(не)свобода

– И что, ты думаешь, что залезть в набитый ментами театр – то же самое, что залезть на дерево?

Саша дотронулась пальцами до листа – какого-то не по-летнему желтушного, будто заболевшего чем-то.

– Вот видишь листок? А теперь лови.

Она сорвала и пустила его по ветру. Лист сначала мягко планировал, но потом налетевшим порывом ветра его сорвало с намеченной траектории и понесло прочь, в сторону памятника Грибоедову и надрывающих глотки панков.

– Можешь спокойно висеть себе на дереве и желтеть, пока сам не заметишь, как наступит смерть. Дальше ты упадешь на землю и тебя сгребут в мешок. Вон тот чувак сгребет, например, – она махнула рукой в сторону человека в сине-оранжевой спецовке, который собирал мусор в большой полиэтиленовый мешок. – А можешь взять и полететь – навстречу чему-то неизвестному. Просто потому, что так надо.

– Романтично. Пока тебя не сгребет ветер, – буркнул Олег. – И не впечатает в какую-нибудь стену. Или не разорвет о шины. Всё равно ты сам сделать ничего не можешь. Ну, если продолжать аналогию с листом.

Саша хмыкнула и отвернулась на мгновение, как будто заметила что-то вдалеке.

– По мне уж лучше так, чем сидеть на жопе ровно. Но есть и другой вариант.

Она обхватила рукой ветку и потянула со всей силы на себя, так, что ветка издала старушечье «и-и-и-и». В следующую секунду Сашу уже было не различить за опахалом из листьев.

– Например, вот так можно спрятаться от проблем, в случае чего!

Олег хотел сохранять серьезность, но не выдержал и рассмеялся.

– Ну, если я в твоем раскладе символизирую проблемы, – сказал он, – то я ведь всё равно в курсе, что ты сидишь на ветке. Просто мне тебя плохо видно – но я всё равно знаю, что ты там.

– Эй, молодые люди! – Как бы в подтверждение слов Олега, донеслось откуда-то со стороны.

Почти не сговариваясь, Олег с Сашей бросились в сторону метро. Они даже не увидели, кто их окликнул: это мог быть тот же мужик в спецовке, – и остановились только возле памятника Грибоедову.

Тут Саша впервые за сегодня улыбнулась. Олег подумал, что улыбка у нее была очень красивой.

– Мне на красную. А тебе?

– Мне тоже, но в другую сторону…

– Давай ты не будешь за меня решать, в какую сторону мне?..

Олег не нашелся, что ответить.

…Нужно было попробовать в последний раз. Если не убедить – то хотя бы успокоить совесть.

Олегу не нравилось, что шум в голове и шум метро слипались в один ритмичный верлибр, который гудел громче любых рациональных мыслей.

– Саш, только, пожалуйста, – московское метро всегда нужно перекрикивать, чтобы что-то сказать, словно поезда и дорогой мрамор станций лучше тебя знают, какие звуки надо транслировать, а какие нет, – пожалуйста, не ходи туда. Мы еще уломаем Васильича. Может быть, Элина, мой редактор, поговорит с ним…

– Я не хочу никого уламывать! – крикнула Саша под аккомпанемент приближающегося поезда. Олег хотел было возразить – но Саши на платформе уже не было, а вокруг были спешащие с работы люди, пытающиеся обогнать ветер заполненных до отказа вагонов, но тот, кто желает обогнать ветер, вызывает лишь снисходительную улыбку.

Остался только запах духов с ароматом вишни и кардамона. Олегу вдруг захотелось последовать за этим запахом, сесть не на свое направление и поехать куда-то в сторону «Бульвара Рокоссовского» – до того момента, пока запах не затеряется окончательно между кожаных сидений и натертых тысячей ладоней стальных поручней метро.

И тогда Олегу стало страшно.

Саша

Но Саша поехала не домой.

Она вышла на «Преображенке», как обычно, но пошла в другую сторону.

Заглянула в супермаркет, купила пакет персиков, фундука и плитку шоколада со вкусом апельсина, кофе и зубную пасту. Про фторурацил, главное, не забыла. Забыла только про бритву, но времени оставалось так мало, что решила не возвращаться. Сделалось грустно.

Солнце пряталось среди бело-синих облаков, скрывая лучи. Это был просто белый диск в небе – елочная игрушка, которую забыли снять с ветки после праздника.

