Спасти дракона

Вопль звуковой волной поднял занавески на кухне. Ведьмочки орали – дико, страшно… Грохотали рушащиеся стеллажи.

– Что там – крыса? – рявкнул Ментовский Вовкулака.

Марина метнулась прочь, грохнулась об пол, завизжала, отчаянно дрыгая ногой – на ее щиколотке проступили кровоподтеки от стиснутых мертвой хваткой пальцев. Ее дернуло, поволокло по полу… ведьмочка попыталась уцепиться за край люка… Еще рывок, и Маринка скрылась в глубинах погреба. Люк сам собой захлопнулся.

Мелко, противно захихикала связанная Кумушница.

– Защиты на доме нет, туда что угодно пролезть могло! О чем мы думали! – Богдан рванул кольцо люка. Вовкулака что есть оборотнической силы всадил когти под неплотно прилегающий край. В погребе продолжали орать.

– Ну, собственно, я так и думала, – тихо сказала Танька.

Ее не услышали. С утробным хеканьем Вовкулака отжал край, Богдан, извернувшись, спрыгнул на деревянную лестницу…

По погребу метались ведьмочки. Размахивали руками, пытались выкрикивать заклинания, швырялись банками с консервами и шариками разрыв-травы. Разлетались фонтаны рассола, битого стекла, мелких зелененьких огурчиков и ярко-алых помидор. Робленные были одни! Никого больше! Истошно орущую Катерину невидимые руки ухватили поперек талии, пронесли по воздуху, впечатали спиной в опустевший деревянный стеллаж и принялись… протаскивать прямо в стену погреба!

– Не видишь их, нагнись и посмотри промеж ног! – рявкнул Вовкулака, бросая Богдану кухонный нож.

Богдан перегнулся в пояснице… Серое марево отслаивалось от штукатурки, сочилось между полками, размытые, как клочья тумана, руки сомкнули хищные гибкие пальцы на поясе Катерины, мелькнули похожие на пятна плесени глаза… Не разгибаясь, из положения «кверху попой» Богдан метнул нож. Клинок вонзился в стену, пройдя сквозь призрачный глаз твари. Тварь беззвучно завопила. Ментовский Вовкулака скатился с лестницы, успев ухватить за ноги уже до половины втянутую в пол Маринку.

На кухне мелко дрожал Безымень и визгливо хохотала Кумушница:

– Сейчас вам будет! Сейчас он всем устроит!

– Он? Устроит? – Танька усмехнулась… и вытащила из кухонного шкафчика пакет перловки.

– Эй! Куда собралась? – Усмешка мгновенно сбежала с лица Кумушницы, она покатилась по полу, норовя сбить Таньку с ног. – Ты что задумала? Сто-ой!

Входная дверь звучно хлопнула. Танька пробежала по дорожке до покрытого молодыми листочками куста орешника… и, вспоров пакет, вытряхнула на ладонь ровно двенадцать зернышек.

– Орех… зерна ячменя… Ну, господин серокожий, если это ваша работа, сейчас вы у меня получите!

Из открытой форточки кухни несся истошный вопль Кумушницы:

– Не сме-е-ей!

Танька всадила зажатые между пальцами зерна в землю под орешником и быстро забормотала:

– Чим тело-душа мается – сырой землей унимается, шо злые вороги напустили – то в землю спустили… – Слова всего лишь путь, который прокладывает для своей Силы ведьма. Лук, направляющий стрелу. Уж сколько раз Танька творила заклятья, а до сих пор благоговейно замирала, чувствуя, как поднимается изнутри ее Дар, готовый перелиться в Слово. Точно теплый и сильный прибой, что накрывает тебя, когда лежишь на самой кромке пляжа у воды! – В леса дремучие, в кусты колючие… – В голове точно пламя разгоралось, Танька знала, что в такие минуты у нее глаза вспыхивают, как два сапфира. – Всех, какие есть, подсылов из Иркиного дома заберите, в кровавый прах обратите и колдуна-насыла с собою прихватите, что сделал, на него поверните! – Танька вскинула руки, словно подбрасывая заклятие на ладонях, как мяч… и закричала.

