Ключ от солнца

Дарья Прокопьева

Ключ от солнца

Прозвенел звонок и двери кабинетов синхронно распахнулись. Орава галдящих школьников заполонила коридор. Следом спешили учителя, которые пытались напомнить о поведении, перекричать ребят – но толку-то. Шумящая, верещащая, болтающая волна прокатилась по школе, сметая всё на своём пути, и выплеснулась на улицу.

Снаружи было ясно и солнечно. Высокое голубое небо куполом накрыло сияющий мир: школу из бело-рыжего кирпича, редкие островки зелёной травы среди прошлогодней жёлтой листвы. Хотя погода ещё оставалась обманчивой, а на открытых улицах прохожих поджидали ледяные порывы ветра, было ясно – понемногу возвращается лето. Правда, радовало это не всех.

Одна девочка остановилась на школьном крыльце, запрокинула голову, щурясь на солнце. Поморщилась недовольно:

– Вот же ж блин!

Её подруга замерла, сделав два лишних шага. Обернулась, посмотрела удивлённо: как можно не радоваться чему-то в такой ясный, тёплый день, когда до каникул осталась всего пара недель!

– Ты чего? – спросила, дёрнув подбородком.

– Да, лето… – протянула первая, наконец опуская взгляд. – У меня летом сразу веснушки появляются, как прыщи по всему носу, и ещё вот тут, и здесь…

Она ткнула поочерёдно в скулы, а потом в переносицу.

– Ну и что? – не поняла подружка. – Это ж красиво!

– Да что ты понимаешь! – та махнула рукой, смешно надула губы.

И действительно, что могла понимать в веснушках та, у которой была белая, почти фарфоровая кожа – как у Белоснежки. Уж она-то не мучилась все 14 лет от этих дурацких пятен, и её никто не дразнил, не называл «конопатой», не шутил про лопату и дедушку!.. Нет, чтобы посочувствовать!

– Эй, Ника… – девочка посмотрела на подругу: та как раз подошла ближе. – Я ж не в обиду. Ты правда хорошенькая. И эта… уникальная! Чёрненьких, как я, много, а таких рыжих и веснушчатых – по пальцам пересчитать! Ты удивительная, ясно?

Ника осторожно улыбнулась. Слова были приятные, и она чувствовала, что подруга и впрямь хочет приободрить и утешить. Врёт, конечно, но что там говорила мама про «ложь во благо»?

– Спасибо, – пробормотала она тихо, слегка смущённо. – Ты домой?

– Неее. Вторник же, у меня «музыкалка». Но можем вечером выйти, погулять. Девчонок ещё позовём, в волейбол поиграем!..

Ника снова поморщилась. Ира – так звали её подругу – заливисто рассмеялась: она-то знала, что Ника со спортом не дружит. И никогда не упускала возможность подколоть, но так легко и по-доброму, что обижаться на неё не было никакого смысла.

– Ладно, пока! Вечером что-нибудь придумаем!

Ира махнула рукой и побежала прочь со школьного двора. Тот почти опустел: дети поспешили уйти как можно дальше от унылых кабинетов, серьёзных учительниц и зубодробительно скучных заданий. Остались лишь старшеклассники – они ждали то ли какую-то тренировку, то ли подготовку к ЕГЭ – да несколько мальчишек помладше, наверняка замысливших какую-то шалость. Ника недовольно покосилась на них: наверняка же опять ерунду на торце школы напишут!

– Чего уставилась? – один из них заметил, ощерился.

– Куда хочу, туда и смотрю! – Ника не осталась в долгу, но всё-таки отвернулась. Ввязываться в спор не хотелось: на словах она ещё могла выиграть, но эти-то не побоятся и за волосы дёрнуть, и за рюкзак потянуть.

– Ой-ой-ой, – мальчишка не отставал. – Слышь, а ты чего такая дерзкая?

Ника промолчала, только поджала губы. Подумала, и на всякий случай поправила рюкзачок на плечах – а то вдруг убегать придётся. Но парнишка лезть не спешил, а всё болтал, задирался:

– А не, уже всё, струхнула!

– И ничего не струхнула, – пробормотала Ника негромко, себе под нос.

– Чего-чего болтаешь?!

Она старательно не обращала внимания. Чувствовала себя при этом ужасно глупо: и слова против не скажешь – нарвёшься, и уйти не уйдёшь – тогда уж точно трусихой себя покажешь. Приходилось упрямо стоять, разглядывая небо, макушки деревьев и порхающих между ними птиц.

