Фокус с поличным

– Нельзя, – просто согласилась я, стараясь не бурчать пустым животом слишком громко.

«Пожалуй, если Мила не будет возражать, отвезу ее куда-нибудь позавтр…»

– Я все видела! – Мила, едва собравшись сесть в «Фольксваген», вцепилась одной рукой в дверцу. Второй же угрожающе вскинула вверх крепко сжатую трость. – Вы! Да, вы! Я к вам обращаюсь!

Да тут и Чак Норрис дрогнет, без шуток. Командный учительский тон моей тети – он такой.

«Вы» был тем самым «спустя-рукава-санитаром». И сейчас Мила застала его с поличным: парень, грубо ухватив под локоть Руслана Осиповича, не то «помогал» ему подняться, не то пихнул на лавку. Трость моего знакомца валялась у ног санитара. Выражения лиц – растерянное и беспомощное у Руслана Осиповича, хмурое и недовольное у его безымянного пока мучителя.

Мила опустила трость, громко захлопнула дверцу «Фольксвагена» и неожиданно шустро двинулась прямо к ограде, позабыв о замененном колене. Не стала тратить время, чтобы зайти на территорию «престареловцев», и начала поносить парня на чем свет стоит.

Я моментально поняла, что сейчас оттаскивать Милу бесполезно. Напротив, куда эффективнее посодействовать ей в ее благородном порыве. Так что я – нет, не угадали, не перепрыгнула ограду и не начала лупить санитара. Просто достала телефон и начала приближаться к Миле, параллельно снимая происходящее на камеру.

«С вами Евгения Охотникова, мы ведем репортаж с места событий, прямой эфир. Обратите внимание…»

– Я все видела. – Мила прищурилась сквозь очки и продолжила: – Дмитрий! Я каждый день наблюдала за вами, и я скажу вашему начальству – кого они еще на работу-то взяли! Шпана! Уголовник! Садист! Нельзя так с пожилыми людьми, ты посмотри, он же едва ходит, он ин-ва-лид!

Выявленный Дмитрий от неожиданности так и замер, стискивая руку на локте Руслана Осиповича. Санитар странно непонимающе глянул на своего подопечного, будто безмолвно вопрошал, что делать. Или попросту не догонял – а что такого он сделал, отчего так раскричалась эта незнакомая пожилая тетка.

Да, парень, похоже, не семи пядей во лбу. Хоть бы пальцы уже расцепил с локтя: и сам сгорбился, и Руслан Осипович так неудобно сидит, не может переменить позу. И до сих пор так смотрит, будто заплакать готов, и тоже не понимает, что происходит и за что с ним так. Хоть «Оскара» давай. По моему впечатлению, Руслан Осипович мог бы постоять за себя. Заставить с собой считаться. Было у него что-то эдакое в осанке, во взгляде – даже сейчас, когда он сжимался и морщился от криков Милы. Не военное, но властное, как у человека, привычного быть авторитетом.

Я, не опуская руки с телефоном, тем не менее, поглядывала на стоянку, где мне разрешили на минуту пристроить мой транспорт. Время-то шло; а ну как сейчас место понадобится, а тут мы – скандал разводим. Вон, уже и персонал из главного входа подтянулся, кто-то с сигаретами. Нет, ребят, вот прямо сейчас спокойного перекура не ждите…

– Вы че тут ваще? – наконец отреагировал санитар, нервно оглянувшись на перешептывающихся медсестер. Вполне вероятно, у него могли быть и знакомые коллеги в больнице. А тут такое!

Затем он заметил телефон в моей руке. В одну минуту произошли две вещи: Дмитрий выпустил руку Руслана Осиповича, как-то брезгливо отпихивая его поглубже на скамейку. А в начале улицы, на которой располагались больница и дом престарелых, раздался сигнал машины «Скорой помощи».

Я сохранила видео на телефоне и потянула Милу к машине:

– Пойдем скорее, нам надо отъезжать. Видишь, «Скорая» едет!

Мила, к ее чести, упираться не стала; но от машины еще крикнула, чуть хрипло, но все равно громко и грозно:

– У нас все заснято! Я выложу в соцсетях!

Вранье, тетя Мила не любит пользоваться интернетом и не интересуется соцсетями. Но вышло убедительно, аж я поверила.

Я, к счастью, успела освободить стоянку, и казенный больничный транспорт без помех въехал во двор. Я еще кинула прощальный взгляд на двух мужчин в саду. Лиц не увидела: Руслан Осипович нагнулся за тростью, а Дмитрий стремительно удалялся прочь, в дом.

– Я думаю, Мила, ты его испугала, – поделилась я, когда тетя перестала сердито пыхтеть. – Сама-то как? Смотри, как бы давление не того.

– Я в порядке! – решительно отрезала Мила.

Откровенно говоря, тетя меня удивила – раньше я не замечала в ней такую вот амазонку. Не иначе как жажда справедливости обуяла. Взяла, так сказать, обеими руками за горло – так что филейная часть вспыхнула праведным пламенем. Так, уже от Варданяна-младшего нахваталась. Между нами, девочками: питает он слабость к метафорам. Такое порой завернет, хоть записывай.

– Хорошо, как насчет покушать? – кротко осведомилась я. – Лично я помираю, жрать хочу. Ой, прости, кушать…

– А дома что же, и не приготовлено ничего? – подозрительно сощурилась еще не остывшая после выволочки Мила.

Ну, упс! Штирлиц, это провал.

– Мил, извини, некогда было, – виновато сообщила я, не испытывая при этом ни малейшего раскаяния. – Продукты дома есть, но готовить еще… давай-ка зарулим тут в одно местечко хорошее, ты не против?…

В «Блинчиковой» мы задержались ненадолго; только подкрепились и поехали домой. Тетя ужасно соскучилась по родной обстановке. Я ее вполне понимала: кто угодно взвоет от больничного житья, будь хоть в этой больнице самые распрекрасные условия. Дом – он дом и есть.

– …Женя! Женя, ты представляешь, вот ведь растяпа! – донеслось из Милиной комнаты. – Проглядела ведь!

– Что проглядела, Мил? – Я всунула нос в ее комнату, где тетя занималась разбором своих вещей.

– Да вот – очки!

– Очки на тебе.

– Нет, вторые, которые посильнее. У меня же две пары, по разным футлярам, а тут смотрю – вторых очков нет.

– А ты все проверила?…

– Говорю же – нет! То есть, да, посмотрела, а очков-то и нет. – Мила грузно опустилась на кровать.

Вид у нее (у тети, не у кровати) был такой, словно эта фигня расстроила ее куда сильнее нелицеприятных сцен в саду дома престарелых.

– Такие прямоугольные, в желтеньком футляре… Не иначе как в тумбочке оставила.

Я уже поняла, куда ветер дует.

– Съездить проверить? – поинтересовалась я. – Или ну их к черту, новые купим?

– Эти же новые совсем. – Мила вздохнула, поджала нижнюю губу.

Этот жест вышел у нее совсем уж старушечьим, таким безнадежно пенсионерским. А поднятый на меня взгляд был непривычно печален.

– Мил, ну о чем разговор, сегодня же съезжу. У меня там знакомые, в больнице-то, не пропадут никуда твои окуляры. Они ж сей секунд тебе не понадобятся? Нет? Так давай спокойно распакуемся, и я съезжу. Не нервничай, а то опять несварение случится.

Тем не менее это происшествие не отпускало Милу еще минут десять: закидывая вещи в стиралку, я из ванной слышала ее приглушенные причитания в комнате. Толком ничего не разобрала, кроме похожего на афоризм: «Вот и старость подкралась…»

Н-да.

Я врубила режим деликатной стирки на машинке и задумалась: чем бы поднять Миле настроение?

Непростой вопрос. Живем мы с ней бок о бок давно, а каких-то нюансов характера – спросите прямо сейчас – нет, не назову.

Стыдоба? Есть маленько.

Из-за этих же уколов совести я выехала за тетушкиными очками буквально через сорок минут после нашего возвращения. И, крутя баранку, по пути до больницы все прикидывала, чем бы Милу отвлечь да развеселить.

Так уж сложилось, что, хоть я и живу у Милы, родной сестры моего отца, мы не так уж часто контактируем. В родственном смысле. То есть наши родственные отношения не назовешь особо тесными. До ворошиловского института, или Ворошиловки, мы крайне редко, выражаясь сленгом, пересекались. Сами прикиньте: Владивосток и Тарасов, это вам не через дорогу в магазин сбегать. Потом Ворошиловка и служба в спецотряде «Сигма»: ну, тут понятно. Сначала Москва, потом – мотаешься куда сошлют. Вершить добро и справедливость, угадали.

А потом – Тарасов, но при этом моя работа. Разъездная-разбежная, бессонная, нервотрепная. До того собачья временами, что хоть волком вой. Где уж тут в пылу выполнения телохранительского долга примечать, в каком моральном состоянии находится моя тетушка. Тут за телесным бы уследить.

Таким образом, мы с Милой друг для друга были скорее этакими удобными в быту соседками. Словно подружки, снимающие в складчину квартиру и не мешающие друг другу жить. Судите сами, печально ли это или просто жизненно. Лично меня отсутствие какой-либо особенной родственной близости не трогало. Черт его знает, что по этому поводу считает Мила. Никогда не интересовалась. Может, зря.

…за такими философскими размышлизмами неблизкий путь до больницы показался короче некуда.

В больнице свезло: дежурила знакомый администратор Леля. Немногословная особа, она только отрицательно покачала головой на мой первый вопрос: «Занята ли уже восьмая палата на третьем этаже?» И коротко утвердительно кивнула на второй вопрос: «Можно я на минутку заскочу, тетя кое-что забыла?»

Желтый футляр нашелся там, где Мила и говорила – в тумбочке, и очки на месте. Пихнув футляр в карман куртки, я на секунду задержалась: закрыть окно. Может, кто из персонала открыл проветрить, да и забыл; а между тем небо уже заволокло темнющими грозовыми тучами. Так что закрою, а то еще набрызгает на пол, при таком-то небесном недержании.

Потянув раму на себя, я машинально глянула в до оскомины знакомый сад. Сейчас, в неурочное для меня время, народу там хватало: почти все скамейки были заняты. В основном женщины и двое-трое мужчин. Рыже-седой шевелюры Руслана Осиповича я не углядела. Возможно, уже ушел. Да и остальные постояльцы оказались «на ноге»: неторопливо собирались, переговариваясь между собой, и возвращались в дом, не дожидаясь залпа с небес.

Я чуть задержалась, всматриваясь в толпу пожилых людей. Занятно: они-то, похоже, не притворялись. Неторопливые, почти половина с тростями, кто-то прихрамывает… Но сопровождающих, санитаров или сиделок я при них не узрела. Воистину странно, но – не мои проблемы. А Руслан-то Осипович, как говаривал один мой знакомый из криминальных кругов, дедок с сюрпризом.

В своей деятельности я с такими сюрпризными субъектами сталкивалась не раз и не два. И такие вот хитровывернутые всегда нанимали меня для охраны не собственной персоны, а кого-то из близких. Причем охотно предоставляли информацию о самом охраняемом объекте и подробно обрисовывали обстановку. Но о себе по большей части помалкивали, и порой это выходило боком и мне, и им. Один раз из-за такой недомолвки серьезно пострадал сам наниматель, по поводу чего я глубоко в душе испытала злорадное удовлетворение. Вот прямо сразу как вытащила из пекла (буквально!) и самого нанимателя, и своего подопечного. Главное, ко мне-то ноль претензий! Оба они тогда поняли, что, не вмешайся я, и был бы у меня на руках серьезно покалеченный подопечный и запеченный до хрустящей корочки клиент.

Крупные капли забарабанили по стеклу, едва я закрыла окно. Не переждать ли? Но еще неизвестно, надолго ли этот дождина влупил. А Мила, того гляди, в одиночку да с такой погодой, совсем уж в грустях сидеть будет. Нет, двину потихоньку, вожу-то я аккуратно.

До места, где я оставила машину, удобнее было срезать тем же, знакомейшим путем, по проходу между оградами двух учреждений. С неба заливало нещадно, в продавленном асфальте пузырились новорожденные лужи. Так что кроссовки мои захлебнулись на первом же десятке шагов, а собранные в хвост волосы прилипли к шее и затылку.

– Женя! Евгения, погодите!

Руслан Осипович окликнул меня, застав врасплох, когда я поворачивала за угол. Черт, выбрал же момент. Ну, чего там ему понадобилось…

Он стоял у ограды, прячась за кустом так, чтобы его не было видно со стороны дома престарелых. И успел вымокнуть. Остатки рыжины в вымокшей седой шевелюре от воды сделались ярче, будто пламя среди пепла занялось. Но в целом Руслан Осипович сейчас выглядел не лучше бездомной псины, угодившей в непогоду.

– Извините, я тороплюсь, так что давайте по-быстрому, – выпалила я, подойдя к ограде.

– Евгения, я заметил, вы сегодня снимали на телефон это, э… недоразумение…

– Применение грубой силы, ага, дальше?

– Пожалуйста, не показывайте никому. И ваша, эм… подруга, ну, попросите ее, пожалуйста, нигде об этом не рассказывать. Дмитрия с работы выгонят, если начальство узнает. Обещаете?

– С чего это? – возмутилась я. – Я видела, как он с вами обращается. Может, и хорошо, если его выгонят? Не уверена, что он подходит для такой работы.

– Он делает это по моей просьбе, – поспешно сказал Руслан Осипович.

На несколько секунд я перестала ощущать противно теплый дождь, вымочивший нас обоих до нитки. И только оторопело таращилась на старика из-под ладони, козырьком приставленной ко лбу.

– Вы извращенец, что ли? – грубо (внахлыст, как сказал бы Арцах) поинтересовалась я.

– Евгения, это целая история. – Руслан Осипович покачал головой, ничуть не обидевшись на вопрос.

– На целую историю у меня времени нет, – отрезала я. – Да и вы шли бы к себе, простудитесь, и вся недолга. В вашем-то возрасте…

– Вы же телохранитель, Евгения, да? – Руслан Осипович пуще заторопился, нервно оглянулся назад: не ищут ли? – Я знаю, слышал о вас. Что, если моя история – возможно, ваше новое задание? Вы свободны? Завтра, в час дня?

– Еще неизвестно, – уклончиво заметила я.

Это правда: я в своей работе не тяну ни с согласиями, ни с отказами. Если чувствую, что с клиентом сработаемся, то на новое задание соглашаюсь сразу. И это новое задание могло подвалить когда угодно – через двадцать, через сорок минут, через час или нынче вечером. А заранее бронировать место в расписании – дохлый номер. При том что поведение Руслана Осиповича интриговало меня все больше, он не виделся таким уж перспективным клиентом.

– А если завтра к часу дня будете свободны – зайдете? Хотя бы просто выслушать. Не понравится – не беритесь, ей-богу, только выслушайте. Мне и рассказать-то об этом уже некому.

Я, невзирая на дождь, несколько секунд разглядывала жалко выглядящего старика. Вот честно: мокрая побитая шавка, выкинутая на улицу. Вон и Дмитрий этот за ним не торопится. Об этом тоже договорились?

Что ж, если разговаривать во дворе… место открытое, прохожих мимо предостаточно ходит, даже сейчас по ливнищу такому народ мелькает.

– Буду свободна – зайду. Но ничего не обещаю, – твердо ответила я.

И, не дожидаясь его ответа, в темпе твиста двинулась в сторону своего автомобиля: как еще заведется-то в этом всемирном потопе.

Из-за дождя пришлось тащиться обходным путем: по Благовещенскому проспекту, более пологому и прямому, со свежим шершавым асфальтом. В больницу я добиралась более крутой и петлясто-изворотливой Ленинской, но в такую погоду… нет.

Но и по Благовещенскому я ехала медленно, всматриваясь сквозь заливаемое вовсю лобовое стекло. Дворники почти не спасали, но хотя бы огни светофора и дорожные знаки я различала.

И человеческие фигуры: мокрые, как восставшая из мертвых Муму, с бесполезными – хоть какой размер! – зонтиками. Ливень не утихал, хлеща со всех сторон и во все места, размывая очертания за стеклом до невнятных пятен. Будто ребенок акварелькой балуется.

Поэтому, когда на пешеходном переходе прямо передо мной прошел Арцах, в первую секунду я подумала, что мне показалось. Однако же притормозила у автобусной остановки, чуть опустив стекло. Но не окликнула, лишь пронаблюдав, как он дошел до здания редакции газеты «Вести Тарасова», придерживая ворот плаща и, судя по лицу, нещадно костеря дождь.

Как и все остальные под дождем, Арцах тоже напоминал мокрую псину. Но породистую и смышленую: и лапу подать, и мяч принести, и ковра хозяйского не осквернить.

Нет, потом поговорю, сейчас – к Миле. Поди, ругает сама себя за то, что разжалобила племянницу и вытурила в такую погоду за, в принципе, сущей безделицей.

Я почти угадала: дома меня встретили потоп буквальный и потоп фигуральный.

Буквальный был меньше: всего-навсего натекла грязная вода из машинки. Из инструкции я помнила, что такое бывает, если моющего средства много налить. Эх, опять, наверное, кондиционера для белья бабахнула больше, чем нужно, растяпа.

Фигуральный потоп был уже посерьезнее: я застала Милу коленопреклоненной, периодически простирающейся ниц, как правоверная буддистка. Тетя пыталась ликвидировать последствия моей халатности.

Я застала весьма драматический момент: Мила попробовала подняться с тряпкой в руке, оскользнулась и чуть стукнулась лбом о пол, вовремя подставив руку. И одновременно плакала, пришмыгивая и орудуя тряпкой. Пытаясь орудовать, точнее говоря.

– Мил, ну ты чего, ну… – Я, едва заперев дверь, бросилась к ней прямо в уличной обуви, оставляя за собой следы; сама мокрая, будто это мной пол и помыли. В лучших традициях голливудских немых комедий.

– Эта новая машинка… о-ох-х… Женя, я с ней не справля-аюсь… Она запищала, а я и не знаю, на какую кнопку жать, совсем старая ста-а-а…

– Ну, ну, ну…

Я присела рядом с ней, прямо коленями на мыльный мокрый пол (едва ли моим штанам стало бы хуже). И неловко приобняла тетю, стараясь не замочить ее домашнее платье. По крайней мере, к моему приходу Мила успела переодеться, значит, нормально все с этим титановым коленом.

– Мил, не переживай ты так. Ты еще просто не привыкла, мы ж купили эту штуку месяц назад всего, даже я еще не разобралась.

Тетушка сама прижалась ко мне, теперь только тихо всхлипывая. Успокаивалась понемножку, и то хорошо. Обняла меня одной рукой, и только тут я заметила, что на Миле нет резиновых перчаток. Значит, стихийное бедствие застало ее врасплох, схватила тряпку, не особо раздумывая.

– Между прочим, зря ты так скачешь. Доктор сказал, чтобы две недели нагрузка была снижена, просто чтобы адаптация, постепенное привыкание там и все такое. Что ж ты рванула-то так?

Я хотела добавить нечто в духе «чай, не девочка уже», но вовремя прикусила язык. Мила и без меня знает, сколько ей лет. И, кстати, ни разу не кокетничала своим возрастом. А в зубах навязшее «у женщины про возраст не спрашивают» считала глупым предрассудком.

Мозг, как назло, подкинул в тему одну из шуточек Арцаха: «Мне столько лет, на сколько я себя чувствую. А чувствую я себя на все сто!»

Нет, вот не надо этого сейчас.

– Да, вот, ты задерживалась, а я подумала – по хозяйству сейчас…

– Прости, тормознула, попала под дождь. Пришлось тащиться как черепахе какой, чтоб в ава… в смысле, что добраться нормально.

– И не позвонила! – вздохнула тетя.

– Уж прости, да, не позвонила. Давай-ка вот что, сейчас поднимемся, переоденемся, я быстренько приберу…

Продолжая успокаивающе бубнить (так шаман усмиряет буйного духа), я помогла Миле добраться до комнаты. Тетя едва не поскользнулась, идя в мокрых тапочках на гладком линолеуме, но я была начеку. Походка у Милы была вполне ровная. Меня отпустило куснувшее было беспокойство.

– Про трость все же не забывай, – напомнила я.

– Хочешь, чтобы, я как инвалидка какая, – по квартире с тростью? – возмутилась Мила.

Так, мы уже протестуем, отлично. Чем бы дитя ни тешилось… а, нет, это из другой оперы.

Я мудро не стала помогать Миле переодеться, даже не подала ей сухую одежду. Человек только-только с пола поднялся, нечего ему ронять самооценку и чувство собственного достоинства. Пусть вернет контроль над ситуацией да заодно прислушается к ощущениями по поводу колена.

Нет, попроси она, я бы не отказала ей в помощи, но сейчас случай стопудово не тот.

Тем более что и мне не мешало переодеться: май, отопление отключено, а я тут, можно сказать, в одежде искупалась.

Как там, интересно, Арцах – на работе-то в этаком виде? Поди, юморит что-нибудь по случаю. Сам себя он как-то раз нарек «неунывающим армянином» – аккурат в момент нашего знакомства. После того как вытер натекшую из носа кровь: тот громила, которого я вырубила, еще успел расквасить Арцаху нос. Больше он ничего не успел. Да, не стоит благодарности. Обращайтесь, если что.

…дальше все мои дела и помыслы были только с Милой: прибрать в ванной; под чуткими указаниями тети разместить на сушилке белье; организовать чай с печеньем и отвлечь Милу всевозможными сплетнями и слухами. Больница есть больница: моя общительная тетя была отрезана от привычного окружения, так что следовало восстановить баланс. Благо память у меня еще… черт. События сегодняшние, что ли, повлияли? Что еще за мысли о старости, а, Охотникова?

Зато во время чая, плавно перетекшего в легкий ужин, я сообразила, как поднять Миле настроение. Заранее поинтересовалась ее планами на завтра и уже с утра занялась воплощением своей идеи. Обзвонила тетиных знакомых (в основном – учительско-преподавательский контингент из тех, кто на пенсии), сбегала в кондитерскую и еще раз в продуктовый. И, пообещав Миле потрясающий сюрприз, отвела к одной из наших соседок, бывших Милиных учениц, в квартиру этажом ниже.

Тетя, узрев собравшуюся компанию при накрытом столе, едва не прослезилась. Глянула на меня с такой благодарностью, что и я, черствоватая в силу профдеформации особа, ощутила что-то этакое в области диафрагмы. Ну, о чем там поэты говорят – душевный трепет и прочее.

Компания расселась до того уютно, и чайник как раз засвистел, и варенье открыли… я не стала мешать. Ушла с посиделок, страшно довольная собой и успешным воплощением своей затеи.

И, размягченная, в редком для меня благостном настроении, по часам увидела: если втопить как следует, то я еще вполне успеваю к Руслану Осиповичу. Закроем этот гештальт. Я, конечно, и близко не психотерапевт или еще кто из этой же братии; но, если старикану станет легче от простого излияния души, то, пожалуй, выслушаю его. Не могу представить, чем бы таким он, бывший циркач, мог меня удивить. В силу специфики моей работы я иногда такое выслушивала…

Моему рыжему знакомцу нынче определенно везло. До дома престарелых я доехала быстро. В этой части города и так-то часовая «обеденная пробка» не особо смачная; а сегодня и вовсе как по заказу – чистая дорога. Эх, вчера бы так.

Руслан Осипович, похоже, и не сомневался, что я приду. Или очень хотел надеяться на это.

Он сидел на другой скамейке – той, на которую взгляд падал у калитки. И не сразу заметил меня, пока я шагала по дорожке, усыпанной сбитыми с кустов листьями, стараясь не наступить на улитку. После вчерашнего дождя их тут было видимо-невидимо, и по подлокотнику скамейки ползла одна весьма крупная особа. Я не стала ее снимать: безобидными моллюсками меня не испугаешь. Виноградные улитки, кстати, очень вкусные. Чуть хуже мидий, но зато не трепыхаются в желудке, когда их проглотишь.

Между прочим, я предупредила Милу, чтобы она не рассказывала никому про вчерашний разнос у дома престарелых. Отговорилась, что сама улажу этот вопрос. Надеюсь, этот случай не всплывет в сегодняшней теплой компании.

– Евгения… ох, как же я рад, что вы пришли. Не отвлек ни от чего?

– Кабы отвлекали, я и не пришла бы, – резонно заметила я. – Могу я задать вопрос, прежде чем мы начнем?

– Да-да, конечно, сколько угодно… – Руслан Осипович, наверное, и с парашютом бы согласился прыгнуть, такая готовность прозвучала в его голосе.

Печально, если он готов выговориться и малознакомой женщине вроде меня. Впрочем, пожилые люди часто одиноки и от этого самого одиночества впадают в излишнюю откровенность. Или, наоборот, превращаются в упертых параноиков, и только шапочки из фольги не хватает, как в фильмах про инопланетян.

– Откуда вы знаете, что я работаю телохранителем?

– А что, я ошибся? – заволновался он.

– Нет, вы не ошиблись. – Я уселась поудобнее и чуть было не раздавила спиной улитку на спинке скамейки. Закинула ее в куст и продолжила: – Я довольно известна в Тарасове. Но мне интересно – от кого конкретно вы услышали эту информацию?

– От Александра Осколкина. Или Шуры, как он всем представляется. Бойкий такой парнишка, раньше был полицейским. А теперь частным детективом работает.

Шурик… помню, помню его. Последнее его дело было невольно связано с моим тогдашним заданием. Годика полтора назад пробил по базе пару ушлепков, попытавшихся ограбить одну дамочку. Которая потом меня и наняла – меньше чем через сутки после неудачного (я вмешалась) ограбления. Дамочка та еще оказалась: телепродюсер-правдолюбица, эмоционально нестабильная матерщинница. Но ничего, сработались, и проплатила от и до.

А Шурка свалил из полиции по причинам, как он умудрился выразиться, сугубо экзистенциальным.

«Задолбала бюрократия, понимаешь, Жень!» – уже погрубее резюмировал он.

Словом, парень решил, что на ниве частной деятельности принесет больше пользы. В том числе себе: он вполне преуспевал.

– Знакомый малый, – подтвердила я.

– Я обращался к нему за помощью. Но, увы, он не смог мне помочь. И рекомендовал вас.