Я люблю тебя, Солдат

«Сами диву даёмся, куды они могли подеваться? Вроде посидели рядком, поговорили ладком, ласково проводили. А перед отбытием предупредили их, что места здесь глухие, опасные, так что соблюдайте, люди добрые, максимальную осторожность. Отсоветовали им ехать через лес, а посоветовали по дороге, а они, видать, сильно торопились, и не послушали дельного совета, вот и влипли».

«Как это понять, «влипли»?» – строго спросил ничего не понявший участковый милиционер.

«А вот так и влипли, дорогой товарищ. Увязли, скорее всего, в болоте. Понимаете, у нас к северо-востоку болот дюже много, в том числе и непроходимых. А, если, увязли они в таком склизком болоте, так искать их бесполезно. Найти их в подобном болоте, всё равно, что иголку в стоге сена, хотя, попытаться, конечно, можно».

Участковый милиционер и следователь, безусловно, почувствовали, что здесь явно «не чисто». Но почувствовали они и то, что не стоит им связываться с местными жителями, дабы не повторить печальную судьбу партийных руководителей. Поэтому заводить уголовное дело против местных жителей они пока не решились. Раскулачивать тоже никого не стали.

А что касается организации колхоза, то местные общинники ответили уже новому, приехавшему к ним руководству, примерно так:

«А у нас тут со стародавних времён колхоз, ведь мы уже триста лет общиной живём, сообча робим на общем поле, и поровну всё делим».

Уполномоченный из района после такого заявления довольно строго их предупредил:

«Допустим, работаете вы сообща, на общем поле, это, конечно, всё хорошо. Но вот план по хлебозаготовкам и прочим поставкам вы обязаны неукоснительно выполнять. А если вы его не выполните, то несдобровать всей вашей дружной общине. Запомните, у Советской власти руки длинные».

И пришлось бедным общинникам подчиниться, поскольку понимали они, что во всяком сопротивлении есть свои пределы. Но и здесь схитрили односельчане. Липовые цифры выращенного урожая спускали в район, ссылаясь на заболоченные и нечернозёмные почвы, на ранние заморозки, на засуху и всё такое прочее. Начальники из центра, конечно же, обо всём догадывались, но проверить реальное положение вещей, ввиду слишком дальнего расстояния и неудобной дороги, было крайне затруднительно. Поэтому связываться они и здесь до определённого времени не стали, а приняли всё как есть.

Жизнь в старообрядческой деревне постепенно менялась. Некоторые изменения лишь приветствовались односельчанами.

Одним из самых почитаемых занятий староверов являлось переписывание старообрядческих рукописей и старинных печатных книг. Этим священным делом в общине занималась «особая группа», состоящая из нескольких человек. Поскольку после революции община оказалась, фактически, полностью изолированной от внешнего мира, в том числе и от своих единоверцев, это занятие приобрело ещё большее значение. Из старинных рукописей и книг, некоторые из которых когда-то принесли с собой и бережно хранили первые жители общины, староверы черпали знания об основных догматах своей непростой веры. Ведь старообрядчество далеко не было единым, а являлось целой совокупностью религиозных течений и организаций, направленных против церковных реформ патриарха Никона. Во всех этих направлениях далеко не просто было разобраться. Поэтому «особая группа» пользовалась огромным уважением в общине. Остальные общинники, с раннего детства занятые тяжёлым физическим трудом, в круговерти будничной жизни целиком и полностью полагались на этих людей.

Конечно, это группа готовила себе смену, да и в общинный Совет (теперь это называлось правление колхоза) также выбирались, как правило, люди знающие, умудрённые жизнью, разбирающиеся в церковных канонах (хотя последнее тщательно скрывалось от существующей власти). Но всё же элементарно грамотных в общине в возрасте старше восьми лет, было не больше шести процентов. Советская власть, которая вела борьбу за всеобщую грамотность, решила это исправить. Взрослые категорически отказались учиться, но все же своих малолетних детей в открывшуюся школу отправили почти без всякого сопротивления, добровольно.

