Сейчас P.S. И никого не стало. Книга 3

Яна Рихтер

Сейчас P.S. И никого не стало. Книга 3

Пролог

Несколько лет назад.

– Вставай, боец! – еле сдерживая слезы, я колотила кулаками по его груди, – Вставай, боец! Бойцы не плачут!

Злой не шевелился и продолжал лежать на снегу. Глаза его были закрыты, рваное дыхание поднималось облаком в морозном воздухе. Твою мать. Я стала лупить его по щекам красными скукоженными от мороза ладонями– рукавицы я потеряла ещё в самом начале пути. Саня поморщился и открыл глаза, я отвернулась и смахнула слезы.

– Развалился тут. Отдохнуть решил? – я покосилась на его рваную штанину, залитую кровью, и торчащие кости, борясь с тошнотой. Он проследил за взглядом и попытался привстать.

– Не надо, не смотри, – я пресекла его попытки, мешая ему подняться.

– Вот же блядь, – он матернулся, – Перелом, сука.

Он откинулся на спину и спросил:

– Давно отдыхаю?

– Не знаю. Может, минут пять-десять. Сильно больно?

– Прорвёмся, – он поморщился.

Саня достал из кармана пачку «Парламента», но подкурить у него не получалось. Я выхватила у него сигарету, достала из кармана спички, и через мгновение вернула её на место уже подкуренную.

– Ты куришь? – рыкнул Злой удивлённо.

– Неа, пробовала однажды.

– Добрый тебя грохнет. Опустив окурок в снег, Саня опять заговорил:

– Слышь, Малая, гони за помощью, ты не справишься, а сам я не дойду.

– Хернёй не страдай. Я тебя не брошу, – я поднялась на ноги, – Надо шину наложить, потерпи, поищу ветки. Через некоторое время я уже сидела на коленях перед ним и импровизировала с ветками и ремнями, сооружая шину.

– Слушай сюда, Малая, – Злой схватил меня за руку, – Встаёшь и идёшь на юг, выйдешь к тропе, а там налево и топать до зимовья не сворачивая. Нож у меня возьми, на всякий..

– Да, заткнись уже! Ты что, не понимаешь? Я совсем не ориентируюсь на местности. Мне что юг, что восток! Я не найду тебя потом! Я не смогу привезти помощь, – орала я, – Поэтому соберись и приготовься к долгому пути. И да, будет больно. Но ты ж помнишь, бойцы не плачут.

– Твою мать…

Я не стала слушать дальше и пошла за большими ветками, которые видела в низине. Проваливаясь в снег почти по середину бедра, я ухватила большую сухую раскидистую ветку и волоком потащила её к месту, где лежал Саня.

– Саня, вот сейчас ты залезешь сверху, и я тебя потащу.

– Ну ты и дура, нахер тебе это надо. Иди и помощь приведи, Геракл, ёпт.

Мне хотелось его стукнуть. Хотя, в конце концов, он был прав. Я дура. И оказались мы в этом дерьме из-за меня. Меня впервые взяли с собой на охоту.  Красивое слово «охота» означало, что два раза в день парни будут уходить в заснеженную тайгу и проводить там большую часть времени. У них будут мужские разговоры, азарт, адреналин и добыча. А я буду оставаться в зимовье с кем-нибудь из них. Я пробовала ходить с ними, но первый же мертвый заяц вывернул меня наизнанку вместе с содержимым желудка. Я гладила ещё теплую шкурку и плакала. Один раз и навсегда я решила для себя, что охота это зверство, и отказалась в этом участвовать. Шёл третий день, парни пошли за косулей, а со мной остался Злой. Приготовив обед, я начала доставать Саню и канючить – я хотела гулять. В итоге через час Злой не выдержал и, матерясь, пошел меня выгуливать. Но что-то пошло не так, и теперь он со сломанной ногой лежит передо мной, и находимся мы хер знает где. Я заслужила его раздражение и злость. Поэтому, как только мне удалось зафиксировать сломанную ногу, я схватила ветку и поволокла ее в направлении, куда указал Злой. Он был тяжёлый, это был первый случай, когда я была не рада богатырскому сложению троицы и моим скромным физическим возможностям.

