Аластор

Он вновь хихикнул, и совершенно не заметил того, как тяжелый взгляд Аластора повис где-то у него над головой. Сашка оказался внимательнее. Аластор не слушал, он пристально смотрел на широкий плазменный экран, висевший на металлическом кронштейне, где-то в глубине комнаты. Изображение на нем было разбито на шесть равных частей, – по числу камер выставленных по периметру здания, – и в каждом можно было разглядеть лишь статичный пейзаж заброшенного завода. Даже внимательно присмотревшись, Сашка не обнаружил в них ничего, кроме серых навалов мусора и пустых разрушенных зданий. Но Аластор видел больше.

Его рука резким рывком скользнула ввысь и, словно юркая кобра, впилась в тощее горло незнакомца всеми пятью пальцами. Взболтнув ногами, незадачливый торговец, приподнялся над барной стойкой и, качнув головой, будто соглашаясь на экзекуцию, ошарашенными глазами впился в пустой лик холодной маски.

– Я… я не мог, – задыхаясь, хрипел хозяин лавки. – Пойми, ведь это Черный орден! Они все равно свое возьмут. Отдай им пацана! Ну, кому нужны эти проблемы?

Лицо его налилось кровью, вены на шее вздулись, и весь этот образ отчаянного припадка на мгновение мелькнул в холодном отблеске маски, застыв где-то в глубине живых глаз Аластора.

– Знаешь, в чем твоя ошибка? – раскатисто отозвалось в узком душном помещении, освещенном тусклым светом овальной люстры.

– А-а… а? – бившись, словно в судорогах, бессвязно бурчал незнакомец.

– Ты боишься не тех, кого бы следовало, – прохрипел Аластор и, повернувшись к Сашке, ткнул пальцем в сторону слегка приоткрытой двери, видневшейся меж уложенных до самого потолка коробок и деревянных ящиков. – Беги, спрячься за ту дверь, – приказал он, и Сашка, проявив отчаянную расторопность, послушно шмыгнул внутрь.

Коридор, еще более тесный, чем тот, по которому они проникли внутрь, был залит кромешным густым мраком, в котором тонула даже тонкая полоска света, струившегося от дверной щели. Сама дверь упорно не желала захлопываться и, скрипнув за спиной давнишней ветхостью не часто потревоженных механизмов, она тут же вернулась обратно, оставив возможность не до конца отрешиться от событий, происходивших за ней. За ровной линией просвета слышалась какая-то возня, тяжелое сопение, прерывающееся глухими звуками. В ушах стоял зловещий пыл борьбы, а перед глазами пустота. Сашка невольно принялся пятиться назад, все глубже и глубже погружаясь во мрак. Маленькими аккуратными шашками он нащупывал под ногами шероховатый пол и испуганно косился на тесьму мягкого света, оконтурившую незапертые двери. Спутанные мысли сбились исключительно на ней, заставляя мучительно гадать о том, что произойдет дальше. Из всех вариантов разыгравшаяся фантазия остановилась на двух, которыми и наполнились тревожные ожидания. В первом помещение заливало ярким светом (в оставленной комнате он был не особо ярким, но в воображение наполнившей сознание он рисовался именно таким: ярким и гулким) от внезапно открывшейся двери, и в узкий коридор врывалась некая, до конца неопределенная сила. Во втором, напротив, скудная полоска света, вздрогнув, исчезала вовсе, а дверь захлопывалась и замуровывала его в кромешной тьме. Каждое из них требовало противоположных действий, но единственное, что по-прежнему руководило им в полной мере, было чувство страха, а оно упрямо двигало его все дальше вглубь коридора. Конец тревожному ожиданию наступил неожиданно и быстро. Скрипнув, дверь отскочила в сторону, и в узком пространстве обрисовалась высокая, под самый потолок, фигура.

Чахлый блеск маски, едва вспыхнув, тут же исчез, погрузившись в нахлынувшую следом темноту. В пустоте коридора раздался тяжелый звук спешных шагов. Он потянулся к Сашке, и тот, испытав что-то похожее на священный трепет, замер, снова поверив в то, что перед ним восставший из бездны ада демон, в глазах которого тлеет огонь преисподней. И лишь донесший откуда-то из самых глубин рокот оживил его.

– Скорей! – зычно рыкнул Аластор, и из его рук тут же спрыгнул яркий пучок света.

