Гордая птичка Воробышек

Я следом за Танькой опускаю глаза и смотрю на длинную светлую футболку, надетую на меня задом наперед, и выглядывающие из-под нее широкие хлопковые шорты до колен. Мужские шорты, явно принадлежащие хозяину дома.

Ого! Это что же, я так обнаглела, что попросила у Ильи одежду для себя? Не помню такого.

– Так как? – довольно скалится Танька. – Подошли Илюшке твои кружевные бикини, а, Жень? Или он предпочел винтажный свитер? Представляю, каким он в нем перед тобой красавчиком валялся! А БДСМ было? Признавайся, Женька! А то он с виду, мм, такой брутальный чел, прямо до дрожи. Одни глазюки карие чего стоят! Точно не мой Серебрянский.

– Крюкова, ну какие бикини? С ума сошла? Какой жесткий секс? Вот подожди, я сейчас сбегаю в туалет, – обещаю, поспешно отступая к ванной комнате, – а потом вернусь и задушу тебя, поняла? Если ты не понимаешь, что такое дружеская рука помощи и обычное человеческое сочувствие, то…

– Ой-ой! Только не надо нам сирым-убогим о вашем высоконравственном! – кривится девушка, встает и с огрызком в руке топает на кухню. – Не надо о бедных дельфинах в море мокром! – крутит пальчиками в воздухе. – Я не вчера родилась, не заливай, Воробышек! Могла бы и сказать подруге, что у вас с Люковым шуры-муры не детские, а то учится она!

Я умываюсь, чищу зубы и расчесываюсь расческой хозяина. Выхожу из ванной и вижу в проеме кухонной двери Крюкову, цедящую из чайника в чашку крутой кипяток.

– Вот если бы кое-кто не устраивал в нашей общей комнате внеплановые свидания, – говорю сердито, прислонившись плечом и виском к стене (у меня вновь кружится голова), – то я была бы сейчас не здесь, а в общежитии. И, возможно, не лишилась бы работы.

Девушка ссыпает в чашку содержимое какого-то лекарственного пакетика, размешивает, затем идет ко мне, решительно сажает на диван и вручает в руки горячий напиток.

– Сядь, Женька, на тебе лица нет, и пей! – говорит с укором. – До дна! Доработалась, хватит! Как ты еще ноги не протянула с таким-то графиком? И потом, я не пойму, тебе что здесь, плохо? – возмущенно фыркает и округляет глаза. – Нашла с чем сравнивать! Ты еще скажи, что у Люкова хуже, чем в нашей холодной общаге! Да я такую шикарную плазму, как в этой квартире, только в супермаркете электроники и видела! Чего тебе надо-то?

– Хуже, Тань, – удивляюсь я словам подруги. – Я здесь в гостях и стесняю парня. Тем более что сама к нему напросилась, если быть честной. Кстати, – спрашиваю вдруг, порываясь встать, – а чего это мы с тобой расселись в чужом доме, как две клуши на завалинке? Нам же, наверно, пора уходить? И где, вообще-то, Илья?

– Тпру-у, лошадушка! – тормозит меня Крюкова, возвращая на диван. – Он передо мной не отчитывался, «где». Сказал только, чтобы я тебе лекарств купила и вещи привезла, пока ты здесь за котом смотреть будешь. Дал ключ и сообщил, что вернется через несколько дней. Ах да, деньжат отвалил с барского плеча нехило – вон, на комоде лежат. И все это, конечно же, только из чистых высоконравственных побуждений, – закатывает глаза Танька. – Х-ха! Так я тебе и поверила!

– Постой! – я смотрю на девушку, широко открыв глаза. – Как это: пока я здесь буду? – изумленно переспрашиваю. – Я не могу. У-у меня же учеба!.. И с работой надо что-то решать. Да и не мог Люков вот так запросто меня у себя оставить. Он же меня почти не знает…

– О-ой! – всплескивает руками Танька. – Не смеши мои бока, Женька! А чего тебя знать-то? – искренне удивляется. – У тебя лицо, как детский букварь. Сплошной наив, читай – не хочу! Я уже молчу о двух совместно проведенных ночах. Что ты решать надумала? Какая учеба-работа? Посмотри на себя – дохлую панночку краше в гроб кладут! Тебя еще дня два как минимум лихорадить будет. Прекрасно мог, я лично Люкова одобрямс! И вообще, Воробышек, чего ты упираешься? Мужик сказал – значит так тому и быть!

Я отрываю ладонь от пульсирующего виска и моргаю на Крюкову.

– К-какой еще мужик?

– Твой, – невозмутимо улыбается Танька. – Ах да, – подскакивает с дивана и несет из прихожей какую-то бумажку. – Ты пока тут спала, дружок Люкова заходил, Андреем представился. Симпатичный такой, чернявый. Сказал, что справочку тебе нарисовал до конца недели, со всеми необходимыми печатями, так что… Та-ак! – Танька внезапно хватает меня за руку и тянет в спальню. – А ну-ка марш в кровать, подружка! Ишь, разволновалась она! Еще бухнешься в обморок, а мне потом сиди с тобой, приводи в чувство. У меня сегодня планы не на тебя, а на Серебрянского, так и знай! Стой! – она вдруг так резко останавливается и разворачивается ко мне лицом, что я утыкаюсь в девушку лбом и закрываю глаза. – Ты же не ела ничего! Жень?

– Да все нормально, Крюкова, – спешу успокоить ее. – Я не хочу, правда. Мне бы полежать.

– Слушай, Тань, – прошу подругу, когда мы заходим в спальню, я забираюсь под одеяло, а она начинает настойчиво махать перед моим лицом каким-то спрей-баллончиком. Упорно пытаясь впрыснуть из него в мой рот лечебную гадость. – Ты мне ноутбук принеси, ладно? И конспекты. И пожалуйста, не говори девчонкам в общежитии, где я. А то разнесут по универу небылицы, а Люкову неприятности…

Лекарство горько-сладкое, так и хочется его выплюнуть или запить водой, но я через силу глотаю жидкость, опускаю голову на подушку и вновь размыкаю губы для вздоха.

– Ну-у, – поджав губы, хмуро выдыхает Танька, – не скажу. – И тут же осторожно добавляет. – Остальным. А Маринке и Аньке я уже сказала! И не смотри на меня так, Женька! Что здесь такого? Пусть знают, какого ты себе классного парня отхватила, а то эта мисска-Лиззка ему проходу не дает и себе цены не сложит. Маринка с ней в группе, она меня утром с Люковым видела, пристала с расспросами, короче… – уныло обрывает поток бессознательного Крюкова и грустно садится на постель. – Короче, поздно пить «Боржоми», подруга. А ноутбук я принесла.

– Та-ань, я тебя убью.

– Ай, – отмахивается угрюмо Танька, – напугала, Воробышек. Я бы себя сама убила, если бы мне за это ничего не было. Вот интересно, – забирается с ногами на постель и заботливо подтыкает подо мной одеяло. – Скажи, Жень, а тебе Люков снился? Нет, не дома или в общаге, а вот здесь? На этой подушке?

Я еще обижаюсь на нее, а потому спрашиваю недовольно, разлепив один глаз:

– А зачем тебе это знать?

– Да так, интересно, правду говорит народная примета, или врет, не краснея. Так как?

– Не снился, – бурчу я тихо. Мало ли что Таньке на ум взбрело? А тот мой сон, где мы летим с Ильей над морем на вертолете, так это Домовой своим урчанием мозг надоумил, не иначе.

– Жалко, – кривит улыбку девушка. – Значит, врет. Мне вот тоже Серебрянский не снился, когда мы у его тетки ночевали. А я трижды подушку под щекой взбивала и вертела со словами: «На новом месте приснись жених невесте», – и ничего. Не приснился.

– Крюкова, ты сама ребенок, честное слово. Тебе двадцать лет, не поздновато верить в народные предания? И потом, Тань, вы же у тетки, а не у Вовки дома ночевали, вдруг, не сошлись звезды и все такое? Не бери в голову.

– Да я и не беру. Просто интересно стало. Ты спи, Жень, я посижу еще немного, фильм досмотрю. Сейчас вторую часть должны показывать, где Мариоша возвращается. Буду уходить, разбужу.

Но Танька будит меня раньше. Мне кажется, уже через несколько минут, едва я закрываю глаза, ее ладонь касается моего плеча, а губы настойчиво шепчут:

– Женька, проснись! А смотри, что я нашла! Да проснись же! Открой глазки, Хаврошечка, потом додрыхнешь, когда я уйду. А то мне одной смотреть скучно!

– Что случилось? – я неохотно выбираюсь из-под одеяла и провожу ладонями по лицу. – Что ты нашла, Тань? – с трудом проталкиваю воздух сквозь колючее горло и ползу плечами вверх по подушке. – И который сейчас час?

– Девять вечера, Воробышек. Петушок свое отпел, Серебрянский за мной уже выехал, бульон я тебе сварила, так что быстренько смотрим компромат, и я убегаю.

– Чего? – шепчу я, поворачиваю голову вслед за многозначительным взглядом девушки и замечаю у дальней стены открытую дверцу узкого бюро. – О, нет, Крюкова! – нахожу запястье Таньки и в ужасе крепко впиваюсь в него. – Ты с ума сошла! Ты зачем залезла в чужой шкаф? Что оттуда взяла?

И Танька как ни в чем не бывало отвечает:

– Всего лишь фотоальбом!

Глава 15

Илья

– Молодой человек! – я застываю в проходе между рядами кресел и с вопросом в глазах оборачиваюсь к обратившейся ко мне женщине лет тридцати. Высокой и яркой, со смущенной улыбкой школьницы и взглядом куртизанки, накидывающей на плечи дорогую меховую шубку. – Вы не могли бы помочь даме снять с полки сумку? Будьте любезны. Да-да, вот эту! Ох, спасибо, – она невзначай касается плечом моей груди и кокетливо вздергивает подбородок. Говорит грустно: – Никак без мужчины в таких делах не обойтись. Сколько раз зарекалась одна летать, сколько просила мужа сопровождать меня, все без толку. Извечные мужские отговорки: серьезный бизнес и нехватка времени! А мне в Астане такой мануальщик замечательный попался – талант, право слово. Дважды в год к нему летаю на курс терапии, и все одна, да одна. А вы в гости прилетели, или вернулись домой? Вам есть, где остановиться? Так уж случилось, что я знаю парочку хороших гостиниц с уютными номерами и неплохой ресторанчик…

Город встречает меня холодным ветром и легкой снежной метелью. Незнакомка тараторит все время, пока я выхожу из самолета и спускаюсь по трапу. Замечает что-то насчет погоды и такси, и так некстати исчезнувших грузчиков, но я не слушаю ее. Когда за нашими спинами закрываются высокие двери здания аэропорта, и мы оказываемся в спешащей к автостоянке суетливой толпе, я взглядом нахожу свою машину и холодно бросаю незнакомке через плечо вместо прощания, так и не запомнив ее в лицо:

– Извини, дорогая, но сил на тебя нет. Да и желания тоже.

Из аэропорта я еду в банк, а после сразу набираю межгород. Матвей долго не берет трубку – старый хрыч, он наверняка, увидев мой вызов, тут же созванивается со своим доверенным человеком и проверяет банковский счет. И я, зная характер Байгали, терпеливо жду, слушая гудки, безмятежно наблюдая за стелящейся по земле поземкой. Перевожу взгляд на работающие дворники и уношусь мыслями в позавчерашний день, пока где-то далеко отсюда мыши Матвея послушно шуршат, решая его вопросы.

– Ну здравствуй, сынок! – обманчиво добрый голос Байгали, неожиданно раздавшись в телефоне, возвращает меня в сегодняшнее, развеивая всплывший в памяти образ темного зала богатого дома Шамана. Дюжину молчаливо замерших людей, вставших вокруг меня в тени освещенного круга, и темноволосого Алима, лежащего без сознания у ног. Заставляет закрыть глаза, успокоиться и отпустить из рук дрожь. Ту дрожь, что не уйдет еще долго, служа платой за то взвинченное бесчувственное состояние, в которое я сознательно загнал тело и разум.

– Как все прошло, мой мальчик? Вижу, перевел денежки старику. Ай, спасибо! Да не забудет тебя Аллах! Что бы я без тебя делал? Теперь вот будет на что лекарство и айран купить.

– Твоими молитвами жив, старый лис, – усмехаюсь я, живо представляя себе изрезанное морщинами и оспинками хитрое лицо степняка. – Богатство бедняка – его здоровье, не гневи Всевышнего, – говорю и признаюсь. – Матвей, я ждал тебя.

Он долго вздыхает и шамкает сухими губами, затем отмахивается с негромким возгласом:

– Ай! Не люблю я эти самолеты, сынок! Где небо, где земля – шайтан разбери! А потом, тяжело с Шаманом говорить нынче. Совсем злой стал. Волк думает о брюхе, а овца – о жизни. Не понимаю я его.

– Это ты-то овца, Байгали? – называю я по имени того, кто когда-то поверил в меня и поставил на мою жизнь. – Любовь к поговоркам сделала из тебя философа.

– Ай, брось! – смеется старик, и я вместе с ним. – Черная коза от земли голову не поднимает, знай траву щиплет, силой крепчает, да козлят поит. Так и я. А то, что волков не боится, так это волки нынче паршой болеть стали. Иной раз и козе на рога попасть робеют.

Голос мужчины меняется и уже без тени веселья, родившийся Матвеем, но нарекший себя Байгали, интересуется:

– Шаман говорит: не задержался ты у него в гостях. Оставил гостеприимный дом. Что так, сынок? Надеюсь, Айдар хорошо тебя принял?

– Хорошо, Матвей. Но я не в гости к нему ехал, так что обременять собой не стал. Это все, или ты еще о чем-то хочешь спросить?

– Не больно-то словоохотлив Айдар стал. Не уважил старика, не поведал в личной беседе, что да как, на тебя сослался. Вот и расскажи, мальчик мой, чем дело кончилось? Не скромничай. Все ж не сторонний я тебе человек. А я уж, только здоровье поправлю, навещу друга, растолкую, раз запамятовал, о жизни и об уважении. И о ребятках моих, которых он обидел, в дом да к столу не пригласив.

– Все закончилось, как в прошлый раз, Матвей. Хотя, пожалуй, прошло куда интересней.

– Ты снова оставил Алиму его никчемную жизнь?

– Условия встречи с прошлого раза изменились. Ты знал. Я бы не пошел на это даже за куда большие деньги. Алим неплохой боец, но…

– Он послушный пес! – обрывает меня старик, и я так и слышу в его голосе гневный рык. – Бесхребетный и глупый! А ты – нет! Вот потому и за честь Шаману тебя сломать! Отомстить за бесславие сына! Но ты еще дурак и сопливый мальчишка! Зачем мне сразу не сказал против кого выступаешь? А я-то понять не могу, отчего между своими тишина, и почему Айдар платит? Почему на одном лишь интересе? Пока не нашелся добрый человек и не объяснил старику, что никто тебя щадить не хотел! Потому и без ставок бой шел!.. Но хорошо то, что хорошо кончается, – умеряет он свой пыл и возвращается к нормальному тону. – Пока я жив, мой мальчик, это была ваша последняя встреча с Алимом. Разозлил меня Шаман.

– Будь осторожен, Байгали, – желаю я пятидесятилетнему мужчине, так рано постаревшему и записавшему себя в старцы. – Айдар изменился и его окружение тоже.

И слышу в ответ:

– Болячки передаются через руки, а парша – через тюбетейку. Бойся парши, сынок, а с руками я разберусь. Коротки они, потянутся, да моего не обрящат. Отыщется у Байгали и на волка капкан.

***

– О, Илюха, привет! Рад тебя слышать. Ты когда вернулся?

– Здоров, Шибуев. Час назад. Сейчас еду домой. Как там девчонка, ты к ней заглядывал?

– А как же! Обижаешь. Раз пять забегал, последний раз сегодня утром. Нормально девчонка, судя по всему. Хрипит слегка, о большем сказать не могу.

– То есть? Почему не можешь?

– Да не пускает она меня, Илюха! Черт, и где ты ее такую пугливую нашел? Как не приду, у нее один ответ: иди, бегай горными тропками, злой тролль! Ильи дома нет, а без него тебе здесь делать нечего! Я ей даже стихи читать пытался, через дверь, представляешь! Между прочим, лирику молодого Евтушенко! Так она сказала, что у меня нет чувства ритма поэта, голос звучит неправдиво, а пафос зашкаливает. Что у нее от меня болит голова, и вообще, она устала уже отгонять от двери воющего кота, ах-ха-ха! Это у меня-то неправдиво? У апологета чистого слога и знатока девичьих душ? Прикинь, какой расклад!

– Что, вот так и сказала? Я про пафос.

– Хорош стебаться, Люков, просто верь на слово. У меня и так после твоей пациентки в душе надлом и революция. А все из-за чего? Из-за необыкновенных серых глаз!.. Кстати, а как нашу гостью зовут-то? Мне она так и не представилась.

– Воро… Только попробуй, Шибуев! Я серьезно. Кастрирую и вгоню осиновый кол, тут и прервется знаменитая династия врачей.

– Ха-ха! Да понял я, не маленький, гляди, сердитый какой! Можешь не озвучивать.

– Ты о чем, Андрей?

– О том, что между тобой и девчонкой ничего нет! Я так Марго и сказал, когда увидел на следующий день в клубе, что это не нашего с ней ума дело, кем увлечен Илья Люков. Хотя жаль, конечно, что не я первый Сероглазку нашел. По мне девочка, такая милая, ладненькая…

– Ш-шибуев… п-пошел ты!

– Куда? На набережную? Так я завсегда рад, Илюха.

***

Я поднимаюсь по лестнице и подхожу к своей квартире. Тянусь рукой за ключами, опуская сумку на пол и щелкая молнией внутреннего кармана куртки, как вдруг замечаю, что входная дверь в квартиру слегка приоткрыта, а из прихожей льется узкая полоса света.

Странно, у Воробышек гости? Или девчонка ушла, оставив дверь открытой? Почему-то мне кажется, что такая беззаботность в отношении чужого жилья вовсе не свойственна ей.

Недолго думая, я уверенно распахиваю дверь и захожу внутрь. Не успеваю бросить сумку у стены, как сталкиваюсь с высоким темноволосым парнем, шагнувшим навстречу с мусорным пакетом в руке.

– О! Ты кто такой? – удивленно восклицает незнакомец и тут же шипит зло, обхватив рукой мою сжатую в кулак ладонь, смявшую одежду на его груди. – Пусти, придурок, а то я за себя не отвечаю! – пытается вырваться из моей хватки, но я только сильней встряхиваю его. – Черт! Порвешь, гад! Ах, так?! Н-на! – бросает пакет под ноги и умело целит мне в лицо кулаком, но оказывается прижатым спиной к стене, с моими пальцами на шее, а я наконец замечаю свою заикающуюся гостью, испуганно бросившуюся к нам из комнаты.

Она что-то говорит мне, но я не слышу. Я только смотрю на нее и чувствую, как у меня начинает дрожать рука и усиливается хватка. Не знаю, замечает ли это Воробышек – наверно, да, потому что девчонка вдруг подходит ко мне, очень близко, почти впритык, и кладет руки на мои предплечья.

– Илья! – умоляюще заглядывает в глаза. – Пожалуйста, отпусти его! Слышишь! Пожалуйста, Илья! Это мой брат!

Голос у Птички еще слабый, с заметной хрипотцой, но уже не такой сиплый, каким запомнился мне в нашу последнюю встречу. А вот небольшие, аккуратные ладони, напротив, оказываются весьма требовательными. Они несколько раз ударяют меня по плечам, бессильно скользят по напряженным рукам, цепляясь за кожу куртки, и возвращаются на бледные щеки отпрянувшей девушки. С неприкрытой тревогой уставившейся на того, кто оказался настолько важен для нее, что она бесстрашно впустила его в мою квартиру.

Брат Воробышек? Неужели?

Я поворачиваю голову вслед за Птичкой и смотрю на парня. Долго и внимательно.

Что-то щелкает в моей голове, громко, словно срабатывает послушный тумблер, внезапно снижая критичный предел давления, и я вдруг с удивлением понимаю, что парень под моей рукой – совсем мальчишка. Сопливый юнец, темноволосый и долговязый, с угревой сыпью на покрасневших щеках и молочным пухом под носом. Растерянный, изумленный, тщетно скрывающий испуг за гневно перекошенным ртом. Намертво вцепившийся в мою ладонь в попытке отодрать сдавившие горло пальцы.

Че-ерт! Черт!!! Надо что-то делать со своими нервами. Иначе однажды хваленая выдержка даст трещину куда большую, чем сейчас, и я окажусь в избитой шкуре Алима. И тогда взобраться на высокую каменную стену, что когда-то возвел на моем пути учитель и заставил болью преодолеть, я уже не смогу никогда.

Я не люблю алкоголь, но сейчас, когда смотрю на отпущенного мной, сгорбленного у стены мальчишку и бледную девчонку, мне хочется выпить как никогда, чтобы изгнать из рук проклятую дрожь, из души вину, а из сердца… А из сердца клубящуюся темную муть. И чтобы избавить голову от пробравшихся в нее непрошеных мыслей.

– Даня, ты как? Все хорошо? – щебечет Птичка, поднимается на носочки и заботливо обнимает мальчишку за плечи. Обернувшись ко мне, говорит с изумленным укором. – Люков, ты с ума сошел! Разве так можно? Ты ведь даже не спросил ничего – сразу набросился! А если бы они оказались тут без меня?.. О господи, я же только попросила брата выкинуть мусор!

Не знаю, что удивляет меня больше – отеческое щебетанье девчонки над возвышающимся над ней на целую голову парнишкой или недосказанность в словах? Наверно, все-таки второе.

– Они? – поднимаю я бровь, глядя на девушку, и холодно интересуюсь. – У тебя еще гости, Воробышек, кроме этого юнца? Интересно…

– Ну да, – слышу я вдруг за своей спиной еще один недовольный голос. – Вообще-то он тут такой урод не один.

Терпеть не могу неожиданные сюрпризы из-за спины. Обычно меня удивить трудно, но гостям Птички это удается. Когда я стремительно поворачиваюсь на голос и притягиваю незнакомца к себе за грудки, то внезапно натыкаюсь на абсолютную копию парня, стоящего у стены. Близнецы? Или у меня двоится в глазах? Ни черта себе!

– Илья, да что с тобой! – восклицает Воробышек и повисает на моей руке. – Не смей его трогать! Слышишь! – сипит куда-то в плечо, хлопая меня ладонью по куртке. – Немедленно отпусти!

Но девчонка зря переживает, на этот раз я вполне контролирую себя и не намерен усердствовать в силе. Да и мальчишка оказывается совсем не из пугливых.

– Слышь, перец, – спокойно говорит он надтреснутым, юношеским баском, глядя на меня в упор сердитыми синими глазами, – ты, конечно, нереально крут, и все такое, но прокачай уже свои глючные тормоза, лады? Сними клешни, мы ж тебе вроде как не чужие. Кстати, респект, сеструха! – криво скалится раскрывшей рот в видимом желании возразить девчонке. – С ним ты реально можешь плевать на Игорька с высокой вышки! Зря мать с бабкой переживают. Мне он нравится.