– А не надо было физкультуру прогуливать, Рина. Надо было тоже в качалку, – бубнила я себе под нос, впрягаясь в импровизированные сани,

– Злой, не молчи, говори со мной, – пыталась я отвлечься от жалящего крепкого мороза. Ответа не последовало, я остановилась и обернулась. Саня опять отключился. Твою ж мать. Куда идти? Я не видела следы, мы здесь не проходили. Я слушала интуицию, но она молчала, я наугад повернула направо. Я не знаю сколько я бродила, играя в маленькую лошадку, но, когда я увидела перед собой след от ветки, которую я тащила за собой, я упала на колени.

– Бл4444, – взвыла я.

– Что там, Малая? – я вздрогнула от хриплого голоса. Саня иногда приходил в себя, но несмотря на фиксацию ноги, боль была адской и временами он отключался. Я помнила о морозе, поэтому периодически останавливалась и растирала его лицо, кисти рук и стопу на здоровой ноге. Надо было торопиться. – Мы ходим кругами, брат. – Не могу понять, где мы находимся. Куда идёт след? После описания местности и наших следов, Саня выбрал направление, я взвалила ветку на предплечье и потянула свою ношу за собой. Двигались мы медленно. Краем глаза я уловила движение. Собака. Точно, лайка. В голове мелькнула радостная мысль, что человек должен быть рядом или жильё. Но когда животное, увидев нас, застыло, а потом повернуло голову, волоски на теле встали дыбом. – Охуеть, – выдохнула я. На меня смотрела тупая морда, и я чётко различала  большие уши с кисточками и короткий хвост. Рысь. Зверь застыл, разглядывая нас и принюхиваясь. Кровь. У Сани вся штанина залита кровью. Мысли стреляли в голове как из пулемета. Я бросила ветку, выхватила нож, подняла вверх широко расставленные руки и с диким криком бросилась в сторону зверя. – Пошла вон!!! Смылась, тварь, нах4й!!! – орала я дурным голосом. Рысь попалась правильная, не жаждущая приключений, и при первых же криках зверь развернулся и рванул в тайгу. Я вздрогнула от постороннего звука. Это был сиплый смех. Смеялся Злой.

– Малая, ты монстр! Молодец! Испугалась?

Я отрицательно покачала головой:

– Пошли уже. Надо поторапливаться.

И мы снова двинулись в путь. Спустя некоторое время, выбившись из сил, я опять рухнула на колени. Я не чувствовала рук. Злой опять отключился. Наступал вечер, через час наступят сумерки, надо выбираться отсюда.

– Надо идти, Рина. Надо идти. Мы выберемся, мы обязательно выберемся, – шептала я под нос.

А затем встала, вспомнила нашего преподавателя музыки в школе и самую оптимистичную песню, которую мы учили.

– Наверх, вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает! Врагу не сдаётся наш гордый Варяг! Пощады никто не желает! – предательские слёзы жгли мне глаза, но не обращая на них внимание, я упрямо тащила Злого и орала «Варяг», срывая голос. Почему-то подвиг военных моряков крейсера «Варяг» в Русско-Японской войне 1904-1905 гг. подхлестывал меня идти дальше и не сдаваться. Выбившись из сил, я опять упала, ползком добралась до Злого и стала растирать его нос и щеки. Затем я встала и опять потащила его, затянув хриплым голосом песню про Варяг по пятому кругу, вытирая слезы.

А потом я увидела, как ко мне бежит человек. Не один. Несколько.

Силы покидают меня, и я, как в замедленной съемке, медленно опускаюсь на колени. И сердце выпрыгивает из груди, когда вижу, как Димка падает на колени рядом со мной, стискивает в объятиях, прижимает к себе. Парни тем временем быстро разбираются с Саней, его осматривает Лёха.

