Детство

От всего этого у молодой женщины даже захватило дух.

– Да, это мне не деревня! – поняла она, расчёсывая свои волосы.

– «Аль, а тебе надо будет сегодня, перед посещением школы, зайти в парикмахерскую и сделать причёску!».

– «Петь, а я что-то опасаюсь! Мне никогда не делали – всё время я сама! А вдруг не то что-нибудь сделают?!».

– «Да там парикмахеры все опытные – знают и понимают, кому какая причёска идёт, тебе предложат, а ты сама выберешь!».

Петру Петровичу пришлось самому сопроводить свою трусиху в парикмахерскую, из которой та вышла не только с причёской, но и чуть важной, счастливой и одухотворённой.

Более того, Алевтина принесла домой подаренный ей иностранный буклет с видами дамских причёсок для выбора в дальнейшем новой, может быть более подходящей или приглянувшейся.

– «Петь, а я теперь наверно выгляжу как московская учительница?!».

– «Да, вполне! Я бы даже сказал: как директор женской школы!».

В итоге, после обеда в эту пятницу, они оба вышли на улицу красивые, нарядные и благоухающие.

Проводив жену до остановки трамвая на Цветном бульваре, направлявшуюся в свою школу на собеседование с директором школы и окончательное оформление на работу, Пётр, как было условлено, после телефонного звонка отправился на своё собеседование в МИД.

Но из отдела кадров Петра Петровича пригласили на беседу с Фёдором Тарасовичем Гусевым. Тот только на днях вернулся из Лондона в Москву, получив назначение на пост одного из заместителей министра.

Замминистра радушно, как старого доброго знакомого, встретил своего бывшего подчинённого П.П. Кочета.

– «Здравствуйте, здравствуйте Пётр Петрович! – ответил он на приветствие, протягивая для рукопожатия руку – Проходите, садитесь. А я хорошо помню вас по предыдущей работе!».

– «Да, Фёдр Тарасович, было дело!» – подтвердил Кочет, вспомнив, как одно время Гусев был его непосредственным начальником – заведующим 3-м западным отделом НКИД.

– «Я смотрю, во время войны вы хорошо подтянули свою теоретическую подготовку! – заметил Гусев, бегло просматривавший лежащие на столе бумаги.

– «Да, долгое время меня чему только не учили! Еле, еле на фронт вырвался! Да и то в самом конце войны. Немцам, жалко всыпать не

пришлось!».

– «Да, и не только… теоретическую!» – вдруг оживился Фёдор Тарасович, на этот раз внимательнее вчитываясь в очередной документ.

В это же время Пётр Петрович с интересом рассматривал строгий полувоенный дипломатический мундир с погонами и двумя орденами Ленина, придававший Гусеву вид какого-то военачальника.

– Надо же?! Ведь он даже на год младше меня! Тоже имеет высшее образование – кажется Ленинградский институт советского строительства и права. Но вовремя вступил в партию, и в НКИДе с 1935 года. И вот, после заведование нашим отделом, во время войны был послом в нескольких странах, а теперь – замминистра! Правда, он ещё окончил и Институт дипломатических и консульских работников НКИД, кажется в 1937 году?! Да ещё целых два ордена Ленина!? Хорошая карьера! – чуть завидуя тому, думал Кочет.

– «Пётр Петрович, я считаю, что с вашим опытом и вашими знаниями вам надо срочно обучиться в нашей высшей дипломатической школе! Ведь из вас получится великолепный посол!» – поднял Гусев от бумаг свой чуть курносый нос, добродушно улыбаясь.

– «Опять учиться?! Ну, сколько можно? Это же у меня просто напасть какая-то! Поработать уже хочется, руки чешутся!» – не задумываясь, ответил Кочет.

Улыбка мгновенно слетела с лица Гусева, и он на некоторое время задумался, в итоге заключив:

– «Хорошо, Пётр Петрович, пока работайте – занимайтесь своими французами. Но над моим предложением всё же подумайте. Годы ведь идут. Возраст…, сами понимаете…».

Он подписал приказ о зачислении П.П. Кочета в штат МИДа и протянул его Петру Петровичу:

– «Иди, оформляйся! С понедельника на работу! Успехов тебе!» – вдруг почему-то перейдя на «ты».