– Ванька, заткнись! – неожиданно строго командует Воробышек. – Нечего слушать симпатичных девчонок и верить всему, что они говорят. Только вернусь в общежитие, собственноручно отрежу Крюковой язык и прибью гвоздем к стене, чтобы лишнего не болтала, – сердито хмурится и, как всегда, только ей присущим аккуратным жестом поправляет очки. Облегченно опускает плечи, когда я отталкиваю от себя парнишку. – Ребята, вам лучше уйти, – просит, снимая с моей руки пальцы и затягивая под подбородком распахнувшийся ворот плюшевого халата. – Я сейчас оденусь и спущусь к вам, подождите внизу.

Она суетливо оглядывается, наклоняется и вручает брату упавший мусорный пакет.

– Илья, извини, что так вышло, – поворачивается ко мне. – Я понимаю, что поступила своевольно, впустив мальчишек в твою квартиру, но не могла их оставить за дверью, раз уж братья нашли меня. Я только хотела напоить их чаем, и все.

– Чаем?! – возмущенно выдыхает от двери юнец, который Ванька, и недовольно фыркает. – Ну уж нет! Ты как хочешь, Женька, а я жрать хочу! Сильно! Мы тут с Данилой с самого утра в городе торчим: сначала соревнования, затем выступление чемпионов из столицы, а потом ты на повестке дня. Тут же полная сумка, блин! Мать нагрузила, да еще ты в магазин послала. Тебе что, двух бутеров с колбасой для любимых братьев жалко и тарелки макарон, да? Нафига тогда с ним жить, если он такой жлоб? – нагло смотрит на меня. – Что, любовь-морковь, а родня – побоку?

Бледные щеки Воробышек вспыхивают пятнами румянца, а глаза опускаются. Девчонка в сильном смущении и растеряна – иногда мне кажется, я чувствую ее гораздо лучше, чем следовало бы, и это почему-то не удивляет меня.

– Ваня, Даня, я прошу, – упрямо бормочет она, – подождите внизу. Пожалуйста! Я все объясню.

– Ты? Ну нет, сеструха, – косит на меня ехидный глаз наглый юнец, – пусть лучше этот объяснит, чего это он руки распускает!

Мои пальцы вновь цепляют мальчишку за грудки и подтягивают упирающееся тело ближе.

– Так, иди сюда, умник. Как зовут? – спрашиваю я, хотя, конечно, вполне расслышал имя.

– Х-ха! – вырывается наглец. – Ты что, глух…

Я вновь невежливо встряхиваю его и улыбаюсь нехорошей улыбкой.

– Я, кажется, спросил…

– Да слышал я! – психует пацан. – Обычно Иваном, иногда Ванькой. А вот тот удод у стены – Птицем. Маман – сынулей, ну а бабка – когда внучком, а когда бесстыжим прожорливым удавом. Годится такой ответ?

– Вполне, – усмехаюсь я. Определенно, чувство юмора у мальчишки есть. Странно только, что он об отце не упомянул. – Так вот, Удав. У этого, – тычу пальцем в себя, – тоже есть имя – Илья. Человеческое и легко произносимое. Повтори, – снова встряхиваю пацана.

– Ну-у, эм… Эй, ты чего?! – огрызается он на мой новый требовательный тычок в грудь. – Да понял я, Илья же!

– Молодец, – соглашаюсь, опуская руку, – так и заруби на носу. И запомни на будущее, родственничек, – поворачиваюсь и киваю через плечо на подобравшуюся девушку. – Чтобы я больше от тебя грубое «сеструха» не слышал, ясно? Накажу. А сейчас сгребай своего клона и топайте на кухню, пока я добрый.

Глава 16

Женя

Как некрасиво получилось! И с мальчишками, и с их словами. Ужас! Мне так стыдно, что я готова на месте сгореть от стыда. И даже странная, агрессивная реакция Люкова на неожиданных гостей в его доме вполне объяснима, хоть и оказалась полнейшей неожиданностью для меня, а вот наше семейное вторжение на его территорию – нет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.