А я держу лицо Доброго в руках и реву. Потом я подошла к Сане и хлопнула его по плечу: – Эй, мы победили!

– Варяг?

Варяг!

Он улыбнулся мне потрескавшимися губами.

Нашли нас только потому что я пела.

1

Рина

Яркое солнце светит мне прямо в глаз, и хочется чихнуть. Глаза закрыты, но я начинаю щуриться. Медленно приоткрываю один глаз. Вся комната залита ярким солнечным светом, окно приоткрыто, ветер колышет белые шифоновые занавески. Пахнет корицей. Я сладко потягиваюсь, и тут же меня притягивает в себе горячая сильная рука. И сонный хриплый голос шепчет на ухо: «Иди ко мне». Целую руку мужа, и говорю:

– Дииим, мне надо. Ну, серьёзно.

– Надо забрать у Кати горшок и поставить у нас под кроватью.

Он притянул меня к себе сильнее, зарылся в волосы и шумно сделал вдох.

– Ты мне снилась, зайчик.

Чуть касаясь, я поглаживаю его длинные красивые пальцы.

– Ммммм, я не оставляю тебя даже во сне, – я довольно расплылась в улыбке.

– Ты читала мне сказки, – шептал он мне на ушко, – А потом просила новые туфли.

А тем временем его рука сантиметр за сантиметром исследовала мое тело, забираясь под сорочку. Знакомая приятная дрожь. Но мне надо идти. Я извернулась и попыталась встать с кровати. Дима недовольно заворчал, возмущаясь, что не готов выпускать меня из кровати в субботу утром. Ууу, мой медведь.

Я выползла из-под одеяла, отбиваясь от мужа и смеясь. Шлёпая по теплому паркету в ванную, я заглянула в детскую – дочка ещё спала, разметав свои шоколадные волосы по подушке и прижав пухлый кулачок к подбородку. В ногах у нее лежала книжка, раскрытая на самом интересном месте. Вязанная мышка Журка упала на пол и лежала грустная – ей не хватало сладких Добреньких объятий.

Пока я чистила зубы, в ванную зашёл Добрый, прижал меня к себе и утянул меня под душ, предлагая продолжить взрослое утро. Я не успела заколоть волосы, они рассыпались по плечам и тут же намокли. Ну вот, а хотела вымыть голову вечером. Опять мурашки. Опять желание стать его кровеносной системой, обнять его и нести ему жизнь. Каждый день. Ничего не меняется. И ничего не изменится ни через десять лет, ни через сто. Я любила мужа, разлетаясь на атомы, забывая дышать, и ловила себя на том, что я самая счастливая женщина во Вселенной.

Проснулась Катюша. Когда я к ней зашла в халате, с чалмой из полотенца на голове, она уже натащила в кровать мягких друзей, и увлеченно играла, я не успела разобрать, что за сценарий в этот раз – она меня заметила. А потом в комнату заползла Добрая улыбка и я пошла готовить завтрак. Краем уха слышала, как Дима делает ей «потягушки», а она урчит как котёнок.

Услышав переливчатый детский смех, я с чашкой кофе в руке заглянула в детскую.

Катя сидела на кровати к Доброму спиной, а он стоял и заплетал ей косички. Это было их начало дня – папины «потягушки» и косички.

Я улыбнулась.

Меня опять накрыла тьма.

***

Мне всегда было интересно, по какому принципу нам наверху распределяют счастье, страдания и боль. Что-то вроде: «Сюда только счастье, боли не надо, немножко скуки и обыденности», «А вот сюда всего понемножку – чуть-чуть боли, чуть-чуть страданий и душевных волнений, и чуть-чуть счастливой любви в итоге». И нет никакого принципа в таком распределении и никакой справедливости. Кому-то достается все, а кому-то ничего. До определенного момента я думала, что мой лимит по физической боли в этой жизни уже исчерпан. Как я ошибалась.

Я слышу чёткий мужской голос, он разговаривает со мной, медленно открываю глаза, щурюсь от яркого света и пытаюсь хоть что-то разглядеть. Я без контактных линз, потому что вижу только светлые мутные пятна, пытаюсь шире раскрыть глаза, как будто это что-то изменит. Я не чувствую мое тело. Очень медленно как через вату до меня начинают доходить слова: «Сегодня 22 ноября. Ты в больнице, ты попала в аварию». 22 ноября?! И я начинаю плакать. «У нее болевой шок, выводите её, выводите, ей больно…». И меня опять накрывает темнота.

Это была долгая кошмарная реальность. Это как сон, который перемешался с твоей действительностью, и ты никак не можешь проснуться. С тобой происходят страшные вещи. Тебя окружают незнакомые люди, и ты находишься в месте, куда недавно собирался. Но что-то не так, такое смутное ощущение, что всё не так, как-то не логично. Тебе постоянно страшно. А потом происходят события, которые вообще не вписываются в твою картину мира – за тобой гоняются незнакомые люди, тебя хватают и пытают, ты горишь и не понимаешь, что им от тебя надо. В этой каше из боли, людей и событий иногда мелькают лица родных, но, в целом, один нелогичный кошмар тут же заканчивается другим, ты опять горишь или тонешь, или просто не можешь дышать, тело отказывается тебя слушаться, тебя перебрасывает с одного места на другое, и всё начинается сначала. Это был мой личный ад.

И в этом аду среди всего этого хаоса из лиц, событий, страха и боли я вдруг опять увидела Доброго. Он просто стоял и смотрел на меня. Я протянула руку и дотронулась ладонью до его груди. Это реальность? Я ощущаю прикосновение, ощущаю теплую кожу, рельеф мышц. Запах, чувствую, как он пахнет, и у меня начинает кружиться голова. Втягиваю воздух и задерживаю дыхание. Ещё. И ещё. Обнимаю его двумя руками, крепко прижимаюсь к нему и тут же решаю, что больше не отпущу. Смутно представляя, где я вообще нахожусь, я была полна решимости уйти отсюда только вместе с ним, и совсем не имеет значения, куда именно. Где-то глубоко внутри тонкий голосок нашептывал мне, что всё это неправда, и его нет передо мной, Добрый умер много лет назад. Но я прижималась к нему и вдыхала его запах, Боже, какой родной запах, я узнаю его из тысячи. Главное для меня в тот момент было не разжать руки, не отпускать его.

Дима начал говорить, я слышала его голос, но не подняла головы и по-прежнему прижималась к его груди.

Добрый говорил обо мне, о моей жизни и о том, что я с ней сделала, что ему больно за меня. Я должна отпустить его. Он сердился на меня, я это чувствовала, упрекал меня в том, что я не дала жизни шанса. Я ДОЛЖНА отпустить его.

Каждая клетка моего тела кричала: «НЕТ, Я БОЛЬШЕ НЕ ОСТАВЛЮ ТЕБЯ», я начала мотать головой, лишенная дара речи. Я подняла голову, посмотрела на его красивое лицо и не могла представить, как я смогла жить без этих синих глаз так долго. Целую вечность. Как я вообще смогу прожить без этих, рук, губ, улыбки ещё даже пять минут.

– Живи, детка. Живи за нас двоих. Живи так, как раньше стеснялась. Ни о чём не жалея и ничего не стыдясь. И не смей плакать из-за меня. Вспоминай обо мне, смеясь. Выйди замуж, роди детей. Будь счастливой. Тебе должны счастья за нас двоих. Я всегда буду рядом, – шептал он мне на ухо, я чувствовала его дыхание.

Слёзы текли по моему лицу. Что он такое говорит?! Я не хочу! Я больше не хочу без него.