Одна из птиц вдруг запела. Над школой пронеслось звонкое, чуть причмокивающее чириканье – Ника такого никогда не слышала. Она аж замерла, приглядываясь: почему-то казалось, что такой звук может издавать только очень красивое, удивительное создание. Но оно было столь маленьким, что рассмотреть толком никак не удавалось – оставалось лишь в неведении заслушиваться пением незнакомой птицы.

Вдруг оно оборвалось.

– Э-гей! Попал! – завопил мальчишка, до того достававший Нику.

Она резко повернулась: тот прыгал на одной ноге на крыльце, победно вскинув вверх руку с… рогаткой.

Сердце у Ники ёкнуло. Не обращая внимания на мальчика, который теперь кричал что-то ей вслед, она сбежала со ступенек к деревьям, от которых совсем недавно доносилось чириканье. Долго искать не пришлось: у подножия ближайшей берёзы лежал невзрачный серый птенец, беспомощно открывавший и закрывавший клюв.

– Ты дурак, что ли? – Ника через плечо посмотрела на мальчишку.

– Ой, а ты у нас что, «зоошиза»?! – скривился тот. – Птичку ей жалко!

Ника покрутила пальцем у виска и склонилась над птенцом. Протянула было к нему руку, но замерла: вдруг что-нибудь ещё повредит. Вместо этого полезла в карман за телефоном, быстро вбила в поиске «как помочь раненой птице». Ответ нашёлся по первой же ссылке, где советовали накинуть на птенца покрывало или толстовку и прямо в них донести до дома.

Толстовки и уж тем более покрывала у Ники не было – но был шарф, который она решительно стянула с шеи. Аккуратно завернув птенца в тонкую ткань, Ника подняла его на руки, постаралась рассмотреть. Крови не увидела, но крыло показалось ей странно вывернутым – наверняка сломано. Да и если б всё было в порядке, птенец давно уже вырвался и улетел!

Успокоив себя таким образом и удостоверившись, что делает доброе дело, Ника поудобнее перехватила шарф с птенчиком и побрела прочь от школы. И только сейчас заметила: злосчастный мальчишка с рогаткой как-то уж очень долго ничего не кричит ей вслед. Подозревая неладное, она обернулась, готовая к чему угодно – вплоть до того, что следующий выстрел достанется ей самой. И выдохнула с облегчением.

Мальчик вместе с друзьями шёл вдоль здания в противоположную сторону. Видимо, её молчание успело ему надоесть, и он переключился на что-то более интересное. «Наверняка петардами сейчас кого-нибудь пугать будут», – почему-то подумала Ника, а затем отвернулась и пошла в сторону дома. Через десять минут она и думать о мальчишке забыла.

Дома Ника, не разуваясь, протопала в свою комнату. Шторы там с утра были задёрнуты, внутри царил приятный полумрак – как раз такой нужен раненной птице, говорили в статье. Поэтому Ника спокойно водрузила шарф со своим пациентом на письменный стол, а сама пошла обратно в прихожую: надо было снять ботинки и замести разнесённую по квартире грязь.

Убиралась Ника не очень внимательно: в одной руке держала веник, а во второй – телефон, читала всё о птичьей скорой помощи.

В интернете писали, что нужно положить птицу в коробку на что-то вроде одеяла, а рядом обязательно поместить что-нибудь тёплое. Ника остановилась, поджала губы – никак не могла вспомнить, где мама хранит старую советскую грелку. Звонить и спрашивать было нельзя, а то ей живо прилетит за подобранную «невесть чем больную» птицу. Может, тёплую воду просто в бутылку налить?

Так и поступила. Коробку взяла мамину из-под обуви, по бокам ножницами проделала дырочки, чтобы было светлей и спокойнее. На самое дно постелила старую наволочку, которые в их семье обычно нарезали на тряпки, рядом бросила пол-литровую бутылочку тёплой воды. Подхватила всё это сооружение под дно и, гордясь собой, понесла в спальню. А сама себе думала: «Птенец там, наверное, уже уснул, и переложить его будет» …

– Уыыыы! – взвыла Ника, когда коробка, выскользнув у неё из рук, больно ударила по ноге.

На самом деле, впору было орать «Аааа», что она и собиралась проделать до инцидента со птичьей больничной койкой. Теперь же вопить было как-то неловко, так что Ника замерла в дверях, стоя на одной ноге, а другую жалостливо потирая рукой. Сидевший за её столом абсолютно, совершенно точно не знакомый парень не впечатлился.