Начальная четырёхлетняя школа была открыта в 1931-ом году, как раз тогда, когда Василию исполнилось восемь лет. Прислали из далёкого города учителя, который окончил педагогический техникум. В первый класс набралось человек двенадцать восьмилетних детишек, но со временем количество их прибавлялось. А ещё года через три, когда бывшие первоклассники достигли уже четвёртого класса, преподавание в школе шло довольно своеобразно.

На отдельных рядах сидели разные классы. Учитель, работая по отдельности с каждым классом, давал им различные задания. На партах сидело по трое учеников, пользуясь одним, часто рваным, учебником. Например, когда второй класс, сидящий на центральном ряду, выполнял из учебника упражнение по чистописанию, третий класс в то же самое время на левом ряду решал задачу по арифметике. Первый же класс на правом ряду вместе с учителем старательно выводил по азбуке в тетрадках целые фразы: па-па во-е-вал с Ма-хно, ма-ма – знат-ная до-яр-ка. С четвёртым же классом, выпускным, учитель занимался отдельно.

В том же 1931-ом году открыли в старообрядческом скиту фельдшерский пункт, также прислав молодого фельдшера из города, который стал лечить местных жителей уже по науке. До этого жители пользовались, в основном, настоями из трав и целебными заговорами, которым они исстари верили, считая их самой надёжной защитой от всяких хворей.

Благодаря смекалистой политике односельчан и их умного руководства, последствия страшного голода 1933 года почти обошли стороной местных жителей. Правда, здесь им пришлось гораздо тяжелее. Произошло это потому, что понадеялись односельчане на своё везение, и не слишком надёжно спрятали излишки урожая предыдущего года. Два тайника из четырёх, приехавшая из города воинская команда всё-таки обнаружила. Сразу же было сфабриковано «контрреволюционное дело» (здесь вспомнили и «таинственное исчезновение» партийных руководителей), по которому без особых разбирательств было арестовано семь человек. Среди них оказался председатель недавно образованного колхоза (он же руководитель общины) и два его заместителя.

Был арестован, и отец Василия Осип Моисеевич, который тогда работал в правлении колхоза. Арестованных увезли на допросы в район, а односельчанам пришлось затянуть пояса и помогать друг другу, чтобы выжить в этом голодоморе. Но на то они и старообрядцы, что нигде пропасть не могут. Поэтому в тот страшный для матушки России год, несмотря на огромные трудности, никто в скиту не умер голодной смертью, выжили абсолютно все, даже грудные ребятишки. Как сами местные жители выражались: «Большой кукиш голодной смерти показали».

Смерти – то «кукиш показали», а арестованные так и не вернулись в родную деревню, так и сгинули неизвестно где. Ни слуху о них, ни духу не было долгие годы. И поклялся тогда подросток Василий, оставшийся за старшего с четырьмя маленькими братишками и сестрёнками на попечении одной матери, разыскать, чего бы это ему не стоило, своего родного батю. Обещал он матери, что обязательно это сделает, когда немного подрастёт. Мать его, которую звали Авдотья Еремеевна, верила и не верила своему старшенькому – надежде её и опоре, часто украдкой плакала.

В 1935 году, когда состоялся первый выпуск четвёртого класса, предложили родителям наиболее способных учеников, в том числе и Василия, отправить в район продолжать образование, но односельчане мягко отказались, недвусмысленно заявив, что дети им необходимы для помощи по хозяйству, а также для того, чтобы смотреть за младшими братишками и сестрёнками. Начальство немного поломалось, но затем смирилось.

Авдотья Еремеевна продолжала ждать своего милого родного Осипа. Она продолжала любить его до безумия. Но сердцем чувствовала, что вряд ли увидит когда-нибудь своего ненаглядного. Чувствовала она, что в стране наступают страшные, непредсказуемые времена.

Всем односельчанам было известно, да и приезжие рассказывали, что повсюду начались массовые аресты по политическим мотивам, что лагеря переполнены заключёнными. Сильно надеялись односельчане, что минует их «чаша сия», тем более что уже семь человек бесследно исчезли. Но видно не суждено им было избегнуть тяжёлой участи. Правда, дошли до них эти самые беды несколько позднее, потому что на слишком неудобном месте бывший скит располагался. К тому же ретивые руководители, прекрасно изучив уловки староверов, на этот раз решили себя обезопасить. Они решили действовать наверняка, с максимальной подстраховкой, тщательно всё продумав и, подготовившись к операции по всем правилам воинского искусства.

Итак, совершенно неожиданно, осенью 1937 года понаехали в деревню грузовики с красноармейцами и местным начальством. Стали они проводить какое-то непонятное для жителей деревни следствие. Видимо, решили начальники, в этот раз, расквитаться с общинниками по полной программе. Выплыли опять события семилетней давности о гибели партийных руководителей. По этим событиям было заведено уголовное дело. Стали допрашивать подряд всех колхозников. Но общинники упорно заявляли, что «никакого понятия не имеют, куда энти руководители могли подеваться». Ничего не удалось добиться от жителей деревни. Тогда решили партийные начальники подступиться к общинникам с другого бока. Теперь они вызвали к себе только председателя колхоза и его заместителей. Это были люди, выбранные общинниками после ареста прежних руководителей четыре года назад. Партийные начальники считали, что запугать руководителей колхоза не составит для них большого труда.

Первый, вроде, беззлобный вопрос к ним был о том, почему до сих пор в деревне нет партийной и комсомольской ячейки, а также пионерской организации. На это руководители колхоза честно и доходчиво ответили, что не видят в этом никакого смысла, так как живут они так же, как и их предки на этой земле дружным сплочённым коллективом уже не одну сотню лет, и всегда вместе, всегда стоят друг за дружку. И детишки с малолетства к труду приучены. Зачем же создавать им какие-то ещё организации, когда они все на виду, можно в любую избу зайти и посмотреть, какой везде строгий порядок соблюдается. Дети, воспитанные в строгости завсегда родителей почитают, а старикам вся община, то бишь, извините, весь колхоз, сообща помогает.

Тогда руководители следующий вопрос задали, тоже, вроде почти безобидный, хотя здесь уже председатель и его заместители прекрасно поняли, что клонят постепенно местные начальники к чему-то более серьёзному. Они догадались, что не случайно в деревне оказались грузовики с красноармейцами, что всё равно от них не отстанут, добром это не кончится и, в любом случае, не миновать им беды.

Вопрос был таким: «А скажите-ка, дорогие товарищи, как вы относитесь к всеобщему полноценному образованию не только детей, но и взрослого населения вашей деревни?»

«Только положительно, а как же ишо?» – ответил председатель.

И вот здесь уполномоченный из района, до тех пор державшийся довольно терпимо, не выдержал, и, буквально, взбесился:

«Ты мне не ишокай, сукин ты сын! Ты по существу отвечай. Школа у вас только начальная. А ребятишек умненьких, которые способные самые и, которые дальше учиться желают, в районный центр для продолжения образования не пускаете. Дорогу им к светлой, будущей жизни перекрываете. А при коммунизме люди должны быть не только грамотные, но и образованные во всех отношениях, и ты это прекрасно должен понимать.

Теперь насчёт взрослого населения. Сколько у вас грамотных среди взрослых и подростков старше пятнадцати лет, то есть среди тех, кто по возрасту начальную школу не посещал? Почему, спросишь, я такой возрастной предел определил? Да потому, что вы в первый класс только восьмилетних отдавали. Они к двенадцати годам начальное образование получали. А всех остальных детишек, кто даже чуть постарше, в школу не пускали. Это нам прекрасно известно. Ну, так отвечай, сколько у вас грамотных старшего возраста?».

Председатель в смущении отвёл глаза. Что он мог на это ответить? Да ничего конкретного. Понимали колхозные руководители, что приехавшие в их старообрядческий скит местные начальники, формально правы. Но настолько привыкли старообрядцы к кропотливому тяжёлому беспрерывному труду на земле и по хозяйству, что считали достаточной минимальную грамотность. Убеждены они были в том, что если некоторое количество простых трудолюбивых односельчан (наличие «особой группы» в скиту тщательно скрывалось) немного читать, писать и считать умеет, то этого вполне хватит. А убеждение это они выводили из того, что в их дружном сплочённом коллективе, где «один – за всех и все – за одного» грамотный всегда неграмотному в любом деле поможет – и заявление за него любое заполнит, если понадобится, и земли, сколько полагается, отмерит, и выращенный урожай подсчитает. Здесь, действительно, столкнулись в большом противоречии несколько костные взгляды людей, привыкших жить по своим собственным правилам и требования жизни. Поэтому председатель очень медленно и неуверенно ответил районному партийному секретарю:

«Мало, очень мало грамотных среди взрослых, несколько человек всего».

