Судьбы узорчатая нить. Весенние истории

Главным организатором все эти годы оставался Дим Димыч. Со временем он превратился в сухощавого лысого деда. Но сохранил немногословность и высокую организованность.

А вот душа компании – это Нино. Обрусевшая грузинка, толстушка-хохотушка, певунья и кладезь народных приговорок. В каком-то давнем походе кто-то из детей назвал её «тётя Грузя».

Это прилипло вторым именем. И даже между собой мы называли её так. Когда приезжали внуки, тётя трансформировалась в «бабу Грузю». И если слышны взрывы хохота, значит, она сказанула что-то солёненькое.

Дети и внуки – отдельная тема в наших походах. Как только приезжали на место, все дети становились общими: сделать замечание, а особенно похвалить и научить чему их может любой взрослый.

В этот раз обустройство поляны, как обычно, проходило слаженно и без напряга: каждый знал, чем заниматься, поэтому суеты не было.

Палатки поставили вокруг костра. За дровами ушли постоянные дровосеки – Сергей да Кирилл – и малышню прихватили.

Кухню обустраивали Верочка и Жека. Их задача создать условия для Михалыча, нашего шеф-повара.

Жека ходил кругами вокруг старой березы и пел ей дифирамбы:

– Крепенькая моя, сучковатая, приготовила для нас готовые крючочки.

Михалыч половнички-кастрюлечки развесит, готовить будет со страстью, в залепуху свою фирменную ещё пясточку любви добавит.

Главная фишка залепухи – крышка из теста. В котелок Михалыч бросает, что душа попросит: или крупы миксует, или картошку с тушенкой. А вот приправы и лепешка из теста – и есть секретный секрет залепухи.

Не так просто намешать тесто в лесных условиях, а потом не спалить его на открытом огне костра.

Туристическое счастье вовсю сияло над стоянкой. Небо было лазоревым и высоким. Ветерок нежно ласкал молодые листочки на деревьях и наши бледные лица. Птицы разбавляли своими трелями людской гомон.

Высунув языки, Алинка и Сергуня под началом Дим Димыча мастерили луки и стрелы из прутьев. Сегодня вечером будет стрельба по карте области – таким способом мы выбираем новые места для путешествий.

Рыбаки на берегу готовили снасти для вечерней зорьки. Уху Михалыч тоже готовит фирменную, с пшеном.

Запахи отварной картошки, свежесваренного глинтвейна и сосновой смолы напитали воздух и вызвали у всех обильное слюноотделение.

– Мы слишком редко видимся, чтобы при встрече чай пить, – приговаривала баба Грузя, добавляя корицу в котелок.

Вдруг поляну накрыла темнота. Ничего не понимая, все, как по команде, посмотрели вверх.

– Сейчас дождь хлынет, быстро все по палаткам, – крикнул Дим Димыч.

– Не сахарные, чай. Дождя бояться – в лесу не встречаться, – брякнула баба Грузя, подхватила Алинку и Сергуню и нырнула в ближайшую палатку.

Небо загрохотало. Ветер завыл без остановки одной нотой густого баса.

Началась страшная перекличка треска: хрясь, хрусь, храк. Крупные деревья ломались, как спички.

Ужас сковал нас. Кроны деревьев обламывались и накрывали палатки лохматой крышей.

Старую березу, которую так нахваливал Жека, вывернуло с корнем. Она со страшным грохотом упала на костер, и поляна исчезла под её ветками.

Сосны ломало на острые стрелы. Они взлетали, падали, впивались в землю и протыкали палатки.

Тишина наступила мгновенно и неожиданно.

Опять стало светло и спокойно. Небо вернуло голубизну, птицы зачирикали, и запахло потушенным костром.

Прошло всего пятнадцать минут. Пятнадцать минут страха, грохота и потерь.

Дети плакали, взрослые выпутывались из разноцветных тряпок, которые всего четверть часа назад веселили лес яркими пятнами.

