Посланник МИД

Я утвердительно мотнул головой, уставившись в пол и утирая нескончаемые слёзы.

– Ясно, – сказал грустно дядька и спросил:

– Как она то одета была? Может где видели?

– Да в беличьей шубе с хвостами. Рыжая такая, – с надеждой я выпалил скороговоркой, перестав хныкать и уставился на усача, как на спасителя в ожидании чуда.

Тот неопределённо хмыкнул, посерьёзнел, выпрямился, расправил свои усы и глянул на своих спутников по патрулю. Те тоже как бы подобрались и с понимание и жалостью уставились на меня.

– Ну вот что… не придёт твоя мамка… она того…, – начал серьёзно говорить усач, а у меня всё поплыло перед глазами…

Очнулся я лежащим на лавке в большом кабинете или комнате. Там были столы, стулья и лавки. Усача там не было. Но было полно вооружённых людей с красными повязками, как у тех патрульных. И был там ещё мужчина в очках и в кожаной куртке, как у шофера, но с портупеей и большой кобурой. Я уже немного понимал, что это такое.

– Аааа, очнулся, – обрадовался он и протянул мне стакан воды.

Тут я почувствовал жажду и с жадность стал её пить, позабыв про наказы маМа: «пить только кипячённую»… и тут же я вспомнил про все события…

Но то ли вода так на меня подействовала, то ли ещё что-то…но вот слёз уже больше не было…я осознал, что я тут один… Совсем один!

А рядом кто-то спросил у кого-то:

– Это малец той барышни, что ножом пырнули из-за сумочки?

– Наверное…по описанию шубы сходится…, – ответили тому.

– Можно было бы опознание провести…да уж увезли… да и мальца пожалели…, – добавил другой.

Из этих обрывков разговоров я тогда сразу понял, что случилось с мамА… но уже не плакал.

– А что с ним делать?, – снова кто-то у кого-то спросил.

– Да сейчас свезут в «приёмник»…уже позвонили туда…, – ответили тут же.

И действительно, через некоторое время в комнату ворвался вихрь в красной косынке, – девушка в такой же шофёрской куртке и с портупеей.

– Ну… и много сегодня беспризорных наловили?, – спросила она весело у всех сразу.

– Да никто их специально тут не ловит, – нехотя ей кто-то ответил.

– Вот…принимай барчука…без мамки остался, – ляпнул какой то бородач в шинели и в папахе, пытавшийся в клочок газеты завернуть какую-то подозрительную труху, – какой мне тогда показалась его махра.

Потом «красная косынка», которая представилась мне то ли Варей, толи Верой, отвела меня в детский приёмник.

По дороге пытаясь удовлетворить своё любопытство. Но меня видимо тогда так всё проняло, что я упорно молчал. Я даже не ответил ни как меня зовут, ни от куда я.

Молчал я и при оформлении в «приёмнике».

А когда оказался внутри, то отказался раздеваться и мыться…как все другие беспризорники. Которых там было полно… и с которыми я уже сталкивался в Питере. Вернее, видел их… и мне папА пояснил, кто они такие и как появились. Тогда же папА приказал мне держаться от них подальше и лучше всего, завидев их, тут же убегать. Но до этого судьба меня не сводила с ними так близко.

Оставив меня в покое, персонал приёмника занялся настоящими беспризорниками.

После помывки и переодевания нас всех повели в столовую.

«Шпана», как назвал кто-то контингент приёмника, вела себя бурно. Смеялась, отпускала скабрёзные шутки… как в адрес своих собратьев, так и в адрес персонала. Те отвечали взаимностью…даже кого-то треснули палкой, не говоря про подзатыльники и просто тычки. Меня никто не трогал… я там был самый мелкий, самый тихий и самый чистый…

В столовой мы все сели за длинными столами. Там уже стояли миски и лежали ложки, а подавальщицы разносили нам хлеб, вручая его лично в руки и насыпали парящее варево в наши миски.

Если бы не голод…который проснулся у меня от вида хлеба, я бы наверное не смог есть ни это «блюдо», ни в этой обстановке, ни из такой миски и не такой ложкой.

Но все вокруг воспринимали происходящее как должное… и уплетали за обе щеки. И это на меня подействовало положительно.