Как всегда в подобных случаях, команда Аластора, подыгранная особым тембром голоса, без промедлений преобразилась в действие. Сашка устремился вслед скользнувшему мимо электрическому свету фонарика; тот, словно верный проводник, прыгал в пустом пространстве, неистово и спешно вырезая из него едва заметные части. Вырванные из тьмы, они кружились, вспыхивали над головой и по сторонам, кусками блеклой кафельной плитки рассыпались под ногами, срывали мрак с запертых дверей, и вот, наконец, с минуту прокрутив перед глазами мутный калейдоскоп тусклой материи, остановились, замерев на толстом листе черного металла. Дверь была заперта изнутри длинным, похожим на клюв пеликана, ключом, торчавшим в замочной скважине. Мгновенно провернув его, Аластор отодвинул панель двери чуть в сторону и замер. В его руке, согнутой в локте и слегка выкинутой вперед, был зажат черный, словно отлитый из мрака, корпус выхолощенного пистолета с длинной насадкой на стволе, которая, и это чувствовалось, была привычна снимать возникшие противоречия известным ей способом. Аластор затаился, будто отсчитывая время. Недолгие минуты, секунды… и вдруг оглушительный громкий накат звучным эхом прокатился по коридору, и будто колыхнувшаяся земля чуть не сбила Сашку с ног. Гадать было нечего. Взрыв прогремел в том самом помещение, где всего несколько минут назад тощий незнакомец с размытыми чертами лица, совершенно не отложившимися в памяти, чуть пошатываясь, отсчитывал приготовленную ему плату. И это явно было дело рук Аластора. Словно дополнив эту мысль, Аластор легонько пнул дверь так, что та неспешно и даже несколько величаво слегка отошла в сторону, оголив кусок понурого пейзажа, и тут же взметнувшийся кверху пистолет раскрасил его живыми звуками выстрелов.

Стрелял он уверенно – вытянутой прямой рукой, без малейших колебаний очерчивая линии последующих атак. Резкие, отрывистые хлопки нервно будоражили застывший воздух: раз, два, три, четыре… Сашка бессознательно считал, отделяя громкие, сумбурно вспыхивающие и ложившиеся невпопад звуки от глухих, прокалывающих тишину тонкими иголочными уколами. Слабые хлопки выстрелов, вызвавшись зачинателем, поначалу были редки и шли кучно по две-три штуки в одном направлении, в ответ получая огрызавшийся, нестройный рой хаотичного ансамбля, от которого закладывало в ушах. Вытянутая рука Аластора в долю секунды меняла направление и все повторялось вновь, за тем лишь исключением, что ансамбль клокочущей какофонии неизменно редел на одного исполнителя. Так продолжалось недолго. Когда последний глухой звук выстрела слетел с длинного ствола его пистолета, пейзаж вновь опустел и скукожился до небольшого проема полуоткрытой двери, из которого были видны разве что длинные стволы труб да части преданных забвению зданий.

– Будь здесь! – громогласный голос Аластора эхом прокатился по узкому пространству коридора и застыл где-то в глубине его бездонного чрева. Черный плащ, вспыхнув в ярком свете дверного проема, скользнул наружу и тем невольно увлек за собой. Сашка не выдержал и словно выплеснутый мраком коридора, оказался на улице, нерешительно застыв метрах в десяти от Аластора.

– Маленький упрямец, – холодно бросил Аластор, закладывая пистолет за пыльные складки своего плаща. – Твое непослушание может дорого обойтись тебе в будущем.

Сашка энергично закивал головой, без всякой мысли согласившись с утверждением, но Аластор оказался холоден к подобному жесту. Он пристально всматривался в залитый солнцем участок выбитой дороги, у края которой навалом лежали крупные бетонные блоки, и молча водил головой. Не стоило особых усилий, чтобы разглядеть вдоль этих серых насаждений неподвижные тела людей одетых в полевую форму армейских подразделений Республики. Сашка вздрогнул и, испытав отвращение, отшатнулся назад. В спутанных мыслях еще не было той логической простоты, которая явится к нему позже, но зато, по счастью, она никогда ни покидала голову Аластора. Убитые, несмотря на прекрасную экипировку, не имели на себе никаких знаков отличий, а значит, были обыкновенными наемниками, солдатами удачи, присланными… впрочем, здесь все было совершенно очевидно – это были люди Ордена!

– Нужно убираться отсюда, – хмуро бросил Аластор и, прежде чем Сашка успел расспросить его о чем-то еще, тут же прикрикнул: – живей!