Нынешний прилив Силы если и походил на прибой – то на цунами, когда громадная волна смывает мелкие прибрежные городки. Сила не вмещалась в тело, Сила перехлестывала через край, заставляя Таньку захлебываться в ее неудержимом потоке, и наконец с ревом ринулась в направлении, которое указывало заклинание. Неистовый горячий ветер пронесся по саду. Старая яблоня со скрипом накренилась… и рухнула на забор тяжестью переломленного ствола. Ветер со свистом ввинтился в трубу, ворвался в приоткрытые форточки. Окна взорвались. Вихрь стекла пронесся над садом, рассекая кроны. Дом качнулся, кровельные листы – один, второй – оторвались от крыши и обрушились на землю. Таньку отдачей приложило о грушу – сверху посыпались прошлогодняя труха и свежие листочки. Из дома донесся долгий, многоголосый вибрирующий вопль, в котором не было ничего человеческого. И все стихло.

Танька сползла по стволу и поднесла дрожащие ладони к глазам. Медленно затухая, на пальце изумрудным огнем пульсировал Иркин перстень.

– Ничего себе подарочек! – пробормотала Танька. – Я ж с таким не справлюсь! Ну Ирка… звезда! – выдохнула, будто выругалась, она.

В доме снова заорали, Танька со стоном поднялась и заковыляла обратно.

Поперек коридора, жалостно задрав к потолку разлапистые листья, лежал вывороченный из горшка фикус. Крапивные веревки валялись неразвязанные и… пустые. Только в линолеуме на полу словно выдавили два силуэта: тощей остроносой старушонки и вроде бы человеческой грузной фигуры неопределенных очертаний.

«Может, и хорошо, что бабка исчезла. – Мысли текли вяло и заторможенно. – Что бы она со мной сделала! Зато в ближайшее время этому колдуну, кто бы он ни был, будет точно не до нас! И не до Ирки!»

Ступенька за ступенькой Танька спустилась в подвал. Вовкулака и Богдан, вооруженные ножами, стояли спина к спине. Ободранная, как из мешка с котами, Вика забилась в уголок и самозабвенно ревела. Из центра погреба торчали ноги – на одной осталась Маринкина босоножка на тонкой шпильке. Все остальное тело по пояс уходило в плотно утоптанный земляной пол погреба. Ноги отчаянно дергались. На стене, широко раскинув руки, висела вплавленная в штукатурку Катерина.

– Подполянники, – глядя на дрыгающиеся Маринкины ноги, кивнула Танька. – И постень! – перевела она взгляд на «вмонтированную» в стенку Катерину.

– Лику забрали! – поднимая на Таньку зареванные глаза, выкрикнула Вика. – Уволокли сквозь пол!

– Как… забрали? – Танька обессилено опустилась на бочку с капустой. Разлитый всюду рассол моментально промочил джинсы. – Вы что, с мелкой нежитью справиться не могли?

– Ну и какого фига этим подпольщикам понадобилась Лика? – опуская нож, хрипло спросил Богдан.

– Подполянникам, – машинально поправила Танька.

Только приходили они вовсе не за Ликой. Танька поглядела на украшающие пальцы робленных колечки со слабенькими, но ясными изумрудными огоньками.

Ирка

Глава 6. Люди добрые и не очень

Ирка ехала в маршрутке. Маршрутка была из самых паршивых, что держатся на одной краске, а дверь, когда открывается, так и кажется, что вывалится. Старая маршрутка на старой дороге – это вообще отдельная песня мазута и ржавчины. Маршрутка подскакивала на каждой выбоине, а дорога тут вся если не из выбоин, то из горбиков. Ирку немилосердно трясло, и что-то металлическое звучно брякало. Сиденье кошмарное даже для старых маршруток: твердое, как говаривала бабка, «кашлатое» – все в шерстяных катышках и потертостях, и воняет от него застарелым потом, кожей, еще чем-то непонятным. Неудивительно, что водитель с открытым люком ездит. Хотя против запахов не помогает, только холодно! Ирка попыталась обхватить себя за плечи, но руки почему-то не слушались. Отморозила? Когда холодно, да еще сидишь – неудивительно. Только почему так холодно, ведь вроде… май?

С неимоверным трудом Ирка открыла глаза. Ну не до такой же степени наши маршрутки набиваются, чтоб как летучая мышь на поручнях висеть! Ирка висела вниз головой! По лицу и стянутым жесткой ременной петлей рукам хлестали метелки диких колосков, волосы цеплялись за их толстые, как вязальные спицы, растопыренные «усики». Острая кромка широких, с ладонь, травинок то и дело полосовала пальцы, секла по щекам – тонкое ледяное прикосновение, словно замерзшим ножом провели, и из разреза начинала капать кровь. Перед глазами была пестрая вонючая попона поверх черно-зеленого чешуйчатого бока и шагающие задние лапы – размером с конские ноги, только вместо копыт у неведомого существа были когти, как у динозавров. Рядом топотали еще такие же лапы – уже все четыре, под когтями оставались внушительные вмятины, впрочем, трава тут же поднималась, маскируя следы. Ирка вяло подивилась тому, что еще способна замечать такие вещи, и попыталась поднять голову. Ее отчаянно затошнило, тело прошила острая, невыносимая боль.

– Гля, очухалась, погань мертволесская!

Ее жестко и больно схватили за волосы. Высоко над ней, словно танцуя брейк-данс, качалось и вертелось небо. Между Иркой и небом, дергаясь, как в телевизоре при помехах, возникло лицо молодого парня.

– Ты б поберегся, Панас, хто их там знает, в том Лесу… – второй голос донесся откуда-то сбоку и сверху.

– То они когда кучей нападают – смелые! – кривя губы, процедил парень. – У-у, тварюка! – и перед Иркой возник летящий ей в лицо кулак.

Она инстинктивно рванулась навстречу… и мазнула клыками по костяшкам чужих пальцев. Раздался вопль, вкус крови наполнил рот, Ирку тут же вывернуло. Дальше была резкая боль и снова темнота.

Новое пробуждение оказалось еще омерзительней. Ирку швыряло и трясло, немилосердно подбрасывая при каждом толчке. Трава кончилась, чешуйчатый скакун шел галопом, вздымая когтистыми лапами густую темно-коричневую пыль. Пыль облепила Ирке лицо, забила легкие. Она задергалась в жесточайшем кашле – и тут же дикая, нестерпимая боль принялась драть тело на части. Будто в Ирку всадили тысячу мечей, да так и оставили, и теперь острые лезвия кромсали ее изнутри и снаружи.

– Орешь, тварь? – прокричали у нее над головой, и сквозь пыльную муть возник всадник, тоже скачущий… не на лошади. Стянутая ремнем тканая попона покрывала чешуйчатые бока четвероногого когтистого скакуна с длинной вытянутой шеей и головой змеи, увенчанной витым рогом во лбу.

– Наши, мабуть, в ваших лапах тож орали, хиба им помогло? – рявкнул всадник. – Ось и тебе не доможет! Гайда, хлопцы! – И утыканной мелкими шипами дубинкой хлопнул своего скакуна по бронированному заду. – Прокатим мертволесскую тварюку напоследок!

– Гайда! – злорадно проорали над головой, скакун, к которому, как мешок, была приторочена Ирка, испустил громогласный то ли стрекот, то ли шипение… Ирку швырнули наземь. Пыльная дорога ринулась ей навстречу. Ирка хотела кричать, но не могла – удар о дорогу вышиб из нее дух. Проселок, твердый, как гранитная плита, молотил по всему телу, точно кто-то огромный бил ее здоровенным бревном. Ее снова подбросило в воздух – кожу на ребрах стесало о торчащий на дороге камень. Перевернуло на бок, на спину, снова на бок… Она увидела над собой задранный чешуйчатый хвост и вертящееся каруселью небо! Сознание драной тряпочкой трепыхалось на самом краешке удушья и боли.

– Гей-гей-гей! – всадники разразились торжествующими воплями, сверху упала тень, Ирку проволокло в широко распахнутые деревянные ворота. Утопая в кровавом тумане, мимо мелькали наваленные грудами бревна, какие-то чаны. Запах свежеоструганного дерева и мокрой глины ударил в нос почти с той же силой, что и мощенная деревянными плашками дорога от ворот. Вокруг звенело, грохотало, стучало, пронзительно орали голоса, потом ор стал совершенно нестерпимым, а звон и грохот прекратились… Скакуны встали.

Высокие сапоги из такой же, как у скакунов, чешуйчатой шкуры ступили на землю рядом с ее головой, и шипастая дубинка угрожающе возникла у самого ее лица:

– Ще раз зубами на мэнэ клацнешь, тварюко, повидшибаю!

Рука снова вцепилась ей в волосы, новая боль не могла сравниться с предыдущей, но слезы из глаз все равно брызнули – Ирку вздернули на ноги, ухватили за связывающую запястье веревку и поволокли прямо в колышущееся перед ней марево лиц, раскрытых в крике ртов, сверкающих то яростью, то любопытством глаз, стиснутых кулаков…

– Дывыться-дывыться, що хлопцы з разъезду приволокли! Гей, Панасе, що то за страховысько? Де таку зверину споймав?

– То не зверина! – Панас резко дернул веревку, подтягивая Ирку к себе. Она врезалась ему в грудь, лицо парня скривилось омерзением – так перекашивает, когда обнаруживаешь у себя в тарелке полуразложивщуюся крысу. Удар отшвырнул Ирку, она упала на колени. Парень неосознанно принялся отряхиваться от Иркиного прикосновения. – То з Мертвого лесу тварь! До деревни летела, в ночи б детишек наших жрала, якщо б мы не перехватили!

На миг повисла тишина. Ирка потрясла головой, пытаясь сбросить звенящее болью оцепенение. В голове вялой мухой билась мысль – если она сейчас ничего не сделает… будет плохо.

– Я не… из Леса… – выперхивая забившую горло пыль, попыталась выдавить она.

Толпа дико заорала, Иркино хрипение потонуло в воплях:

– Бачь, разлеглася! Зараз мы тэбэ навеки уложим! А ну вставай, погань, чи мэни об тэбэ руки марать?

Древко копья чувствительно ткнуло в бок:

– Пошла, поки острием не ткнул!

Ирка заскребла ногами по земле – кроссовки то ли развалились, то ли их содрали… Надо встать. Надо встать и что-то делать. Она ведьма. Она оборотень. Она сейчас перекинется и улетит, она… Удар древка в спину швырнул ее вперед, ее крепко ухватили с двух сторон под мышки, приподняли так, что ноги беспомощно перебирали над землей, и поволокли. Она затрепыхалась, пытаясь вырваться из хватки своих сторожей и из собственного человеческого облика… Клыки, крылья, когти… С оттяжкой полоснуть Панаса по физиономии, достать когтями второго сторожа – и круто вверх!

Волна чудовищной тошноты и боли накрыла Ирку, голова крутанулась, будто она на винте крепилась, мир перевернулся, и дрожащая Ирка повисла на руках своих конвоиров. Ее швырнули наземь у деревянного столба, руки задрали, туго притянув запястья веревкой к вбитому в столб кольцу – слишком низко, чтоб можно было встать хотя бы на колени, и слишком высоко, чтоб сесть. Ирка всей тяжестью повисла на рвущихся от боли запястьях.

Лицо Панаса снова возникло над ней, он улыбнулся со злым удовлетворением, подергал веревку и с размаху хлестнул Ирку по лицу.

– Ну ось тоби зараз и кинец, тварюко! – прошипел Панас и вскинул руки над головой. – Дывыться, люди! З Мертвого лесу наших односельчан тащут – мужиков угоняют, детей уносят – а то мы, нарешти, мертволесскую погань споймалы!

Рядом горделиво подбоченились два его приятеля, напоминая, кто именно совершил беспримерный подвиг. Толпа оправдала ожидания героев, откликнувшись слаженным приветственным криком, от которого с недостроенных хат взвились напуганные птицы.

– Якой смертью тварюку казнить будем, за все, що ее родичи нам зробылы? – потрясая кулаками, провозгласил Панас.

Толпа ответила зловещим, яростным, совершенно волчьим воем и подалась вперед. Ирка судорожно задергалась на веревке, точно пытаясь спрятаться от устремленных на нее бешеных, ненавидящих глаз. И вдруг вся эта толпа разом, как один человек… поперхнулась, словно всем им в глотки кляп забили.

– И хто тут що выришуваты зибрався, га? – прозвучал женский голос.

Толпа распалась надвое, точно ее ножом разрезали, и по образовавшемуся проходу неторопливо пошла средних лет дородная тетка в цветастой юбке и плотной темной керсетке1 поверх вышитой сорочки. В руках у тетки была доверху набитая корзина, такая здоровенная, что в нее, наверное, влез бы урожай Иркиного сада за год.

Иркины «поимщики» невольно шагнули ближе друг к другу, загораживая спинами свою добычу. Ирке были видны только теткины ноги в сафьяновых чоботах. Чоботы остановились напротив сгрудившейся троицы. Воцарилась недолгое молчание – тетка окинула парней долгим изучающим взглядом. Наконец скинула со сгиба руки корзинищу и словно орден вручила ее крайнему.

– Отнесешь до моей хаты! – небрежно махнула она.

Хлопец надулся, выпячивая грудь, как раздухарившийся голубь… Тетка ответила ему изумленным взглядом – дескать, ты еще здесь? И возмущенно выпяченная грудь моментально сдулась. Стараясь не глядеть на товарищей, хлопец рысцой рванул прочь. От тяжести корзины его ощутимо кренило вперед.

– На крыльце не кидай, сразу до погреба неси! Та дывысь по дорози не поешь все, бовдур2! – крикнула ему вслед тетка. Неспешно утерла лоб и щеки, вздохнула – фух, упарилась, перевела взгляд на оставшихся парней и со словами «Ну и що тут у вас?» шагнула в образовавшийся проход.

– Тварь з Мертвого лесу споймали, тетка Горпына! – откликнулся Панас. Хотел гордо, но получилось как у мальчишки, притащившего на родительскую кухню дохлого крысюка.

На Ирку упала тень. Девчонка с трудом подняла голову, увидела над собой румяное лицо и яркие блестящие глаза, застонала и дернулась, в очередной раз пытаясь порвать веревку и только обдирая до крови запястья.

– Оце тварь з Мертвого лесу? – строго осведомилась тетка Горпына и, смачно плюнув на край своего фартука, принялась оттирать Ирке лицо. – А якщо кровь змыть та пылюку стряхнуть, начебто дивчина як дивчина, – оглядывая очищенный участок Иркиной физиономии, объявила она.

– Та мы ж ее возле Мертвого лесу заарканили! – возмутился Панас.

– Справди? Ты дывы, а я десь там ягоды збырала! Мабуть, свезло мэни, а то б теж споймалы!

Среди толпящихся вокруг сельчан послышались редкие смешки.

– Тетка Горпына, вы шо ж, нам не верите? – краснея от обиды, выкрикнул парень.

– Та якось так… – Горпына склонила голову к одному плечу, к другому, разглядывая Ирку, как придирчивый критик – картину. – Тварюки Прикованного якось меньше на дивчат з нашего села смахивали! У них там ще копыта, лапы, рóги…

– Булы, тетка Горпына! Все було! – радостно вскричал Панас.

– Рóги?

– Та не рóги, а крыла! Крыла у нее булы, черные, отакенные! – Панас широко развел руки. – Та ще клыки, ось, бачите, як мэнэ вкусыла! – он сунул под нос тетке свой кулак.

Горпына критически оглядела кулак, потом неторопливо обошла вокруг столба, к которому была прикручена Ирка, заглянула ей за спину:

– Ну и де? Чи вы ей ци крыла повидкручувалы?

– Сховала, щоб людей дурить! Якщо б мы не приметили, як вона з Лесу вылетает, она б в людыну перекинулась, та, може, и до самого нашего села прокралась! Таки жалостливые, як вы, тетка, ее б в хату пустили, а она ночью клыки в горло – ар-ргх! – Панас оскалился и изобразил рычание, точно сам имел большой опыт «клыки в горло».

Несколько молодок дружно ахнули, прижимая к себе детей, на Ирку снова уставились ненавидящие взгляды.

– Я не… не… – Ирка попыталась помотать головой, но даже этого у нее не вышло, она могла только болтаться на веревке, как тушка над прилавком мясника. Отчаяние, неподъемное, как могильная плита, давило ее к земле. ОНА. НИЧЕГО. НЕ. МОГЛА. СДЕЛАТЬ! Морок, бредовый сон, недаром так больно, мертвенная слабость, и кружится голова. Этого не могло случиться с ней, Иркой Хортицей, наднепрянской ведьмой! Ей просто снится, что она не может колдовать, не может перекинуться, не может говорить – сухой, как наждак, распухший язык не ворочался во рту, губы онемели, из горла вырывался лишь невнятный хрип. Даже на помощь не позвать – да и кто бы ей помог здесь, где ее считают чудовищем?

– Ну нехай, може, и так… – продолжая разглядывать Ирку, согласилась тетка Горпына и последняя Иркина надежда улетучилась, как утренний туман над рекой.

– Може, якщо цю дивчину потрясти, з нее якись клыки або крыла и полезут, – продолжала рассуждать тетка. – Так навищо ж вы ее сюды притащили? Що нам теперь з нее – перьев на подушки надергать або над садом приспособить летать, яблоки з самых верхних веток рвать?

Парочка сивоусых дедов уставилась на Ирку с новым интересом. Зато Панас вскинулся, как укушенный!

– Ты вы що, тетка! Ее вбыты треба! – с возмущением заорал он.

– Ну так и вбыв бы прямо там, биля Лесу! – заорала в ответ тетка. – Сюды на що волок?

– Та як – на що? Це ж перша тварына Прикованного, що нам попалася! Ее так казнить треба, щоб вси бачылы! Щоб навсегда запомнили! За все их дела страшные – сжечь ее, або камнями забить, або…

– Щоб хто бачив? – тихим, но очень страшным голосом перебила тетка Горпына. – Диты? – Она указала на мелкого мальца на руках у молодки, на суетящихся меж взрослыми ребят постарше. – Воны щоб запомнили, як вы живую тварынку на части рвать будете?

«Я человек!» – попыталась выдавить Ирка, но снова только захрипела.

– Ну, може, дитям дывыться и не треба… – Панас несколько смутился.

Пацаненок, наряженный в одну лишь рубашку, без штанов, дрожащим от обиды голосом выкрикнул:

– Мы теж хотим подывыться, як дядька Панас лесовую тварюку стр-р-рашно казнить будет!

– Подывишься, деточка! – зловеще-медовым голосом пообещала ему Горпына. – И не только! Мы вас усих вокруг той казни кверху задами поразложимо, та по мягкому месту всыплемо, щоб вы до самых печенок почуяли, як це воно!

Ирка задергалась в истерическом хохоте – казнь в режиме 5D! С полным букетом ощущений для зрителей! Ее казнь! От сотрясающего ее смеха слезы брызнули из глаз. Тетка поглядела на бегущие по Иркиным щекам слезы и гневно всплеснула руками:

– Отаки, здаеться, у нас на селе хлопцы! Дытыну впиймалы та притяглы, щоб перед всем селом знущатыся та вбыты!3 И ще малых тому ж самому учат!

– Яка ж вона дытына! – влез Панасов дружок. – Вона ж вашей Гальки хиба що на две-три зимы молодше! А я ж до вашей Гальки ще две зимы тому сватался, та вы ее за мэнэ не дали!