Нет…я уже имел опыт питаться в столовой…в гимназии. Но там всё было … культурно и чисто…и вкусно. За плохое поведение там за столом, воспитатели могли поставить низкую оценку «по манерам» и сделать запись родителям в дневник. А самое страшное…это лишить обеда…на день, два, а то и на неделю. В моей гимназии розог не было, но за ухо могли отодрать. Да и ходить весь день голодным мало удовольствия.

После позднего ужина нас всех определили на ночлег. Каждому была выделена койка. Ну как койка… Топчан из досок, с подушкой и матрацем с соломой внутри и «солдатским» покрывалом, – как кто-то назвал этот кусок плотной грубой шерстяной ткани серого цвета.

Не успел я положить голову на подушку и провалится в сон… как меня кто-то начал тормошить.

– Эй…барчук…ты с нами?, – шептал кто-то мне в ухо.

Я спросонья не понял, где я… мне снилось, что я у нас дома…в Питере.

С минуту я осознавал место и обстоятельства…

А голос продолжал шептать:

– Нужно сейчас дёргать…пока те дрыхнут…а то утром отвезут в интернат… а там не сбежишь…

Тут снова моя жизнь сделала крутой поворот и я на несколько лет стал обычным российским беспризорным – «шпаной» одним словом.

О том времени у меня остались двоякие впечатления.

С одной стороны я каждый день открывал для себя безгранный мир, а с другой стороны каждый день рисковал жизнью.

– Вот зачем меня потянул с собою Ванька?, – шалопай со стажем, – спрашивал я потом себя.

Да всё просто. В первый же вечер на их «малине» в подвале какого то брошенного и разграбленного дворца он научил меня играть в карты и раздел до гола, отдав в замен обноски, что выдали ему в приёмнике. А мои вещи напялил на себя…хоть те и были ему явно малы…

А потом исчез…

Но зато я приобрёл важные знания и умения. С удивлением обнаружив у себя талант к карточной игре. И уже я сам обыгрывал всех…малолеток. Это тех, кому ещё не было 14-15 лет. А старше…то уже были «старшаки» и те запросто могла набить морду малолетке и забрать всё себе без всяких карт.

Первая зима моих скитаний не была слишком тяжёлой. Сказывались остатки былой роскоши умершей российской империи. Полны были склады и квартиры, куда мы пролезали и живились продуктами и одеждой. Пока ещё полно было деревянной мебели для обогрева.

В ходе своего вынужденного ускоренного взросления я обнаружил, что не помню или не знаю о себе многих элементарных вещей.

Например, имя своё Сергей я знал, хотя в семье чаще меня именовали Серёня, Серёженька или в последнее время – Серж, – это чаще папА.

Вот Сержем я тут и назвался, и так меня все и стали звать, а то первая кликуха «барчук» – хоть уже и не была для меня такой обидной, но что-то мне подсказывало уже тогда, что лучше от «класса эксплуататоров» держаться подальше.

Фамилию я свою не помнил. Нет…в гимназии я на неё откликался. А вот сейчас «хоть убей» точно не знал, – то ли Кройцер, то ли Кронцер… Короче, решил тоже не торопиться, тем более что её у меня никто не спрашивал, а дружки сказали, что можно себе любую другую…красивую…выбрать. Я подумывал о «Козырь», ну такое прозвище ещё одно ко мне прицепилось из-за «везучести» в картах. Хотя «везучестью» было моё умение считать… читать и писать. Причём на четырёх языках. Многие об этом не знали. Практически все беспризорники были безграмотными. Только с года 19-го стали появляться в наших рядах бывшие «домашние дети» и гимназисты, как я. Революция и война делали своё чёрное дело.

Так вот…отчество своё я тоже не помнил или не знал. Ну так вышло, что отца называл – «папА». А мамА называла его тоже как угодно…чаще на немецкий манер «май либе». Он её кстати тоже…и поэтому насчёт имени мамА я тоже не был уверен. А тем более на счёт её девичей фамилии. Это я об этом задумался, когда вспомнил про винокурни деда Ипполита в Нижнем. Хотел было в голодном 19-м году туда «рвать когти» из Москвы.

Но знающие люди меня охладили… – Если даже дед твой ещё и жив…не выпустили ему кишки его же работнички или какая ни будь новая власть, то «гол он как сокол» и лишний рот ему не нужен. Тем более, с чего это я решил, что он меня признает в шалопае-босяке за своего внука?, – когда я даже в имени и фамилии не уверен его дочери, то есть моей матушки. Которую не помнил точно, как звали…то ли Елена, то ли Хелена…

Вот такие «пироги с котятами»…

Я через год скитаний где то отметил, что среди нас нет девушек.