Саша перешла мост, потом перебежала дорогу под аккомпанемент сигналящих авто и ругающихся водителей, и вышла на искомую улицу. На мгновение ей пришлось остановиться, прислонившись к стене какого-то заброшенного предприятия. Улица вдруг поплыла куда-то в сторону, всплыли синие и красные круги, расходившиеся концентрически, – и Саша замерла, задержав дыхание и сосредоточившись на ощущениях. Всё, как советовал терапевт.

Сначала сосредоточься на пяти вещах, которые ты слышишь. Далеком перестуке вагонов поезда. Ровном гуле машин, похожем на белый шум канала, настроенного на пустую частоту. На фальцете подростка, тарахтящего о «Майнкрафте». На цокающих по жженой мостовой каблуках.

Она сможет его вызволить. Сможет. На этой дурацкой судье в «Bosco» всё не закончится. Но для начала… Для начала ей нужно сделать кое-что еще. И сделать быстро.

Вопрос в том, что́ на это скажет отец.

И скажет ли что-то вообще? После того вечера с летающими бокалами они были не то чтобы лучшими собеседниками – даже в те редкие моменты, когда руководство «Матросской Тишины» разрешало свидания.

Но сначала надо было сделать передачку. На свидании делать передачки нельзя – Саша хорошо это усвоила однажды, когда лекарство не удалось передать из рук в руки, и пришлось выстаивать долгую вечернюю очередь, чтобы вручить субтильной сотруднице мятый рецепт.

В этот раз без очереди тоже не обошлось. В коридоре с дерматиновыми стульями и шелушащейся штукатуркой было очень душно; где-то работал вентилятор, но спасал он плохо.

– А кто последний?

– После меня будешь… Ты к парню?

– Нет, к отцу.

– Ого, повезло ему. А что у тебя там, персики?

– А что? Персики, сахар.

– Девушка, с сахаром не принимают.

– В смысле не принимают? Почему? А как чай пить?

– А вот как хочешь, так и пей. Не принимают и всё.

– Сахар нельзя, полуфабрикаты нельзя, мед только в прозрачной таре…

– Да-да, меня из-за этого развернули в апреле. Принесла книжку почитать ему, Бодрийяра, ну меня и послали. Говорю, ну к экзамену подготовиться нельзя, что ли? Не, говорит, пусть пользуется библиотекой изолятора.

– Жесть.

– Не, он всё равно на экзамен не попал, срок содержания продлили.

– У моего так бизнес накрылся. Посадили, только партнер на свободе остался, но тот контракты потерял.

– А долго ждать?

– Быстро двигается.

– Да, в этот раз быстро, а иногда и по шесть часов маринуют.

– Шесть?..

– Это еще ничего. Это еще спасибо, что передать можно. Скоро и передачи закроют, наверно. Без права переписки и всё такое.

– Ну да, только с адвокатом и можно попасть на встречу.

– Мне вот запретили журналы приносить, представляете? Мол, не положено.

– А какая статья?

– Два восемь два.

– Тогда понятно. Странно, что сюда отправили, а не в «Лефортово».

– «Лефортово» забито, говорят.

– Оно всегда забито, зато там камеры меньше, не то что в этой…

– Простите, а не знаете, как тут с лечением в больнице?

– Ну лечиться приходить явно не сюда надо.

– Ха-ха-хах.

– Да я понимаю, но у отца рак, и его только недавно в больницу определили.

– Ого, кошмар!

– Сочувствую вам очень.

– Не очень у них с лечением, если честно. У сестры муж здесь лежал с туберкулезом, еле выкарабкался. И то только потому, что меру пресечения сменили.

– Сколько заплатил?

– Да сами отменили вроде. Про него в газете написали, и судья струхнул. Типа того.

– Девушка, в заявлении напишите обязательно, в какой дозировке и как часто принимать лекарство ваше.

– А что, они там не знают?

– Ну… Вы напишите.

– Ладно. А ручка есть у кого-то, ручка?

– Засрали всё своими западными мультфильмами. Вот раньше мультики были: Винни-пух, Простоквашино…

– У вас есть ручка с Простоквашино? А с Винни-Пухом? А просто ручка?

– Что?

– Ну и всё.

– Господи, еще этих разговоров я тут не наслушалась.

– А долго там, никто не знает?

– Следующий! Проходите следующий на передачу!

