Гипнофобия

Дмитрий Миронов

Гипнофобия

Часть 1

В комнату ворвался сквозняк, задрав к потолку занавеску. Первый залп надвигающейся осени отвлек человека от окуляра подзорной трубы, он обернулся на скрип металлических «крокодилов» держащих зубами танцующую тюль. Мужчина был с одним глазом вместо второго криолитовый протез. Из-за этой ущербности приходилось оборачиваться всем телом. Балконная дверь распахнулась. Он не шевелился, слушал шум деревьев на ветру.

У Антониони есть шедевр – «Фотоувеличение», половина фильма там шелестят листья, вселяя тревогу и злое предчувствие…

Человек вернулся к своей трубе. Вектор его взгляда упирался в окна квартиры на последнем этаже панельной девятиэтажки. Между ними большое расстояние, несколько плоских крыш «хрущевок» и детская площадка с качелями. Все это утопало в зелени деревьев и дикой акации.

Человек с трубой был еще выше – на двенадцатом этаже. Он мог видеть намного дальше, чем ему нужно – стремительно растущий вверх мегаполис, бесконечное бодание автомобилей на перекрестке, людей на остановке смотрящих в одну сторону, как пингвины. Но он вглядывался лишь в эти окна, в две зияющие мертвые глазницы, где ничего не происходило. Только круглые макушки тополей щекотали карнизы.

Там, внутри единственной комнаты типичный интерьер – шкаф, диван, телевизор на комоде. На кухне одна тарелка в сушилке для посуды, пустой стол и две табуретки. Ничего и никого, никто не приходил много дней, а может, и несколько месяцев…

Вдруг, солнце выскочило из-за туч, нарезало объект наблюдения на золотые ломти. На стенах и полированной мебели вспыхнули ромбы и трапеции, в этой радужной геометрии можно было разглядеть незамысловатый узор обоев, числа на календаре, прочую мелочь. Это был последний вдох лета. Туча опять сожрала все небо.

С осенью наступает тишина. Балконы, форточки на замок и задвижки. Совсем не слышно улицы, шума машин и детских воплей с площадки под окнами…

***

Месяц назад:

– Да кого волнуют эти аватары?!

Главный полицейский небольшого города в Ленинградской области облизывал ладонь, мясо неудачно брызнуло с тарелки, когда он воткнул в блюдо нож.

Они обедали у Казанского собора, полковник приехал в Петербург «по его душу». Ресторан обычно пуст в это время суток, они были вдвоем за столиком.

– Меня пугает, что никаких следов. Вообще.

Обер-полицмейстер вытер лапы салфеткой, оглянулся, протянул собеседнику конверт.

– Банковская карта с пин-кодом и флэшка.

– Сколько?

– Нормально. Я сказал ты лучший.

– Убитых сколько?

– Двое. Твои друзья…

Больше о деле не говорили, сожрали по десерту и разъехались по домам.

После ресторана он проспал до позднего вечера. Приняв душ и опохмелившись, воткнул флэшку в ноутбук…

Убитые: один на кухне заведения, второй в подсобном помещении, оба выстрелами в живот, у каждого по контрольному в голову. Четыре пули, предположительно из пистолета иностранного производства. Калибр самый маленький, такое оружие легко спрятать в одежде, или в «дамской» сумочке. Гильз, кстати, тоже нет.

Предполагаемая преступница женщина двадцати пяти – тридцати лет, официантка кафе, хозяевами которого, как раз являлись покойные. Украдены все деньги – выручка за корпоратив, вытряхнуты кошельки потерпевших. Так же преступница или преступники сняли все золото, с пальцев, запястий, жирных загривков. Может быть, была кубышка крупная сумма денег, но родственники клялись аллахом, что пропала сумма не более двухсот тысяч, это не считая золота.

Нет ни отпечатков убийцы, ни какого либо ничтожного генетического материала. Исчезла копия паспорта и все записи с камер видеонаблюдения. Кафе на краю лесопарка, шоссе рядом, несколько жилых зданий. Пальбы никто не слышал, опросили жильцов дома неподалеку. И была еще одна дверь железная прямо с кухни на улицу, скорее всего, через нее она и ушла в лес по тропинке. Телефоны убитых сгорели в мангале. У нее была целая ночь…

Показания свидетелей. Подозреваемая с первых дней работы зарекомендовала себя, как трудолюбивый и ответственный работник. Фоторобот – лицо, как с детского паблика в социальной сети, абсолютно ничем не примечательное, таких миллионы. Фамилию помнили только те, что на фотографиях с простреленными черепами. Имя самое простое и, скорее всего, не ее. В этих шалманах никакой бухгалтерии и бюрократии, все на доверии, или не доверии. Персонал обычно иностранцы, как и сами хозяева.