– Так их комиссары к себе быстро пристраивают, – кто-то ответил мне тогда.

Но за комиссаров не уверен, а вот в разных притонах я сам видел своих ровесниц, ведущих не детский образ жизни. Не говоря про более взрослых девиц.

Тогда эта тема меня ещё вообще не волновала…мал ещё был, ха-ха.

А вот залезть куда ни будь и чем то поживиться…особенно в голодный 19-й год…это да…

В то самое время научился вскрывать любые замки. Один «медведь» или «шнифер» научил меня «смеха ради» вскрывать сейфы. Я же ещё и мелкий был и мог в любую щель пролезть. В форточку и между решёток… А там уже и сейф стоит. Щёлкал я их как семечки… Подельники пеняли моему «учителю», что зря он себе конкурента сделал. Но тот ухмыльнувшись отвечал:

– «Бабки» нужны для девок и пойла… а мальцу до этого ещё пяток годков точно… а за это время…, – махал он рукой и вздыхая добавлял, – либо он, либо я…

Помню пошли мы с ним на «дело»…

Кто-то «дал наколку на жирных хабар» в сейфе одной конторы.

Походили мы там вокруг пару дней. Контора серьёзная. Военная… Забор три метра, охраны немеряно, даже собаки. Сейф в здании за забором. На втором этаже. Короче… скис дядя и хотел уже отказаться.

Тогда я ему говорю: «Дядя Штырь (погоняло у того такое было блатное), давай я спробую… поймают…отпустят или в приёмник сдадут…».

Он махнул рукой…согласившись.

Собак я тех приручил…– Мало ли какому мальцу с собачками поиграть захотелось?, – видно так рассуждала охрана, видя как я залазил на забор и бросал хлебушек барбосам, а те видно с голодухи и тому рады были…не гавкали.

Ну, а потом… в «ночку воровскую», – это когда непогода, дождь и ветер, я «пошёл на дело».

Заученно залез на забор, окликнул тихонько барбосов. Те заскулили от радости и получили по горбушке за лояльность.

Когда я спустился по верёвке с другой стороны, Штырь перекинул мне свёрток с инструментом.

– Нужно саквояжем разжиться для него, – тогда я подумал, держа его под мышкой и тихо пробираясь мимо здания с охраной к цели.

В конторе всё было тихо. Светилась тускло только лампочка над входом с торца.

«Рабочая» сторона здания была в кромешной тьме.

Само строение я тоже изучил хорошо и всё обсказал подельнику-учителю, а тот уже и составил план, как пролезть мне во внутрь.

Там была пожарная лестница на крышу. По ней я взобрался и по коньку крыши, осторожно, чтобы не свергнуться, прополз к нужному месту.

Закрепив «кошку» за выступ кровли и опробовав на прочность, я стал потихоньку спускаться вниз к нужному окну на втором этаже. Для меня это было несложно, в который раз вот так проникать в форточки.

Меня всегда удивляла беспечность людей, что оставляли форточки открытыми. Даже на первых этажах. Не говоря про другие этажи выше.

Рутинно проникнув в нужное помещение, я обнаружил объект взлома на том месте, что и указывал «наводчик». Даже с моделью он не ошибся, обычный «мелер»…у папА был похожий…, – кольнуло тогда меня.

Споро вскрыв его, я внутри, ни денег, ни других каких ни будь ценностей, не обнаружил. Всё было забито папками, пачками каких то бланков. Отдельно лежали штампы и печати.

Если бы на моём месте был бы Штырь, то он уже про себя обматерил бы наводчика, свою судьбу и плюнув бы на эту всю бюрократию полез бы назад в окно. Но мне…пацанёнку…всё это было интересно. Я светил себе немецким электрическим фонариком и всё это рассматривал, разложив на полу.

Мне на ум снова пришёл папА… Он тоже в своём сейфе хранил бумаги. Даже украшения мамА просто лежали в шкатулках в их спальне на трюмо. – Значит бумаги имеют иногда большую ценность, чем деньги и драгоценности, – пришёл я тогда к такому неожиданному, но верному выводу. И с ещё большим азартом стал всё изучать. Буквально через пол часа я уже знал, что эта контора занимается снабжением всего Московского гарнизона. В различных папках были накладные на получение всего…начиная от продуктов и заканчивая обмундированием. – Видимо оружием занимается другая контора, – подумал я тогда с некоторым мальчишеским сожалением. Но всё равно продолжил изучать. И ещё через пол часа понял, что с этого можно поиметь… По крайней мере попробовать… И тут же я занялся делом.

Когда я закончил, то снова всё аккуратно сложил в сейф и снова его закрыл. Хорошо, что на нём не было верёвочной контрольной пластилиновой печати, а то пришлось бы химичить с ней и возможно возникли бы потом подозрения.

Когда я уже добрался до забора и тихо свистнул условленным сигналом, то мне показалось, что Штырь издал явный вздох облегчения. Взамен на перекинутую мне верёвку, я кинул ему сверток с отмычками и сверток с хабаром, перевязанный верёвкой, сдёрнутой мною с крыши.

Когда я спустился с той стороны забора, Штырь уже раскрыл добычу и стоял с озадаченно-разочарованным видом.

– Ты чего это?, – прошептал он.

– Потом расскажу…валим от сель, – потянул я его во мглу тени пристанционных пустых пакгаузов Москва-товарная.

На хазе, Штырь не выдержав…разразился руганью. Вспомнил всех… и наводчика и свою долю…и меня …дурачка малолетнего…

Но потом охолонув … ещё раз послушал мой рассказ и мою идею.

А идея была простая…

Я в разных папках рассматривал накладные, счета-требования и так далее.

И по их образцу заполнял бланки, что там лежали в сейфе и ставил необходимые печати и штампы.

Ну и самое главное, – это фамилии и должности на них… с подписями. Которые я тоже скопировал…как мог. А так как по каллиграфии ещё при поступлении в гимназию я получил «отлично» с устным «удовольствием» от главы приёмной комиссии, повторив в точности все вензеля на «высочайшем представлении гимназии», что висела тут же в парадной рамке, то повторить закорючки каких то «военснабов» было для меня плёвым делом. Я ещё и чернила там отметил и подобрал каждому своё. Благо на столах в том кабинете было полно «непролеваек».

Штырь, конечно, ввиду своей малообразованности, этому значения не придал, но голова у него сработала в нужном направлении.

Он взял каждого бланка по образцу и утром куда то сдрыснул с озабоченным видом…даже не опохмеляясь… перед этим напившись вечером… «с горя», -как он сказал.

Я же поплёлся по своим шалопайским делам.

Вернее, меня привлекла одна компашка москвичей. Мои ровесники играли в какую то странную игру, похожую на виденную мною в Питере у «бойскаутов». Но туда меня не приняли… сказав, что принимают только гимназистов. Формально я уже был теперь гимназистом, но вот только без формы. Которую я проиграл в карты ещё полтора года назад…эх-хэ-хэ. Да и носить её уже не обязательно…отменили это ещё «при керенском». Правда в нашей гимназии было строго и за форму требовали. Да и гимназий уже вроде как нет, а есть только школы.

Но и в этот раз вышел облом…

Мне было указанно, что в «юные коммунисты», сокращённо в «ЮКи», таких как я не принимают.

– Это каких таких: «как я»?, – опешил я от такой наглости.

– Беспризорников, – отрезал их вожак, парень лет 14.

Тут я чуть снова не заплакал, а он, уже смягчившись, пояснил:

– Если бы ты хоть был из детдома… да и то…ты не из нашего района и родители твои не с нашей фабрики…

Тут он запнулся, поняв, что сказал полную чушь…

Вот так меня не приняли в «скауты» и во второй раз.

Но то ли в отместку за меня, то ли что-то там не срослось… всех их распустили, как не оправдавших доверие… Шучу… Просто не было опытных тогда кадров, шла война, в стране была разруха и голод. Не до детей было всем.

Но моя мечта сбылась и я был принят в «новые бойскауты»… Об этом ниже.

А пока я был тоже занят своим личным выживанием в голодной Москве.

Вечером меня Штырь сам нашёл.

Вид его был самый довольный.

– Ну малец ты и фартовый…, – похвалил он меня сходу.

– Прикинь…втюхал я твои бумажки по «катьке» штука…, – продолжал тот хвастаться.

– Ну совсем хорошо, – я тогда подумал, не ожидая уже от этого вообще ничего.

Штырь мне «честно» отслюнявил половину и довольный ушёл в вечернюю Москву. Больше я его не видел… Сгинул, как многие.