Началась перекличка, искали детей и родителей.

– Где Дим Димыч? Не слышно его. У него списки всей команды, – сначала раздраженно, а потом обеспокоенно стали спрашивать друг друга.

Дим Димыча нашли под березой. Его голова была раздавлена стволом, а острый сук вонзился в живот.

– Нужно срочно вызывать скорую и полицию. Телефоны работают? Кто ещё пострадал?

Та же береза придавила и Жеку. Его лицо было сильно исцарапано, а вот рука разбухла и посинела.

– Где баба Грузя? Её не слышно.

Кинулись в палатку, вернее, стали ворошить серебристые тряпки, которые ещё полчаса назад были космической палаткой.

Увидели всю в крови бабу Грузю. Она закрыла собой Алинку и Сергуню. Острый сосновый сук торчал из её спины. Ребята тихонечко скулили.

Смерч «Мари» пронёсся узкой полосой через весенний лес. Березы и сосны были обломаны и повалены: стволы раздавлены, будто огромный великан тропинку для себя протоптал.

А наша радостная стоянка превратилась в поле боя.

Спасатели и скорая приехали минут через тридцать. Дим Димыч умер. Жеку, бабу Грузю и ещё несколько человек отвезли в больницу. Дети не пострадали, только сильно напугались.

Неделю назад позвонил Жека и сказал, что баба Грузя постоянно молчит. Только иногда улыбается, а голова и руки у неё мелко трясутся.

Больше мы никогда не собирались нашей дружной командой.

На погашенном маяке

Ольга Манышева

Лет десять назад в самом начале весны я оказалась в маленькой частной гостинице на берегу Черного моря. Гостиница носила романтическое название: «На погашенном маяке». Она и с виду немного напоминала маяк – толстые, скругленные, увитые кудрявым плющом стены да сверху маленькая застекленная мансарда, похожая на башенку.

Там-то хозяйка гостиницы Алла – уже немолодая, худощавая и смуглая женщина – и приготовила мне постель. Мне показалось это немного странным – внизу было полно пустых комнат, гостиница не в сезон пустовала.

– Отсюда самый красивый вид, – словно прочитав мои мысли, бросила через плечо Алла.

И правда – из широкого, во всю стену, окна открывалась потрясающая панорама: море с трех сторон. Впрочем, сейчас мне было не до любования видом – я едва держалась на ногах после долгой дороги. Проводив взглядом последний луч скатывающегося в море солнца и пообещав себе вскоре сполна насладиться всеми причитающимися мне за пятьсот рублей в сутки красотами, я разделась и рухнула в кровать. Плевать на чемодан, завтра разберу. Завтра, все завтра… Какое же блаженство – вытянуться на прохладной, точно морская вода, простыне!

– Пи-ип!

О, нет! Телефон разрядился! Еще в аэропорту он начал подавать жалобные сигналы и сейчас недвусмысленно давал понять, что если его не зарядить, то завтра не будет ни звонков домой, ни красочных фотографий.

Я села на кровати и принялась шарить в рюкзаке. Зарядника не было. Вылезла из-под одеяла, включила свет. Открыла чемодан и начала рыться в нем, уже наперед зная, что это напрасный труд. Забыла! Вот растяпа! Как теперь быть? Делать нечего – придется идти к Алле, просить зарядник у нее. Со стоном я вновь натянула джинсы и вышла из комнаты.

Внизу было темно. Лишь на большой полуоткрытой веранде, служившей летней гостиной, угадывался слабый свет. Тусклый огонек свечи плясал на дальнем столике. За ним сидела Алла, опустив лицо на скрещенные руки. Черные с серебром волосы дождем укутывали плечи. Вся ее фигура выражала такую неизбывную скорбь, что я невольно замерла на месте.

«Бог с ней, с этой зарядкой, в конце концов! Завтра утром куплю где-нибудь», – пронеслось у меня в голове. Я сделала было шаг назад, деревянная половица предательски скрипнула. Алла медленно подняла голову. На меня смотрели бездонные глаза. Точно черное небо, точно черное штормовое море. В них плескались невыплаканные слезы.

– Садись, раз пришла, – услышала я глухой, хриплый голос и как загипнотизированная опустилась на стул.

Хозяйка придвинула ко мне чашку и плеснула в нее темной струей из пузатого чайника. В нос ударил пряный травяной запах. Я сделала глоток, внутри разлилось тепло.

– Двадцать лет назад я потеряла здесь разом двоих, – Алла пригубила напиток из своей чашки, немного помолчала и заговорила вновь. Голос ее зазвучал четче, сильнее. – Я была тогда еще молодая, как ты сейчас. Активная, жизнерадостная, веселая. И очень счастливая. У меня был муж. Любимый муж…

Он работал смотрителем маяка в пяти километрах отсюда. Я частенько носила ему еду. Мы любили стоять, обнявшись, в маленькой башне на самом верху маяка и смотреть на мчащиеся на нас волны. Иногда они были кроткие и тихие, в другой раз – дикие и яростные. Все, как в жизни. Как в нашей жизни…

В дни, когда случался шторм, муж оставался на маяке. Я же сидела дома и не находила себе места от волнения. Мне казалось, что волны разрушат старые стены, и море отнимет у меня любимого. Но каждый раз, спустя два или три безумных дня, он возвращался. И не было на свете человека счастливее меня!

Алла подлила нам тягучего травяного напитка и продолжила рассказ:

– Мы долго не могли иметь детей. Ходили по врачам, проверялись, лечились от чего-то. И я, и муж были здоровы, но бог не давал нам детей. А потом, видно, сжалился и решил дать. Уж лучше бы он этого не делал! – Алла подняла к небу сверкающие глаза. – Это была насмешка, жестокая шутка! Дать, чтобы сразу отнять. Отнять с лихвой. Забрать у меня все!

Она уронила голову на руки. Я не знала, что делать – уйти, оставив ее наедине с воспоминаниями, или попробовать как-то утешить. Хотя она явно не нуждалась ни в чьих утешениях. Пока я раздумывала, хозяйка моя взяла себя в руки. Подняла голову, отхлебнула из чашки и заговорила вновь. Голос ее сбивался, звучал то громко, то совсем тихо, иногда спускаясь до шепота:

– Я забеременела… Мы летали, как на крыльях. И все делали вместе. Вместе! Обустраивали дом, детскую. Муж принес кроватку, купил зачем-то заранее большую коляску. Голубую. Он был уверен, что непременно родится мальчик. А мне было все равно. Все равно… Я просто была счастлива!

Муж боялся оставлять меня одну. Он хотел каждую минуту быть рядом. Дни, а особенно ночи, когда бушевал шторм, были мучительны для нас обоих. Особенно для него. Он, как раненый тигр, метался в башне. Там, на маяке. Боялся, что здесь непременно что-нибудь случится, пока его нет со мной. Нет со мной…

И однажды это случилось… Роды начались внезапно, на три недели раньше срока. В самый шторм. Море ревело и металось. И я металась. И ревела. От боли! Ветер оборвал провода, и разом стало темно на улице и в доме. Сверху лились потоки воды, сверкали молнии, а гром был такой, что я не слышала своих криков…

Мне стало страшно. Как никогда в жизни! Я захотела выйти на улицу. Плевать на грозу! Хотела найти хоть какую-нибудь машину и просить отвезти меня в роддом. Я больше не могла оставаться здесь одна. Мне нужна была помощь. Я оделась и пошла к двери. Но тут меня скрутил такой приступ боли, что потемнело в глазах. Я упала и потеряла сознание…

Алла замолчала. Я сидела напротив нее, затаив дыхание и ждала продолжения рассказа. Ждала и боялась услышать то, что было дальше.

– Я пришла в себя от прикосновения рук. Больших рук моего мужа. Он теребил меня, бил по щекам и кричал: «Очнись!» Такого страшного голоса я никогда у него не слышала. Тело было словно не мое, внизу все горело огнем. Я опустила глаза и увидела море крови. И в нем маленькое тельце. Холодное, перепачканное кровью тельце… Это и правда был мальчик. Наш маленький сын. Сын… Которому так и не суждено было увидеть своих родителей!

Муж словно обезумел. Он кричал, что это он виноват – оставил меня одну. Он рычал, как раненый зверь. Проклинал небо и море. Грозил кулаком, метался по комнате. А потом вдруг выскочил за дверь и побежал к берегу…

Я ждала, но он не шел обратно. Тогда я доползла до порога и выглянула наружу. Было ясное утро. На берегу никого не было. Никого. Только утихшие волны шуршали о гальку, да чайки пронзительно кричали, словно пытались мне что-то рассказать…

Больше я ничего не помню. Соседи нашли меня и вызвали скорую. Меня увезли в больницу. Ребенка тоже куда-то увезли. Соседка здесь прибралась, вымыла полы. Чисто вымыла.

Я была еще в больнице, когда ко мне пришли. Сказали, что нашли на берегу тело. Это был он… Он! Мой любимый! Море отняло у меня его… Отняло у меня все!

Рис. Ольги Манышевой

А я осталась. Осталась здесь. Это было не-вы-но-си-мо! Сколько раз я пыталась уехать! Но разве от себя убежишь? И каждый раз я возвращалась… Сюда… Где мы были так счастливы! Где остались мои любимые… Ах, как часто в шторм я стояла здесь, на берегу, и ревела громче бури! Я мечтала шагнуть прямо в бешеное море! Сделать всего один шаг! Один маленький шаг… Но я и не могла. Не могла… Как же я проклинала себя за это! Я приползала домой и наливала себе вина. Смотрела в отражение в кружке и спрашивала себя: зачем? Зачем я живу?

А потом, в одну темную штормовую ночь, раздался стук в дверь. Я открыла. На пороге стоял совсем молоденький парнишка. Почти ребенок. Наш сын был бы таким же. Непогода застала его в дороге. Я впустила его. Накормила, постелила постель. Наутро он ушел… Как ушли те, другие. Такие легкие, тихие шаги…

А я опять осталась одна. Но теперь я знала, зачем мне жить. Я устроила в доме гостиницу, двери которой всегда открыты для путников. Особенно в непогоду. Я решила, что это будет что-то вроде маяка для всех, кто нуждается в приюте. Денег я беру совсем немного, только чтобы хватало содержать дом. Ведь мне ничего больше не нужно…

Алла замолчала. Разлила нам остатки напитка, залпом осушила свою чашку. Я тоже допила до дна. Голова слегка кружилась, а тело, напротив, стало очень легким, почти невесомым. Я поднялась и пошла в мансарду, так напоминавшую башенку маяка.

Наутро я проснулась бодрая, отдохнувшая, будто и не просидела полночи без сна. Оделась, спустилась вниз. Алла хлопотала у плиты и что-то напевала. Не оборачиваясь, она кивнула мне и продолжила заниматься своим делом.

Я вышла на улицу. Море приветливо шелестело, тихо бились о гальку мелкие волны. Я постояла немного и пошла вдоль линии прибоя.

Незаметно пролетела неделя. С Аллой мы виделись редко и почти не говорили. Но когда я уже собиралась уезжать и сошла вниз с чемоданом, она вдруг взглянула мне прямо в лицо черными, как штормовое море, глазами и тихо сказала:

– Если хочешь, возвращайся. Потом. Продолжишь жизнь в этом доме-маяке.

Мы обнялись на прощание. Я уехала.

Шли годы. Впечатления от той встречи сгладились, притупились. Но до сих пор я часто вижу во сне море – то тихое и кроткое, то бушующее, яростное – и маленький, увитый плющом домик, похожий на маяк.

Вика

Юлия Заяц

Той весной я влюбился.

Вика была самой яркой в нашем классе. Ну ещё бы – её отец, военный лётчик, без конца мотался в загранку. Так что вполне естественно, что его единственная дочь выглядела как картинка.

А если добавить к этому золотистые локоны, глаза цвета весеннего неба и ямочки на щеках – было от чего потерять голову, согласитесь.

Однако я не торопился излить душу.

Во-первых, вокруг неё вечный рой поклонников не чета мне: Борька, например, – лучший спортсмен района. Или Вовка, который крутит дискотеки.

А тут я – заика из обычных. Единственное моё достоинство – высокий рост. Ну, и сильный я был всегда. Но это потому, что матери во всём помогал. Она одна нас с братом растила, без отца. Вот я и старался всю домашнюю работу на себя взять, чтоб ей полегче было.

А во-вторых, Генка, мой младший брат. Он всюду за мной хвостом ходил. Какие уж тут свидания, с таким багажом, кто на меня посмотрит. Так что страдал я молча, лишь издалека любуясь Викой.

Потом наступили летние каникулы, и мать отправила нас с Генкой к бабке в деревню. А там не особо поразмышляешь: то огород, то ночное, то пятое, то десятое… В общем, дел полно. Я даже решил, что всё прошло.

Но когда увидел 1 сентября, что она ещё красивей стала, сердце ухнуло куда-то вниз и забухало молотом в ушах.

После уроков ребята остались обсуждать, куда пойти отпраздновать начало последнего учебного года. Я не собирался никуда идти: мне нужно было забрать Генку из сада и сложить в поленницу дрова. Нам вчера как раз привезли их целую машину, и я не успел всё убрать. Какие уж тут посиделки. Кто-то из ребят засмеялся над этим, а Вика его одёрнула:

– Тихо, ты ничего не понимаешь. Андрей, – обратилась она ко мне, – а давай мы тебе поможем? Тогда ты сможешь пойти с нами. – И не дожидаясь моего согласия, скомандовала: – Так, сегодня в два все собираемся у Андрея. Поможем человеку.

Я удивился, когда пришёл почти весь класс. Мы действительно быстро управились с дровами, а девчонки развлекали Генку, чтоб не путался под ногами.

Тут как раз мать вернулась с работы и только руками всплеснула, увидев результат.

– Спасибо, детки, – говорит. – Иди, Андрюша, погуляй, а то совсем я тебя загоняла.

Генка собрался было с нами, но мать ему что-то на ушко прошептала, и он остался с ней.

В общем, в тот день Вика от меня не отходила. И вечером, когда я её провожал домой, пригласила меня на день рождения к себе через месяц.

Конечно же, я пришёл.

Там была тьма народу. И Борька с Вовкой тоже. Угощали такими вещами, о которых я и не слыхивал. И ещё вино было, и коньяк, и ликёры разные.

Я до этого никогда не пил спиртное. Мать говорила, от него все беды. Она и отца выгнала, когда увидела, что выпивка для него важнее всего стала.

– Ты, сынок, – говорила она мне, – даже не прикасайся к вину, ни к чему это хорошему не приведёт.

Ну, а тут Вовка с Борькой увидели, что я не пью, и начали подзюзюкивать: мол, что я за мужик, если за материну юбку держусь до сих пор.

Я и выпил…

Пришёл в себя от того, что меня отец Викин за плечи держит и кричит в ухо:

– Остановись, Андрей! – и ещё кому-то: – А ну брысь отсюда!

Потом мне Вика рассказывала с каким-то восторгом даже:

– Борька с Вовкой начали подкалывать тебя, что, мол, мало пьёшь и всё такое. А ты разозлился, побелел весь и драться к ним полез! Ох, если б не отец, туго бы им пришлось! Ты вон какой у меня сильный!

Так и сказала: «у меня».

Я прямо обалдел от этих слов. А она поцеловала меня и говорит:

– Давай встречаться? А то сам ты, я вижу, вряд ли решишься предложить! – и смеётся.

И вот весь 10 класс мы вместе ходили то на каток, то в кино, то просто гуляли. Я готов был летать от счастья!

Мать только вздыхала и раз за разом твердила:

– Не пара ты ей, сынок, совсем не пара.

– Да ладно тебе, мам, всё же хорошо! – отмахивался я.

…Подошёл конец учебного года. И как-то Викин отец мне говорит:

– Меня отправляют в длительную командировку за рубеж. Мы бы не хотели, чтобы Вика оставалась одна. Как ты смотришь на то, что вы поженитесь?

Конечно, я согласился, а вы как думали?

Сыграли мы свадьбу практически сразу после выпускного, переехали в столицу (у них там, оказывается, квартира тоже была) и зажили семейной жизнью.

Тут выяснилось, что жена моя совсем ничего не умеет делать – только наряжаться и танцевать. Да и не хочет.

Ладно, посмеивался я, мне не в тягость, я не безрукий. Детишки пойдут – и научится.

А весной умерла моя мать. Как-то враз. Врачи только руками разводили и не могли ничего толком объяснить.

…С похорон мы возвращались вместе с Генкой. Я забрал его к себе – маленький он ещё, 8 лет всего, нельзя ему одному. Как мог утешал его, говорил, что маме там лучше, чем здесь. А он всё ревел. Я и сам еле сдерживался, честно.

В общем, приехали мы, поднимаемся домой. Выходим из лифта, а из нашей квартиры музыка грохочет.

Открываю дверь, захожу… и вижу свою жёнушку ненаглядную в обнимку с Борькой. Оба полуголые и пьяные…

* * *

…Весна борется с зимой. С переменным успехом. То зима побеждает, то весна…

А потому и в этой истории, дорогой читатель, будет две развязки. Попробуй выбрать: какая тебе ближе?..

Зима торжествует

Померкло у меня в глазах.

Очнулся от воя какого-то.

Оборачиваюсь, вижу – Генка забился в угол и воет. Я к нему сунулся, вдруг смотрю – нож у меня в руке. В крови.

А на диване – Вика и Борька. И не дышат оба.

Вот такая история.

Весна побеждает

Помутилось у меня в голове – словно покрывалом накрыло. Очнулся от грохота и боли в колене. Стою на четвереньках, рядом стул валяется – об него что ли споткнулся?

Передо мной Генка на полу, тяжело дышит, трясётся весь.

– Стул в меня швырнул, паршивец? – спрашиваю.

Опускаю глаза – нож держу. Большой, кухонный. И когда только схватить успел?..

И соображаю вдруг, что вой слышу – высокий, кошмарный, на одной ноте. Оборачиваюсь, вижу – Вика сидит белее полотна и воет.

Отбросил я нож в угол, Генку обнял, ничего, мол, всё в порядке, спасибо, уберёг от беды.

И тут Борька влез:

– Ты, старик, всё не так понял. Я тебе всё сейчас объясню, – и, обернувшись к Вике: – Да замолчи ты, дура!

Вика и замолчала, как будто выключили её.

Не стал я слушать никаких объяснений, забрал Генку и уехали мы обратно в материн дом.

Ничего, проживём как-нибудь.

Весна торжествует

Рыцарь

Людмила Клименко

В Лидочку Куприянову были влюблены все мальчики подготовительной группы детского сада, куда перешел Сережа Арефьев. Кто такая Лидочка и чем уж она так хороша, Сережа не знал. Во время тихого часа его ввел в курс дела Костя Петров, чья кровать стояла рядом. Шепотом рассказал, какая воспитательница добрая, какая не очень. Тогда же и сообщил про мальчиков, влюбленных в самую-самую из всех девочек.

Раз так, решил Сережа, видимо, и ему придется влюбиться в Лидочку. Для начала неплохо бы выяснить, как она выглядит, и он попросил Костика показать ему Куприянову.

Сережа внимательно разглядывал Лидочку. Девочка как девочка. Сарафан, два хвостика. Сначала она показалась ему кривлякой и воображалой. Но раз в нее влюблены, значит, это не зря. Не дураки же все мальчики, сделал он сам собой напрашивающийся вывод. Себя Сережа тоже дураком не считал, а потому тут же почувствовал влюбленность в Лидочку.

На прогулке он внимательно наблюдал за девочкой. Ему показалось странным, что Лидочка сидит на скамейке, глядя куда-то вверх, потом вскакивает, бежит к кустам, растущим под высоким деревом, исчезает в их зарослях, возвращается и вновь усаживается на скамейку. И так несколько раз.

Петров объяснил: в кустах Лидочка целует тех мальчиков, кто сумел забраться на четвертую ветку дерева и спуститься вниз. Костика ещё ни разу не целовала. Он пока выше третьей не может вскарабкаться.

– А зачем нужно забираться на дерево?

– Ты что?! Ты же рыцарь! Значит, должен совершать подвиги во имя дамы сердца. За подвиг она наградит тебя поцелуем.

Сережа по деревьям лазать не умел. Вернее, ему никогда это и в голову не приходило. Во-первых, случай не подворачивался. А во-вторых, он боялся высоты.

– А если не полезешь, что будет? – спросил он у Костика.

– Совсем не лезть нельзя. Тогда ты лох, и над тобой все мальчики будут смеяться, и Лидочка тоже.

Весь день Сережа думал, как быть и что делать. Ночью ему снились смеющиеся над ним Лидочка и мальчики. Утром Сережа впервые не захотел идти в садик: он уже заранее знал, что на дерево ему ни за что не залезть, а лохом слыть совсем не хотелось.

На прогулку он вышел последним, одевался долго, тянул время. Когда все же вышел, увидел, как пухленькая девочка в шапочке с большим розовым помпоном перебегает от одного ребенка к другому, пытаясь забрать разноцветную игрушку, которую дети перекидывают друг другу. Вдруг игрушка высоко подлетела и скрылась в кроне дерева. Девочка заплакала навзрыд под издевательский детский хохот.

Сережа рванулся к дереву, разглядел застрявшую в вышине игрушку и полез по веткам. Ему не было страшно, он был слишком зол для этого. Добрался к игрушке – это был разноцветный зайчонок, – сунул за пазуху и собрался спускаться. Посмотрел вниз, и ему стало страшно – такой далекой показалась земля.

Что делать? Звать на помощь? Нет уж. Как-нибудь сам. Сережа осторожно, ощупывая и крепко обхватывая каждую ветку, начал движение вниз. Он спускался целую вечность. Голова кружилась, пот тек по спине и лбу. Наконец, вот и последняя ветка. Теперь нужно спрыгнуть и все. И все! Легко сказать. А вот как сделать? Не сидеть же здесь вечно. Сережа зажмурился и спрыгнул с ветки.

Полежал, медленно открыл один глаз, потом другой. Увидел склонившуюся над ним девочку в шапочке с большим розовым помпоном, надвинутой на огромные черные, как маслины, глаза.

– Ты не ушибся? Тебе больно? – спросила девочка.

– Нет, – Сережа вынул из-за пазухи игрушку и протянул ей. – Какой забавный у тебя зайчонок.

– Это моя любимая игрушка. Его зовут Клёпа. А меня Маруся.

– Красивое у тебя имя, – сказал мальчуган. Хотел сказать, что глаза тоже очень красивые, но не решился.