Ни с кем близко не дружила, номер телефона, разумеется «вне действия сети», зарегистрирован на наркомана, который «ничего не помнит».

Помогла уборщица, разговорчивая гражданка Узбекистана, она, кстати, была первой на месте преступления ранним утром. Рассказала, что старший из хозяев часто «держал руку» ниже спины у блондинки. Были ли отношения, она не ведала, но в тот день, накануне масс-шутинга, слышала, как хозяева и официантка после работы собирались в какую-то «сауну». И самое главное – когда следователь вытряхнул все контакты и медиафайлы из телефонов работников, в залапанном «самсунге» этой уборщицы, нашли снимок подозреваемой, веселая узбечка когда-то щелкнула нужное селфи. На заднем плане официантка, лицо в профиль, оглянулась…

Едва-едва уловимо знакомые черты, он крутил колесиком «мышки» приближая и удаляя изображение, пытаясь вспомнить или разглядеть. Ничего общего с фотороботом.

Официальная версия – ограбление. Только, простите, нахуа столько телодвижений, чудес конспирации и огнестрела, ради двухсот тысяч?

А если кровная месть? Тогда – жопа. Большая черная волосатая жопа. Никто не будет копаться в этих «этнических чистках». Родственники согласились с официальной версией.

Вариант мести прорабатывали. Прилагался список преступлений в регионе за последние несколько лет, «совершенные в отношении женского пола лицами различных диаспор». Изнасилования, оскорбления чести и достоинства. Злодеи почти все выловлены и осуждены, кто-то откупился, один в розыске…

Пачка сигарет и полбутылки водки ушло на исследование красивых лиц потерпевших. Вряд ли кто-нибудь из этих дур устроил бы вендетту. Убийца профи, а дело стопроцентный глухарь.

Еще раз вернулся к фотографии официантки. В сотый раз вглядывался в надбровную дугу и кончик носа, угол рта, острый подбородок…

И, вдруг, его обожгло!

– Ах ты, сука! Блядь!

Вскочил, и перевернул стол. Монитор грохнулся на пол, фотография не исчезла. Стал топтать экран, забил его в плинтус под батарею. Человек метался, как пойманная в ловушку крыса. Все стеклянное в доме, кроме окон и искусственного глаза, было разбито вдребезги. Он упал на кровать, когда боль, в истерзанных осколками пятках, стала невыносимой…

Сам обработал раны, порвал простыню на бинты, сделал перевязку. На следующий день, он с трудом засунул перебинтованные ноги в ботинки. Хромая вышел на улицу и поймал такси.

Уехал на окраину города, что бы посидеть на ступеньках рядом с ее квартирой. Точнее, входной дверью, со старой дерматиновой обивкой и пыльной замочной скважиной. Разумеется, на звонок никакой реакции…

Через несколько дней снял жилье на двенадцатом этаже, единственное, что было у риэлторов с видом на ее окна.

Месяц ожидания и бесплодного вуайереизма. Он не придумал, что будет, если она вдруг, внезапно появится, мелькнет в фокусе зрительной оптики. Полчаса быстрым шагом до ее дверей. А может, он ошибся и идет по ложному следу?..

 ***

Вечером поехал на такси в центр.

Вылез из машины на набережной канала, пошел вдоль моргающих неоном заведений, останавливался, разглядывал публику внутри. Выбрал полуподвал вытянутый коридором, и столиками вдоль окон. Здесь был полумрак и добродушная толкотня у стойки, очередь подошла быстро, работали два бармена…

Он сидел перед телевизором, за двухместным столиком, пару раз сказал кому-то – занято. Это был самый шумный угол в заведении, туалеты неподалеку, народ бесконечно туда-сюда. Он уже допивал бутылку, и собирался уходить…

Из туалета вывалилась малолетка, конечно же, блонди. Он сегодня видел много таких, белоснежных с розовым отливом, как уши кролика. Чертова мода, недаром та, которую он ждет, выбрала этот цвет. Девчонка плюхнулась за его столик, тяжело дышала, капли пота блестели на висках, глаза яростно блестели. Казалось, ничего не видела вокруг, на лице легкая гримаса растерянного блаженства, наверное, то, что сейчас с ней произошло, было в первый раз. На щеках автограф чьих-то губ – сочные пятна губной помады, несколько пятен на шее. Она сидела боком, не сводила глаз с буквы «Ж» на двери…

Это все было перед ним, на расстоянии вытянутой руки. Выскочило внезапно и совсем не обязательно. Он надвинул козырек кепки на самый нос, и покинул заведение.

Ждал недолго, стоял в тени дерева на гранитном берегу канала, мимо едва шевелились автомобили, по тротуару топали компании. За его спиной рассекали черную, блестящую рябь канала маломерные суда, смех и музыка отовсюду.

Вышла не одна, трое рядом, какого пола, хрен поймешь этих детей. Он крался следом, сбоку, вдоль чугунных перил набережной. Преследовал, как пантера несчастную, ничего не подозревающую, антилопу. На перекрестке эти четверо долго курили, машина нарисовалась откуда-то, уехали…

Слава Богу. Все труднее было совладать со своим неистребимым инстинктом, что бы погасить этот гон, он смог бы преспокойно нырнуть в черную воду канала, или… Лучше не думать, что было бы, или. В такси с трудом вспомнил адрес…

В воротнике рубашки, которую он никогда не носил, зашита телефонная карта памяти. Фотографии, сделанные много лет назад, на старую «нокию». Кадры смазанные, из-под полы. Это она, самая первая. Круглые глупые глаза, несмываемый южный загар, работала в магазине. Пробила ему товар на кассе, из чека узнал имя и фамилию.

Несколько снимков с ее странички «ВКонтакте», где она в родном Жопинске, на берегу Каспийского моря, ослепительно голая, в почти невидимом купальнике.

Он тогда был женат, работал в отделении, носил форму. В кровати жена была всегда сверху, он представлял, что это та, смуглая, с челкой по самые глаза, стонет, дергается на его чреслах.

Вот ее последнее фото. Обернулась тревожно. Может, уже снилось, что-то зловещее. Снится же людям, что-то особенное перед смертью…

Был самый темный вечер в году, в самом темном переулке, без Луны и встречных прохожих. Она убегала, он, издеваясь, бежал рядом, зверски хохоча и заглядывая в лицо…

На следующий день, после полудня, в отделении загудело, нашли труп. Вся эта закрутившаяся внезапно центробежная мощь вокруг него – топот ног по коридору, беготня с оружием наперевес, срочные собрания в кабинетах, доводила его до сумасшедшего экстаза. В составе оперативной группы выехал на место преступления, тот самый переулок, где был вчера. Слушал, что говорят коллеги, эти простые смертные в погонах. Выполнял мелкие поручения…

Еще одна неказистая фотография – ему тогда понравилась панорама. Снимал из окна туалета, какого-то бизнес-центра на окраине города. Был там, по забытым уже делам. Стена из серого кирпича и большое окно спортивного зала. Не было в тот день никакой защиты от чужих глаз. Синхронно двигались женские туловища под едва уловимую музыку. Из несколько десятков снимков, оставил только один, просто, было очень плохое освещение, да и камера в телефоне не очень…

Он потом ходил почти каждый вечер смотреть, дежурил у входа всегда в разной одежде, в кепке, надвинутой на самый нос.

Выбрал одну, стройную, как спица. Она единственная с тренировки шла домой пешком, остальные рассаживались по машинам, кто за руль, чаще рядом с водителем.

В этот раз не стал импровизировать, ужалил сзади электрошокером, затащил в машину и увез в подготовленное место. Ушла, не приходя в сознание, как во сне. Ему показалось, что изо рта ее выпорхнула бабочка, когда он ломал ей пальцами горло. Еще один портрет у них в коридоре, в рамке «пропавшая без вести», и сладостное принятие вседозволенности…

Их было немало «пропавших». И сколько было бы еще, если не она, та самая, которую он так отчаянно ждет.

Помнит, что началась возня с этими «аватарами». Заперли на ночь в подсобке у себя в магазине бабу, работала у них, пьющая и немолодая. Был конфликт – недостача в кассе. Баба ночью умерла, по заключению врача естественной смертью…

Он писал рапорт, поднял глаза, почувствовал, что смотрят. Дочка покойной сидела в дальнем углу, разглядывая его лицо, пытаясь запомнить. Он даже неожиданно прикрикнул:

– Чего надо? Иди домой!

Про себя подумал – вот сука, я тебе посмотрю так…

У самого дрогнуло в животе, он тоже разглядел ее, хватило одной секунды. Лицо, как у этих, из «порнохаба», такой же усталый похуизм. Хотя, понятно – мать в морге. Но, если дрогнуло, уже не отпустит. Он приговорил ее к смерти еще там, в своем кабинете.

Не было слез и истерик, ей действительно давно было пора уходить. Расписалась, где сказали, сидела, чего-то ждала. Ларечники весело топтались в коридоре, понятно, что правосудия не будет. Павильоны эти и фруктовые лотки на перекрестках давно вне закона. Но шефу нужна новая иномарка, и отдых с семьей на экваторе. Жирный конверт с деньгами он лично носил начальнику на третий этаж, каждый месяц. Шеф закрывал глаза на мелкие дела подчиненных, алгоритм налажен, рушить все из-за какой-то пьяницы…

Через несколько дней пришел к ней. На вызов домофона не ответила, хотя в окнах мерцал голубой огонек телевизора.

Выследил ее путь от работы домой, запомнил время. Шаг, движения его становились быстрыми, порывистыми, в глазах кровавые пятна, пора было заканчивать.

Увидел ее в окно на лестничной площадке, тут же вывел из строя лифт – сунул между дверями щепку, двери захлопнулись и лифт «сломался». Идет. Худая, бледная кисть руки мелькает на перилах…

Спрятался за мусоропроводом. Шаги все ближе.

– Привет, я к тебе.

Фамильярность ее насторожила…

Протянул растопыренную клешню к ее горлу, что бы схватить, душить, второй рукой вбить это лицо в бетонную стену.

Спокойно увернулась, еще не веря, пытаясь понять ситуацию. Он перепугался, она была, как узел из тонких, прочных мышц и бешенной, злой энергии. Снова бросился в атаку, получил в пах…

– Ладно. А вот так?

Сделал широкий шаг, выкинув вперед руку с шокером, и… тут же ослеп на один глаз. Встретила его ириминагэ, два ее пальца вошли под бровь, и вытряхнули яичную плоть глазного яблока. Он зарычал в панике, если бы не электрошокер, выбила бы ему второй глаз, откусила бы брови и нос, обглодала бы щеки…

Все закончилось через считанные секунды. Оставил ее там, не сомневался, что убил, после таких ударов не живут.

Врачу и сослуживцам объяснил, что бегал в парке, наткнулся на ветку. Сидел дома на больничном, судорожно ждал новостей. С женой давно расстался, имея собственное жилье, снимал квартиру. Очень любил переезжать, упаковывать вещи в одном и том же порядке по мешкам и коробкам, раскладывать их на новом месте. Через несколько дней тишины и отсутствия, каких либо событий, казалось, что будто все это ему приснилось.

Вернувшись в строй, на почве ожидания неминуемого, у него развился хронический психоз. Мерещилось, что коллеги стали его избегать, не смотрели в его сторону, прятали взгляд. Как-то незнакомые люди в штатском шли навстречу по коридору… захлебнувшись паникой, он спрятался в чужом кабинете.

Краем уха, из обрывков нечаянно подслушанных разговоров, понял, что за его «художества» взялись всерьез. Не выдержал, уволился, по состоянию здоровья. Ближайшая медкомиссия все равно бы не пропустила на должность, которую он занимал.

Молодые женщины перестали пропадать. Осталась одна цель, интенция, установка, назвать можно по-разному. В больницах он ее не нашел. Значит, она все-таки жива, почему тогда он сам еще на свободе? Странно все. Нельзя расспрашивать, упоминать ее имя, а то начнут задавать вопросы уже ему. С той ловкостью, которой она его покалечила, совершенно понятно, что она умеет драться. Он стал искать ее, где только возможно найти ей подобных. В интернете сотни школ – кун-фу, тай-бо, кикбоксинг, шутбоксинг, кудо, будо, капоэйра. Сотни лиц инструкторов и учеников, никакого толку.

Окна ее погасли навсегда, лишь два черных пятна под крышей панельного дома. Кто она теперь? Если, действительно та официантка из придорожного хачмана, что он будет делать? Да ничего, ничего полезного для начальника полиции уездного города N. Он просто завершит бой, в котором наполовину ослеп, а потом будет видно.

Женщины перестали пропадать, но не нельзя сказать, что это ему легко давалось. Иногда полыхало. Вчера вот чуть не пропал, когда увидел в баре эту, с губной помадой на щеках…

 ***

Он дыхнул на линзу окуляра и протер подолом рубашки. Не может быть! Там кто-то был, несомненно. Сдвинута табуретка, появилась посуда на столе, но в комнате и кухне никого. Значит, приходили ночью или рано утром? Минут пять буравил взглядом через мощную оптику углы и вертикали внезапно ожившей квартиры.

Вечером снова моросил дождь. Несколько часов он просидел в беседке, что в детском садике напротив ее парадной. Лампочка под козырьком хорошо освещала всех, кто входил и выходил обратно. Замерз. Решил продолжить на лестнице. Вошел вместе с какой-то теткой, позванивая на ходу ключами, типа – свой. Поздоровался.

На последнем этаже устроился так, что бы хорошо был виден выход из лифта, фрагмент двери ее квартиры. Люди шли гулять с животными, выползали покурить перед сном, он видел в лестничном пролете их головы, отпуливающие струи дыма.

После полуночи не выдержал, пошел спать.

Следующим утром солнце издевалось. Тучи плясали с ветром краковяк. Четкое изображение пропадало и появлялось в ритме танца. Он увидел, что кто-то промелькнул в комнату, карлик или муравьед, ему так показалось. Солнце как раз опять занавесилось большим серым облаком. В темном углу на кровати копошилась членистоногая тварь. Или же это человек шевелил нижними конечностями, просто завязывая шнурки…

Он выпрямился, глаз начал слезиться. Прикурил сигарету дрожащими руками, отстегнул трубу от штатива, одернул занавеску и снова прильнул к окуляру в позе капитана Блада. Вздрогнул. Та, которую он ждал, сидела за столом, склонив голову над планшетом, или газетой. Сигарета выпала из пальцев, подзорная труба грохнулась на пол рядом.

Он застыл на месте, глядя, как маленькое пятно ее окна начало чернеть, превращаясь в жирную точку. Перед глазами на стекле надулся пузырь, стал медленно и с хрустом крошиться. Неторопливо вращаясь, вылез свинцовый наконечник. Человек стоял, не шевелился, не в силах поднять руки в последнем своем желании защититься от пули. Смотрел, как она тихо приближается, исцарапанная, центростремительная и неизбежная…

Его отбросило в угол, из руин черепной коробки вырвался пар. Стеклянный глаз отскочил от стенки и бешено заюлил на паркетном полу. Горло еще что-то пробулькало в последний раз и заглохло навеки.

Часть 2

– Сегодня в парке за мной гонялась бешеная ворона, алкаши на скамейке смеялись.

– Ха!

– Тебе смешно, а я еще в кедах, как тупая малолетка. Ноги мокрые по колено. Надо ботинки покупать, а то скоро снег повалит…

– Я с тобой.

– Ладно. Соберусь, позвоню.

– Давай…

Несколько недель назад они познакомились на семинаре сенсея Китауры. Герман сидел на балконе места для публики. Алина стояла у стены рядом с входом в зал, переодетая в кейкоги. Почтеннейший японец приезжает раз в год на три дня, устраивает «показуху» смотрит, раздает даны. Алина и несколько парней шли на первый дан, двое на третий и один дядька на четвертый.

Алина оглянулась на зрителей и ахнула – Том Харди! Ей так показалось. Зрение только начинало подводить, она стала чаще ошибаться в визуализации предметов и людей. Герман расценил этот затяжной взгляд по своему. Произошла стыковка на ментальном уровне, с чего обычно все и начинается.

После семинара подошел, поздравил. Они давно знали друг друга, ходили в один клуб Айкикай, но не здоровались. Он «пыхтел» в противоположном углу ковра, где только даны. Она вместе с остальной «шелупонью» так Алина называла всех кто не в хакамах. Ей было не интересно с ними, она давно переросла «бесполезных» дяденек, к слову, настоящих пахарей, годами отбивающие своими тушами ковры в додзё. Но, к сожалению, это как музыкальный слух, если не дано, ничего не выйдет, хоть ночуй здесь под портретом Морихея Уэсибы.

И вот она в новой тяжелой с непривычки хакаме, села на ковер в позу сэйдза рядом с избранными. Как только инструктор хлопнул в ладоши и крикнул:

– Хаджиме!

Алина бросилась к Герману:

– Анагешмас!

– Анагешмас…

Пока они кружились в танце дзю-вадза, разглядела его лицо. Боже, какой нафиг Том Харди, подумала она, скорее Джон Малкович в лучшие годы.

Он покрикивал:

– Плечи! Корпус! За что первый дан получила, непонятно…

Так и подружились.

 ***

– Ну, что едем?

– Да, давай, мне тут пешком недалеко.

– Через час.

Встретились у Московского вокзала, где вход в «Галерею». Пока Алина ехала в метро, совсем стемнело. Народу у входа в торговый центр было как в автобусе. Полированный гранит отражал каскады неоновых огней. Свет резал глаза после темной улицы. Круглая дверь-вертушка впихнула в огнедышащую пасть мегамолла очередной брикет из человеческих туловищ. Алина подхватила Германа под руку. Скользя по мокрому полу, они ушли в сторону, что бы ни мешать толпе.

– Есть план?

– Сначала – сюда. Ой, что я вспомнила!

– Ну?

– Здесь, когда была маленькой, кидалась яйцами в Рому Желудя. Нас было много, орали хором: А ну-ка давай-ка уебывай отсюда! Вот здесь он флэшмоб устроил. Чего-то говорил в микрофон. Помидоры летели, яички, охрана начала быковать, паника как на пожаре. Весело было.

– Что за Желудь?

– Какой-то вертлявый красавчик. Не помню уже.

– А тридцать пять лет назад, в ноябре на этом вокзале ждали люберецких. Толпа собралась со всех районов, было объявлено великое перемирие. Раньше все воевали друг с другом – Гражданка с центром, Василевский с Петроградской, Купчино со всеми, Лиговка еще с кем-то. Приехали упитанные, розовощекие, в клетчатых штанах. Питер пиздить. В общем, знатная была охота. Прошу вас.

Зарулили в первый обувной…

– Шлак, шляпа. Не буду я это мерить. Пойдем отсюда.

Следующий магазин.

– Здесь тоже шляпный салон. Сам мерь…

Следующий…

«Andy Carry», «Converse», «Carlo Pazolini», «Marmalato», бюджетные лавки «София» и «Ecco».

– Ну, хорошо же!

– Ценник…

– Я добавлю.

– Не надо. У меня есть.

Герман начинал злиться, он был трезв, сегодня не выпил еще ни капли. Когда опять услышал:

– Шляпа, шняга. Кинокомпания шняга-фильм представляет…

Он сказал:

– Все. Жду тебя на фуд-корте.

– Ладно. Пойдем, где пиво, а потом в «Спортмастер». Куплю первое, что увижу. Надоело.

Герман не знал, что говорить, какие слова. Они в первый раз общались так близко, на тренировках только об айкидо и привет – пока.

Для этого и существует алкоголь. Герман украдкой за стойкой бара махнул сто грамм водки.

– Пойми, – говорил он, – обувь самое главное. Можно быть в дурацкой куртке или майке, но первое, что бросается в глаза – ботинки, или что там у тебя. О человеке сразу можно судить по его нижним конечностям. Это нам еще в путяге объясняла учительница эстетики, был такой предмет когда-то. Всегда смотрите на обувь собеседника, говорила она. И я запомнил эти уроки, пригодилось. Через несколько лет вернулся из армии в совсем другую страну – вокруг ларьки, торговля, наперстки, кожаные куртки, «жигули девятки» с черными окнами, мне казалось тогда, что это иномарки. Все это было удивительно и заманчиво – начало девяностых, самая жара. Однажды, на одного из наших навалились какие-то черти типа нас, что-то не поделили, требовали «процент». Хуяк, забили стрелу у метро Озерки. Пришел один тип придурковатого вида, как сейчас помню, в розовом спортивном костюме, очень модном в те времена. Нас было четверо, а он один, типа авторитет. Стал именами закидывать, говорил, что от «коллектива». А я смотрю, хоп, а на ногах-то у него совдеповские «кирпичи» завода «Красный треугольник». Нормальному пацану, что бы напялить такое гавно! Дальше я уже его не слушал, если до этого был какой-то мандраж, то все как рукой сняло. Этот чертила, уловил мое настроение, сбавил тон, стал нервно оглядываться, блеять умные слова про «компромиссное решение» и еще чего-то там. Мне надоело, и я плюнул ему в глаза. Как же он драпал, сверкая «кирпичами»!

– Поймали?

– Зачем? И так все понятно.

Алина не спрашивала – где работаешь или чем занимаешься. Задавать такой дурацкий вопрос солидному дяде ей казалось неприлично.

– А я вот работаю. Здесь недалеко по Лиговке, свернуть на Жуковского. В магазине.