Сашка вздрогнул и машинально бросился вперед. Отчаянно и быстро маленькими ногами он несся вслед за Аластором, оставляя позади угрюмые коробки старых зданий и рыхлые навалы мусора, с которого недружелюбно их гнал прочь колючий пыльный ветер. Через несколько минут, они уже были у подножия горного хребта, густо поросшего рядами высоких сосен, и там, на крутом склоне, оставляя последние остатки сил, Сашка карабкался вверх, цепляясь руками за горные выступы и хваткие корни деревьев. Жадно хватая ртом прохладный свежий воздух, стывший в тени вязких игольчатых крон, он чувствовал, как сбивается пульс, как немеют ноги, и стучит кровь в висках, но жуткий страх гнал его вперед, заставляя с отчаяньем обреченного вгрызаться в неприступную твердь могучей скалы. Наконец мелькавшая впереди тень – верный ориентир его упрямства – остановилась и будто покачала головой. Что это был за знак – одобрения или порицания, Сашка не разобрал, но опустошительная усталость в мгновение обрушила его на землю и все вопросы оставила на потом.

Где-то внизу, в широкой котловине, зажатой в тисках горных вершин, лежал унылый и серый пейзаж растерзанного временем горного комбината, на фоне которого жирно блестел черный шлейф густого дыма. Шрам, оставленный Аластором, должен был вскоре затянуться, и тогда пустота забвения вновь накрыла бы плоские крыши домов, окунув их в вечную безмятежность. Мазнув взглядом плывущую в мареве даль, Сашка тяжело и обреченно выдохнул. Жаль, но следы их присутствия не исчезнут вместе с черной копотью дыма, а долго, бесконечно долго будут кричать о том, что они были здесь, и ушли в горы. Их будут искать… конечно! И возможно, скоро найдут. Сашке стало не по себе. Его пронзила какая-то совершенно простая и неглубокая мысль, которая, однако, сильно напугала его. «Ведь это Орден, они все равно свое возьмут», – звучала в ушах речь незнакомца. Даже на краю света, даже в глубине гор – они найдут его!

– Ты еще долго собираешься там валяться?! – нетерпеливо выпалил Аластор, поведя крепкими плечами.

Сашка мгновенно, как по команде, вскочил на ноги и в полной готовности вытянулся во весь свой маленький рост.

– Отлично! – буркнул Аластор и, развернувшись, шагнул в прохладную тишину соснового перелеска.

Стараясь не отставать, Сашка потянулся следом. Тяжелые мысли все еще одолевали его, а вопросы, словно ворох растревоженных пчел, неприятно жгли воспаленный разум. Но, пожалуй, более всего его мучило совершенное неустройство его существования. Кто он теперь – беглец, скиталец, изгой? Прежняя жизнь закончилась, а с ней и все, что раньше окружало его. Разбитые фрагменты этих воспоминаний еще с живостью тревожили его душу – и тесный, поросший кустами сирени дворик, и маленькая квартирка на третьем этаже старого кирпичного дома, и лица… друзей, деда и даже старой торговки у неладно сколоченного прилавка. Но все это уже давно превратилось в воспоминания – ни воскресить, ни вернуться к которым уже было нельзя. А впереди, наливалось неизведанной сумеречной пеленой будущее. Ни знакомых лиц, ни добрых игр, ни спокойной тихой жизни…

Совсем скоро высокие сосны поредели и съежились, над головой расплылось лазурное небо, и горячий воздух неподвижным облаком накрыл узкие перевалы угрюмых гор. Аластор всю дорогу молчал. Его тяжелое, со свистом дыхание, словно пульсирующий ритм новой жизни, тянулся меж бесконечной гряды невысоких скал, вглубь совершенно дикой, отрешенной от всех земных благ, пустыни. Меж знакомых поредевших пиков (уже, кажется перестававших быть в глазах Сашки бесплодной массой серых, нагроможденных друг на друга камней), по витиеватой козьей тропе, не оглядываясь, вновь под защиту мощных галерей и лабиринтов, в которых так великолепно ориентировался Аластор.

Как же приятно было вновь ощутить эту пышную мощь бледно-серой твердыни, пронизанную влажным дыханием холодной свежести. Скрыться от раскаленного солнца и обезумевших людей – здесь, в полумраке пещеры, тесненной золотыми огоньками множества тающих свечей.

Аластор кинул вязанку хвороста в рыхлую кучу золы и, чиркнув спичкой, умело растопил костер. Сашка сел рядом. В его глазах замелькал пляшущий огонек, и тяжелая россыпь вопросов на время растворилась в тихом потрескивании сухой древесины.

Суетливый первый день этой новой жизни выдался именно таким – полным опасности и неразберихи и ощущением беспомощности перед днем грядущим. Ужин с галетами и фасолью в свете обрастающего серой золой костра завершил его, как и положено, – здоровым крепким сном на мягкой овечьей шкуре.

Мучительные стоны, прорезав прохладный воздух, нервно вползли в сознание и заставили Сашку приоткрыть глаза. Мутный полумрак плавал вокруг костра дожирающего последние остатки трескучей древесины, и лишь редкие всполохи света дрожа пробирались к сгорбившейся человеческой фигуре где-то в глубине огромной пещеры. Протерев заспанные глаза, Сашка внимательно вгляделся в беспокойно качавшуюся тень и без особого труда узнал в ней Аластора. Черный вестник, сжав руками темную ткань своего плаща, мучился от нестерпимой боли, распинавшей на части его воспаленный разум. В пыли, у самой стены он сидел на коленях и что-то бессвязно бормотал, временами взрываясь болезненными нервными стонами. Отброшенная маска, словно символ былого могущества, лежала в стороне и будто смотрела пустыми глазницами за своим невольно отторженным телом.

Сашка привстал, опершись на локти, и ненадолго замер. На время в нем установился удивительный покой, и как это бывало раньше, странное влечение само предопределило ход его действий. Поднявшись на ноги, он не спеша прокрался к Аластору, и, вытянув вперед руку, мягко опустил ее на голову отшельника. Далекий шум, точно тающее неразличимое эхо, увлек сознание к себе, и холодный рокот чернеющей бездны ненадолго поглотил окружающий мир.

Свинцовый отблеск вырисовавшейся из тусклого мрака маски был тем первым чувством, пробуждение которого всколыхнуло и все остальные.

– Как тебе удалось снять боль? – холодно поинтересовалась нависающая над ним маска.

Сашка пожал плечами.

– Не знаю.

Он устало зевнул и, поджав ноги сел у изрытой кучи золы. Раскаленная головешка, потрескивая, нещадно смолила, источая приятный жар.

– Дед говорил, что я должен скрывать эти способности, – потирая руки, буркнул Сашка, – а еще лучше – просто забыть о них. Он считал, что они не принесут мне ничего хорошего.

– Это дар, – сквозь маску процедил Аластор, – его нельзя забыть.

Он сел рядом, так, что его длинные ноги почти уперлись в чадящий дымом костер, и, слегка приподняв голову, сухо заметил:

– Здесь, в глубине пещеры, кажется, что времени не существует вовсе.

– Тут спокойно, – согласился Сашка, – и тихо. Это твое единственное убежище?

– Это мой дом! – резко ответил Аластор. – Вся пустыня, от Севера до Юга, во всем ее скупом многообразие – моя обитель и мой скромный кров. И целого света будет недостаточно, что бы заменить мне его.

– Ну да, – по-детски легко согласился Сашка, – тебя ведь не зря называют духом пустыни.

Из-под маски раздался тяжелый смех.

– Аластор – дух мщения, проклятье Южной столицы. И ты тоже веришь в эту легенду?

– Верю! – твердо произнес Сашка.

– Ну что ж, – Аластор оперся спиной на край тяжелой каменной глыбы и, скрестив руки на груди, негромко заговорил: – Тогда тебе полезно будет послушать мой рассказ. Подобное тебе навряд ли удастся еще когда-нибудь услышать.

Сашка внимательно приготовился слушать. Навязчивая сонливость в нем бесследно исчезла и уступила место удивительному таинству, настоящему откровению легенды, имя которой звенело на устах сотен тысяч людей по обе стороны от Красной пустыни.

– Я не знал свою мать, – отстраненно, все тем же тяжелым голосом заговорил Аластор. – Меня выплеснули на улицу прямо из околоплодных вод. Лишь много позже я услышал и свое имя – сафир! Тебе ведь известно кто такие сафиры?

Сашка махнул головой.

– Верно! – процедил Аластор. – Это люди с физическими отклонениями, мутанты, пугающие остальных своим внешним видом. В них течет кровь с нарушенными генами – символ осквернения их родителями священного сосуда жизни. Таковым был и я. В сомнительное наследство от своей матери я получил обезображенное лицо, неправильно сформированные легкие и в довершение всего припадки дикой головной боли, от которой есть только одно спасение – препараты на основе морфия.

Аластор тяжело вздохнул, набрав этими самыми легкими влажный воздух пещеры, и все тем же тоном безучастного свидетеля, продолжил:

– В сиротском приюте «Эмбера» не делали различий. Каждый никчемный, жалкий уродец, запуганный и несчастный был сафиром. Их собирали по всей Республики – знатным дамам и виднейшим богачам-аристократам хотелось видеть себя щедрыми покровителями убогих. На деле же созданный ими приют «Эмбера» был хуже самой лютой тюрьмы. Скорее, он напоминал ад.

Со стальных губ маски слетел звук горькой усмешки.

– Видимо, люди не так уж сильно и ошибаются. Я действительно видел ад, существовал в нем, и в некотором смысле явился его порождением.

Аластор перевел дыхание, тяжело покачав головой, и, слегка размяв шею, продолжил:

– В приюте царили суровые законы. Безнаказанные смотрители дома возлагали на его обитателей тяжелый и неблагодарный труд. Не считалось и особой дикостью продать воспитанников дома в рабство или заставить их заниматься попрошайничеством на самых затхлых улицах города. Плевки и побои являлись обычным делом. Каждый день, каждый час нас заставляли запомнить одну простую истину – мы не люди, мы сафиры! Уродцы, которым позволено существовать, но не дано наслаждаться жизнью!

Но даже среди всего этого ужаса и несправедливости я умудрялся находить свое счастье. Я терпеливо собирал его по крупицам, выискивая там, где остальные видели только грязь и смрад. Я научился читать, поверил в тайны старых книг и доброту детских сказок, научился любить загадочный восход и долгий упоительный закат, научился радоваться весеннему дождю. Я научился восхищаться втайне от всех.

Ночами, когда весь город погружался в глубокий непроницаемый сон, я пробирался по черным крысиным ходам в городское хранилище книг, и там, среди бесконечных полок заваленных старыми книгами, я проваливался в другие миры – полные доблести, чести, отваги, великодушия и любви. Только там я переставал быть сафиром и ненадолго становился человеком.

К несчастью, очень скоро мне напомнили об этой разнице. Во время одной из таких вылазок я был пойман охранной стражей, и дабы раз и навсегда отбить охоту презренного маленького сафира к бесплодным занятиям, его избили, втолковывая с каждым ударом простую как безбрежное небо истину – между человеком и сафиром непреодолимая бездна, еще большая, чем между жизнью и смертью.

Еле живой, изнывая от боли, я карабкался по водосточной трубе, куда меня выкинули те, которых принято называть людьми. Долго… мучительно долго я полз вперед, теряя сознание и вновь приходя в себя, пока, наконец, не понял, что нахожусь уже далеко за пределами города, где был рожден и проклят всеми, включая и собственную мать.

Маленький, избитый волчонок, озлобленный на весь мир, решил раз и навсегда – он сделает все, для того чтобы выжить! Вопреки всему: своей горькой и несправедливой судьбе, людям, уподобившимся диким зверям, окружающему, неласковому миру – свое проклятье он обернет себе во благо. Бесплодная пустыня отныне станет его домом. Каждый день я учился выживать. Ловить редких птиц на каменистых склонах гор, добывать огонь и есть жалкие плоды скудных кустарников. Каждый день я тренировал свои умения, выносливость и силу. Слава богу, обделив в одном, природа щедро вознаградила меня хоть и изуродованным, но крепким телом.

Вопреки распространенному мнению, пустыня оказалась щедра и обильна, ведь через нее тянулись многочисленные караваны торговцев и служивый люд, искавший счастье в столице. Естественно, не обходилось и без любителей пограбить набитые всевозможными товарами караваны. Спустя некоторое время у меня было все, что необходимо для полноценной жизни: провиант, медикаменты, оружие и даже книги. Я по-прежнему любил читать, хоть предпочтения мои и поменялись с тех самых пор, когда я оказался за пределами Солнечногорска.

Он глубоко вдохнул, то ли утомившись от долгого рассказа, то ли подавшись напряжению своих деформированных легких. И тут же продолжил, зазвенев тяжелым, уже привычным голосом.

– В одном из бандитских тайников я обнаружил и эту маску. Редкая удача позволила мне отыскать этот артефакт и оценить его по достоинству. Маска вылита из необычайно прочного сплава, но в то же время она легка и удобна. Она скрывает обезображенное лицо несчастного сафира, но взамен являет миру совсем иную сущность. Пусть и не человек, скорее, проклятье; проклятье Южной столицы – Аластор!

– Почему Аластор? – лупая глазами, переспросил Сашка.

– Дух мщения, демон Аластор. Так называлась статья в городской газете. Кто-то прилично покопался в плотном пантеоне дьявольской нечисти и решил, что подобное воплощение более всего характеризует мою сущность. Мне понравился ход мыслей автора – он писал, что каждое совершенное преступление рождает собой противоестественное существо, орудие которого мщение, а сущность – магическая сила древних существ, имя которым демоны. Демон Аластор порожден грехами огромного города – что ж, тогда пусть он и будет его бичом и его проклятием.

Сашка сидел тихо, не шелохнувшись. Он жадно внимал каждой сказанной фразе, каждому слову, и когда рассказ уже был почти окончен, он истинно полагал себя владельцем неких тайных знаний, полученных им путем глубокого таинства. Он всматривался в темную фигуру Аластора, видел блеск его глаз, слышал, как тяжело льется его речь, и, кажется, мог уловить громоздкую пульсацию его сердца. Ему казалось странным, что этот огромный человек, будто выточенный из массивной каменной глыбы с грохотом рухнувшей с каменистой гряды пустыни, вдруг решил откровенничать с ним. И это действительно было странным настолько, насколько вообще можно было представить, что в этой выжженной дотла душе скрывается хоть что-то человеческое. Но все же это было именно так: глубоко таинственно, при талом свете догорающего костра, в сердце пещеры Аластор рассказывал историю своей жизни. И Сашка запоминал…

– Вот такая история, парень, – наконец закончив, проговорил Аластор.

– Меня зовут Александр, – наморщив лоб, буркнул Сашка.

– Ладно, на сегодня историй хватит. Завтра у меня будет тяжелый день. Нужно время, чтобы передохнуть и набраться сил.

– У тебя? – удивился Сашка. – А как же я?

– Ты останешься здесь, – спокойно ответил Аластор. – Меня не будет сутки, возможно двое. В любом случае здесь безопасней, чем снаружи. И потом…

– Я пойду с тобой, – неожиданно заупрямился Сашка.

– Ты снова мне перечишь?

– Как же я останусь? – удивился Сашка. – А если ты не вернешься?

– Не забивай голову глупостями.

– Здесь темно и страшно.

– В любом случае дело решенное! – рыкнул Аластор, и тень прежнего демона проскользнула в залипших тенью глазницах маски. – Ты остаешься!

– Нет! – Сашка резво замахал головой. – Я все равно уйду. Ты не можешь мне запретить.

– Вот как? – вспыхнул Аластор. – Что ж, иди! Здесь, где-нибудь в бесконечных коридорах прорезанных штолен, ты заблудишься и умрешь. Только безумец может полагать, что он способен выбраться из этих лабиринтов без посторонней помощи.

– Ну и пусть! – решительно бросил Сашка. – Это лучше чем ждать, чьей-то милости.

– Милости?! – воскликнул Аластор. – Вот оно, значит, как!

Его плечи чуть приподнялись вверх, в грудь хлынул влажный воздух, казалось, он вот-вот взорвется грозной тирадой, но Аластор замолчал. Тишина, повисшая меж ними мрачным ожиданием, целиком наполнила и душу мальчика. Явственно вдруг перед его глазами вспыхнул образ мстителя в черном цвете – легенда, дух окрепшей плоти. Сашке стало не по себе. Только сейчас он осознал, какую опасную игру затеял. Будто и вовсе забыл, кто перед ним. По телу пробежали мурашки, и от повисшей тишины сделалось дурно.

– Что ж, – словно нехотя выдавил из себя Аластор, – будь по-твоему. Только знай, если будешь обузой, я тут же избавлюсь от тебя, как от навязчивой собачонки, понял?

– Да, – хрипло процедил Сашка, уже и не претендуя на что-то большее.

– Ну, вот и хорошо! – заключил Аластор. – Завтра мы отправимся в Солнечногорск. И перед дальней дорогой необходимо как следует выспаться.

Он заложил под голову сверток овечьей шкуры, лежащей возле костра, потянулся и нехотя пояснил, выхватив из тускло освещенного пространства удивленное лицо мальчика: