Шкаф с кошмарами

По-прежнему приходилось нести громоздкое оборудование, камеры, аккумуляторы, осветительные приборы, но Виктор их не чувствовал. Тащил, не замечая веса, и все косил на коллег – раз схлопотав прикладом между лопаток, вертеть головой не решался. Морозов плелся, по-черепашьи втянув голову в плечи, и сопел так, словно вот-вот словит инфаркт. Небось уже не раз и не два проклял свою жадность… хотя, зная Морозова, Виктор был уверен, что винил тот сейчас кого угодно, только не себя. Наташа переставляла ноги механически, почти не сгибая колени. В прострации она все ковыряла пальцем ранку, оставленную отлетевшей щепкой. Неглубокую, судя по всему, крови почти не было. Ковыряла и странно поглядывала на Виктора, на Морозова, на незнакомцев с оружием. Словно пыталась вспомнить, кто все эти люди и что она, Наташа, среди них забыла.

Если вначале и существовала какая-то призрачная возможность сбежать, то в поселке она пропала окончательно. «Оплот дней последних» надвинулся, стиснул пленников деревянными объятиями высоченных заборов. Шум ежедневного быта становился все явственнее, вплетался в жужжание слепней, птичий щебет и тяжелый топот армейских ботинок конвоиров. Прорывался коровьим мычанием, незамысловатым матерком из распахнутого окна, резким стуком колуна, разбивающего поленья.

Навстречу стали попадаться люди. Пожилая женщина в узорчатом платке и с бидоном в руке кольнула пленников подозрительным взглядом и тут же нырнула за калитку, прорезанную в массивных воротах. На лавочке, под кустами барбариса, усеянными завязью плодов, сидел, сложив ладони на палке-трости, седой старик с плечами отставного штангиста. Левая нога его от колена заканчивалась изношенным протезом, напоминающим ногу лишь отдаленно. Но даже на одной ноге старик бодро вскочил и, опираясь на трость, заковылял за процессией.

Увечный старец всколыхнул Виктора, заставил отупевшие от жары и страха мозги работать. Бросилась в глаза вопиющая странность – поселок оказался бездетным. Не было сопутствующего детским ватагам шума, не валялись у заборов игрушки и велосипеды. А ведь ушедшим в тайгу сектантам на тот момент было лет двадцать пять – тридцать. Ну, сорок, может быть. И среди них, по словам Наташи, было немало женщин. «Оплоту дней последних» уже больше четверти века. Неужели за это время никто не завел семью или попросту не залетел по глупости? Дело молодое, нехитрое. Нет, в такое Виктор не верил. Запри двух людей противоположного пола в четырех стенах, и рано или поздно они потрахаются. А здесь целый изолированный от мира социум. Но где же тогда дети? Мысль эту Виктору додумывать не хотелось. От нее в животе становилось холодно и скользко.

– А ну тпру-у-у! – словно лошадям, скомандовал голос за спиной.

Они остановились возле окрашенных зеленой краской ворот с намалеванными на створках кривоватыми пятиконечными звездами. Внутри, впритирку друг к другу, перекрывая почти весь двор, паслась пара заляпанных грязью внедорожников. Один из них, обгорелый, со спущенными передними колесами, выбитыми стеклами и следами от пуль на кузове, заставил Виктора задрожать, словно в ознобе. За машинами грел на солнце вытянутое деревянное тело то ли барак, то ли ангар, то ли еще какая сельхозпостройка, без окон, с громадными воротами – трактор проедет. Легкий ветерок доносил аромат сена и, куда более едкий, навоза.

«Коровник, что ли?» – успел подумать Виктор, как дверь распахнулась, выпуская на улицу пожилого бородача в куртке-энцефалитке.

– Господи прости, да что за день такой? Я даже пожрать не успел! – Откусывая от ломтя черного хлеба с салом, он нахмурил изъеденный морщинами лоб. – Еще трое, етить твою душу! Этак стойла переделывать придется…

– Не ссы, Козырь, – бросил конвоир. – На наш век камер хватит.