– О, быстрее пошло дело.

– Да в будние всегда так, это ближе к выходным больше людей – меньше окно для передач.

– У моего лекция в это время должна была быть, эх…

– Можно попросить по видеосвязи провести, наверно.

– Да его уволили еще зимой. Чего, боятся все.

– Моего тоже с работы уволили, финдиректором был. Правда, опаздывал еще много, но уволили только как в «Тишину» попал.

– Учебники еще дорогие стали, книги. Книгу сейчас дешевле тыщи не найдешь иногда.

– У меня вся зарплата на учебники в школу уходит, и конца этому не видно.

– А кого у вас тут?

– Брата. А у него две дочери – ну куда их? С нами живут.

– Катавасия, наверно?

– Не то слово.

– Бумаги заполнять не забываем! Бумаги! Вон ручки лежат!

– Да они засохли все… Девушка, вы скоро?

– Я почти, сейчас…

– Одета еще во всё черное, как на траур… Вы в курсе, что это плохая примета?

– Оставьте в покое уже девочку, у нее отец болен.

– А я о чем! Отец болен, а она уже хоронит!

– Доебались до мышей, ей-богу. До мыши.

– Давайте следующий, кто там!

– А кто последний, девочки?

До Саши добрались через час.

Рыжеволосая сотрудница с родинкой на подбородке критично осмотрела пакет с двумя розовощекими зайцами, потом покопалась в содержимом, что-то пробурчала себе под нос. Потом сверилась со списком, который Саша записала на бланке. Саша ждала, что сотрудница начнет его обнюхивать, но вместо этого она спросила:

– У вас персики почему не в таре?

– Так я только что в магазине купила, – опешила Саша.

– Не положено. Надо в таре.

– Но откуда я возьму ее, тару?!

– Тогда без персиков, – сухо сказала сотрудница. – Или без передачки вообще.

Саша сжала и разжала кулак. На ладони остались красные отметины от ногтей.

– Отцу вынесли приговор, он скоро уедет. Это последняя передачка. Неужели вы не сделаете исключение?

Сотрудница долго молчала, глядя прямо на нее. Взгляд был странный: как будто по ту сторону серых глаз что-то шевелилось, какая-то мысль, но снаружи сотрудница оставалась непроницаемой. Наконец она молча достала из пакета три персика (и три осталось), а потом показала пять пальцев на руке.

– Да у меня нет столько! – опешила Саша. – У меня на карте всего полторы тысячи осталось, и я…

Сотрудница подумала и покачала головой.

Саша вздохнула. Ну, ничего справится как-нибудь. Хорошо, что дома гречка есть.

В изоляторе стоял запах хлорки от помытого пола. Откуда-то тянуло горячей жареной рыбой: обед. Колени вспотели. Почему-то вспомнилось лето, когда-то давно: она сидит на песке, прижав голову к коленям, слушает, как фырчит море, где-то вдалеке орут чайки, да так, что кажется, будто кто-то мучается в агонии. Она кладет руку на песок и чувствует, как он липнет к мокрым от морской воды ладоням. Больше всего ей тогда хотелось, чтобы пляж оказался всего лишь нижним сосудом песочных часов, которые сейчас кто-то перевернет, чтобы измерить время, пока готовится ужин, – и всё это исчезнет, и не нужно будет слизывать с коленок собственные слёзы и слушать, как где-то смеются дети.

В коридоре плакали женщина в бордовом хиджабе и другая, рыжая, волосы горшком, в розовой рубашке, которая перебирала сухими пальцами юбку и что-то бормотала, глядя перед собой в стену.

Очередь на свидания дошла до Саши где-то через час. За спиной закрылась железная дверь, и Сашу повели по коридору, за поворотом которого встретились еще несколько надзирателей. Двое вели в наручниках понурого подследственного с осунувшимся бледным лицом, заросшего короткой щетиной. Зэк то открывал, то закрывал глаза, и вообще выглядел сонным. Надзиратели не обращали на него никакого внимания и обсуждали Украину. Потом из-за поворота появился офицер с громадным, выпирающим из штанов брюхом, и препровождавшая Сашу поинтересовалась, не собирается ли он сегодня дежурить на втором этаже, где заключенные делали ремонт.