– «Спасибо, Фёдор Тарасович! А над вашим предложением обязательно подумаю!» – слегка обидевшись на неожиданное панибратство, полетел окрылённый Кочет в отдел кадров.

Дома он с радостью сообщил жене о возобновлении с понедельника 17 июня своей прежней работы и о перспективах обучиться на дипломата и съездить за границу.

– «Аль, но вообще-то мне учиться больше не хочется! Но поехать за кордон каким-нибудь дипломатом я не против! А как ты?».

– «Для меня это вообще… как в сказке! Но боязно! Заграница всё ж!? Да и немецкий язык я знаю очень плохо!».

– «А зачем тебе немецкий? Может нужно будет срочно изучать французский или английский! А то и испанский? Ты же сама учительница – сможешь! Да и говорить тебе там придётся лишь на бытовом уровне!».

– «Все равно страшновато! Не успела я в Москву приехать, как…».

– «Ну, ладно! Это ещё не скоро будет, если будет! Сначала поработаю, потом посмотрим! Может ещё что-нибудь у нас неожиданно в жизни изменится?! – лукаво взглянул Пётр на Алевтину – А у тебя-то как?».

– «Да всё хорошо! Документы взяли и формально зачислили в штат учительницей начальных классов! Надо будет только после прописки паспорт им показать!».

– Хорошо, поздравляю! – чмокнул Пётр жену, слегка обнимая – Давай тогда завтра махнём в Малаховку – Бориса порадуем и отпразднуем!».

– «Давай! Познакомимся и отдохнём немного на природе!» – согласилась Алевтина в ответном поцелуе, обнимая мужа за шею.

– Да и Эльку навестим! – молча, дополнил свою мысль Пётр Петрович.

И утром в субботу 15 июня радостные Кочеты «прилетели» в Малаховку.

Из рассказа четырнадцатилетней дочери Пётр Петрович понял, что её мать Лиза, бывшая ещё до войны военврачом НКВД, уже в войну, в Кандалакше, дослужилась до капитана медицинской службы, а теперь руководит медсанчастью одного из московских мест заключения.

Эту субботу, ещё не работающие Пётр и Алевтина, основное время провели с детьми – четырнадцатилетней Элей, девятилетним племянником Олегом и их домработницей Клавой. А к вечеру с работы пришёл Борис, а из Москвы подъехала бухгалтер домоуправления Ксения. И за вечерним ужином, ставшим праздничным от привезённого Петром с собой сухого вина, Борис и Ксения поздравили его с возвращением к мирной работе.

На следующий день Алевтина и Пётр с удовольствием помогли семье брата в прополке грядок овощей и клубники. Но всё равно тон в работе задавала хозяйка Ксения, привыкшая летом вставать с рассветом и наводить порядок в огороде и саду перед тем, как в восемь утра выезжать электричкой на работу в Москву. Соревноваться с нею в этой работе было бесполезно. А мужчины после обеда даже отважились искупаться в ещё прохладной воде.

– «Петь, а помнишь как нас здесь, в воде застала весть о войне!».

– «Конечно, помню! Тогда меня ещё сразу в жар бросило!».

– «Да-а! А ведь прошло уже пять лет!? И, слава богу – мы все живы и здоровы!».

– «Вот только, как там наш отец? Ты писал ему?».

– «Да, Петь, писал! А ты?».

– «Я позавчера письмо отправил – сообщил, что вернулся домой в Москву с новой женой!».

– «Ладно, будем ждать вестей!».

– «Борь, а ты мне всё же расскажи, чем во время войны занимался, где служил?».

– «Хорошо! Но давай только не сейчас, не в воде, холодно ведь! Конечно, расскажу как-нибудь – теперь можно!».

– «Да, давай вылезать, а то вон у тебя даже губы посинели!».

– «Давай!».

А ближе к вечеру за прощальным чаепитием Ксения неожиданно предложила Алевтине:

– «Аль, а тебе ведь на работу только через два месяца?! Так ты до конца августа поживи с нами на природе, и заодно, как педагог, поможешь с детьми, да и по хозяйству тоже! Поди, соскучилась по земле-то?».

– «Да я бы с удовольствием, но Пете помогать надо!».

– «А что ему помогатъ-то? Он прекрасно и один справиться. Будет приезжать на выходной. А если будет невмочь, то пусть, хоть каждую ночь здесь ночует! Так, Петь?».