Я мою долю заныкал по разным своим захоронкам… Чтобы «старшаки» всё сразу не отобрали.

Ну, а часть внёс в общаки разных «малин» и «блатхат», чтобы туда меня пускали погреться, помыться и поспать. Еду нужно было приносить с собою. Такой был порядок.

Глава 3.

К концу лета 1921 года официально закончилась гражданская война и интервенция, хотя отдельные очаги сопротивления ещё были. Ну так все вокруг говорили и так писали в газетах, которые я регулярно читал, когда занимался их распространением. Довольно выгодное дело, если иметь своё бойкое место, иметь постоянных клиентов и быть способным это всё отстоять.

А делать это становилось всё труднее…как и находить пропитание.

Такое было впечатление, что мужики в селах перестали хлеб выращивать совсем.

Голод сотрясал страну год за годом. А тут ещё и засуха летом 1921 года и голод в Поволжье.

Москву запрудили толпы худющих крестьянских детей-беспризорников.

И большевикам не было другого выхода, как начать с ними бороться…ха-ха-ха. Именно так было написано в их газетах.

И действительно… начали нашего брата вылавливать. И никто-то там … а грозная ЧеКа! Во главе со всесильным «Железным Феликсом» – Дзержинским.

Вот что тогда писали в прессе и на плакатах, а мне запомнилось:

«После 1-й мировой войны и Октябрьской революции 1917 года беспризорность в России приняла угрожающий характер. В 1921 году в России насчитывалось 4,5 млн. беспризорников, а к 1922-му году – около 7 млн. беспризорных. Решение проблемы беспризорности стало политической задачей»

«Издан Декрет об учреждении Совета защиты детей. К работе на местах привлекаются органы ВЧК»

«По губерниям было разослано постановление наркомата образования о создании специальной детской милиции, организации бесплатного питания для беспризорников, их лечения, организации приемников»

«В январе 1921 года Президиум ВЦИК издал постановление об образовании «Комиссии по улучшению жизни детей», председателем которой был избран Ф. Э. Дзержинский. В комиссию вошли представители наркоматов просвещения, здравоохранения, продовольствия, рабоче-крестьянской инспекции, ВЦСПС, ВЧК»

«В 1921-1922 годах, в связи с последствиями войн, экономической ситуацией в стране, голодом в Поволжье, детская беспризорность достигла небывалых, катастрофических размеров. По утверждению Деткомиссии, эти явления грозили «если не вымиранием подрастающего поколения, то его физическим и моральным вырождением».

Я это всё уже и на себе прочувствовал.

Несколько раз меня ловили, и я благополучно сбегал из этих полутюремных заведений. Но своим уже не детским умом я понимал, что «пора остепеняться и вливаться в систему», – как говорил мне недавно один зализанный типок из «совдепа», которому я приносил на дом газеты.

И я сам себе выбрал интернат.

Опять же с точки зрения будущего удобства жизни в нём.

1-м коммунистический интернат Замоскворечья имени Третьего Интернационала на Большой Калужской.

Куда я и прибыл самостоятельно в конце августа 1921 года имея направление из районного приёмника при детской комнате милиции.

Там были в некотором замешательстве от такой наглой инициативы шалопая. Но препятствий не чинили. Тем более, что вид у меня был опрятный, я сам был уже пострижен «под ноль», благоухал одеколоном и тащил баул своих вещей.

Я к тому времени отточил свои анкетные данные. Помог тот «приспособленец» из «бывших», как он себя сам охарактеризовал. Он работал «совслужащим», в «гражданской» не участвовал, но имел справку о ранении «на колчаковских фронтах» и липовое «пролетарское происхождение», чтобы не попасть в «лишенцы». А так как образованных новой власти катастрофически не хватало, то его «отрывали везде с руками и ногами», – опять же по его утверждению.

Так вот… я был, согласно придуманной нами «легенде», самого что ни на есть пролетарского происхождения.

То есть, я из Питера. Отец-рабочий… погиб при штурме Зимнего. Фамилию и имя не помню по малолетству. Мама-прачка… пропала… имя помню…Елена…кажется. Где там жили…не помню… подвал какой то, труб вокруг много и гудки… (за «нарвской заставой» по описаниям похожее место есть).

А зовут меня Сергей, хочу быт по отчеству Владленовичем – в честь вождя мирового пролетариата Владимира Ленина…

А фамилия мне нравится Козырев, – как память о моём трудном детстве, когда меня называли «козырем». Чтобы его, проклятое, не забывать и строить самое справедливое общество в мире, где «всё лучшее детям», как сказал комиссар пролетарского просвещения товарищ Луначарский.

Отроду мне кажись 12 годков, так как батя хотел аккурат осенью 17-го в школу меня отдать, да вот революционные события захватили всю нашу семью. Бесконечные стачки и митинги, где я бывал с отцом и мамкой с малолетства.

Но грамоте я обучен. Сосед наш… революционный студент… Захарка…со мною занимался всё время, как сам себя помню… И даже химию с географией давал мне, приговаривая, что химия, чтобы «боНбу» для царя я мог сделать, а география – чтобы знал куда потом бежать, ха-ха-ха. Ну и языкам обучал… Чтобы и там…за границей значит… их пролетариат на баррикады идти агитировать мог… Эх жаль… летом 17-го… «казаки – царские холуи», зарубили ево…когда он в них стрелял…из револьвера.

Тут следовало пустить скупую слезу…

Всё прошло как по маслу…

Помогла и характеристика из детской милиции Замоскворечья. Это тоже по совету того «спеца», как сокращённо таких вот образованных пролетариев сейчас называли. Но чаще как раз «непролетариев», а «попутчиков» и «сочувствующих бывших», короче «контру недобитую». Последнее, – это со слов дядьки из милиции. Но справку-характеристику тот мне выправил… на своём бланке с печатью, взяв за это с меня два фунта хлеба.

Согласно бумаги, я был образцовым беспризорным. Даже фак моего желания вступить в 19-м году в ряды «юных коммунистов» был там отмечен.

А так меня вряд ли бы в этот интернат приняли… Светила мне дорожка, согласно постановлению Деткомиссии совсем в другое заведение…для «дефективных детей»…

Это меня всё тот же «спец» просветил и газету дал почитать.

Всё там верно было написано.

Нет, я не был умственно неполноценным, как все думают, слыша слово «дефективный».

Просто, согласно того документа, всех детей, уличённых ранее или склонных… к воровству, насилию, лжи и другим неправомерным действиям, считали «дефективными» и их следовало усиленно перевоспитывать, изолированно от общества и других детей. Одних месяц, других два, а иных и до «домзака» или тюрьмы «по старорежимному» по достижению ими 16 лет.

А вот эта моя справка из милиции фактически утверждала, что я вполне нормальный ребёнок и могу жить и учится с обычными детьми.

А в этом интернате именно такие и жили. Это были дети-сироты или полу-сироты москвичей, в основном рабочих, которые либо погибли в революционном вихре, либо продолжали сражаться вдали от дома.

Учились мы в обычной московской школе. Бывшей элитной гимназии. Вместе с детьми из обычных семей.

Как и пять лет назад, я держал экзамен на поступление.

На этом экзамене определяли в какой класс меня зачислить. И по единодушному решению комиссии, меня приняли сразу в пятый класс. Честно признав, что вряд ли я даже в пятом классе приобрету какие ни будь дополнительны знания. Но в шестой мне рано, так как тут у них семилетка, а после… либо в училище, либо работать. Но советская власть запретила детский труд и меня до 16 лет никуда не возьмут, так как даже в училище уже есть производственная практика. Так что мне же лучше лишний годик тут пожить на всём готовом.

Как всегда в таких заведениях, всё началось с осмотра у врача и помывки в бане.

Врач был сухонький старичок в пенсне. Мне до этого близко врачей видеть Слава Богу не доводилось. Вернее, скорее доводилось, но вот в памяти это не отложилось. Видимо здоровье у меня в раннем детстве было отменное. Что сказалось потом положительно и во время моего бродяжничества, как ещё зовётся образ жизни беспризорника.

Во время него я ни разу ни чем не заболел. Хотя вокруг меня… вначале тиф, а затем и новомодная «испанка», косили ряды не только «детей подземелья» но и вполне себе добропорядочных граждан.

Позже я это себе пояснил несколькими факторами.

Первый и главный: это хорошая наследственность, как утверждал сейчас монах-учёный Мендель, а наш советский учёный Вавилов потом отстаивал эту теорию в неравной борьбе с всякого рода «мичуринцами-лысенками», говоря, что генетика никакая не лженаука, а наоборот – будущее всего человечества.