Сектанты грянули хохотом, несколько, как показалось Виктору, натянутым. Словно происходящее не нравилось им самим. И в этом теплилась надежда. Только она удерживала Виктора от такого же истеричного смеха.

– Говорят, съемочная группа с телевизора. Приехали про нас кино снимать.

– Кино-о-о…

Тот, которого назвали Козырем, дожевал бутерброд, отер усы и широко повел ладонью.

– Ну, раз кино, то милости просим. Такую дичь нам еще не втюхивали. Давай-ка по одному, киношники. А вещички свои тут бросайте, не украдут. Будет сход сегодня, там и разберемся, что за кино вы тут снимаете…

Длинное здание оказалось конюшней со стойлами, устроенными вдоль стен. Отгоняя гнус, чадили дымари. Умные лошадиные глаза провожали пленников. Кто-то тихонько пофыркивал, кто-то презрительно ржал. Звери привычно тянули мягкие губы к хозяевам, в надежде на угощение, а те столь же привычно, мягко отводили нахальные морды в сторону.

Окна внутри все же были. Узкие, затянутые грязью просветы под потолком. Ребенок еще пролезет, взрослый нет. Виктор понял, что всерьез обкатывает мысль о побеге, и кожа от затылка до лопаток съежилась точно от холода. Задрожали, грозя подкоситься, ноги. Пришло осознание, что все всерьез, они в плену у вооруженных сектантов. Да, множество людей знает, куда поехала съемочная группа, да, их станут искать, но поможет ли это? Не придется ли спасателям и полицейским заниматься опознанием трупов? Возможно, обезображенных, как знать.

Ближе к концу конюшни, где помещение расширялось, превращаясь в сеновал, Козырь остановился, позвякивая внушительной связкой ключей. Последние три стойла по обеим сторонам выглядели иначе, просто как отдельные комнаты с дверями и мощными навесными замками. Козырь подобрал ключ, отщелкнул дугу и вновь исполнил свой обманчиво гостеприимный широкий жест.

– Ну-с, апартаменты ваши…

От звука его голоса в ближайшей камере – теперь Виктор понял предназначение комнат – кто-то завозился. Раздался молодой, ломкий от страха голос:

– Эй! Эй вы там! Ну пожалуйста, выпустите нас! Мы никому не скажем!

– А ну, заглохни! И до тебя очередь дойдет.

Ближайший сектант грохнул по двери ногой, да так, что доски отозвались протяжным скрипом. Козырь посмотрел на него неодобрительно, но смолчал. Голос за дверью притих, бормоча что-то неразборчивое. Не дожидаясь повторного приглашения, Морозов проскользнул в камеру, где тут же забился в самый дальний угол. Пригнув голову, Виктор шагнул следом. На пороге замер на мгновение, разглядывая комнату. Стены из толстого горбыля, окошко под потолком, не допрыгнуть, даже с его ростом, свежая солома на полу да ржавое ведро ближе к входу.

– Шагай давай! – прилетело в спину, и Виктор послушно продвинулся вглубь.

– Давай вперед, кому говорят?!

– Н-н-н-нет…

Не понимая, что происходит, Виктор оглянулся. Фигура Наташи в дверном проеме попятилась. Хаджаева обнимала себя руками, словно среди умирающего от удушья лета ее вдруг накрыло арктическим морозом. Ее и в самом деле трясло, мелко-мелко, лихорадочно. Челюсть ходила ходуном, выклацывая беспомощную морзянку:

– Н-н-н-нет… н-н-н-нет… н-н-н-нет…

Самое странное, Виктор не чувствовал в ней страха, не слышал его в спотыкающемся голосе. Наташа выглядела потерянной, словно пациент, очнувшийся после затяжной комы. Она пятилась, пятилась, пока не скрылась из вида. Виктор рванул к дверям.

– Руки от нее уберите!

– Куда вррррот?! – рявкнул Козырь.

С неожиданной ловкостью он выбросил вперед ногу, всаживая испачканный навозом ботинок точно в живот Виктору, опрокидывая его навзничь.

Дыхание сбилось. Пол ударил в спину и затылок, в голове вспыхнул и завертелся радужный калейдоскоп. Виктор завертелся среди соломы, как опрокинутая черепаха.

– Ох, не серди нас, девка! – летело из коридора. – А ну, живо внутрь!

А потом… Потом случилось то, что случилось.

Раздался треск, словно разорвали гигантское полотнище. Заорал, срываясь на фальцет, мужчина. Громыхнул выстрел, и в стене напротив Виктора образовалась дыра размером с перепелиное яйцо. Голос, кажется, Козыря, твердил как заевшая пластинка:

– Ох, сука! Ох, сука! Ох, сука!

Ржали и беспокойно топотали встревоженные лошади. Раздался еще один выстрел, вопль, оборвавшийся на высокой ноте, и почти сразу же посреди дверного проема глухо упало изломанное тело в камуфляже. Маска с сеткой, видимо, потерялась в пылу борьбы, но лица все равно было не разобрать. Три рваные кровавые борозды тянулись от лба до самого паха. Глубокие, наполняющиеся кровью, они проходили через разодранные веки и впадины с отсутствующими глазами, через разделенные натрое губы, из-под которых виднелись обломки зубов, через горло, где до сих пор взметался и опадал тоненький красный фонтанчик. Вместо живота было какое-то подрагивающее месиво, но грудь все еще вздымалась, судорожно качая воздух в умирающее тело.

Виктор прирос к полу. Так и лежал, подобрав колени, на одном локте, как отдыхающий на пляже, и никак не мог оторвать взгляда от фонтанчика, все слабее бьющего из пробитой артерии умирающего. От угла долетало тяжелое дыхание Морозова. В коридоре все еще боролись. Очередной выстрел осыпался разбитым стеклом, затрещало ломаемое дерево… и все стихло.

В проеме выросла кряжистая фигура Козыря с чужим карабином в руках. Обводя притихших пленников бешеными, казалось, состоящими из одних белков глазами, он переводил ствол с одного мужчины на другого, и легко было представить, как в голове его кудлатой крутится считалочка: «Эники-беники, ели вареники…»

Но выстрела не последовало. Козырь вязко сплюнул, ухватил мертвеца за ноги и выволок в коридор. Лязгнули скобы, клацнула дужка замка, и долгое время не было слышно иных звуков, кроме лошадиного ржания и шороха, с которым человеческое тело волокут по полу.

Прошло минут десять, но Виктор все не мог заставить себя сменить позу. Перед глазами стояло дышащее безумием лицо Козыря. Только сейчас Виктор понял, почему так ярко выделялись белки глаз на смуглом лице сектанта. Все оно, ото лба до бороды, было залито кровью.

* * *

– Вот ведь угодили в переплет… Ну его к дьяволу, такое веселье, что скажете?

От звука морозовского голоса Виктор пришел в себя. Отполз к стене, вжался в нее, с какой-то даже радостью ощущая лопатками шершавые неровности. Стена, как часть реального мира, дарила иллюзорную основательность, давала возможность буквально опереться хоть на что-то.

– Однако надо сказать, бодрит отменно. Кажется, в таких случаях полагается выпить водки или потрахаться хорошенько, а потом закурить, прямо в постели… Кстати!

Не меняя позы – колени подтянуты почти к подбородку, – Морозов зашарил по карманам. С тихим довольным восклицанием извлек своего мятого «Петра» и с наслаждением закурил.

– Уф-ф-ф… Всё выскребли – телефон, мелочь, документы – но на святое покушаться не стали! Значит, есть в них какое-то сострадание, как думаете? С другой стороны, глупость несусветная. А что, если я этой зажигалкой сейчас пожар устрою? Недоглядели.

Морозов с видимым наслаждением выдул дым ноздрями, отчего стал похож на уродливого дракона.

– Вы вместе с нами, что ли, поджигать собрались? У меня тоже зажигалка есть, но у меня хватает ума… Господи, да о чем вы вообще?! – Виктор потрясенно замотал головой. – Это же… это не шутки, это безумие какое-то! Вы тут зубоскалите, а Наташа там…

Он осекся, не очень-то понимая, что именно делает там Наташа, жива ли еще Наташа, и, почему-то, а была ли вообще с ними Наташа? Может, он перебрал на корпоративе и сопит сейчас на диване в монтажной, заблевав рубашку?

– Ната-а-а-аша. – Сквозь желтые растущие вкривь и вкось зубы Морозова повалил дым. – И имя-то такое, простецкое. Не Виолетта, не Карина, не Наталья даже. Ната-а-а-аша. Вы знаете, что в Турции так называют проституток из бывшего Союза?

– Что вы несете, какая, на хрен, Карина? Наша Наташа с этим зверьем! Вы видели? Мертвец! Упал прямо возле двери! Они там стреляли!

Протяжный пытливый взгляд Морозова Виктор выдержал с трудом. Отчего-то хотелось ерзать и чесаться. Зато истерика отступила. Дрожь, грозившая охватить все тело, отползла к лопаткам, втянулась. Морозов пожал плечами, затушил окурок о занозистую стену и тщательно спрятал его под соломой.

– Да-да, все к этому шло… Однако! Заметьте, я с самого начала неладное почувствовал. Ну какая она, к дьяволу, Наташа? Венера! Иштар! Лакшми! А тут – Наташа. Несерьезно, скоморошество какое-то. Я долго об этом думал, пока ехали. Я не спал, а думал, как в полудреме. И знаете, что я понял?

Виктор устало помотал головой. Похоже, старшего оператора накрыл нервный срыв, и ему просто следовало выговориться.

– Что не помню ее. Вот совершенно.

Морозов замахал руками, упреждая Виктора.

– Нет, я про нее много чего знаю. И что развелась, и что фамилия от мужа, и что детей нет, и даже это ваше новогоднее приключение. – Морозов гнусно хихикнул. – Об этом весь новостной отдел судачил, да и у нас, в операторской, слухи ходили. Но вот беда, отдела-то я тоже не помню! Как будто прочел о них где-то, а их самих, девочек этих, мальчиков этих, ведущих, корреспондентов, осветителей, и кто там еще, на деле не существовало никогда.

– Борис Алексеевич, это бред какой-то! – не сдержался Виктор.

– Бред, говорите? – прищурился Морозов. – Тогда ответьте мне, Виктор, вы какой камерой снимаете?

От абсурда происходящего Виктору захотелось надавать Морозову пощечин.

– Последние лет пять на «Кэноне» работаю, вы же не хуже меня знаете. А начинал с «соньки» бетакамовской.

– Ого! Вы, может, и включать их умеете?

– И включать, и свет выставлять, и в композиции кадра разбираюсь! Я все умею! – огрызнулся Виктор во внезапном порыве профессиональной гордости.

– А я нет.

– Что нет?

– Не умею ничего. – Морозов развел руками. – Комично, не правда ли? Старший оператор ГТРК «Красноярск» не умеет работать с видеокамерой. Мы когда эти сумки здоровенные тащили, я все пытался представить, что в них, и не мог. Догадывался, что камеры, но как они выглядят, где у них кнопка включения… камеры же все еще включаются кнопками? Вы не поверите, возможно, но я в ужасе был! Думал, у меня деменция начинается или еще что. А теперь… уф-ф-ф, теперь все встало на свои места. И это страшно бодрит, согласитесь?!

Виктору хотелось сказать, что нет, это совсем не бодрит, и да, он сам в панике, хоть и по совершенно иным, куда более серьезным причинам, но лицо Морозова, вытянутое, чуть синеватое, неожиданно нагнало на него неконтролируемый ужас. Ледяным строем прошлись по телу мурашки. Кожа на затылке съежилась так, что стянутые резинкой волосы заныли у самых корней. Глаза Морозова, старые, выцветшие, смотрели не мигая долго, очень-очень долго, так долго, что Виктору стало неуютно. Казалось, он видит, как к зрачкам старшего оператора липнут порхающие в воздухе пылинки. В неподвижности морозовского тела проступила тяжелая каменная твердость.

«Сошел с ума. Он же рехнулся! – подумал Виктор. – И я заперт с ним в крохотной каморке».

Глумливая улыбочка растянула обветренные губы Морозова. Показались кривые, желтые от никотина зубы. Все лицо его излучало молчаливое торжество, некую тайну, обладание которой возвышает человека-Морозова над человеком-Ковалем. Виктор почему-то подумал о пищевой цепочке, и от этого ему сделалось настолько дурно, что захотелось срочно прервать затянувшееся молчание. Вот только сил не находилось. Точно загипнотизированный, смотрел он в глаза Морозову и не мог не то что рот открыть, а даже веками хлопнуть.

По счастью, вдалеке послышался приближающийся шум голосов. Виктор вздрогнул, отвлекся, прислушиваясь. А когда вновь посмотрел на Морозова, тот лежал, разбросав кривые ноги, уронив голову на плечо. Совсем некстати Виктор вдруг вспомнил, что раньше Морозов никогда не обращался к нему на вы. Он вообще ни к кому не обращался на «вы», даже Председателю ГТРК тыкал запанибрата. По лицу старшего оператора деловито бегала муха, а под лежащей на животе ладонью расплывалось громадное кровавое пятно.

* * *

Волна озлобленных криков докатилась до двери и разбилась, распалась на отдельные голоса. «Человек двадцать, не меньше, – отрешенно подумал Виктор. – Сейчас они ввалятся со своими ружьями, как пьяная матросня в Зимний дворец в тысяча девятьсот семнадцатом, и я сползу на пол, рядом с этим старым дураком Морозовым, тоже с пулей в животе». Подумалось, что надо бы встать, взглянуть смерти в лицо, твердо стоя на ногах, но сил на подобную браваду не нашлось. Видно, все они ушли на выспренние мысли. Виктор стукнул затылком по стене и остался сидеть, изучая высокий потолок с недостижимым прямоугольником грязного стекла.

В открывшуюся дверь просунулись два оружейных ствола, и только потом, когда сектанты убедились в безопасности, хмурая физиономия Козыря. Звякнув, под ноги Виктору упали массивные, покрытые рыжим налетом цепи. Зычно прочистив горло, Козырь харкнул на пол.

– Вот что, голуби мои… короче, надевайтесь, значит, в кандалы эти, и айда прогуляемся. Ты, лохматый! Давай-ка, помоги старшему другу…

– Нечему там уже помогать, – буркнул Виктор.

Присмотревшись, Козырь жестом велел убрать руку Морозова. Спорить Виктор не стал, послушно подполз, отбросил ставшую вдруг тяжелой ладонь. Живот Морозова представлял собой неприятное зрелище – рубашка клочьями, темная, набухшая от крови, а под ней рваное мясо. Как?! Как он вообще разговаривал с такой раной? Да еще и сигарету выкурил. В том, что болтливый Морозов ему не привиделся, Виктора убеждала размашистая черная запятая, оставленная на стене окурком. Странно, но пахло от Морозова лишь дезодорантом, потом и, чуть меньше, табаком, а вовсе не смертью, кровью и дерьмом. И этот запах куда сильнее прочего убеждал Виктора, что он не сошел с ума.

В дверь просовывались седобородые лица, смотрели на мертвеца, на Виктора, и так же молчаливо исчезали. В коридоре вполголоса шло оживленное обсуждение. Убедившись, что Морозов мертв, Козырь покачал головой, цокая языком от досады.

– Ох, человече, вот прилетело так прилетело… дурной случай, нехорошо вышло. Ну да Господь с тобой, отмучился, бедолага. Это нам еще жить да страхи терпеть…

И прозвучало что-то такое в его голосе… Зависть, не зависть? Виктору почудилось, что этот грубый деревенщина действительно рад за Морозова, хотя и сожалеет о его смерти. И от этого на мгновение сам проникся завистью. Если смерть от пули в живот – благо, думать не хотелось, что приберегли сектанты для выжившего.

– Что ж, значит, лохматый, тебе за всех ответ держать! Шустрей впрягайся. Раньше сядем – раньше выйдем.

Понукаемый Козырем, Виктор просунул кисти рук в браслеты грубых самодельных наручников. Сам защелкнул, а после окрика и затянул так, что защемил кожу на запястьях. Только после этого Козырь разрешил ему выйти в коридор, где ловко приладил к цепям еще одну, обвитую вокруг гири – настоящей чугунной гири, с подстертой надписью «32 кг».

– Порядок! – отряхнув ладони, объявил он. – С таким грузилом много не побегает небось.

Стоявшие полукругом сектанты – далеко не двадцать, человек семь-восемь, – одобрительно загудели, но оружие опускать не спешили. Практически каждый был вооружен карабином и широким ножом в чехле, висящем на бедре, но у двоих Виктор заметил пистолетные кобуры, а один веснушчатый, рыжебородый, стоящий чуть поодаль, сжимал в руках автомат Калашникова. Вот тебе и новоявленные праведники! Вот тебе и отринули старый уклад!

С новым обмундированием Виктор попробовал сделать пару шагов. Неудобно, приходилось все время держать гирю перед собой, прижимая к животу, словно гигантское яйцо. Однако терпимо, и уж всяко полегче, чем кофры с оборудованием. Подумалось даже, что при желании и определенной сноровке бежать с этой штукой он все же сможет.

В освободившуюся камеру протиснулись двое. Закинув карабины за спину, схватили Морозова за руки и ноги и, словно тушу барашка, потащили на улицу. Смотреть на это Виктор не хотел и потому отвернулся, чем вызвал у мужиков презрительное фырканье и смешки.

– Теперь ты, малой. – Козырь громыхнул кулаком в двери соседней камеры. – К стеночке отошел, и смотри, дурковать будешь, башку снесем, как попутчику твоему. Царствие ему небесное, конечно…

Процедура повторилась. Вооруженные до зубов мужчины с опаской открыли дверь, забросили внутрь цепи, взяли дверной проем под прицел. От этих приготовлений Виктору казалось, что из камеры должен выйти Несокрушимый Халк как минимум. Но когда в коридор, даже не пригибаясь, выбрался мальчишка лет пятнадцати, Виктор не выдержал и разразился длиннющей злобной тирадой, в которой из печатных слов было только начало: «Да что ж вы за мрази такие».

Никто не стал его затыкать, но и отвечать не стал тоже. Эмоциональный всплеск вырвался и бессильно утек в смешанную с опилками солому под ногами. Козырь прикрутил к цепям мальчишки гирю, тридцатидвухкилограммовую, без всяких скидок на возраст, и мягко подтолкнул к выходу. Впрочем, Виктору показалось, что во взгляде Козыря мелькнуло что-то вроде одобрения.

– Айда помалу! – скомандовал Козырь. – И под ноги смотрите. А то, лохматый, мы после твоей подруги еще прибрать не успели.

Щетинясь стволами, толпа расступилась, давая пленникам возможность пройти. И увидеть. Виктор дернул кадыком, мысленно радуясь, что последний раз ел еще в Красноярске, часов… господи, неужели прошло так мало времени с тех пор, как привычный мир вывернулся наизнанку? Не годы, не месяцы, даже не дни! Несколько часов! Как такое возможно?!

Мальчишка, не мудрствуя особо, тихо ойкнул и вывернул содержимое желудка прямо на свои дорогие туристские ботинки. Чтобы отвлечься, Виктор отметил, что упакован пацан по-взрослому, со знанием дела и без оглядки на кошелек. Сплошь известные бренды, качественные и дорогие. Виктор вдруг понял, кому принадлежат стоящие во дворе внедорожники.

Стараясь не смотреть вокруг, он потащился к выходу. Однако, когда под ногами чавкало, деться от понимания было некуда. Он шел и знал, что идет по лужам крови. Огромным, так до конца и не впитавшимся лужам крови, как в третьесортном ужастике, что крутят по «ТВ-3». Сглотнув слюну, Виктор спросил, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Что вы с ней сделали? С Наташей что сделали?

– Че?! С тварью этой?! – вскинулся идущий рядом рыжий автоматчик. – Ты, патлач, лучше бы спросил, что она сделала!

– Фома, ты за базаром следи, – укорил Козырь.

Вроде тихо, незлобиво, но так, что Виктор услышал, как именно таким тоном разговаривал молодой Козырь на бандитских разборках.

– А чего я?

– А того, что ты, может, с врагом тут лясы точишь. Сейчас на суде всё и разберем, кому вожжи в руки, а кому хомут на шею. – Он живописно затянул вокруг шеи воображаемую петлю и потянул вверх. – А пока прикрой хавальник.

– Вы тут рехнулись все, – обессиленно выдавил Виктор. – Наглухо рехнулись.

– Рехнулись? – не выдержал уже сам Козырь.

Железные пальцы смяли Виктору подбородок, заставляя поднять голову. Одно из окошек, возле самого потолка, оказалось выбитым. Даже не просто выбитым – выломанным, вместе с рамой и частью досок.

– Видел? – Козырь отпустил подбородок Виктора и многозначительно добавил: – То-то же! Рехнулись, говорит… Вот смеху-то. Тут бы рехнуться в радость. Да Боженька не дает.

На улице, щурясь от заходящего, подернутого водянистой дымкой солнца, Виктор попытался прикрыть глаза рукой, но гиря быстро напомнила о себе. При виде внедорожников мальчишка, которого Виктор мысленно окрестил Малым, громко всхлипнул. Шел он тяжело, постоянно спотыкался и, если бы не крепкие руки конвоиров, пожалуй, уже давно уронил бы гирю на ногу.

Виктор наконец рассмотрел сектантов как следует. Без масок оказалось, что все они давно перешагнули рубеж не только молодости, но и зрелости. Судя по густой седине в бородах и коротко стриженных волосах, по резным морщинам у глаз и глубоким носогубным складкам, всем им было существенно за шестьдесят. Однако дряхлыми мужчины определенно не были. Ладони широкие, огрубелые от тяжелой работы. Плечи могучие, покатые – могут и рюкзак с дичью десятки километров тащить, могут и бревно на стройке. Фигуры у всех кряжистые, основательные, да и вообще, все мужчины неуловимо походили друг на друга, точно из одного корня выросли. Но, что хуже всего, в их спокойных, отрешенно-чистых глазах Виктор читал умение убивать. Смерть была для этих людей привычным делом.

Их повели по улице, уже начавшей отдавать набранное за день тепло. Утоптанная земля мягко пружинила в подошвы кроссовок, шелестел далекий лес, и даже звенья цепи позвякивали умиротворяюще. Солнце завершало свой путь, отправляясь греть другой бок планеты, но до полного заката оставалось еще часа три. Если бы не вооруженные бандиты, взявшие пленников в молчаливые клещи, день казался бы просто сказочным.

К их невеселой процессии постепенно присоединялись люди. Близко не подходили, сопровождали на расстоянии. В основном пожилые женщины, достойные своих односельчан-мужчин – суровые, точно из дуба вырезанные старухи. Они тоже шли не с пустыми руками. Ружья, пистолеты, топоры и даже вилы не сулили пленникам ничего хорошего. Виктор украдкой пересчитал присоединившихся. С конвоирующей их пятеркой получилось тринадцать человек.