Москва слезам не верит (сборник)

– Водки ему больше не давать? – спросила Антонина.

– У него будет болеть голова, немного можно дать. Но очень немного, одну стопку. Легкий завтрак. Крепкий чай или кофе. Это для него. Для тебя душ обязательно. Ты свежая, благоухающая, чистая. Вместо халата надень его рубашку.

– Зачем мне носить мужскую рубашку? – не поняла Антонина. – У меня три халата, ты же знаешь.

– Я сказала – надень его рубашку, значит, надевай. На мужика действует, когда ты в его рубашке. Не знаю почему, но действует. И по себе знаю, и подруги рассказывали. Он становится смелее, когда ты в его одежде. А потом, за рубежом есть короткие комбинации, а у нас всегда до пят. А в мужской рубашке у тебя только попа прикрыта, все ноги на виду, и вообще это мужиков возбуждает.

– Не буду я его рубашку надевать, – заявила Антонина.

– Как хочешь! Если ты будешь в его рубашке, я даю девяносто процентов из ста, что у него получится… И вообще, или ты следуешь моим советам, или мучайся сама. Что тебе было сказано – не надевай трусики! Я подозреваю по тому, как он действовал, ты у него первая женщина. Конечно, он волновался, запутался в твоей рубахе и трусиках, и потом страх: получится, не получится – вот тебе и результат.

– Ладно, – согласилась Антонина. – Я надену его рубаху, а что дальше?

– Дальше, когда он позавтракает, ты так потянись, – Людмила показала, как надо потянуться. – Рубаха у тебя слегка задерется, не смущайся, говори, что плохо выспалась, и иди ложись.

Катерина не выдержала и рассмеялась.

– Что смешного? – спросила Людмила.

– Ты объясняешь так подробно, как я учу девчонок на станках работать, – с трудом сдерживаясь, ответила Катерина.

– А мужик – тот же станок, – снисходительно пояснила Людмила. – Нисколько не сложнее, может быть, даже проще. Надо только знать, на какие кнопки нажимать, это как у собак Павлова – все на рефлексах.

– Ладно, – спохватилась Антонина, – я побегу. А то вдруг проснется, что он подумает? Что я сбежала?

– Беги, – разрешила Людмила.

И тут Антонина вспомнила.

– А мне же утром на работе надо быть!

– Про работу забудь! – заявила Людмила. – Куй железо, пока горячо. Мы девчонок предупредим, чтобы они сказали прорабу, что вас завтра не будет. Вам же положено три дня на свадьбу.

– Положено после регистрации брака, – возразила разумная Антонина, – а мы только заявление подали.

– Что, у тебя будут проверять: есть у тебя штамп в паспорте или нет его? Не уволят! И так рабочих не хватает.

Рабочих на стройке действительно не хватало, и пьющие мужики иногда по три дня не выходили, им прощали, особенно хорошим работникам. Это Антонина и сама знала.

До дома Николая ей пришлось идти пешком, автобусы уже не ходили. Она почти бежала, и через двадцать минут была в своей новой квартире. Открывая дверь, похвалила себя, что не забыла взять ключи.

Николай по-прежнему спал на столе. Она попыталась его разбудить, но ей не удалось. Тогда она, взвалив на себя, дотащила его до тахты и уложила. Он лежал перед ней, раскинув руки, в одних трусах. Ей вдруг захотелось приподнять резинку его трусов и посмотреть, что у него там и почему не получилось. Но, представив, что вдруг Николай проснется и удивленно посмотрит на нее, она осторожно прикрыла его простыней и легла рядом. От пережитого она уснула почти мгновенно, но проснулась, как обычно, в начале седьмого. Подумала, не пойти ли на работу, но, вспомнив советы Людмилы, все-таки осталась. Приняла душ, протерла пыль с мебели, постирала майку Николая, приготовила завтрак, сняла халат и надела рубашку Николая. Потом вошла в спальню и встретилась с его испуганным взглядом. Он глянул на будильник.

– Мы опоздаем на работу!

– Я предупредила, что нас не будет, – заявила Антонина.

– А как же? – не понял Николай.

– Завтра разберемся. Иди в душ и прими контрастный.

– Что это?

– То холодный, то горячий. Быстрее протрезвеешь.

– Я совсем трезвый.

– Будешь еще трезвее.

Николай с удивлением увидел на ней свою рубашку, но ничего не сказал и пошел в душ. Антонина слышала, как он охнул, пустив то ли горячую, то ли холодную воду. Слушается, с удовольствием подумала Антонина. После душа она позвала его завтракать. Николай проверил бутылки. Водки не было. Антонина налила ему шампанского. Он выпил, набросился на еду, потом выпил остатки крепкого чая, закурил. Антонина ходила от стола к плите, все время чувствуя его взгляд.

– Извини, так напился, что ничего не помню.

– Давай договоримся, – предложила Антонина, – больше пить так не будешь. И вообще, если не хочешь, чтобы дети у нас родились уродами, никогда не пей, когда ложишься со мной. Только если чуть-чуть, – добавила она, вспомнив слова Людмилы, что малые дозы алкоголя возбуждают мужчину.

Теперь надо выполнить последний совет Людмилы, подумала она. Потянулась и сказала:

– Извини, я плохо спала. Пошла досыпать.

Она сбросила его рубашку, легла, укрылась простыней и почти уже стала засыпать, когда почувствовала, что Николай лег рядом. Его рука прошлась по ее груди, спустилась ниже. Раз она спала, значит ничего не чувствовала, и продолжала лежать неподвижно, слыша его учащенное дыхание. Ей очень хотелось посмотреть на его лицо, но она ведь спала.

И вдруг она поняла, что он входит в нее. Несколько секунд у него что-то не получалось, она почувствовала легкую боль, ей показалось, что его надо остановить, потому что теперь она была заполнена им. Она даже испугалась, что у нее сейчас все разорвется внутри, но Николай отступил, ей стало легче и приятнее, она удивилась, что он так легко входит и выходит из нее и ей это приятно. Он поцеловал ее, и она, забыв, что спит, обняла его, тоже поцеловала. И когда Николай заспешил и сразу вдруг затих, Антонина поняла, что все произошло и теперь она женщина, а Николай мужчина и что теперь они муж и жена.

Это было еще несколько раз. Они вставали, ели, ложились снова и снова вставали. Уже вечером Антонина, усталая – так она не уставала, даже отработав две смены, – попросила Николая:

– Я больше не могу. У нас еще будет и завтра, и послезавтра, и всю жизнь.

– Еще раз, я тебя прошу, только еще один разок, – умолял он ее.

И она уступила. Это был уже двенадцатый или тринадцатый раз. Она решила, что пусть будет двенадцать, тринадцать – несчастливое число.

На следующий день Николая за прогул оставили на вторую смену, и она, уже пройдя половину дороги, поняла, что идет в общежитие, а не в свой новый дом. Посижу у девчонок, решила она, Николай все равно вернется после полуночи.

Все было как всегда. Людмила лежала, задрав ноги на спинку кровати, Катерина читала.

И Катерина, и Людмила встретили ее молча, ни о чем не расспрашивая.

– Да все в порядке! – Антонина рассмеялась. – Просто Николая за вчерашний прогул заслали во вторую смену.

– Значит, все хорошо? – осторожно спросила Катерина.

– Все хорошо, – улыбнулась Антонина.

– В итоге, сколько раз он тебя трахнул? – поинтересовалась Людмила.

Это слово Людмила узнала на закрытом просмотре в Доме кино, куда ходила с Еровшиным. Переводчик назвал это не матерным словом, не полуматерными: влындил, шпокнул, а именно – трахнул. И хотя Антонина впервые слышала это выражение, она поняла.

– Двенадцать.

– Да-а, – протянула Людмила и села.

– Это плохо? – забеспокоилась Антонина.

– Ты врешь! Зачем ты врешь? Такого не бывает. – Людмила была категоричной.

– Это было, – несколько растерялась Антонина. – Не сразу, конечно, а за весь день и еще вечер, – призналась она.

– Невероятно! Он гигант! Он чемпион! – почти выкрикивала Людмила. – Это рекорд! Его надо занести в книгу рекордов Выставки достижений народного хозяйства. А по времени сколько, если сложить все вместе?

– На время я не смотрела, – призналась Антонина.

– Теперь я понимаю пословицу: счастливые часов не наблюдают. Но это невероятно.

– А сколько раз обычно бывает? – спросила Антонина.

– Я, конечно, не главный эксперт Советского Союза по этому вопросу, но самое большее у меня было – четыре раза, и то между третьим и четвертым разом он часа три отдыхал.

– А у тебя? – спросила Антонина Катерину.

– Я тебя поздравляю! Я за тебя счастлива, – уклонилась от ответа Катерина.

Спустя много лет она вспомнила этот рассказ Антонины. Уже став директором комбината, Катерина приехала в Прагу закупать оборудование для комбината на заводе, производившем оборудование для химкомбинатов. Она встретила там своего старого приятеля, Иржи Новака, который когда-то стажировался в цехе, где она была начальником. Теперь Иржи работал главным инженером. Это было накануне событий 1968 года, Прага бурлила, заводы почти не работали. Они с Иржи закрылись в его квартире, набрав еды, и не выходили весь день и всю ночь. Утром он сказал:

– Невероятно! Я отработал девять смен. Это, наверное, рекорд Европы, а может быть, и мира.

– Рекорд – двенадцать. – И Катерина рассказала о случае с Антониной.

– Ты должна познакомить меня с этим половым гигантом, если он существует.

– Он существует, – подтвердила Катерина. – У них уже двое детей. Я тебя познакомлю, когда ты будешь в Москве.

Иржи не приехал в Москву. Катерину срочно отозвали из Праги. На следующий день после возвращения в Москву она утром включила радио и узнала, что наши войска вошли в Чехословакию. Через полгода в Москву приехал их общий с Иржи знакомый и сказал, что Иржи в Праге нет. Одни говорили, что его застрелили, когда он переходил австрийскую границу, другие уверяли, что его видели в Мюнхене.

Глава 7

Катерина позвонила Изабелле, и та сообщила, что Рудольф звонил один раз. Катерина перестала даже ездить в центр Москвы, боясь случайной встречи с Рудольфом. У нее еще оставалось время до конца августа. Что-то должно было придуматься, но ничего не придумывалось, и она уже решила, что в начале сентября позвонит Рудольфу и все расскажет. А пока она ходила в соседний кинотеатр «Нева», который недавно открылся. Их фабрика находилась невдалеке от Ленинградского шоссе, и улицы, прилегающие к шоссе, назывались Флотская, Кронштадтская, Беломорская, большой универсам – «Ленинград». В субботу и воскресенье они с Людмилой шли на пляж в конце квартала, рядом с мостом через канал, загорали, начинались даже какие-то знакомства, но ничего серьезного не завязывалось.

Прошел месяц, и на воскресенье назначили свадьбу Антонины и Николая. Готовились всю неделю. Анна Никитична, мать Николая, сварила холодец, когда разлили его по мискам, оказалось ровно двадцать.

– Куда столько-то? – поразилась Людмила.

– А гостей сколько? – ответила Анна Никитична рассудительно. – Пятьдесят пять приглашенных, да еще соседи набегут. На семьдесят, не меньше, надо прикидывать.

Николай с отцом в субботу привезли на машине два ящика водки, три ящика пива, в двух ведрах стояла брага, в двух ведрах развели морс из клюквы, которую прислала мать Антонины. Ночью женщины делали салаты: «Столичный», под майонезом, салат «Оливье», из капусты, салаты из свежих малосольных огурцов, из помидоров, каждого не меньше чем по ведру. Резали сыр, колбасу, ветчину, готовили заливное из окуня и трески. Катерина стояла у плиты и жарила котлеты сразу на четырех сковородах.

– Сто, – вымолвила она наконец.

– Еще сковородки четыре, – сказала Анна Никитична. – Всегда на второй день догуливают.

На одной плите не управлялись, у соседей жарили кур в духовке.

Ушли в общежитие поздно. Свадьба, назначенная на двенадцать, естественно, задержалась. Столы, стулья, посуду одолжили у соседей. Столы шли через обе комнаты, один стоял в прихожей, почти упираясь во входную дверь. Одной лестничной площадки для мужчин оказалось мало, курили на третьем этаже и на пятом, распахнув окна. Наконец все расставили, и все уселись. Во главе стола сели Николай и Антонина, рядом с ними отец и мать Николая. Мать Антонины не приехала, прислала поздравительную телеграмму и сто рублей. Антонина про эти сто рублей ничего не сказала. Сняв свои сбережения со сберегательной книжки, приложив эти сто и заняв у Людмилы триста, предложила Анне Никитичне тысячу рублей на свадьбу. Та отказалась брать, уже было решено, что молодые будут строить кооперативную квартиру, вот и деньги на первый взнос.

Катерина рассматривала гостей и родственников. Все были люди простые: родственники из колхоза под Тамбовом, слесари, таксисты из таксопарка, сослуживцы родителей Николая, рабочие с автозавода, где они раньше работали. Катерина смотрела на эти прочные лица, крупные рабочие руки и думала, как повезло Антонине. Она такая же, и все здесь на равных. Конечно, Антонина не имела своей жилплощади, но испокон века муж брал жену в свой дом, и это всем казалось нормальным.

Как и во всякой компании, нашелся разбитной парень, который знал, как вести стол, за кого выпивать. Вначале за молодых, потом за родителей, потом за родственников ближайших, потом более дальних, за друзей, за соседей.

Людмила, Гурин и Катерина сидели вместе. Гурина узнали, подходили, просили выпить. Он пригубливал, но желающих выпить с ним было много, и рюмку его все наполняли и наполняли.

– Охолонись, – предупредила его Людмила. – Завтра у тебя тренировка. И двух минут не выдержишь!

– Выдержу! – бодро заверил Гурин. – Выдержим все, и широкую, ясную грудью дорогу проложим себе.

– Да, да, – подтвердила Людмила. – Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе.

– Придется, придется, – заверил ее Гурин и полез целоваться к Людмиле и почему-то к Катерине. Оттого что всю ночь готовили и не выспались, Катерина захмелела. Людмила заметила, что Катерина выискивает на столе соленые огурцы и квашеную капусту.

– И давно тебя на солененькое потянуло? – спросила она.

– Недавно. Сама удивляюсь, никогда соленого не любила, – призналась Катерина.

– Менструация была? – допрашивала шепотом Людмила, чтобы не привлекать внимания к их разговору.

– Нет. Задержка, – ответила Катерина и успокоила: – У меня это бывает. Смещение на два-три дня.

– А сместилось недели на две?

– Да, – призналась Катерина.

– Что будем делать? – спросила Людмила.

– Ты думаешь… – И Катерина не договорила этого страшного слова.

– Я уверена, – подтвердила Людмила. – Надо принять решение.

– Какое?

– Их всего два: или аборт, или замужество. Для первого аборта у тебя остался минимальный срок. В любом случае надо с ним говорить.

– С кем? – не поняла Катерина.

– С отцом ребенка.

– С Рудиком?

– Это тебе знать.

– Другого у меня не было. И что я ему скажу?

– Про все сразу и скажешь.

– И что обманула его? И что беременна? Я запуталась и завралась.

– Ничего, распутаешься. Рассказываешь ему все. Побурчит, конечно, но, если любит, женится.

– А если не женится? – спросила Катерина. – Потому что не сможет простить обмана?

– Значит, не любит. Кого любят, прощают. Правильно, дорогой? – обратилась Людмила к Гурину. – Или ничего не говори, обманывай и тяни дальше. Зарегистрируетесь, а потом признаешься, – продолжала она.

– Не хочу начинать семью с обмана!

– Не будет обмана – не будет алиментов. С паршивого козла хоть шерсти клок.

Антонина, увидев озабоченные лица подруг, пробралась к ним, по нескольким фразам все поняла.

– Девчонки! Дело-то серьезное!

В комнате, где остался Николай, его друзья кричали:

– Горько!

– Горько! – теперь уже требовала вся свадьба.

Антонина глянула на Николая, тот звал ее во главу стола. Антонина жестом почти приказала, чтобы он пробирался к ним. Николай пробрался с трудом. Его проход комментировали:

– Она должна к тебе идти, а не ты к ней!

– Будешь подкаблучником!

– Да убоится жена мужа своего.

Николай, не обращая внимания на реплики, добрался до подруг и спросил:

– Что случилось?

Но свадьба скандировала:

– Горько!

– Горько!

Николай и Антонина поцеловались. Им поаплодировали и тут же затянули песню: «По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой!!»

Людмила быстро пересказала Николаю создавшуюся ситуацию. Пока он был для них единственный мужчина, с которым можно посоветоваться, Гурин был не в счет: он уже сидел в обнимку с новыми друзьями и за что-то пил. Он держался довольно долго, но, чтобы не подумали, что он зазнается, решил не отказываться, все-таки замуж выходила подруга его будущей жены.

Николай все выслушал и поддержал решение подруг.

– Значит, действуем поэтапно. Вначале к врачу, потом звонишь этому козлу и все рассказываешь.

– А может, он не козел, – вставила Антонина.

– В этом мы убедимся в ближайшее время, – подвел итог Николай.

Но убедиться Катерине пришлось уже на следующий день. Еще до обеденного перерыва на территорию фабрики въехал автобус ПТС – передвижной телевизионной станции и два рафика с операторами, осветителями, звукооператорами, режиссером, ассистентами и дикторшей, которую тут же все узнали. Из-за нее едва не остановилась работа в цехе. Всем хотелось посмотреть на живую дикторшу, которую видели только на экране телевизора. Оказалось, что в жизни она меньше ростом, чем на экране, и на ней чешские туфли, которые были почти у всех работниц цеха. В универсаме недавно появились такие туфли, и Леднев разрешил сделать обеденный перерыв раньше, чтобы его женщины купили туфли, пока в универсам не ринется вся фабрика. Леднев отгонял работниц от окон, объясняя:

– Снимать будут у нас в цехе. Это решение уже принято. Все увидите. И сами попадете в телевизор. У кого грязные или заношенные спецовки, пойдите к кладовщице, там для вас приготовлены новые.

Катерина всего этого не знала и не видела: она получала новые реле на складе. А уже выкатывались телекамеры, похожие на средних размеров пушки, сходство увеличивали длинные насадки объективов. Уже расставляли в цехе камеры.

Катерина погрузила реле на автокар, выехала во двор и увидела ПТС, осветителей, которые вместе с фабричными электриками тянули кабель.

То, что эти люди с телевидения, Катерина поняла сразу. Вряд ли среди них Рудольф, подумала она, зачем же ее так наказывать! На телестудии десятки телеоператоров, а Рудольф никогда не рассказывал, что он выезжал на заводы и фабрики.

На всякий случай она оставила автокар за углом и вошла в цех, стараясь пройти незаметно. Но ее заметили и сразу закричали:

– Катерина! Тебя разыскивает Леднев, даже на склад за тобой посылали!

Катерина забеспокоилась, но все-таки прошла к Ледневу в его кабинет, который больше напоминал застекленную кабину, но зато оттуда Леднев мог видеть почти весь цех.

У Леднева сидела красивая женщина средних лет. Катерине даже показалось, что она видела ее, когда была на «Голубом огоньке».

– Вот она! – обрадовался Леднев. – Героиня наших дней! Начинала штамповщицей, сейчас бригадир слесарей-наладчиков, и мы планируем назначить ее начальником участка. У нее инженерное мышление, она далеко пойдет. А это – режиссер телевидения, – представил женщину Леднев.

Режиссер осмотрела ее. В бесцеремонности ее разглядывания не было даже интереса. Катерину разглядывали как нечто неодушевленное, она сама так обычно рассматривала станок, прикидывая, с чего начать ремонт.

– Заменить косынку, – приказала режиссер. – Расстегнуть ворот кофточки! – И сама быстро и ловко расстегнула. – Ну-ка, пройдись! – скомандовала она. Катерина сделала несколько шагов. – Ножки ничего… Подберите ей халатик покороче!

– Я в комбинезоне работаю, – возразила Катерина.

– Поработаешь в халате, – сказала режиссер.

– Не поработаю, – возразила Катерина. – Зачем людей смешить!

– Дайте ей комбинезон. – Вероятно, у режиссера не было времени, она поглядывала на часы. – Только не балахон! Чтобы задницу обтянуть и грудь!

– Я не буду сниматься, – заявила Катерина.

– Будешь, – ответила режиссер. – Не я это решала. Это твое начальство уже все обговорило и с профсоюзом, и с комсомолом.

В кабинет заглянул телеоператор, которого Катерина видела на киностудии:

– Куда тройку ставить?

– На вторую линию. Там у них дефицит идет. Значит, так, – подвела итог режиссер. – Тройку на вторую линию. Панорама по моей команде по всей линии. Потом остановка по моей команде, – она обернулась к Ледневу, тот закивал. – Имитируем поломку. Выходит она, – режиссер кивнула на Катерину. – Кто у нас на второй?

– Рачков.

– Он ее держит на общем, берет ее проход поаппетитней: ножки, бедра, зритель это любит. Потом с третьей я ее возьму крупно. – Режиссер посмотрела на Катерину. – Скажешь несколько слов.

– Я не знаю, что говорить. – Катерина даже не испугалась. Она искала выход, понимая, что Рудольф не должен ее увидеть.