– «Да вообще-то мне лучше, если жена будет рядом, в Москве! А впрочем, как Аля захочет! Буду ездить сюда хоть каждый день!».

– «Во! Заодно и мне с плотницкой поможешь со строительством!» – оживился и Борис.

– «Ну, мы подумаем!» – за себя и мужа первой ответила Алевтина.

– «Да! Но помогу тебе обязательно, хотя бы по воскресеньям!» – отозвался и Пётр.

– «Хорошо! На том и порешили! Ждём вас!» – заключил Борис.

По дороге на станцию и в электричке супруги обсудили предложение Ксении и Бориса. Проанализировав все за и против, они решили пока в эти первые дни супружеской жизни всё же пожить в Москве. Однако этому их естественному желанию уединиться пока мешала Анна.

На следующий день в понедельник 17 июня 1946 гола Пётр Петрович Кочет вышел на работу пока в прежней должности референта, но теперь 1-го Европейского отдела МИД СССР.

Коллеги встретили его с радостью, хотя среди них было и много новых сотрудников. Но соскучившийся по своей работе Пётр Петрович сразу окунулся в бумаги, оставив разговоры о войне на перерывы в работе.

Пётр Петрович сразу с жадностью занялся чтением последних французских газет. Из них он узнал, что ещё 16 июня генерал Шарль де Голль, выступая с речью в городе Байё в Нормандии, предложил свой проект Конституции Франции, предусматривающей сохранение французских колониальных владений.

– А у него губа не дура! Мало того, что французы не победили немцев в войне, он хочет ещё и все свои колонии сохранить!? – мысленно резюмировал Кочет.

А через неделю 23 июня во Франции было сформировано временное правительство во главе с Жоржем Бидо.

Но не забывал Кочет узнавать новости и из Кореи, всё ещё бывшей для него не безразличной. С удовлетворением он отметил новые положительные изменения в стране, когда 24 июня Временный народный комитет Северной Кореи принял закон о труде рабочих и служащих.

Следил он и за ходом гражданской войны в Китае, узнав, что национально-революционная армия Коммунистической партии Китая теперь переименована в Народно-освободительную армию Китая (НОАК).

За первые недели работы П.П. Кочету не удалось выудить хоть какой-нибудь ценной информации о Франции. Белее того, в процессе чтения французский газет он понял, что уже несколько подзабыл французский язык. Сказались пять лет без языковой практики. Из-за этого ему теперь часто приходилось заглядывать в словарь и даже пользоваться учебником.

Он даже как-то по случаю обратился за помощью к своему бывшему коллеге по отделу, которого он сменил на должности ведущего Францию референта, Борису Фёдоровичу Подцеробу, с 1943 года работавшему старшим помощником сначала наркома, а теперь министр иностранных дел. Тот тоже был белорусом, младше Кочета на шесть лет, окончил Ленинградский университет, с 1937 года работал в НКИДе и хорошо владел французским языком.

– «Борис Фёдорович, я всю войну был без языковой практики, хочу подтянуть свой французский. Что-нибудь посоветуйте».

– «Хорошо, Пётр Петрович, я что-нибудь придумаю и сообщу вам».

– «А почему бы нам не отслеживать французскую прессу не здесь, в Москве, имея ограниченный, тенденциозно подобранный ассортимент газет и журналов, а непосредственно в Париже, имея возможность оперативного изучения любых печатных изданий?!» – неожиданно для самого себя спросил Пётр Петрович.

– «Вообще-то у нас в посольствах есть такие кадры, и они занимаются анализом прессы, но несколько с другим уклоном! Но я согласен, что этого недостаточно. О вашем предложении я доложу руководству. А ваш намёк понял!» – заулыбался Б.Ф. Подцероб.

Но теперь Петра Петровича, после эйфории первых дней работы, стало охватывать уныние.

– Может зря я отказался от предложения Гусева? Наверно мне всё же надо опять пойти учиться! И конечно в высшую дипломатическую школу! Надо будет как-нибудь к нему зайти – решился Кочет.

Но это его «как-нибудь» затянулось на несколько дней. Пока начальство не дёргало входящего в курс дел и событий нового старого работника, он несколько успокоился. Да и с языком стало получаться – Кочет быстро вспоминал подзабытое. Появилось свободное время и возможность пообщаться с другими сотрудниками не формально, хотя бы во время перекуров.

Из последующих разговоров с прежними коллегами он узнал, что ещё в начале войны более полутора сотен сотрудников НКИДа ушли добровольцами на фронт и в составе 6-ой дивизии народного ополчения участвовали в жестоких оборонительных боях на подступах к столице. А общее число ушедших добровольно на фронт и призванных в ряды Красной армии составило 237 работников НКИДа, среди которых Кочет с гордостью числил и себя. Он узнал, что сотрудники НКИДа, кроме Москвы, обороняли также Ленинград и Сталинград, сражались на Курской дуге, а некоторые дошли и до Берлина. Свыше трёх сотен сотрудников НКИДа работали на строительстве оборонительных сооружений под Москвой. А на денежные средства работников советских посольств за рубежом была сформирована танковая колонна. Но 71 сотрудник комиссариата геройски погиб.

– Слава богу, вернее обстоятельствам, что я остался жив! – радостно думал Кочет о новых, на этот раз положительных, изменениях в своей жизни.

Да, теперь его жизнь опять изменилась, вернув всё в старое, привычное и надёжное русло.

А изменения в жизни советских людей бывали часты. Страна победила в войне, теперь поднимала их руин свои города и сёла, заводы и фабрики, всё своё народное хозяйство. Жизнь перемещала по стране большие массы людей, менялась структура народного хозяйства, структура управления и многое другое.

Кроме известных П.П. Кочету реорганизаций НКИДа в 1939 и 1941 годах, его комиссариат подвергся реорганизации ещё и в 1944 году.

Прежде всего, это коснулось европейских отделов. А предшествовали этому изменения на международной арене и на политической карте Европы, происшедшие после разгрома гитлеровской Германии и её сателлитов, а также вытекавшие из договорённостей СССР со своими союзниками по антигитлеровской коалиции. Изменялась и возрастала роль малых стран Европы и их региональное тяготение, что и привело к увеличению количества европейских отделов МИДа.

Теперь П.П. Кочет служил в 1-ом европейском отделе МИДа, реорганизованном и переименованном ещё 21 июня 1939 года, и который, помимо Франции занимался Италией, Испанией, Португалией, странами Бенилюкс и карликами Европы – Андоррой, Монако и Сан-Марино.

Но после войны страна нуждалась в большом количестве новых профессиональных кадров, в том числе новых дипломатических работников.

Поэтому, ещё в октябре 1944 года, Совнарком СССР принял решение об образовании на базе Международного факультета МГУ – Московского государственного института международных отношений (МГИМО). Он стал хорошим дополнением к Высшей дипломатической школе (ВДШ), теперь фактически ставшей академией. После войны в МГИМО в основном принимали молодых демобилизованных военных. Но Пётр Петрович Кочет к этой категории не подходил, ни по возрасту, ни по уже имеющимся знаниям, умениям и квалификации.

Но он всё же тайно мечтал о Высшей дипломатической школе, понимая, что ему надо сначала освежить и пополнить свои знания французского языка.

А так как Пётр Петрович ещё с детства был знаком с французским языком, то его новые успехи в языковой подготовке были бы явными и естественными.

А пока новобрачные окунулись в размеренную повседневную жизнь московских аборигенов, используя вечера после работы Петра для ознакомительных для Алевтины прогулок по Москве, посещения в основном магазинов и кинотеатров, да и чтобы Анну лишний раз не видеть.

В обеденный перерыв Пётр Петрович успевал зайти домой и насладиться домашней пищей из рук любимой молодой жены. В эти дни он чувствовал себя просто счастливым.

Однако ночёвки Анны мешали новобрачным, из-за чего Петру Петровичу в свой обеденный перерыв вместо еды приходилось заниматься с женой любовью. Иногда он даже не на много опаздывал на работу, что стало раздражать не только его самого, но и начальство, как-то высказавшим ему:

– «Пётр Петрович, вы всё время ходите обедать домой. Но иногда не успеваете вовремя вернуться. Попросите, пожалуйста, свою жену вам заблаговременно разогревать обед! Или обедайте в министерской столовой – быстро и довольно вкусно!».

– «Аль, нам надо что-то делать с этим! Может действительно пока переехать в Малаховку? Я буду каждый день туда ездить».

– «Так я не против! Но сколько времени ты будешь тратить на дорогу? Надо будет раньше вставать, соответственно раньше ложиться! Раньше завтракать и позже ужинать, и обедать на работе! Появятся лишние траты на проезд и обеды! Тебе решать!».

Но, на всякий случай, Алевтина об этом спросила мнение соседки Татьяны Тихоновны.

– «Аль, насчёт Малаховки я не знаю, решайте сами. Но одного Петра на ночь наедине с Анной на оставляй – семью потеряешь!».

– «Конечно, конечно!» – горячо согласилась взволновавшаяся Алевтина.

– Как это мне самой в голову раньше не пришло?! – испугалась она.

И молодые продолжили жизнь в столице – благо Анна вскоре уехала в отпуск на юг.

– «Может хоть там себе мужа найдёт – москвича с жильём, от вас съедет?!» – участливо предположила соседка.

Но супругов Кочет обрадовало не только это событие, но и переименование Кёнигсберга в Калининград.

– «Правильно сделали, что ещё так увековечили память Михаила Ивановича!» – поделился с женой Пётр, взяв с письменного стола старенький портрет М.И. Калинина и разглядывая его.

И он тут же подробно рассказал Алевтине о своей встрече с Калининым в далёкой молодости.

Обрадовала Петра Петровича и информация о начавшейся в Фонтенбло под Парижем франко-вьетнамской мирной конференции.

– А-а! Всё-таки французские колонии зашевелились! – отметил он.

И почти через неделю, 12 июля, Хо Ши Мин заявил о согласии на ассоциацию с Францией и о непризнании профранцузской Республики Кохинхина на юге Вьетнама.

Но особенно Кочета обрадовала новость о создании 22 июля в Пхеньяне – по инициативе Компартии Северной Кореи – Единого демократического национального фронта Северной Кореи, объединившего в своём составе три партии и ещё тринадцать прогрессивных общественных организаций страны.

В последующие дни Пётр Петрович Кочет участвовал в подготовке документов к открывавшейся 29 июля в Париже мирной конференции по итогам Второй мировой войны.

Но ещё до отлёта ряда сотрудников МИДа на эту конференцию ему удалось попасть на приём к Ф.Т. Гусеву.

Поздоровавшись, Пётр Петрович сразу изложил суть своего вопроса.

– «Фёдор Тарасович, я, наконец, созрел для учёбы в Высшей дипломатической школе! Я согласен!» – как показалось замминистра, чуть торжественно сообщил Кочет.

Гусев с удивлением поднял свой чуть курносый нос на сотрудника и слегка побагровел.

Глядя в этот момент на, больше похожий на утиный, чем на гусиный, нос замминистра, Петр Петрович подумал, что рассердившийся гусь сейчас клюнет и защиплет наглого петуха.

Однако тот, сделав паузу, глубоко вздохнув и успокоившись, всё же только лишь ошарашил Кочета:

– «А где же вы раньше были, товарищ Кочет?! О чём вы думали?! Вы ведь у нас не один! Желающих было много, целая очередь! И набор уже завершён, курс укомплектован! Так что вы опоздали!?! Ничем помочь не могу! Иди, работай дальше, как работал! Думай! На будущий год попробуй! Если, конечно, получится!?» – в сердцах махнул он рукой, жестом удаляя просителя из кабинета.

– Эх, опять я пролетел мимо кассы! И это происходит со мной всю жизнь! Тугодум я что ли? Не сразу вижу свою выгоду, долго собираюсь! – сокрушался несостоявшийся дипломат.

А сокрушаться было от чего. Карьера Кочета оказалась под угрозой.

Ведь продвижение по службе в НКИД, как правило, для молодых партийных кадров, зарекомендовавших себя в ходе предыдущей партийной либо государственной деятельности и прошедших в ряде случаев учёбу в Высшей дипломатической школе, начиналось с ответственной должности в центральном аппарате наркомата.

А способный Пётр Петрович Кочет, надолго задержавшийся со вступлением в партию, такой должности до сих пор не имел.

Вслед за этим новый сотрудник направлялся секретарём либо советником посольства, как правило, в одну из стран, по которой он специализировался ранее, работая в центральном аппарате.

Через несколько лет, в зависимости от успешности в карьерном росте, обычно следовало назначение на пост посла или его заместителя, или советника или секретаря, либо на должность руководителя одного из отделов наркомата с последующим возвращением на должность посла, а затем – вновь на работу в центральный аппарат НКИДа.

Так было и теперь в МИДе СССР. Так что Петру Петровичу было от чего расстроиться, ибо он проигрывал другим кандидатам на учёбу в ВДШ по возрасту и соответственно по перспективе роста в будущем.

Дома расстроившийся Пётр сообщил о своём фиаско жене, но та успокоила мужа.

– «Петь, Да не переживай ты так! Бог с ней, с заграницей! Прекрасно проживём в Москве, поработаем!» – обняла она мужа за голову, целуя в темя и разглаживая его волнистую шевелюру.

– «Да, ты права! Чего мы там не видели? Наш дом здесь! Работа, семья! Надеюсь, родишь скоро?!» – ответил он жене поцелуем, рукой нежно коснувшись её живота.

Но, как всем известно, беда, то бишь, неприятности не приходят в одиночку. В июле вновь объявилась Анна, приехав отдохнувшей и загорелой, но почему-то злой и решительной. В комнате Кочетов надолго повисла гнетущая тишина.

А вскоре Алевтина узнала, что беременна.

– Ну, надо же?! Я ещё не успела поработать, а уже намечается. Теперь надо срочно решать с Анной – поняла она.

Всю войну прожившая в комнате Петра Петровича его бывшая любовница Анна никак не могла найти себе новое жильё. И, совершивший по отношению к ней доброе дело интеллигент, теперь вынужден был на пару с молодой женой терпеть «соседку».

– «Аня, учти, предельным сроком твоего с нами пребывания будут мои роды! Войди в моё положение, пойми меня, как женщина!» – предупредила ту, воспитанная на доброте к людям, Алевтина.

– «Аленька, милая, я тебя очень даже понимаю! Но мне пока некуда идти. Но я ищу, стараюсь!» – ответила ей более несчастная.

И это продолжалось вплоть до момента, когда в начале августа Алевтина с сильным отравлением и заражением крови попала в больницу.

В отсутствие жены, дабы лишний раз не волновать её и самому не искушаться, подозревая, что именно ревновавшая Анна притравила беременную Алевтину, Пётр Петрович окончательно выгнал приживалку из своего дома, отобрав ключи и выставив все её вещи за дверь квартиры на лестничную площадку. И как ответственный съёмщик жилья он выписал временно прописанную Анну, после чего власти сразу прописали его жену.

Узнав об этом, Алевтина сначала не знала, радоваться ей или нет.

– Ну, Петя, наконец, решился! А ведь это ради меня! Чтобы я здесь не ревновала! Мы теперь можем спать спокойно, свободно и раскрепощено. С другой стороны, жалко эту бездомную женщину! – сомневалась Алевтина.

– Но, в конце концов, у неё была уйма времени, чтобы этот вопрос решить! После моего приезда ведь прошло целых два месяца!? Так что всё правильно сделал Пётр, вопрос решён и решён окончательно! И меня, наконец, прописали! – сама с собой рассуждала она, успокаиваясь и оправдывая решительный поступок интеллигента мужа.

Но отравление Алевтины сказалось на её беременности, которую пришлось прервать. Не состоявшиеся родители расстроились, окончательно понял правильность своих решительных действий по отношению к Анне.

После больницы Пётр отправил жену в Малаховку, первое время приезжая туда ежедневно. Но, устав от почти каждодневной езды и раннего подъёма, он стал жить дома один, приезжая в Малаховку в субботу вечером и уезжая на работу в понедельник утром.

– «Борь, а как твоя Ксения каждый день ездит в Москву на работу? Не устаёт?» – спросил Пётр брата, удивившись такой выносливости невестки.

– «Привыкла, наверно?! Да и работа у неё в Москве хорошая! Она ведь сейчас главный бухгалтер домоуправления!» – гордо ответил брат.

И он, наконец, рассказал Петру о своей жизни и службе во время войны.

С первых дней войны Борису Петровичу Кочету было поручено руководить заготовками в окрестных лесах их лесничества брёвен для блиндажей, землянок, окопов, мостов и накатов. Он должен был сам выбирать делянки и отдельные деревья, дабы не нанести подмосковному лесу непоправимого ущерба.