– Не вспоминай обо мне слишком часто. Я не хочу, чтобы ты грустила. Просто живи, – он целовал мои мокрые щёки.

– А теперь открой глаза, – и я сильнее зажмурилась, прижалась к нему еще сильнее, насколько это было возможно. – Проснись, тебе надо проснуться. Тебе плохо.

Другая реальность. Я лежу на спине, мои руки и ноги привязаны к кровати. Полная темнота, доносится слабый звук – работает радио. Во рту стоит противный шоколадный привкус, и меня от него не просто мутит – тошнота невыносима. Нельзя оставаться лежать на спине, надо перевернуться на бок. Я пытаюсь высвободить правую руку, с третьей попытки мне удалось ослабить фиксацию, и я вытянула руку через образовавшуюся петлю. Трубки, я вся в каких-то трубках, они повсюду. Я стала вытаскивать зонд из носа, у меня всего минута, больше сдерживать спазмы я не смогу, мне было страшно, что не смогу дышать, когда начнется рвота…

Вдруг рядом оказались две медсестры, одна держала меня за плечи, не давая встать, вторая начала пихать мне зонд обратно, сдирая слизистую носоглотки. Я вырывалась и кричала, что мне больно, но не слышала своего голоса. Меня несколько раз наотмашь ударили по лицу. Тут у меня открылась рвота, я успела только повернуть голову набок, и злорадно подумала, что надеюсь, я заблевала этих садисток с ног до головы. Меня долго выворачивало наизнанку, к шоколадному привкусу добавился вкус крови. Потом мне что-то вкололи в катетер, я опять стала проваливаться в сон. Верните меня туда, верните меня в мой личный ад. Верните меня к моему мальчику. Я готова. Последняя мысль была о Добром – «Я люблю тебя».

Но всё моё дальнейшее нахождение в этом состоянии там было без Димы. Он больше не приходил, как бы я его ни звала, где бы я его не искала.

А однажды утром я проснулась. Так просто. Открыла глаза, сфокусировать взгляд мне не удавалось, всё пространство сливалось в одно мутное пятно, и я оставила попытки что-то разглядеть.

Вошла медсестра, увидев, что я открыла глаза, она начала болтать со мной, отвлекая от жуткого вида моего тела в трубках. Я в больнице, в отделении реанимации, произошло дорожно-транспортное происшествие, и меня привезли сюда на «скорой». Сегодня 15 декабря. Я нахожусь здесь уже два месяца. Услышав про катастрофу, я принялась трогать моё лицо, руки скользнули вверх, пальцы нащупали над ухом ёжик волос и свежий шов.

– Это ты голову рассекла, немножко зашили. Да ты не переживай, с лицо не пострадало. Сейчас зеркало принесу, – и она вышла.

Я с волнением продолжила исследовать мою голову. Волосы, очевидно, были сбриты. Что ж, 3-4 миллиметра волос это почти стрижка моей мечты, на которую я не могла решиться, усмехнулась я про себя.

Глянув на себя в принесенное зеркало, я убедилась, лицо не пострадало. Ну, хоть нос мне не пришили на бок. Хотя и без этой сомнительной операции вид у меня был жутковатый, огромные яркие глаза на бледном изнеможенном лице, потрескавшиеся губы, почти лысая голова и большие уши. Одни глаза и уши от меня и остались. И тут медсестра что-то сказала, попросила потерпеть и наклонилась к шее. Я начала задыхаться, попросила остановиться, но не издала ни звука. Голоса просто не было, я могла беззвучно орать, только шевеля губами. Мы проходили это на курсах в Центре медицины и катастроф. Трахеостома, аппарат ИВЛ. Я не дышу самостоятельно. Яркие глаза. Кислородное голодание. Отрывочные знания вплывали в моей памяти.

Пока я осознавала этот факт, в палату зашла еще одна медсестра. Я знаками попросила у неё дать мне лист и карандаш. Близко поднеся листок к лицу, я нацарапала только один вопрос – «Когда мне можно будет встать?».

– Кто тебе вообще сказал, что ты будешь ходить, – новенькая рассмеялась, и медсестры вышли из палаты.

Мои ноги. У меня что-то с ногами. Или с позвоночником. Нет, не похоже… я же чувствую и шевелю пальцами. Мысли кружили как вороны надо мной, сложно было сфокусироваться на чём-то одном. Я не допускала мысли, что я что-то не смогу. Я смогу ходить. Я выжила, я была в моём аду. Я должна проверить. Расслабив петли фиксации моих ног, я освободилась от связывающих меня пут. Я была абсолютно голая, накрытая только простынёй. Подняв простыню, щурясь, я начала изучать моё тело. Неестественно худые ноги. Груди тоже почти нет. Бордовые рубцы, кресты от дренажей на животе по бокам. Но в тот момент меня больше беспокоила моя нагота и одна тонкая простынь между мной и всем остальным миром. Здесь ты уже тело, не человек. Палата была общая, в ней лежали еще несколько бессознательных пациентов разного пола, пищали приборы жизнеобеспечения. Находясь в этой палате без одежды, без волос, неестественно худая, с дырой в шее, я чувствовала себя беззащитной, бесправной, безголосой. Ты не человек. Ты тело с набором жизненно важных функций. Тут с тобой можно делать всё, что угодно, ударить по лицу, пихать гастроэнторальный зонд без анестезии. В реанимации у тебя нет свободы выбора.

Я сейчас встану и пойду, и в задницу медсестер с их смехом и пощёчинами. Я с трудом села на кровати, борясь с головокружением. Вот чёрт, функциональная медицинская кровать. Она гораздо выше, чем обычная, мои ноги болтались и не доставали до пола. Придется прыгать. Я завернулась в простыню, так туго, как только смогла, сгребла в охапку все трубки и шланги, вцепилась в спинку кровати и спрыгнула. Ноги подкосились, подогнулись под моим смешным весом, и я начала опускаться на пол. Но, вцепившись в спинку кровати, мне с большим усилием удалось выпрямиться. У меня не было сил, я два месяца лежала, мои мышцы отказывались работать. Но я стояла! Сама! Пошатываясь и держась за кровать, я стояла на моих ногах без посторонней помощи. «Вот сучки, обманули меня» – я улыбалась во весь рот. Я сделала шаг, затем второй, но меня очень сильно качало из стороны в сторону, и я вернулась к кровати. Забраться без посторонней помощи обратно мне не удалось. Когда медсестра вернулась в палату, она застала меня стоящей на коленях возле кровати. Она отругала меня и уложила меня обратно.

2

Позже, ближе к обеду ко мне пришёл мой врач. Это был молодой мужчина симпатичный мужчина, но лица я толком не разглядела, только руки. Аккуратные ногти, мизинец смешно искривлен. Он вкратце рассказам мне, как обстоят дела. ИВС, тяжелая черепно-мозговая травма и другие повреждения. Да, досталось мне неслабо.

Последнее, что я помню, это корпоратив телеканала на базе на побережье. Международный день солидарности журналистов. Сентябрь. Из моей памяти стерлись события последних двух месяцев жизни. Я даже не помнила, как я оказалась за рулём в тот день. Я буквально находилась на краю, в двух минутах от смерти. И остаться здесь мне помог Добрый, я в этом была уверена. Мы победили. Эту битву мы выиграли.

После разговора с врачом мне опять захотелось спать, глаза мои слипались, и я опять провалилась в сон. Мне снились ребята в камуфляже, стрельбище, огражденное полосой деревьев, моя позиция на горе Лючихеза и лагающая связь, с треском выплёвывающая мой позывной.

Несколько лет назад.

– Delta- Alfa- Charlie- Oscar- Tango- Alfa. Delta- Alfa- Charlie- Oscar- Tango- Alfa. Приём, – радиостанция издавала хрипящие булькающие звуки.

– Delta- Alfa- Charlie- Oscar- Tango- Alfa. Delta- Alfa- Charlie- Oscar- Tango- Alfa, как слышно, приём, – голос Артёма был не чёткий, – Дакота, Дакота, ответь.

Из радиостанции опять раздался свист. Я переключила её на передачу, сигнал двоил, связь была ни к чёрту.

– На связи. Что там у вас, Монтана, – ответила я, – Mike-Alfa-November-Tango-Alfa- November- Alfa, как слышно, приём.

Собиралась гроза, связь то и дело пропадала. Несмотря на обещанные данные дальности покрытия сигнала в лесу и холмистой местности, связь сегодня лагала. Батарея была заменена всего час назад, всё должно быть исправно.

– Мать твою, Монтана, да что там у вас?

– Возвращаемся. Прикрой нас.

– Принято. Жду координаты.

Булькающие звуки и хрипы сказали мне, что координат не будет. Опять прикрывать вслепую.

В оптический прицел СВД я увидела группу, они отходили, технично меняя позиции от укрытия к укрытию. Противника не было видно. Проводив группу в оптический прицел еще на тысячу метров, я выдохнула, и осторожно выкатилась из моего укрытия.

Лёжа на животе, я засунула радиостанцию в рюкзак, глотнула воды из фляги, подхватила СВД, и на коленях, пригнувшись к земле начала отходить с позиции.

Я занимала высоту на склоне горы Лючихеза, которая расположилась на границе Сихоте-Алиньского заповедника.

Я стала спускаться с высоты, петляя среди кедрово-хвойного леса, после, сделав круг и убедившись, что меня не преследуют, я вышла на тропу и двинулась к лагерю.

Несмотря на то, что СВД была копией реального боевого оружия, она соответствовала ему по габаритам, весу и прицелам, плюс к её пяти килограммам был добавлены полтора килограмма радиостанции. К лагерю я вышла физически вымотанная.

Мысли мои переместились в самое начало этого приключения. Всё началось с простого заявления.

– Да ты не сможешь! – мужчина недоверчиво качал головой.

Мы работали вместе первый год, и, если бы он знал меня лучше, он бы был в курсе, что эта фраза действует на меня как красная тряпка для быка, она меня бесит.

– Я бы на твоём месте прикусила язык.

– Это хрен знает где, нужна серьёзная подготовка, Добровольская.

– Она у меня есть, – я кинула на стол справку о моих достижениях в Федерации рукопашного боя и КМС по пулевой стрельбе, – А ещё я прошла подготовку в Центре медицины и катастроф, умею оказывать первую помощь. Я готова.

Рудному ничего не оставалось, как поднять руки в небо:

– Лучше будет послать туда парня или парней, Добровольская. Олега, например, Сергея.

– Рудный, это мой проект, и туда еду я, – я развернулась и вышла из кабинета.

Зам директора телевизионного канала, где я работала, Анатолий Рудный, остался сидеть в недоумении.

Проект «Взгляд изнутри» был полностью моей идеей и имел неплохие рейтинги. Сейчас речь шла о тренировочных сборах военно-патриотического клуба «Сокол» в горах Сихоте-Алинь. Молодые ребята от 18 до 23 выезжали на месяц в труднодоступную местность и тренировали боевую способность и спортивные навыки. Я должна была там быть. Я должна была стать частью команды.

Когда утром нас с оператором привезли к подножью Лючихезы, я в ту же секунду вспомнила подъем на гору Шаман несколько лет назад. Поэтому я потуже затянула шнурки на берцах, надела перчатки, проверила воду и с рюкзаком приготовилась к восхождению. Оператор шёл рядом и матерился. Ему приходилось нести еще и большую часть оборудования.

– Иди работать на телевидение, говорили они. Это легко, говорили они, – передразнивал Вова своих родителей.