваешь мою веру в тебя как гениального писателя.

Слова эти литератора потрясли, и больше ничего на читку другу он не приносил.

И вот, наконец, роман вышел в свет.

– Это надо отметить! – кричал счастливый Одиссей в телефонной трубке. – Сегодня же!

Он закатил ужин в ресторане. Собрались хорошие, интеллигентные люди, большинство из которых Михаил Иосифович знал. Гости во всю нахваливали Одиссея, сплетничали о знакомых и налегали на рыбное и мясное. Писатель просто лоснился от счастья. Все складывалось замечательно.

К полуночи за столом остались только самые стойкие. «Искровцы», как назвал их Михаил. Ужин себя исчерпал, но хмельной народ требовал продолжения банкета. Решено было где-нибудь догнаться. Веселая компания сначала зарулила в тесный бар, где даже у стойки все не поместились. Пришлось пить вино, меняя друг друга, как часовые мавзолея. «Пост сдал! Пост принял!»

Потом махнули в казино – но там полный скушняк и уныние за столами. Выпили за удачу. Но, видимо, сегодня не перло. И, наконец, попали в ночной клуб, где веселье вспыхнуло с новой силой. В компанию сами собой органично вплелись яркие, лёгкие и шумные клубные девицы. Народ отрывался на танц-поле и у барной стойки. Пили разноцветные коктейли. Всем было хорошо и весело. Компания стала таять, когда уже светало. Первым исчез Одиссей с эффектной блондинкой.

Профатилов взялся отвезти домой какую-то девицу. Такую же пьяную и дурную, как и он сам. Она попыталась раздеться в салоне, но передумала. Сделала быстрый, судорожный минет и выпорхнула из авто. Ни лица, ни имени он не запомнил.

На автопилоте добрался до работы. Бросил на стоянке машину и направился в офис. Было неприлично рано, и в пустом здании дежурил только вахтер.

– Шли бы вы домой, Михаил Иосифович, отдохнуть, – мягко посоветовал он, видя состояние вошедшего.

– Какое там отдохнуть! Работать надо! Работать! – решительно прошел к лифту Михаил.

– Так ведь суббота сегодня, Михаил Иосифович, суббота! – добавил в след вахтер.

Но Профатилов уже поднялся к себе в офис. На этом «завод» кончился. Не снимая пиджака, он прилег на диван, и тут же обрубился.

«Надо позвонить жене, – встрепенулся Михаил и двинул к столу. По-прежнему мутило. – И подлечиться, – на полу что-то хрустнуло. Он посмотрел под ноги, – …и купить новый мобильник».

– Ты – свинья! – ледяным тоном заявила жена и повесила трубку.

Михаил набрал снова.

– Маня, я помираю!

– Выживешь! Это хорошие люди быстро умирают! А ты будешь жить долго и нудно!

– Тебе привет от Одиссея!

– Вы оба свиньи! – тем же тоном подвела итог разговора жена и снова повесила трубку. Больше к телефону она не подходила.

Михаил разворошил аптечку, выклевал оттуда цитрамон и запил его флакончиком боярышника. Подошел к зеркалу и оглядел себя, помятого с головы до пят. От красавца-мужчины средних лет и приятной наружности не осталось и следа.

«Судя по морде лица, вчера мы дали джазу». Мягкий льняной костюм был, как из жопы, сказала бы Маня. На брюках, где неловко тыкалась пьяными губами его новая знакомая, остались следы яркой помады. Пиджак икрился блестками, осыпавшимися с клубных девиц в «грязных танцах».

– Да уж, погуляли! – сказал себе в зеркало Михаил и пошел переодеваться.

Миша и Маня познакомились несколько лет назад. На чужбине. Случайно. Так думал Михаил. А Маня его не разубеждала.

Хотя у неё была своя версия.

Вылет задерживался. С чартерными рейсами всегда хоть что-то да не так. Выяснить же причину задержки практически невозможно. Да и не у кого. После часа тупого ожидания в аэропорту Ататюрк, представитель турфирмы, молодой парняга в шлёпанцах на босу ногу, майке и мятых льняных штанах, отвечавший за самолёт, исчез. Правда весь этот час он честно пытался успокоить занервничавший народ. Звонил на родину. Требовал объяснить. Повышал голос. И даже пару раз сорвался на визг. Но, кто его будет слушать? Тем более, объяснять. Родина привычно послала куда подальше. Ишь, рассобачились на чужбине! Представитель потускнел лицом и, видимо, отправился туда, куда его послали. Туристам же наказал:

– Не расходитесь!

Народ тут же потёк в разные стороны.

Маня, сделала несколько зигзагов по залу, волоча за собой чемодан на колёсиках и, услышав родную речь, остановилась рядом с соплеменниками. Тонюсенькая и хрупкая, с копной иссиня чёрных волос, она походила на подростка, оставленного родителями сторожить багаж.

Шла регистрация рейсового домой.

Маня мысленно пилила себя: «Вот я дура так дура! Съэкономила. На чартерную дешевизну повелась. Надо было лететь регулярным рейсом. И ва-а-а-ще всё делать самой. Отель бронировать по нету. Сделать это заблаговременно и неспешно, как взрослая и разумная девочка. Ведь проще пареной репы! Так нет же, припадочная – кинулась в последний день на горящую путёвку. Налетай, подешевело! Благо в туретчину визу получать не надо и загранпаспорт не просрочен. Ну почему бы турфирмам лажаться не в конце поездки, а в начале? За дни отдыха горячее солнце прижжет ранку досады, море нежно залижет её, а курортные поклонники покроют флёром поцелуев – и следа не останется. А теперь все впечатления от поездки – коту под хвост. И надо же было турфирме обделаться именно в тот момент, когда уже машут гостям: «До свиданья! Приезжайте к нам ещё!» Ну, кто же к вам, засранцам, теперь поедет? Лично я – никогда!»

Маня так была увлечена самоедством, что не заметила начала странной возни на регистрации рядом с собой.

Размеренная процедура дала сбой на молодом человеке, материализовшемся невесть откуда в очереди. Парень как парень. Блондин. Высокий и широкоплечий. Недоумение турецких погранцов и таможенников вызывало нечто, выпиравшее со страшной силой из джинсов пассажира. Трусы шахида? Сканер, через который молодого человека заставили пройти несколько раз, оружия и взрывчатки не выявил. Подозрение служивых усилило отсутствие багажа. Из вещей высокий блондин предъявил только паспорт на имя Михаил Иосифович Профатилов, кредитку и зубную щётку. Молодой человек голубоглазо улыбнулся проверяющим, похлопал по джинсовому бугру и на ломаном турецком произнёс:

– Не мутлу русия дийене!

Граница захлопнулась. Профатилова поволокли на личный досмотр.

«О-го-го!» – восхитилась выдающемуся достоинству неизвестного туриста Маня. Женским взглядом она вмиг увидела то, что мужики-пограничники не углядели сканером – чудо природы. Чудо, о котором есть упоминания в устных памятниках культуры: былинах, сказах, песнях, легендах, анекдотах. Свидетельствах естествоиспытательниц и рассказах древних очевидцев. Чудо, о котором слышала почти каждая женщина от бабушки, а та – от пробабушки, а та – от своей, но не видела никогда. Как не видели никогда наши современники фолклендскую лисицу, тасманского сумчатого волка, диковинную африканскую кваггу. Они вымерли.

Маня, как женщина закидная, – «какого чёрта, живём один раз!» – решительно направилась в кассы. Ей повезло – она купила билет на рейс с Профатиловым.

С момента посадки и до взлёта Маня краем глаза следила за Михаилом, и, стоило тому направиться в туалет, она метнулась следом. Буквально втолкнула его в тесную кабинку. Скользнула одной рукой в джинсы, другой расстегнула неподдающийся ремень и выпустила на свободу гигантера.

Она отдалась ему с радостной болью. Безудержно и обморочно. Под океаном неба. Над бездной моря. Кричали через дверь стюардессы. Рвали дверную ручку. Кричала Маня, скользя руками по запотевшему зеркалу туалета. Рычал Михаил, вздымая Маню в космос. Пилот выравнивал лайнер по тангажу.

Из аэропорта она поволокла его на дачу. Профатилов оказался совершенно свободен. Его никто не ждал. И делать ему, казалось, абсолютно нечего. Отпуск продолжался.

Вечерами холодало, и они жарко топили камин ароматными смолистыми поленьями, коих Михаил наколол немеренно. Душистое тепло от камина катило волнами по комнате, лизало пятки, выставленные ему навстречу из под одеяла. С ночью в комнату входили незванные тени. Откинувшись на подушки, любовники следили за ними. Прячась от пламени камина, тени сиротливо жались по углам, бестолково бродили по потолку, натыкались друг на друга, замирали на мгновение, и тут же бешено начинали скакать от стены к стене.

Маню накрыло откровение: «Тени, как люди, такие же суетливые и мимолётные».

Миша восхищал Маню. Весёлый, сильный, красивый. Неутомимый в сексе. Возможно, она идеализировала его. Или влюбилась с дуру в совершенно не знакомого парня? Он засыпал быстро и тихо. Спал на спине, раскинув руки – так могут спать только беззаботные дети и доверчивые мужчины. Она слушала его лёгкое дыхание. Любовалась мощным гигантером. Лёгким касанием целовала волосы, губы, плечи, живот. Она боялась потерять Профатилова.

В свои годы она уже успела побывать несколько раз замужем. И хотя пользовалась успехом у мужчин, жизнь как то не складывалась. На тонкую юношескую фигурку Мани, с маленькой крепкой грудью и попкой с два кулачка, западали латентные гомосексуалисты и педофилы. Вот и последний муж ушел к другому.

– Стас. Стасик, – представлялся муж, знакомясь. Но все звали его Тасик.

Тасик пламенно любил балет. Он самозабвенно танцевал в народной студии балета имени Жана Жоржа Новера. Каждый день после работы, легко по-балетному касаясь земли, летел в студию на репетицию. Маня забеспокоилась. Первое время подозревала измену. Уж не пытается ли муженёк помочь народным балеринам освоить батман тандю? Даже выезжала пару раз на слежку за благоверным. Но нет, балерины его не интересовали. Как-то, застав Тасика дома в балетной пачке и пуантах, выделавшего перед зеркалом пируэты, сильно огорчилась: муж свихнулся. И напрасно потом он бегал за ней по квартире, стуча накрахмаленными носками балетных туфель по паркету, и пытался объяснить, что у него другое видение «Лебединого озера». Старинную немецкую легенду перевели не так. Одетта – не она, а он. Зигфрид борется с Ротбартом за счастье быть с любимым – с Одеттом. А более четверти пар лебедей гомосексуальны и хранят верность любимому даже после смерти, подтверждением чему могут служить научно зарегистрированные факты гомосексуальной некрофилии.

Маня совсем затосковала: «Уж лучше бы Стас волочился за балеринами».

Расстались они в одночасье. Тасик заехал за женой в салон красоты, и… уехал оттуда с каким-то пожившим кренделем с наманекюренными ногтями.

– Извини, это – любовь, – объяснил Мане.

– Шлюха! – влепила она наотмашь звонкую пощечину изменнику.

Маня, как человек, оскорблённый в лучших чувствах, но очень практичный, закатила вселенский скандал. И надо же, ей удалось надоить козлов!

Любовник мужа оказался крутым банкиром. Не желая огласки своей нетрадиционной сексуальной ориентации, дал Мане щедрые отступные за отнятого мужа. Бывший муж, преуспевающий бизнесмен, тоже не поскупился. Назначил солидную ежемесячную то ли ренту по жизни, то ли алименты по потере кормильца. Одним словом, Маня не нуждалась.

На эти деньги брошенка, сжигаемая праведным гневом, запустила ежемесячный иллюстрированный журнал «Русский гомофоб». К всеобщему удивлению проект оказался жизнеспособен. А спустя некоторое время, и прибыльным. Тираж рос. В журнал потянулись рекламодатели, звёзды шоу-бизнеса и политики. Идея оказалась трендовой и только ленивый не засветился на его страницах.

Голубые и розовые активисты пару раз вламывались в редакцию. Разбивали оргтехнику, обливали всё желтой краской и расписывали стены дурацкими радужными флагами – символом гей-прайда. Обвиняли Маню в раскачивании лодки, сексизме, разделении общества на правильно, гендерно ориентированных и неправильно, ущемлении прав и свобод сексуальных меньшинств. Называли Манькой-шовинисткой, зараженной отвращением к людям и больной иррациональным страхом перед неведомым. Предлагали лечение сексуальными практиками.

«Русский гомофоб» ответствовал садомитам, что выражает мнение большинства о гомосексуальных отношениях, и поэтому в деятельности журнала не видит ничего предосудительного, оскорбительного или ненормального. И, в свою очередь, обвинял разноцветных секс-радикалов в развале способных к репродукции семей. Разрушении моральных норм и традиционных ценностей. В посягательстве на безопасность страны через осквернение национального самосознания. Ведь какая такая историческая миссия есть в смысле существования садомии, как не показать, насколько отвратительно и бесплодно уродство? Еще журнал предлагал свою, гендерную, концепцию национальной идеи. Попутно обвинил садомитов в давлении на свободную прессу и использовании затасканных идеологических клише. И посоветовал тем, кому не нравится «Русский гомофоб», издавать свой журнал. К примеру, «Вестник гомосексуализма». Или просто – «Гомосексуалист». Кто мешает?

Набеги прекратились, как только в редакционном подъезде заступили на бессменную вахту бородатые хоругвеносцы и бритые парни в цепях, с арматуринами в руках. Первое время Маня их пугалась. Ждала, что они вдруг ворвутся в редакцию со всеми своими желязяками и хоругвиями. Позже попривыкла, как к части интерьера. Однако, каждый раз, оказываясь в вестибюле, старательно глядя в пол, норовила быстренько прошмыгнуть мимо. И встреть она кого из своих нештатных защитников на улице – не узнала бы. Разве, что по начищенным хромовым сапогам или тяжёлым армейским ботинкам.

На фасаде кто-то намалевал граффити: «Из любого гомосека воспитаем человека!» Вокруг «Русского гомофоба» закипела своя, теперь уже Мане неподвластная и не очень понятная жизнь.

Неделя на даче пролетела, как один день. Настала пора возвращаться в суету рабочих будней. Понедельник начинается сегодня. Боясь потерять Михаила, Маня позвала его поработать в журнале. Профатилов согласился, проявил недюжинные творческие и организаторские способности, и вскорости, возглавил отдел рекламы и антирекламы.

Куражась, выдавал «на гора» нетленку: «А что это у тебя, Петрович, за провода из задницы торчат? Да вот, анальный массажёр заполз, не вытащить ни как».