– Пф, нашли дебила, – мотая ключами, на ходу бросил надзиратель. – Я, понимаешь, Полиночка, не для того бунты в ИК номер три города Воронежа подавлял, чтобы теперь такой хуйней страдать.

– Но ты ведь еще не дежурил в этом месяце! – с мягким укором сказала она.

Офицер замедлил шаг.

– Хочешь, чтобы я за тебя заступил?

– Ну…

Пузатый фсиновец в ответ закатил глаза.

– Ла-а-адно, – протянул наконец он, махнув пухлой рукой. – Но с тебя гешефт!

– Базару ноль.

Они прошли вдоль длинного ряда комнат для допросов, пустых и распахнутых настежь: в маленькие решетчатые окна было видно, как облака бегут по подозрительно яркому небу.

Комната для свиданий смахивала на большую семинарскую аудиторию. Даже запах в воздухе висел такой же: пыль и мокрые тряпки, а еще почему-то мел. Во всю стену был установлен ряд кабинок со стеклянными перегородками, которые не мыли, кажется, со времен Союза. Саша зашла в одну из них, смахнула со столешницы смятый бычок и приземлилась на стул, который тут же опасно заскрипел. Отца пока не было. На столешнице, помимо недокуренного бычка, лежала и черная телефонная трубка. Последний раз Саша поднимала такую на даче у тети – там стоял допотопный еще дисковый телефон, и маленькая Саша с ощущением, будто совершает таинственный ритуал, вращала дырчатым диском, а в ответ ей шла тишина.

Отца всё еще не было. Сопровождавшая ее сотрудница, кашлянув и достав из кармана жвачку, встала позади кабины и принялась шумно жевать.

– Простите, а вы не позволите нам?.. – повернулась к ней Саша. – Ну, с глазу на глаз.

Та улыбнулась одним уголком рта и молча покачала головой. Наверняка и аппараты прослушиваются, подумала Саша, уже другими глазами взглянув на черную трубку, подсоединенную к толстому металлическому шнуру, который уходил куда-то в пол.

Полчаса Саша провела, глядя в потолок. Телефон мобильный доставать было нельзя, да и связь здесь всё равно не ловила.

В комнату вошла девушка в хиджабе, которая сидела на скамейке в коридоре. Ввел ее по-военному подтянутый фсиновец со вздувшейся на шее жилой. Когда напротив девушки сел мужчина – смуглый, с густыми черными бровями, в спортивном костюме – и девушка заговорила было не то по-татарски, не то по-чеченски, – фсиновец со всего маху ударил кулаком в стенку кабинки. Ударил смачно, слегка замахнувшись, – ему явно нравилось тренировать кулаки.

– Все переговоры исключительно на государственном языке Российской Федерации, – процедил он.

Секунду спустя девушка продолжила уже по-русски, прокашлявшись.

А потом появился отец.

В СИЗО у него был чехол с косметическими принадлежностями, в том числе бритвой. Но станок сломался, так что Саше нужно было купить новый. Каково бриться сломанным станком, было видно по залепленной пластырем ямочке на подбородке. Отец, кажется, догадался, о чем думает Саша, и произнес, махнув рукой:

– Это фигня. Не мог зеркальце нигде найти.

Пришлось читать по губам, но всё было понятно жестами, практически без слов. Он сел напротив и поднял трубку – движения неуверенные, какие-то дерганые: наверное, волновался, и не знал, как начать разговор.

Отец приложил трубку к уху.

– Я хотела купить тебе бритву, – затараторила Саша. – Но позабыла, зато не забыла купить персиков и орешки, как ты и просил.

– Да всё в порядке, – отец махнул рукой. – Я выменял бритву на сиги.

Щёки бледные и синие какие-то, подумала Саша. Надо будет оперативно выяснить, куда его отправят, чтобы вовремя пересылать лекарства. Мысль, что это может быть их последний разговор, Саша старательно отгоняла. Отгоняла – и сказать сама ничего не могла, будто этот синий цвет и бледность запретили ей говорить.

По регламенту изолятора свидание ограничено тремя часами; и хотя поначалу думаешь, что этого мало, иногда оказывается, что всего спустя какие-то минуты у тебя просто не находится слов.

Отец рассказал об условиях в больнице – приемлемых, за исключением того, что на каждую койку в палате приходилось по два человека, но отца обещали перевести в палату поменьше. Куда повезут, тоже пока было неясно: то им прочили Киров, то Ярославль.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.