– Ты кто такой? – хмуро спросила Ника после целой минуты молчания.

Он, кажется, и сам был не рад происходящему. Смотрел мрачно, исподлобья, говорить не спешил, руки ещё на груди скрестил так, как Елена Петровна, когда выбирала, кому отвечать у доски… Хотя нет, не со всем так: он будто правой рукой придерживал левую, как если бы она сильно болела.

Ника резко отпустила ногу. Выпрямилась, не сводя взгляда с его левой руки. Что бы там ни говорили учителя, а она была неглупой девочкой – да, имелись проблемы с математикой, но логически мыслить Ника умела и могла сложить «два» и «два». Правда, сейчас получались какие-то неправдоподобные «сорок восемь».

– Да ты гонишь, – пробормотала она, но достаточно громко, чтобы парень напротив нахмурился ещё больше.

– Заметила-таки, – цокнул он языком. – Зря.

– И чего ты меня за это, убьёшь? – огрызнулась Ника.

На самом деле, ей было очень страшно. А кому бы не было страшно, найди он у себя в комнате незнакомого человека! Особенно если полчаса назад почти на том же месте находился раненный в левое крыло птенец, которого сейчас и след простыл.

– Не убью, – откликнулся парень.

Нике послышались в его голосе нотки разочарования, и она внутренне подобралась, готовая в любую минуту драпануть в прихожую. Мысленно Ника прикидывала, как быстро успеет отпереть дверной замок, когда парень тяжело вздохнул и снова заговорил:

– Мне, в общем-то, твоя помощь нужна.

Она аж рот открыла. Уставилась на парня, ожидая, что тот сейчас засмеётся неудачной шутке и всё-таки достанет из-за пазухи какое-нибудь грозного вида оружия. Но тот не двигался с места и выглядел таким серьёзным, что Нике ничего не оставалось, кроме как выпалить:

– Сдурел?! А ну иди отсюдова!

– Я бы и рад, но не могу. Видишь? – он приподнял левую руку

У Ники ёкнуло сердце: плечо у парня неестественно распухло, сбоку красовался наливающийся цветом синяк – всё как при переломе. Сравнение напрашивалось само собой, однако было настолько невероятным, что она поспешила отогнать прочь всякие мысли:

– И что с того? Ноги-то целы! Вот и иди до травмпункта, тут недалеко!

Он снова цокнул языком, то ли раздражённо, то ли разочарованно. Ника аж покраснела от злости – припёрся тут, да ещё и смотрит на неё с пренебрежением, будто на глупую малолетку! А сам, между прочим, максимум года на два старше выглядит!

– Слушай, ты…

– Тихо! – вдруг вскинулся он, и что-то в его голосе заставило Нику послушаться.

В квартире стало тихо. Она услышала, как в прихожей мерно гудит холодильник, как где-то внизу пиликает домофон и хлопает дверь подъезда. Потом донеслись смутные голоса, но разобрать, что именно говорят, Ника не успела: парень вдруг вскочил так, что стул упал и перевернулся.

– Окно открыто?! – требовательно спросил он.

Ника быстро кивнула, чувствуя, что на этот раз лучше смолчать.

– О, бес тебя разбери! – ругнулся он и, схватив здоровой рукой Нику за запястье, потащил прочь из комнаты, не обращая внимания на слабое сопротивление.

– Да подожди же ты! – вырваться Нике удалось только в прихожей. – Не хочешь объяснить, кто ты вообще такой и какого чёрта творишь?!

Он ответил, но она не услышала – в кухне загрохотало, будто что-то тяжёлое свалилось на пол. Ника почувствовала, как сердце на мгновение перестало биться: кроме них двоих в квартире никого не было. До сих пор.

– Чего стоишь?! Дверь открой! – накинулся на неё парень.

Дрожащей рукой она нащупала на столике ключ. Попасть в замочную скважину не получалось, по спине тонкой струйкой побежал пот, позади раздался какой-то странный, неестественный шум, будто к ним приближалось что-то тёмное, злое, невиданное…

В замочной скважине щёлкнуло. Ника вылетела за дверь и понеслась по лестнице, не оборачиваясь. Она не хотела знать, что гналось за ними, и только слышала: тяжёлый топот её странного спутника да жуткие хлопки чего-то, похожего на огромные крылья.

Наконец, она перепрыгнула через последнюю ступеньку и вдавила до упора кнопку от домофона. По подъезду пролилась благословенная трель, и Ника выскочила наружу, на улицу, под яркие лучи солнца. Дверь позади неё с грохотом захлопнулась, и всё стихло.

Медленно, Ника обернулась. Парень сидел прямо на земле, прислонившись спиной к подъездной двери, и тяжело дышал сквозь зубы. Лицо его исказила гримаса боли, и на мгновение Нике даже стало жаль его – но лишь на мгновение. Потом она выпрямилась и ткнула в него пальцем:

– Ты! Отвечай, что это было?

– А ты поверишь? – выдавил он между тяжёлыми вдохами.

– После того, как ты из птицы превратился в человека – поверю.

Та птица была соловьём. Нике стоило сообразить: кто ещё из пернатых мог бы так петь. Однако сейчас её мало волновала собственная недогадливость – были проблемы и посерьёзнее.

– То есть, ты – посланник бога солнца Даждьбога, который должен при помощи какого-то волшебного ключа открыть дверь и впустить в мир лето?

– Да.

– И ты должен был доставить ему этот самый волшебный ключ, когда тот пацан подстрелил тебя из рогатки?

– Да.

– Но он сделал это не потому, что дурак, а потому что его сердце уколола богиня зимы Марена, которая очень не хочет, чтобы лето наступило?

– Да.

– И так как я подобрала тебя, то она решила, что я на вашей стороне, и теперь будет охотиться ещё и за мной, подсылая своих слуг-воронов?

– Да.

– И чтобы спастись, я теперь на самом деле должна тебе помочь: найти тот ключ, притащить Даждьбогу и спасти мир от вечной зимы?

– Ага, – Соловей даже кивнул.

– А ещё это полная правда, каким бы бредом она мне ни казалась.

Они сидели на скамейке в парке неподалёку от её дома. Соловей привёл Нику сюда после того, как дал ей обуться – несмотря на спешный побег, он умудрился захватить стоявшие в прихожей кроссовки. Втайне Ника была ему за это благодарна – в одни носках по городу особенно не побегаешь, – однако вслух она «спасибо» так и не произнесла.

Теперь она мысками этих кроссовок рисовала на земле непонятные узоры. Несмотря на помрачневшее небо, на детской площадке вовсю резвились дошколята, по тропинкам сновали мамы с колясками, и на фоне этой обыденности слова Соловья казались ещё более странными и невероятными. Наверное, Ника бы не поверила – но она помнила то чувство леденящего ужаса, что преследовало её в подъезде. Оно было необъяснимым, неестественным, чрезмерным, и окончательно убедило её: невозможное – очень растяжимое понятие.

– Но почему они сейчас не атакуют? Вороны? – помолчав, Ника всё же нашла лазейку в пугающе логичном рассказе Соловья.

Она понимала, что цепляется за соломинку. Но как же хотелось, чтобы всё оказалось дурацким розыгрышем, сидящий рядом парень назвался каким-нибудь Лёхой, дёрнул её за хвост, обозвал дурёхой и убежал рассказывать друзьям, какое лицо у неё при этом было!

– Вороны не могут находиться под прямым светом солнца. Поэтому, когда я на улице, Марене приходится изгаляться: она посылает в сердца людей зимний холод, и они становятся злее. Как тот мальчик с рогаткой.

– Не такой он уж был и добрый, – пробормотала Ника себе под нос.

– Что? – Соловей всё же услышал.

– Не такой уж он был и добрый до этого, – чётче повторила Ника. – Он до меня достёбывался перед тем, как в тебя выстрелил.

– Достё… – попытался повторить Соловей, но бросил эту затею. – Что?

– Доставал он меня, говорю! – почти прокричала Ника в ответ.

– Ну, у тебя характер тоже не сахар, – хмыкнул тот в ответ, отчего Ника покраснела уже не от раздражения, а от стыда. – Но на самом деле, думаю, он к тебе приставал тоже из-за укола Марены. Он же не одномоментно действует. Это как испорченное настроение: оно не в одну секунду приходит и не так уж быстро уходит.

– Но уходит?

– Да. Того мальчика через полчаса отпустит, если ты о нём беспокоишься.

– И ничего я не беспокоюсь, – насупилась Ника.

Хотя она, конечно, немножечко волновалась. Всё-таки мальчик, получается, просто попал под раздачу – оказался поблизости, когда злым силам нужно было кого-то использовать. Если так подумать, его может быть даже и жалко…

– Беру свои слова назад.

– А? – вскинула голову Ника.

– Хороший у тебя характер, – усмехнулся Соловей. – Добрый.

Ника залилась краской пуще прежнего и отвела взгляд. Проследила за женщиной с коляской, которая медленно шла в отдалении, с кем-то негромко разговаривая по телефону. Выглядела она вполне нормальной, но всё же натолкнула Нику на мысль:

– А почему Марена их не использует?

– Кого – детей? Они не успеют сильно нам навредить. Что касается женщин… – Соловей проследил за взглядом Ники и улыбнулся. – Ты слышала истории о великой силе материнской любви? Так вот, все они – правда. Сердца матерей переполнены любовью, а это самоё тёплое из возможных чувств. Ледяные уколы Марены им не страшны. Поэтому я и привёл тебя сюда.

– Но нам придётся отсюда уйти.

– Да. Но я постараюсь упростить тебе задачу: обращусь в соловья. Из-за раны мне тяжело сохранять эту форму, и тем более бегать в ней от воронов. Если честно, я держусь из последних сил, – Ника окинула его сверху вниз взглядом и подумала, что Соловей и впрямь выглядит уставшим. – Кроме того, им будет труднее меня обнаружить, так как я буду меньше разбрасываться энергией и не оставлю такой явный след.

– Но напали-то на тебя, когда ты был соловьём.

– Я не говорил, что совсем перестану оставлять следы. Просто увидеть их станет немного труднее, и у тебя будет время спокойно добраться до школы.

– Только до школы? – переспросила Ника. И сама ответила на свой вопрос. – Ну, конечно. Они знают, что ты обронил ключ и обязательно за ним вернёшься. И ты посылаешь меня прямо в засаду?!

– Я буду рядом, – просто отвечал Соловей. – Кроме того, там навряд ли будет много людей: уроки у второй смены ещё не окончились, или я ошибаюсь?

Ника потянулась было в карман за телефоном, но замерла – вспомнила, что он остался в квартире. А ещё там дверь была открыта едва ли не нараспашку: если мама увидит – перепугается до смерти, а потом прибьёт. Надо бы уложиться до вечера, чтобы она ни о чём не узнала. Знать бы ещё, сколько времени было в запасе!

– У меня нет часов, – произнесла Ника. – Я не знаю, как скоро заканчиваются уроки, и сколько вообще времени у нас есть.

– Не много. Чем дольше длится межсезонье, тем больше у Марены шансов вырваться на свободу. Это ведь перепутье, а на них рассечь ткань миров проще, чем где бы то ни было.

– А это ещё что значит? – мрачно поинтересовалась Ника.

– Чем дольше зима и лето оба находятся за Дверью, тем проще распахнуть эту Дверь изнутри и выпустить в ваш мир всякую нечисть.

– Вроде воронов?

– Или кого похуже. Леших, мавок, водяных, богинок, бесов и прочей нечисти, которую объединяет одно – они очень, очень не любят людей.

Ника попыталась представить. И мысль о том, что её накажет мама, показалась не такой уж и страшной.

Соловей был прав: рядом со школой никого не было. Прогульщики держались подальше, опасаясь попасться, а остальные сидели на уроках. Однако Ника не собиралась рассчитывать на удачу. Она была предельно осторожна – из страха не только за себя, но и за раненную птицу, которую пришлось спрятать в передний карман толстовки. Теперь Ника чувствовала, как Соловей ворочается там, пытаясь принять хоть сколько-нибудь удобную позу. Она старалась двигаться медленно, не устраивать ему сильную тряску.

Для начала, Ника тихонько подкралась к зданию. Высунулась из-за угла, прищурилась. Во дворе было пусто и тихо – только усилившийся ветер гонял сухую листву. Но Ника не спешила выходить. Кто-то мог спрятаться у входа, или за одним из деревьев, или за другим углом школы…

Ника вздохнула. Она понимала, что просто тянет время, боится столкнуться с чем-то: то ли с розыгрышем, вероятность которого Ника всё ещё не отбрасывала, то ли с сотканными из тьмы прислужниками злой богини зимы и смерти. Ника не знала, что хуже.

– Почему стоим? – оказалось, даже в облике соловья её спутник мог издавать вполне себе человеческие звуки. Поначалу это немного нервировало Нику – говорящая птица выглядела очень странно и неестественно, – но за четверть часа она успела смириться. Теперь ей лишь не нравилось, что именно эта птица говорит.

– Допустим, я изучаю обстановку, – проговорила Ника.

– И как она?

– Подозрительно тихая и спокойная. Такое чувство, что стоит мне выйти, и эти ваши вороны разорвут меня на клочки.

– Они не смогут. У них нет физической формы, так что тебя не могут заклевать. Скорее они просто пройдут насквозь, но это ненамного приятнее. Люди при этом чувствуют холод, страх, одиночество…

– Спасибо, теперь выходить стало намного легче.

– Всегда пожалуйста, – ну вот, опять она не могла понять: шутит он или действительно не понимает, что Ника чувствует.

Она покачала головой, но отвечать не стала. Спорить, подглядывать, изучать обстановку можно было до бесконечности. Но бесконечности у Ники не было – из-за мамы или из-за Марены, не так уж и важно.

– Ладно. Пожелай мне удачи.

– Удачи, – откликнулся Соловей, и Ника вышла из-за угла.

Ничего не случилось. На неё не накинулись ни вороны, ни люди, не нечистая сила. Ника медленно шагнула вперёд по тропинке – всё по-прежнему было спокойно. Она немного ускорилась, потом ещё чуть-чуть, потом перешла на бег и в два счёта преодолела расстояние от поворота до крыльца школы.

Замерла, вся обратившись в слуха, но не услышала ни звука, кроме шелеста листвы. Сжавшаяся внутри пружина слегка разжалась, дышать стало легче. Всё ещё оглядываясь, Ника подошла к тому дереву, возле которого целую вечность назад нашла соловья. Опустилась на корточки, всмотрелась в жухлую листву, оставшуюся ещё с осени.

– Видишь? – прошептал Соловей.

– Пока нет, – Ника тоже перешла на шёпот.

Она рукой смахнула листья в сторону, потом ещё и ещё. Но на земле было пусто, хотя Ника была уверена: ключ не мог упасть никуда, кроме того места. А значит, кто-то его…

– Не это ищешь?

Ника резко обернулась. На крыльце, у самого входа в школу, стояла Анька Ломова. Не то чтобы Ника знала имена всех старшеклассниц, но об этой девочке ходили легенды. Она была хулиганкой, прогульщицей, грозой школы, которую в десятом классе даже оставляли на второй год. Совсем не выгнали её лишь благодаря тому, что в школе работала бабушка Ани – учительница физики, божий одуванчик, которой очень трудно было отказать.

Анька тоже было трудно отказать, но по другой причине. Её откровенно побаивались: Анька вполне могла испортить твои вещи, распустить неприятные слухи, а в случае чего и волосы повыдёргивать. И надо же так случиться, что именно она сейчас подбрасывала на ладони ключик, до ужаса нужный Нике!

– А если и это? – она медленно поднялась с земли.

– Тогда тебе придётся со мной договориться, – Анька ухмыльнулась.

– И что тебе может понадобиться от семиклассницы? Я же мелюзга?

– Мелюзга. Но деньги-то тебе мама с папой дают?

Чёрт. Ника поморщилась, и не потому, что ей было жалко карманных денег. Беда была в том, что ей их не давали: мама платила только за обеды в школьной столовой, а покупать что-либо в буфете не разрешала – считала, что там продают только вредную ерунду. Если уж говорить начистоту, она была права, вот только сейчас от этого Нике было не легче.

– Дают, – от безысходности Ника решила соврать.

Стратегия оказалась не такой уж и глупой: ухмылка на губах Аньки стала шире, она перестала подбрасывать ключик в воздух. Проговорила:

– Ну, вот и славно. Принесёшь деньги – отдам тебе ключ.

– Эй, но он мне сейчас нужен!

– Тогда доставай деньги сейчас. Сколько там у тебя есть? Рублей сто?

– Сейчас у меня нет, – созналась Ника. – Завтра будут, тогда и отдам.

– Значит, завтра свой ключ и получишь, – Анька пожала плечами и сунула руку в карман. – А пока извиняй.

Она развернулась и, словно издеваясь, медленно и вальяжно пошла обратно в школу. Ника разве что не подпрыгнула от переполнявшей её злости – не на Аньку, а на себя. Она же была так близко! Ника разве что дыру в кармане Аньки взглядом не просверлила – всё смотрела, смотрела и думала, что ещё она может сделать, что ещё предложить, что сказать…

– Постой! – выпалила Ника, только бы Анька остановилась.

Сработало. Та замерла у самой двери, медленно обернулась.

– Придумай что-нибудь другое, а? Хочешь, обеды свои буду тебе отдавать? Или, не знаю, рюкзак за тобой таскать?

– Рюкзак мой и без тебя есть, кому носить, – фыркнула Анька. – Но мне теперь интересно.… А чего ты так в этот ключ вцепилась? От чего он вообще?