Тетка Горпына повернулась к непрошеному заступнику медленно и зловеще, как разворачивается громадная белая акула, заходя на жертву:

– Тому и не дала, що Галька моя ще молода! Ей з подружками погуляты, хороводы водить, а не твои лайдачьи подштанники настирывать. А зараз и вовсе не дам!

– Чому? – растерялся несчастный.

– А не подобаеться мэни, як ты з дивчинами обращаешься! – лихо сообщила тетка. – Отвязывайте ее швидко та ведить до моей хаты, не бачите, зовсим худо дивчине! После встречи з такими хлопцами только худо и може буты, хорошо зовсим з другими бывает!

Подчиняясь этому волевому тону, красные, как помидоры, хлопцы невольно шагнули к Ирке. Панас затормозил – аж за дружка схватился, чтоб удержаться на месте!

– Що вы, тетка Горпына, моей добычей распоряжаетесь? – с отчаянной решимостью подростка, отстаивающего право возвращаться домой после десяти, выкрикнул он. – Я тварюку споймал, я и решать буду, що з нею робыты!

Большая белая акула атаковала жертву!

– Реша-ать? Ты-ы? – Тетка Горпына прищурилась. – Хиба ж ты тут староста? Тут муж мой, дядька Гнат, староста, ось вин решать и будет!

– Так вин до города поехал!

– Та хиба ж тэбэ замисть сэбэ оставил? – Тетка угрожающе уперла руки в бока. – Ото добре! Може, Гнату вже не повертатыся? – с каждым словом наступая на испуганно пятящегося парня, вещала она. – Письмецо ему послать: «Гнате, нема тоби що на сели робыть, бо у нас Панас сам сэбэ в старосты обрав», га?

Панас побледнел:

– Та я що, я ж ничого… – забормотал он.

– Ото ж, ты ничого! – обдав его уничтожающим взглядом, бросила тетка. – Гей, ты! – обернулась она к Панасову дружку. – Швидко робы, чего велено! – кивая на Ирку, скомандовала она. – Та не режь, бовдуре, хорошая веревка, в хозяйстве ще сгодиться. Як завязал, так и распутывай! Приедет Гнат, он и разберется – з Лесу ця дивчина вышла, чи не из Лесу, та хто вона така… Щоб не тильки твой, а и ее голос було чутно! – Она снова презрительно глянула на Панаса.

Панас отчаянно оглядел сельчан, но никакого желания поддержать его на их лицах не заметил. Старики в широких соломенных шляпах-брылях согласно кивали: верно старостиха говорит, Гната надо ждать, тогда и разберемся – человек или неведома зверушка из Лесу вышла.

– Я ж о вас забочусь! – убито выдохнул Панас. – Когти-клыки она спрятала, так вы хоть на морду ее гляньте – у нее ж кровь не людская! Черная!

Старостиха остановилась, пристально вглядываясь в царапины на Иркином лице. Потом протянула руку и хладнокровно ковырнула ранку на лбу. Капля крови, черной и тягучей, как мазут, медленно скатилась по лицу и упала на землю.

– Красная… – заставляя язык слушаться выдавила Ирка. – Была… всегда…

Тетка Горпына помолчала, никак не давая знать, слышит она Ирку или нет. Потом повернулась к Панасу и улыбнулась. И всем стало понятно, что вот теперь-то парень попал всерьез!

– Кажешь, вкусыла она тэбэ? – задумчиво поинтересовалась тетка. – Ну тоди ласкаво просимо до моей хаты – в погреб та под замок! Бо мы ж не знаем, як у Мертвом лесу з живых та мертвых тварюк делают – може, як раз и кусают. Ось пока не дизнаемось, людына ця дивчина чи погань кровавая, сидеть тебе разом з нею. – И небрежно добавила: – Глядишь, потом и прибьем вас вместе. А ну гайда, мужики, берить его!

– Дядька Лют, та що ж вы робыте? – заметался Панас, когда здоровенный мужик в кожаном фартуке кузнеца вышел из толпы и аккуратно, но крепко взял его под локти. – Та видпустить, дядька!

Крики затихли меж хатами – брыкающегося Панаса утащили прочь.