«Несколько человек? А сколько несколько? Видимо, один ты, да заместители твои. А вот ни библиотеки, ни избы-читальни, ни курсов ликбеза для всех желающих научиться грамоте, счёту и письму не имеется. Взрослое население сплошь неграмотно, и вы эту безграмотность поощряете, и делаете вы это, в этом я абсолютно уверен, специально».

«Это почему же специально?» – попытался робко возразить председатель.

«Почему? А потому, дорогой председатель, не желаете вы поднимать уровень всеобщей грамотности, чтобы односельчане ваши газет и журналов не читали. Говоря по-простому, не хотите вы, чтобы ваши колхозники были политически образованными и разбирались в могучей политике власти нашей Советской. Не хотите, чтобы разбирались они в указаниях нашего Великого вождя – товарища Сталина. Вот и получается, что живёте вы контрреволюционной бескультурной жизнью, варитесь с незапамятных времён в собственном соку, саботируете вы политику Советской народной власти».

В этот момент нервы колхозного председателя окончательно сдали. Лицо покрылось багровыми пятнами, и он довольно жёстким голосом пробасил:

«Не собираемся мы сабонтировать никакую политику. Просто люди у нас день и ночь в поте лица своего трудятся. Так они с детства привыкли. Так воспитали их родители. А совсем старенькие, которые у нас всегда в почёте и которые уже не в силах на земле трудиться, те внучат своих воспитывают, к труду их нелёгкому постепенно приучают. Да и поздно уже многим учиться».

Здесь уполномоченный секретарь окончательно потерял контроль над своими эмоциями. Он просто устал сдерживать себя, считая, что перед ним сидят типичные контрреволюционеры, которые только притворяются «невинными овечками». Поэтому с ними нечего валандаться, а наказать их необходимо по всей строгости революционного закона. Он начал очень сурово говорить и, иногда его речь переходила в самый настоящий разъярённый крик:

«Учиться никогда не поздно! К всеобщей учёбе на благо коммунизма призывает всех сознательных советских людей Великий Сталин! Даже в старческом возрасте и в городах и в деревнях многие учатся. Поэтому не желаю слушать ваши вражеские отговорки. Но это, как говорится, ещё присказка, а сказка будет впереди. Сколько у вас людей за последние десять лет подались в город, чтобы рабочими стать? Хотя на этот вопрос я и сам ответить легко могу. Ни одного человека! Даже те немногие юноши, которых в армию призывали, всегда обратно возвращались, в свою родную деревню».

«А что ж здесь плохого, хлеборобом быть? Землю родную пахать?»– с некоторым испугом попытался возразить председатель.

«Да, плохого здесь, на первый взгляд, вроде ничего не вижу. Но только не забывай, гражданин председатель (слишком официальное слово «гражданин» больно и обидно резануло уши колхозных руководителей), что у нас в стране диктатура пролетариата, как самого передового класса в мире!»

Фразу эту районный партийный руководитель выкрикнул как лозунг, как абсолютную истину, возразить которой никто, под угрозой ареста, не имел ни малейшего права. Но председатель, который тоже кое в чём разбирался и даже однажды, в районной библиотеке партийные книжки просматривал, на эту фразу-клише отреагировал моментально: «Да, диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства».

Такого «знания» от старовера секретарь райкома явно не ожидал. Но он быстро подобрал подходящий ответ:

«Вот именно беднейшего, – произнёс он довольно зло, – только вот прошлись мы тут со своими товарищами по деревне, и такое впечатление у нас создалось, что у вас тут не только беднейшего крестьянства, но и середняков нет. И вышло-то у нас, что проживает у вас в деревне или в скиту, как вы ещё вашу гнилую деревеньку изволите называть, одно отъявленное кулачьё, а, иначе говоря, злейшие враги Советской рабоче-крестьянской власти. Почти в каждом дворе по две – три коровы, лошади почти у всех, избы у многих на купеческие терема похожи, я уж не говорю о курах, утках и прочей живности, которой у вас и вовсе не перечесть».

Конечно, партийный руководитель явно преувеличил «богатства» местных жителей. По две-три коровы ни у кого в деревне не было. Теремов никто не строил. Все понимали, что партийный секретарь придирается специально, ища повод к жёсткому наказанию староверов, которых он терпеть не мог.

Что же на это, поистине ужасное обвинение, мог ответить председатель? Он попытался всё объяснить, но объяснение, мягко говоря, у него вышло какое-то неуклюжее, словно он, как нашкодивший школьник в старой бурсе, пытался вымолить у строгого воспитателя прощения лишь для того, чтобы избежать ужасного наказания розгами.

«Понимаете, товарищ уполномоченный, люди у нас на редкость трудолюбивые, хозяева рачительные, как я уже говорил, постоянно друг дружке помогают, в беде не оставляют…»

В этот момент районный партийный руководитель со всего размаха ударил своей могучей ручищей по деревянному старенькому столу, да ударил так старательно, что вода в графине заволновалась девятым валом, а сам графин только каким-то чудо не свалился на стол и не разлился водопадом. А затем в сторону присутствующих местных жителей раздался злобно-рыкающий крик:

«Вы мне здесь Ваньку не валяйте! Лапшу на уши не вешайте! Знаем мы эдаких умников, повидали, слава богу, и сейчас и в Гражданскую войну. Долдонят постоянно одно и то же. Смотрите, дескать, какие мы работящие да старательные. Загляденье просто. Такие работящие, такие прямо дисциплинированные, такие добросовестные, такие порядочные, такие бескорыстные, такие скромняги, что только диву даешься! Хоть иконы с них рисуй, хоть молись на них, как на святых каких-то. Сейчас я упаду от восторга! Сейчас я на колени в умилении перед величайшим трудолюбием опущусь! Так вот эти самые бескорыстные паиньки, а мне это прекрасно известно, добрую половину урожая, а, вполне вероятно, что и больше, ежегодно скрывают от Советской власти. Саботируют решения партии и правительства!»

Здесь злобный рыкающий крик партийного секретаря перешёл в зловещий свист (вероятно, начальник страдал астмой). Его лицо затряслось от нервного возбуждения. Председатель колхоза ясно разглядел в глазах секретаря ужасные зеленоватые огоньки. Районный партийный руководитель машинально потянул руку к кобуре, висевшей у него за поясом. Затем он, видимо, пытаясь взять себя в руки, уже спокойно, приблизив своё полное, несколько рябое лицо с выпученными глазами, почти вплотную к лицу председателя колхоза, прошептал. Но он специально прошептал так, что этот его шёпот очень ясно услышали все присутствующие в избе люди:

«Рабочих в городах под голодную смерть подводите, негодяи! Сами наедаетесь от пуза, а пролетариат пусть подыхает по-вашему? Наплевать вам на него! Сами рыла отъели на ворованном хлебе и радуетесь. Ну, уж нет, дорогие мои, недолго вам радоваться осталось. Кончится очень скоро ваша лафа».

Партийный руководитель, размахнулся, видимо, в стремлении хлёстко ударить по председательскому столу. Но в этот раз, в отличие от первой попытки, он уже довольно сильно не рассчитал и попал точно по графину с водой, который сразу же свалился на пол. Графин с огромным треском разлетелся на мелкие осколки, залив пол колхозной конторы какой-то странной светло-голубой жидкостью.

Секретарь, внимательно вглядевшись в льющийся под ногами ручеёк, словно спохватился и, злорадно усмехнувшись, прошипел:

«А что за подозрительная водичка находится в вашем графине? Что-то на обычную воду она не похожа. Не отравить ли вы тут этой жидкостью всех нас собирались, а трупы закопать в соседнем болоте? Вы, конечно, рассчитали, что всё равно не найдут, как не нашли тех самых шестерых, которых вы очень ловко убрали семь лет назад, и следы, вроде, все замели. Только учтите, что в этот раз семью арестованными врагами народа вы не отделаетесь. Всю деревню вашу арестуем! Слышите всю! Никто от расплаты не уйдёт! Никто!»

Злобный крик и угрозы сильно перепугали колхозных руководителей. Их лица исказил настоящий ужас. Побледневший председатель колхоза умоляющим голосом пролепетал:

«Не отрава это в графине, дорогой товарищ, а отвар из целебных трав, полезный для здоровья».

Секретарь, казалась, обезумел от ненависти:

«Отвар, говоришь целебный? Знаем, прекрасно знаем мы все ваши целебные отвары. Мракобесы вы проклятые! Моя бы воля, всех бы перестрелял и перевешал. Но ничего, я уже ясно сказал, что никто из вас от наказания сурового и справедливого не уйдёт. Все по закону революционному ответите! Все до единого человека!»

«Даже детишки малые с их матерями, которых у нас много?» – спросил испуганный председатель.

«Я же, кажется, чётко объяснил вам, непонятливым обалдуям – никто от расплаты не спрячется! На коленях ползать будете, умолять. Но не пожалеют вас, врагов народа, недобитых белогвардейцев. Так вот, слушай внимательно. Сейчас будет произведён тщательный обыск по всем вашим избам. И если, что найдём…берегитесь! Понятно я выразился?»

Тут уже председатель не выдержал. Теперь он понял окончательно, что терять ему в сущности нечего. Этот, умудрённый жизнью, уже с седыми волосами и, в общем, смелый человек, посчитал, что стыдно ему дрожать перед районным начальством. С давних времён выборный председатель старообрядческой общины брал на себя колоссальную ответственность. Интересы общины стояли для него на первом месте. Общинный председатель отвечал за вверенный ему коллектив своей собственной головой. Именно поэтому его слово всегда было решающим, именно поэтому ему всегда верили и беспрекословно подчинялись все общинники. Когда-то во время Гражданской войны его предшественник, по грубому своему недосмотру, упустил одного злодея. В результате погибли люди. Это явилось суровым уроком для всех. Четыре года назад было арестовано семеро опытнейших общинных руководителей, что значительно ослабило общину. Допускать дальнейшее ослабление общины было просто нельзя. Это могло привести к её гибели.

Поэтому в данный сложный момент председатель колхоза (он же общинный староста) решил взять весь удар на себя, не унижаться, не заискивать, а говорить смело и открыто, хотя понимал, что его независимость и прямоту местные руководители не простят. Но он выполнял свой долг, решив идти до конца, защищая своих односельчан. Поэтому, он, буквально, вспылил, осмелившись повысить голос на разъярённого секретаря райкома партии:

«Нет, абсолютно, непонятно, что же вы такое хотите найти в избах наших жителей?»

Секретарь райкома, потрясённый злобным голосом председателя, буквально застыл на месте. Затем, взяв себя в руки и немного отдышавшись, слащаво улыбнулся и зло пробормотал:

«Да всё что угодно. Вот, например, вы говорят все тут верующие, так называемые старообрядцы, поэтому, видимо, икон полно в избах понавесили? А наше советское атеистическое государство беспощадно с религией борется, потому что любая религия – это самый настоящий опиум для нашего сплочённого народа».

Затем он язвительно добавил:

«Поэтому, конечно, никто из вас не собирается ни в партию, ни в комсомол вступать, ни с кулаками беспощадно бороться, ни пролетариатом становиться. В трудах и заботах, говоришь, всё своё время проводит так называемое старшее поколение? А чем же они раньше занимались, лет этак восемнадцать-двадцать назад? Ответь мне, как на своей исповеди, которую вы так любите, сколько ваших трудолюбивых односельчан во время Гражданской войны в Красной Армии воевало?»

В этот момент секретарь райкома снова потянулся к кобуре, но в этот раз он уже шутить не собирался, а очень ловко и быстро извлёк из неё боевой наган и, нацелив его на председателя колхоза, так громко заорал, что в старинной избе затрещали и зазвенели рамы и стёкла:

«Быстро отвечай, контра, иначе пристрелю тебя сейчас!»

Но теперь председатель, казалось, совсем не испугался разъярённого секретаря. Он довольно медленно почесал в затылке и скорбно, даже чуточку нагловато, произнёс: