Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме

Несмотря на то что эта версия, казалось бы, объясняла происхождение нескольких улик: первая передача была включена, потому что машину заводили с места; габаритные огни горели, потому что в кромешной темноте сделать бы ничего не получилось; заднее колесо пробуксовывало в многократных попытках въехать на насыпь, пакеты молока стояли вертикально, потому что не было никакой резкой остановки, – она была не менее и не более правдоподобной, чем та, которую предложила сама Люсиль Миллер. Некоторые улики, казалось, как раз подтверждали ее версию: гвоздь в шине переднего колеса, увесистый булыжник в салоне, похоже, тот самый, которым она выбивала окно в попытке спасти мужа. Вскрытие, произведенное через несколько дней после происшествия, показало, что Гордон Миллер сгорел заживо, что говорило не в пользу версии следствия, в крови же у него было достаточно нембутала и сандоптала, чтобы усыпить среднестатистического взрослого (а это, напротив, подтверждало версию обвинения). С другой стороны, Гордон Миллер постоянно принимал нембутал и фиоринал (распространенное рецептурное средство от мигрени, содержащее сандоптал), к тому же он был болен.

Дело было темное, и, чтобы хоть как-то дать ему ход, следствие должно было найти мотив. Поговаривали, что супруги были несчастливы вместе, что у Люсиль Миллер кто-то был. Отыскать мотив – такую цель поставили себе детективы на ближайшие несколько недель. Искали в бухгалтерских книгах, в условиях двойной страховки, в регистрационных журналах мотелей, пытаясь понять, что могло заставить женщину, которая искренне верила, что достаток и стабильность принесут ей счастье, возглавляла местный благотворительный фонд, всегда знала, где можно недорого сшить хорошее платье, а когда-то и вовсе сумела вырваться из унылого консервативного захолустья в поисках лучшей, по ее мнению, жизни, – что могло заставить такую женщину сесть у панорамного окна в своем новом доме на улице Белла-Виста в лучах пустого калифорнийского солнца и, глядя вдаль, выстроить план, как заживо сжечь собственного мужа в семейном «фольксвагене». Зацепка обнаружилась ближе, чем ожидалось: позднее из показаний в суде стало ясно, что в декабре 1963 года Люсиль Миллер завела роман с мужем одной из своих подруг, мужчиной, чья дочь называла ее «тетя Люсиль», а сам он, казалось, обладал особым талантом притягивать людей, деньги и благополучие – талантом, которым Гордон Миллер был явно обделен. Мужчину звали Артвелл Хейтон, это был известный в Сан-Бернардино юрист, который когда-то работал в аппарате окружного прокурора.

В некотором смысле это была типичная интрижка для такого места, как Сан-Бернардино, – места, где так мало света и благодати, где люди забывают дорогу в будущее и пытаются отыскать ее в чужой постели. За те семь недель, что продолжался суд над Люсиль Миллер, помощник окружного прокурора Дон Тёрнер и адвокат Эдвард Фоли разыграли между собой на редкость предсказуемый спектакль. В нем были записи из мотелей под вымышленными именами. Были совместные обеды и дневные прогулки в красном «кадиллаке»-кабриолете Артвелла Хейтона. Были и бесконечные разговоры об обманутых супругах. Были там и доверенные лица («Я всё знала, – с жаром настаивала Сэнди Слейгл позднее. – Время, место – всё»), и фразы, будто выписанные из бульварных романов («Не целуй меня, иначе я не смогу устоять», – сказала Люсиль Миллер Артвеллу Хейтону однажды после обеда на парковке ресторана «Гарольдс клаб» в Фонтане, о чем она вспомнила на допросе), были и милые любовные записки: «Привет, сладкая моя! Ты моя прелестница! С днем рождения! Выглядишь на 29 и ни днем больше!! Твой малыш, Артвелл».

Увы, их отношения завершились на враждебной ноте. 24 апреля 1964 года внезапно скончалась Элейн, жена Артвелла Хейтона, и с тех пор всё пошло из рук вон плохо. В те выходные Хейтон отправился на своей яхте «Любовь капитана» на остров Санта-Каталина; в девять вечера в пятницу он позвонил домой, но трубку взяла не его жена, а Люсиль Миллер, которая сказала ему, что Элейн в душе. На следующее утро дочь Хейтонов обнаружила свою мать мертвой в постели. В газетах писали, что смерть наступила внезапно, возможно, от аллергической реакции на лак для волос. Когда Артвелл прилетел с Каталины домой, Люсиль Миллер встречала его в аэропорту, однако конец романа был уже предрешен.

Их разрыв стал той точкой, в которой эта история перестала быть заурядной и начала походить на романы Джеймса Кейна и фильмы конца 1930-х – на все те фантазии, в которых насилие, угрозы и шантаж являются неотъемлемыми атрибутами жизни среднего класса. Поразительнее всего в деле против Люсиль Миллер оказалось нечто, вовсе не имеющее отношения к закону, нечто, что не попадало на передовицы с кричащими заголовками, но всегда словно бы присутствовало между строк: сама мечта учила мечтателей жизни. Вот, например, что сказала Люсиль Миллер своему возлюбленному в начале лета 1964 года, когда тот по совету священника решил прекратить их отношения: «Сначала я пойду к этому твоему пастору и кое-что ему расскажу. Посмотрим, как тебя потом пустят в церковь. Дорогой мой, у тебя не то что репутация рухнет, да вся твоя жизнь яйца выеденного не будет стоить». Артвелл Хейтон – Люсиль Миллер: «Тогда я про тебя такое расскажу шерифу Фрэнку Блэнду – ты пожалеешь, что вообще со мной связалась». Довольно занятный диалог для адвоката по делам о причинении вреда здоровью и супруги стоматолога, тем более адвентистов седьмого дня.

«Да я из него веревки вила», – позднее признавалась Люсиль Миллер Эрвину Спренглу, с которым Хейтона связывали деловые отношения, и обоих – дружеские. (Дружба дружбой, но в тот раз к его телефону оказалось волшебным образом подключено подслушивающее устройство, которое позволило ему записать разговор с Люсиль Миллер.) «Да у него доказательств никаких. У меня факты – а у него что?» В том же разговоре с Эрвином Спренглом Люсиль Миллер упомянула и запись, которую тайком сделала несколькими месяцами ранее в машине Артвелла Хейтона.

– Я сказала ему: «Артвелл, у меня такое ощущение, что ты меня просто используешь». Он пожевал большой палец и ответил: «Я тебя люблю… Это всё не вчера началось. Я бы женился на тебе завтра же, если бы мог. Я не люблю Элейн». Как считаешь, он хочет, чтобы кто-нибудь еще это услышал?

– Да уж, – протянул голос Спренгла на записи. – Ему это было бы не слишком на руку.

– Да-да, не слишком, – отозвалась Люсиль. – Самую малость!

Позже на записи Спренгл спросил, где сейчас Корк Миллер.

– Повел детей в церковь.

– А ты дома осталась?

– Да.

– Дерзкая девчонка.

И это делалось во имя так называемой любви; все участники истории безоговорочно верили в силу этого слова. Люсиль Миллер придавала особенное значение словам Артвелла о том, что он «любит» ее и не «любит» Элейн. Сам Хейтон в суде отчаянно настаивал на том, что не говорил ничего подобного, так, может быть, «шептал ей на ухо какие-то милые пустяки» (защита Люсиль намекала, что не только ей), но не помнит, чтобы давал ей какие-то особые обещания или прямым текстом признавался в «любви». Как-то летним вечером Люсиль Миллер и Сэнди Слейгл проследовали за Артвеллом до причала в Ньюпорт-Бич и, стоило ему подняться на борт своей новой яхты, отвязали швартовые тросы. Хейтон остался на борту с девушкой, с которой, как он позднее утверждал в суде, они пили горячий шоколад и смотрели телевизор. «Я специально это сделала, – признавалась затем Люсиль Миллер Эрвину Спренглу, – чтобы сердце не толкнуло меня на безумства».

Одиннадцатого января 1965 года было тепло и ясно; Санта-Каталина в такую погоду парит на горизонте посреди Тихого океана, а воздух пахнет апельсиновым цветом; унылый суровый Восток, холода и прошлое далеко позади. В Голливуде женщина устроилась ночевать на капоте своей машины, чтобы не дать приставам забрать ее за долги. Семидесятилетний пенсионер проехался на своем «универсале» со скоростью пять миль в час мимо игорных домов в Гардене и разрядил в окна три пистолета и обрез двенадцатого калибра, ранив двадцать девять человек. «Многие девушки идут в проститутки, чтобы заработать денег и спустить их за карточным столом», – объяснил он в записке. Миссис Ник Адамс призналась, что желание мужа подать на развод, о котором он заявил на шоу Леса Крейна, совсем ее «не удивило», а севернее, в Сан-Франциско, шестнадцатилетний подросток прыгнул с моста Золотые Ворота и выжил.

А в Окружном суде Сан-Бернардино в тот день начался процесс по делу Миллер. Стеклянные двери зала суда не выдержали натиска любопытствующих, и в итоге жетончики, дающие право на посещение заседания, получили только первые сорок три человека в очереди. Очередь начала выстраиваться еще в шесть утра, а несколько студенток дежурили у входа в суд всю ночь, запасшись цельнозерновым печеньем и низкокалорийной газировкой.

В первые несколько дней суд отбирал присяжных, однако уже тогда было понятно, что процесс станет сенсацией. В начале декабря состоялось первое судебное разбирательство с участием присяжных, закончившееся ничем. Улик предоставлено не было, так как в тот день местная газета «Сан-Телеграм» опубликовала эксклюзивный материал, в котором приводились слова помощника окружного прокурора Дона Тёрнера, который представлял сторону обвинения: «Мы изучаем обстоятельства смерти миссис Хейтон. Однако в свете текущего процесса по делу о гибели доктора Миллера, я воздержусь от комментариев о ее смерти». Похоже, в крови Элейн Хейтон обнаружили барбитураты, а в том, как она была одета тем утром, когда ее нашли мертвой на кровати, усмотрели что-то подозрительное. Однако никакие догадки о возможных причинах ее смерти до тех пор не обсуждались нигде, кроме конторы шерифа. «Наверное, кто-то решил, так сказать, не раскачивать лодку, – комментировал Тёрнер позднее. – Ведь речь шла о видных людях».

Несмотря на то что всех этих подробностей в «Сан-Телеграм» не сообщали, было немедленно объявлено о пересмотре дела. Почти одновременно с этим Артвелл Хейтон созвал воскресную пресс-конференцию в своем кабинете. В утренний час к нему явились репортеры, защелкали вспышки. «Джентльмены, как вам, должно быть, известно, – заговорил он с натянутым добродушием, – женщины нередко увлекаются своими врачами и адвокатами. Это вовсе не означает, что со стороны врача или адвоката есть какое-либо ответное романтическое чувство».

– Вы отрицаете, что у вас была связь с миссис Миллер? – спросил один из журналистов.

– Я отрицаю какие бы то ни было романтические чувства со своей стороны.

В ходе последующих утомительных недель он не раз подчеркивал это различие.

Итак, все эти люди, столпившиеся под пыльными пальмами у здания суда, пришли посмотреть на Артвелла, а также они пришли, чтобы увидеть Люсиль – субтильную, бледную от недостатка солнца женщину, которую не всегда можно было назвать красавицей; женщину, которой еще до конца разбирательства исполнялось тридцать пять и на лице которой уже начала проявляться усталость; щепетильную женщину, которая вопреки всем советам адвоката пришла в суд с высокой залитой лаком прической. «Я уговаривал Люсиль просто распустить волосы, но она отказалась», – признавался ее адвокат Эдвард Фоли – низенький, эмоциональный ирландец-католик, который расплакался в зале суда несколько раз. «Она женщина редкой порядочности, – объяснял Фоли, – но в том, что касается внешнего вида, эта порядочность работает против нее».

К началу процесса на Люсиль Миллер стали появляться вещи для будущих мам: медицинское освидетельствование 18 декабря показало, что она на четвертом месяце беременности. Это обстоятельство еще больше осложнило выбор присяжных, так как Тёрнер запрашивал смертную казнь. «Печально, но ничего не поделаешь», – говорил он о положении Миллер каждому присяжному по очереди. Наконец определился финальный состав коллегии, семеро из двенадцати – женщины, самой молодой сорок один год. Это было собрание подобных: несколько домохозяек, механик, водитель грузовика, заведующий продуктовым магазином, делопроизводительница – те самые представители среды, над которыми Люсиль отчаянно пыталась возвыситься.

И не столько супружеская измена, сколько этот самый грех стократно усиливал тяжесть преступления, за которое судили Люсиль Миллер. И защита, и обвинение молча сходились в том, что она женщина падшая, женщина, которая возжелала слишком многого. Но обвинение считало, что она не просто хотела жить в новом доме, ходить на вечеринки и болтать по телефону, тратя гигантские суммы (1 152 доллара за десять месяцев), а что она не остановилась перед убийством мужа, лишь бы получить 80 тысяч долларов по страховке, и подстроила аварию, чтобы по условиям двойной выплаты и страхования от несчастного случая добавить к ним еще 40 тысяч. Тёрнер видел перед собой женщину, которой мало было личной свободы и достойных алиментов (по утверждению защиты, она могла бы этого добиться, если бы довела до конца развод), но которая захотела всё и сразу, которой двигала «любовь и алчность». «Манипуляторшу», которая «использует людей».

Эдварду Фоли, напротив, Люсиль Миллер казалась женщиной импульсивной, не сумевшей «обуздать свое глупое сердечко». Там, где Тёрнер пытался обойти тему беременности стороной, Фоли намеренно привлекал к ней внимание и даже вызвал из Вашингтона мать погибшего, которая подтвердила, что сын говорил ей о том, что они хотят завести еще одного ребенка, потому что, по мнению Люсиль, «это помогло бы подлатать отношения в семье и вернуть то тепло, которое когда-то царило в доме». Там, где обвинение видело холодный «расчет», защита усматривала «язык без костей», и Люсиль Миллер действительно предстала перед судом наивной болтушкой. При жизни мужа она делилась подробностями своей интрижки с подругами, а после его смерти так же беззаботно болтала о ней с сержантом полиции. «Конечно, Корк давно всё знал, – раздавался ее голос на записи, сделанной сержантом Патерсоном наутро после ареста. – После смерти Элейн он запаниковал и задал мне прямой вопрос, и только тогда, мне кажется, только тогда он наконец посмотрел правде в глаза». На вопрос сержанта о том, почему она согласилась поговорить с ним наперекор указаниям защиты, Люсиль Миллер легкомысленно пробормотала: «Ох, я вообще человек честный… Я, конечно, могу купить шляпку и сказать, что она стоила на десять долларов дешевле, но я привыкла поступать так, как считаю нужным, а уж если вас это не устраивает, скатертью дорожка».

Обвинение намекало на связи Люсиль Миллер с другими мужчинами, и даже, вопреки возражениям Фоли, назвало одно имя. Защита отмечала суицидальные склонности ее мужа. Обвинение вызывало экспертов, которые утверждали, что возгорание «фольксвагена» было неслучайным. Фоли приводил свидетелей, которые подтверждали, что машина загорелась сама. Отец Люсиль, школьный учитель из Орегона, цитировал журналистам пророка Исайю: «И всякий язык, который будет состязаться с тобою на суде, – ты обвинишь?» «Люсиль плохо поступила – я про ее роман, – осторожно говорила ее мать. – Но у нее в жизни была любовь, а у иных кроме страсти и нет ничего».

В суде допрашивали четырнадцатилетнюю дочь Миллеров Дебби, которая ровным голосом рассказывала, как за неделю до происшествия они с матерью покупали в супермаркете канистру бензина. Допрашивали Сэнди Слейгл, которая приходила в суд каждый день, – она заявляла, что по меньшей мере единожды Люсиль Миллер помешала мужу совершить самоубийство, да еще такое, которое было бы похоже на несчастный случай и позволило бы получить двойную страховку. Допрашивали Венке Берг, миловидную норвежку двадцати семи лет, гувернантку Хейтонов, которая сообщала, что Артвелл Хейтон дал ей указание не подпускать Люсиль Миллер к его детям.

Бесконечно тянулись два месяца, дело не сходило с передовиц. Всё это время в Сан-Бернардино были расквартированы журналисты криминальной хроники Южной Калифорнии: Говард Гертель из «Таймс», Джим Беннет и Эдди Джо Бернал из «Геральд экзаминер». За эти два месяца дело Миллер исчезло с первой полосы «Экзаминера» лишь дважды, уступив списку номинантов на «Оскар» и материалу о смерти Стэна Лорела. Наконец, 2 марта, когда Тёрнер напоследок еще раз повторил, что это дело о «любви и алчности», а Фоли возразил, что его клиентку судят за измену, дело передали присяжным.

Пятого марта в 16:50 они вынесли вердикт: виновна в тяжком убийстве первой степени. «Она не убивала! – закричала Дебби Миллер, вскочив со своего места в зале, – Не убивала!» Сэнди Слейгл рухнула на стул и зашлась криком. «Сэнди, ради бога, хватит», – приказала ей Люсиль Миллер, и Сэнди тут же подчинилась. Но когда присяжные покидали зал, Слейгл выкрикнула: «Убийцы… Все до единого – убийцы!» В зал прошли помощники шерифа в тонких галстуках с надписью «Родео шерифа, 1965», а отец Люсиль Миллер, школьный учитель с печальным лицом, веривший в слово божье и в то, что желание увидеть мир не сулит ничего хорошего, послал дочери воздушный поцелуй.

Калифорнийская женская тюрьма Фронтера, куда поместили Люсиль Миллер, расположена там, где Юклид-авеню переходит в грунтовую дорогу, неподалеку от тех мест, где Люсиль Миллер еще недавно жила, ходила по магазинам и устраивала благотворительные вечера. Через дорогу пасутся коровы, поливалки орошают люцерну. В тюрьме Фронтера есть поля для софтбола и теннисные корты, и, если бы не колючая проволока по верху сетчатого забора, пока еще не скрывшаяся в кронах молодых деревьев, легко было бы принять это место за общественный колледж. В дни посещения на парковке появляются большие машины: «бьюики» и «понтиаки» дедушек с бабушками, сестер и отцов (мужья приезжают сюда нечасто), у некоторых на бампере наклейки «Поддержи местную полицию!»

Здесь содержится много калифорнийских убийц, девушек, которые неправильно поняли, что обещает им будущее. Дон Тёрнер отправил сюда Сандру Гарнер (а ее мужа – в газовую камеру в Сан-Квентине) после двойного убийства в пустыне в 1959 году, известного криминальным журналистам как «бутылочное убийство». Здесь же отбывает срок Кэрол Трегофф, осужденная за покушение на убийство жены доктора Финча в Вест-Ковине, неподалеку от Сан-Бернардино. Трегофф служит санитаркой в тюремной больнице, и именно она помогла бы ребенку Люсиль Миллер появиться на свет, решись та рожать во Фронтере. Но Люсиль предпочла рожать в другом месте и оплатила работу охранника у входа в родильную палату больницы Сан-Бернардино. За ребенком приехала Дебби Миллер, она нарядила малышку в белое платье с розовыми лентами. Ей разрешили выбрать имя, и она назвала девочку Кими Кай. Дети Миллеров теперь живут с Гарольдом и Джоан Лэнс. Люсиль же, вероятно, придется провести во Фронтере еще десять лет. Дон Тёрнер отозвал первоначальное требование смертной казни (по общему мнению, он запрашивал такое наказание только затем, чтобы, как выразился Эдвард Фоли, «в присяжные не попал ни один человек с малейшими зачатками человечности») и удовлетворился пожизненным заключением с возможностью условно-досрочного освобождения. Люсиль Миллер не нравится в тюрьме, и приспосабливается она с трудом. «Ей придется научиться смирению, – комментирует Тёрнер. – Ей пригодится ее умение очаровывать людей и использовать их в корыстных целях».

Новый дом Миллеров теперь пустует. Надпись на придорожном знаке гласит:

ЧАСТНАЯ ДОРОГА

БЕЛЛА ВИСТА

ТУПИК

Миллеры так и не успели привести в порядок участок, и к облицовке из декоративного камня со всех сторон подступают сорняки. Антенна на крыше покосилась, а в мусорном баке навалена гора обломков семейной жизни: дешевый чемодан, детская игра «Детектор лжи». Там, где могла быть лужайка, стоит знак «Продается». Эдвард Фоли пытается подать апелляцию, но дело постоянно откладывается. «Итог судебного процесса всегда зависит от сочувствия, – устало говорит он. – Я не смог вызвать сочувствия к ней». Все уже порядком устали, устали и смирились, но только не Сэнди Слейгл, которая по-прежнему злится. Она живет в квартире близ Медицинского колледжа в Лома-Линде и изучает, как освещалось дело в криминальной прессе. «Я бы предпочла не говорить о Хейтонах, – отрезает она, не выключая диктофон. – Лучше расскажу, какой Люсиль замечательный человек и как несправедливо с ней поступили». Гарольд Лэнс и вовсе отказывается общаться с посетителями. «Не хотелось бы отдавать за так то, что можно продать», – приветливо объясняет он. Лэнсы уже пытались продать эту историю в журнал «Лайф», но «Лайф» покупать отказался. В окружной прокуратуре занимаются другими убийствами и не понимают, почему дело Миллер вызывает такой интерес. «Это было не самое интересное убийство», – лаконично отвечает Дон Тёрнер. Смерть Элейн Хейтон больше никто не расследует. «Вся необходимая информация у нас уже есть», – говорит Тёрнер.

Офис Артвелла Хейтона расположен этажом ниже офиса Эдварда Фоли. Некоторые в Сан-Бернардино говорят, что Артвелл Хейтон сильно переживал, другие утверждают, что нисколько. Возможно, он действительно не переживал, ведь в золотом краю, где мир каждый день рождается заново, прошлое не имеет власти над настоящим и будущим. Так или иначе, 17 октября 1965 года Артвелл снова женился – на миловидной гувернантке своих детей Венке Берг. Церемония прошла в Часовне Роз в пенсионном поселении близ Риверсайда. Затем в честь молодоженов устроили прием на семьдесят пять человек в обеденном зале Роуз-Гарден-Виллидж. На женихе был черный галстук, а в петлице сияла белая гвоздика. Невеста же в белом платье из матового шелка сжимала в руках букет из кустовых роз с ниспадающими до пола цветами стефанотиса. Тонкую тюлевую фату ее держала диадема, усыпанная мелким жемчугом.

Джон Уэйн: Песня о любви

Летом 1943 года восьмилетняя я с папой, мамой и младшим братом оказалась на авиабазе Петерсон-Филд в Колорадо-Спрингс. Месяцами дул горячий ветер, и казалось, что к августу всю арканзасскую пыль сдует в Колорадо, она пронесется над обшитыми брезентом бараками и временными взлетно-посадочными полосами и остановится, лишь разбившись о вершину Пайкс-пик. Таким летом делать было толком нечего: в один из дней состоялась презентация первого Боинга-29, событие заметное, но на полноценную программу на каникулы оно не тянуло. Был офицерский клуб, но без бассейна; единственное, что там было интересного, – это голубой искусственный дождь позади барной стойки. Дождь этот надолго завладел моим вниманием, но не могла же я глядеть на него всё лето, так что мы с братом пошли в кино.

Мы ходили на три-четыре дневных сеанса в неделю; кинотеатром служил темный Куонсетский ангар, в котором были расставлены складные стулья. Именно там летом 1943 года, когда улицы обжигал горячий ветер, я впервые увидела Джона Уэйна. Рассмотрела его походку, услышала голос. Услышала, как в картине «В старой Оклахоме» он говорит девушке, что построит ей дом «у изгиба реки, где растут тополя». Так уж вышло, что я выросла не той женщиной, которая могла бы стать героиней вестерна, а мужчины, которые мне встречались, пусть и были полны добродетелей и отвозили меня жить в разные места, которые я со временем полюбила, отнюдь не были Джонами Уэйнами и никогда не строили мне домов у изгиба реки, где растут тополя. В глубине души, где всё так же льет тот голубой искусственный дождь, я до сих пор мечтаю услышать эти слова.

Я рассказываю это не затем, чтобы излить душу или вспомнить всё, но хочу лишь показать, что Джон Уэйн, вихрем промчавшийся через мое, а быть может, и ваше детство, навеки предопределил очертания некоторых наших фантазий. Казалось невероятным, что этот человек может заболеть, что внутри него может зреть самый необъяснимый и неуправляемый недуг. Слухи рождали неясную тревогу, которая ставила под сомнение само наше детство. В мире Джона Уэйна распоряжаться мог лишь Джон Уэйн. «Едем, – говорил он. – По коням!» «Вперед» и «Мужчина должен делать то, что дóлжно». «Эй, привет», – говорил он, завидев девушку в лагере строителей, в поезде или просто на крыльце в ожидании наездника из высокой травы. Когда Джон Уэйн заговаривал, его намерения невозможно было истолковать превратно: его веская мужественность была видна даже ребенку. Мы рано поняли, что мир полон корысти, сомнений и обезоруживающей двусмысленности, но Джон Уэйн показал нам другой мир, и этот мир, существовал он в действительности или нет, определенно остался в прошлом. Это был мир, где мужчина мог быть свободен, мог создать собственный кодекс чести и следовать ему; мир, где мужчина, который делает, что должно, мог рассчитывать на то, что однажды подхватит подругу и поскачет с ней через лощину туда, где его ждет дом и свобода, а вовсе не больница, невесть откуда взявшаяся хворь, высокая кровать с букетами у изголовья, лекарства и натянутые улыбки. Туда, где в изгибе искрящейся реки утреннее солнце играет в ветвях тополей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.