Как только телевизионщики уедут с фабрики, она позвонит ему, они встретятся вечером у памятника Пушкину, и она все ему расскажет.

– Я не знаю, что говорить, – повторила Катерина. – Я двух слов связать не могу.

– А тебе и говорить не надо, – возразила режиссер. – Тебя спросят, а ты ответишь.

– А что спросят?

– Ну, например, нравится ли тебе здесь работать? – уже раздражилась режиссер.

– А мне не нравится, – ответила Катерина.

– А чего работаешь?

– Потому что место в общежитии дали.

– Ну, решайте сами. – Режиссер повернулась к Ледневу. – Не мне, вам отвечать. Я выдам в эфир все, что она скажет, но что потом скажут вам, не знаю. – И режиссер вышла из кабинета.

Тут Катерина впервые увидела растерянного Леднева.

– Мне больше некого предложить. – Голос у него дрожал. – И директор твою кандидатуру утвердил, и партком. Двадцать минут всего осталось до начала. Я тебя прошу. И дикторше уже дали твою фамилию и вопросы по твоей биографии. Если б они на пленку снимали, можно было бы отключить, поискать другую, а это сразу в эфир, на все телевизоры, вот и в программе указано. – Леднев протянул ей газету с программой передач на неделю.

Катерина взяла газету, но строчки почему-то двоились, и она поняла, что сейчас заплачет. А ей уже принесли комбинезон, потребовали, чтобы Леднев отвернулся. Она не была верующей, не знала ни одной молитвы, ее не крестили в церкви, отец был членом партии, и даже когда хоронили деда, отец не вошел вместе со всеми в церковь, а стоял у изгороди и курил. А потом с куполов церкви сняли кресты и превратили церковь в кинотеатр. И все же иногда Катерина просила Бога, чтобы не наделать в сочинении ошибок и получить хорошую отметку на выпускных экзаменах, еще раз она просила Бога, чтобы Витька Воротников, самый лучший спортсмен из их школы, влюбился в нее – она была влюблена в него с третьего класса. Боже, попросила она сейчас, сделай так, чтобы меня не снимали, чтобы меня не увидел и не узнал Рудольф, я никогда и никого больше не буду обманывать, я пойду в церковь и поставлю свечку.

В кабинет заглянула девушка, вероятно недавняя десятиклассница:

– Я помощник режиссера. Вам надо порепетировать с диктором. Идемте!

– Я сейчас приду. – Катерина собралась уйти.

– Ты куда? – Леднев встал у двери.

– В туалет.

Леднев колебался, но причина была уважительная, он отступил от двери и попросил:

– Только быстренько!

– Это долго не делается.

Катерина зашла в туалет, накинула крючок и вдруг услышала, что возле двери негромко, почти шепотом, переговариваются. Значит, Леднев на всякий случай послал за ней девчонок, чтобы она не сбежала.

Катерина посмотрела вверх. Окно маленькое, забранное толстым матовым стеклом. Не пролезу, даже если выбью, трезво прикинула Катерина. Неужели нет выхода? Ведь она читала и видела в кино, как убегают даже из тюрем, как делают подкопы. Но подкопа здесь не сделаешь, пол был залит цементом, на подкоп уходят месяцы, а у нее оставались минуты. И тут в дверь застучали.

– Кать, выходи! Срочно требуют. Очень срочно!

И Катерина вышла. Ее подвели к режиссеру. Та осмотрела Катерину и приказала:

– Сними косынку!

– Не положено по технике безопасности, – отрезала Катерина.

Режиссер глянула на часы.

– На репетицию не остается времени. Ведите ее на вторую линию. – И полезла в автобус, где находился пульт.

Катерина дошла до второй линии, остановилась там, где ей показал помощник режиссера. Увидела камеру и за ней Рудольфа. Он надел наушники и прильнул к камере. Развернулся круг, на котором были объективы. Катерина увидела, как Рудольф посмотрел на нее поверх камеры, увидела его настороженное лицо и поняла, что он узнал ее. Теперь терять было уже нечего. Как будет, так и будет, решила она и сразу успокоилась.

Она сделала все, как ее просили. Прошлась между станками, обернулась, заметила красную лампочку над камерой Рудольфа. Значит, ее снимали. Линия заготовок вдруг остановилась, и Катерина дальше не пошла, как и было договорено, достала из сумки ключи. К ней шла, улыбаясь, дикторша.