И небеса однажды кончаются

Я медленно открываю книгу, и понимаю, что это не Библия, а «Жития святых и пророков» Ричарда Герберта младшего. Книга украшена толстым рисунком с позолотой, поэтому неудивительно, что сначала я приняла её за Библию. Мне кажется странным, что сегодня сестра Луиза изменила своим привычным стандартам, отложив Библию в сторону, но я не успеваю открыто выразить чувства, как остальные воспитанницы.

На странице «тридцать пять» крупным шрифтом написано: «Нострадамус – великий пророк и его жизнь».

Имя «Нострадамус» всегда вызывало во мне желание раскрыть какую-то, до сих пор неведомую мне завесу, ибо я была наслышана о его великолепном даре предсказывать будущее с поразительной точностью – способность, присущая далеко не всем людям. Мне было интересно, что же ощущает человек, видящий туман далёких или грядущих событий, которые вот-вот сбудутся, и тогда он заслужит уважение своих современников. Мой интерес к судьбе Великого Нострадамуса постепенно передался и на всех присутствующих. Зал притих, любимые салаты были отложены, и вот отныне моё, чуть приглушённое чтение слилось с каждой находящейся в зале воспитанницей. Я начала читать:

«Он точно знал время и час своей смерти и то, где и как он умрёт. „Вблизи от скамьи и кровати найдут меня мёртвым“. Никто особенно не удивлялся этому предвидению. И не такое великий пророк и ясновидец предсказывал при своей жизни, сумел заглянуть в бездну будущего. Накануне вечером Нострадамус объявил своим близким, что не переживёт этой ночи. Родные, жена и дети начали было возражать, но он остановил их движением руки и потребовал священника. Явился отец Видаль, исповедал умирающего и совершил святое предсмертное причастие. Утром, когда вошли в кабинет, увидели мёртвого Нострадамуса на полу между скамьёй и кроватью. Это случилось 2 июля 1566 года».

– Простите меня, – вытирая слёзы белым кружевным платком, сестра Луиза быстро выбегает из столовой залы и исчезает в пролёте мрачных стен.

Я останавливаю чтение и следую за ней, но её нигде нет.

– Сестра Луиза! Сестра Луиза! – кричу я сорвавшимся голосом в отражённое эхом пространство, – Постойте! Что случилось!

Она не отзывается. Тихо. Я пытаюсь её найти, вглядываюсь в каждый закоулок.

– Сестра Луиза!

Она стояла за аркой, низко опустив голову, и тряслась от рыданий.

– Что с Вами, сестра?

– Идите, Лилиан. Вы не должны видеть мои слёзы.

– Я Вас обидела своими словами?

– Нет, просто….просто Вы были правы.

– Права?

– Когда человек бывает отвержен от мира, он замыкается в себе, уходит от людей, создаёт свой собственный мир или подчиняется всеобщим установкам. Вы, сами того не понимая, всколыхнули болезненный пласт. Это заставило меня задуматься над смыслом моей жизни. Почему я здесь, ради кого или чего?

– Что же заставило Вас оставить мир?

– В детстве я рано лишилась родителей. Я была некрасивым ребёнком с белокурыми волосами и бесцветными ресницами. В юности никто не предложил мне руку и сердце, и я чувствовала себя бесполезной, никчёмной, отверженной. Люди отвернулись от меня, но только Бог остался в глубине моей души, и я решила уйти к Нему. Никто не поймёт моих слёз, для остальных я – строгая монахиня Луиза Сенье, не больше.

– Простите, сестра. Сегодня Вы принесли интересную книгу.

– Вы хотели бы прочесть её, Лилиан?

Я киваю.

– Да.

– Это – книга из библиотеки монастыря. Если Вы горите желанием прочесть её полностью, я попрошу сестру Линду отложить книгу для Вас.

Впервые за время нашего общения худое лицо сестры Луизы озарилось улыбкой. Незаметно она пожала мою правую руку.

– Спасибо Вам, Лилиан. Не знаю почему, но мне стало легче.

Другой человек представлялся мне всегда некой непроницаемой стеною и вот, разговаривая с сестрой Луизой, я поняла, что непроницаемая стена исчезла. Передо мной открывался совершенно иной внутренний мир беззащитной, неуверенной в себе хрупкой женщины. Она вложила в мои руки большой белый конверт.

– Вам письмо, Лилиан. Идите в сад, я отпускаю Вас, а вечером приходите в библиотеку за книгами.

– Письмо?

На конверте стоял адрес: «Долина цветов, Сен Маре». Сестра Луиза вопросительно посмотрела на меня.

– Это от Ваших родственников?

– Да, мадам.

– Возможно, они хотят сообщить Вам нечто важное?

– Они редко пишут.

– Идите, Лилиан. Сейчас Ваши мысли всё равно далеки от постижения Слова Божия.

….Углубившись в чтение, я не слышу пения птиц, не замечаю того, как садовники Роберт и Артур заняты стрижкой кустов. Письмо было от Розы. Она с радостью сообщала известие о своём предстоящем замужестве и скором приезде бабушки из далёкой Америки. Я ещё ни разу не видела её, не представляла себе, как она выглядит, чем интересуется, и какой у неё характер. Знала только то, что в последнее время о её приезде в доме говорили чаще обычного. И ещё в гостиной висел портрет бабушки в молодости, сделанный рукой самого Франческо Феретти – знаменитого итальянского живописца. Она была изображена в широкополой белой шляпе с длинными кудрявыми рыжими волосами и лукавой улыбкой на лице. Глаза бабушки по цвету напоминали лепестки полевых васильков среди раскинувшегося изумрудного поля. О, её глаза могли сказать о многом, но я никогда не пыталась вглядеться в их бездонную суть. Они были неподражаемы, как и весь её облик. Кроме того, я знала, что её звали Маргаритой де Пуатье, и она была дочерью коллекционера антикварных вещей мсье Эдварда де Пуатье – моего прадедушки по материнской линии. Этот маленький семейный бизнес и обеспечил ей безбедное существование в будущем, тем более она вышла замуж за старика – американца Томаса Милтона, занимавшегося производством мебели. Бабушка овдовела, но не предалась своему горю. Она со всё большей страстью окунулась в жизнь и путешествовала по миру, набираясь новых удивительных впечатлений от жизни и обычаев других. Больше я ничего о ней не знала.

«Лили, – писала Роза, – вынуждена сообщить тебе две печальные новости. Недавно доктор поставил диагноз: детский церебральный паралич. Что это такое я не знаю, но доктор Луи объяснил, что наша сестрёнка не сможет самостоятельно передвигаться и всю оставшуюся жизнь будет прикована к постели или к инвалидной коляске. Он предложил нам оформить Берту в специальный дом для инвалидов, но мама отказалась. Она очень сильно изменилась, постарела, мне кажется, Лили, что она до сих пор не до конца смирилась со смертью отца. Доктор Луи спросил, есть ли у кого из наших родственников подобные болезни и были ли они в прошлых поколениях. Мама ответила, что все в семействе де Бовье здоровы.

«Возможно, – сказал доктор Луи, – были какие-то осложнения во время беременности, а также тяжёлые роды».

Берта окружена роскошными игрушками, но она способна лишь видеть их или наблюдать за тем, как кто-то из взрослых берёт эти яркие игрушки и показывает ей, хотя я не берусь с уверенностью утверждать это, ведь рождаются и слепые дети, а мы до сих пор были уверены в слепоте нашей малышки».

Я отрываюсь от чтения, на миг представляю себе крохотное тельце Берты, завёрнутое в кружевные пелёнки. О, нет, она обречена. Комок рыданий хочет вырваться из моего горла, но застревает там. Какая-то чёрная птичка опустилась на ветку акации, затем взмыла ввысь, широко раскрыв крылья в полёте, вдруг комом начала падать на землю, но, не долетев немного до её поверхности, вновь упорхнула, скрывшись из виду.

«Вторая печальная новость, – далее писала Роза, – связана с Сесилией. Неделю назад она покинула Сен Маре, чтобы поселиться в монастыре Св. Августа недалеко от Парижа. Она хочет постричься в монахини, несмотря на то, что и я, и Генри пытались отговорить её от такого серьёзного шага. Она осталась тверда в своём решении. Сеси представлялась мне несколько легкомысленной и весёлой девушкой, с её щёк никогда не сходил природный румянец. Но в последнее время она стала очень серьёзной, под глазами образовались синие круги, и вообще, она так бледна, что это наводит меня на мысль о её тайной болезни. Неужели случившаяся трагедия и состояние Берты изменили её? Бедный Бертран ходит, как в воду опущенный. Видела б ты его. Каждый день он приносит свежий томик Монтеня, но никто кроме Сесилии не интересуется книгами. Я думаю, она всё-таки примет постриг».

Я успеваю смахнуть слезу, под силой тяжести она падает в траву, а на её месте уже образовывается новая. В саду тихо, покойно, уютно. Кажется, что остальному миру наплевать на твои переживания; он живёт в своём ритме – размеренном и обособленном от тебя.

– Лилиан, сегодня ты почему-то грустная, – слышу я знакомый приятный голос совсем рядом с собой.

Это – сестра Рут присела на скамью. Я не заметила то, как она подошла ко мне, и всё то время, пока я читала письмо, находилась со мной. В её изумрудных глазах блеснул огонёк и растаял. В руках она держала плетёнку, до верху наполненную бутербродами.

– Я знаю, ты голодна, поэтому специально принесла тебе бутерброды.

– Нет, нет, я не хочу.

– Ты даже не спросила, с чем они.

– Из чего бы она ни была приготовлена, Ваша еда всегда вкусна.

– Они с маслом, зеленью и томатом.

Сестра Рут протягивает мне бутерброд, и я невольно беру его, но есть мне действительно не хочется. Немного откусываю.

– Спасибо, Вы так добры ко мне, мадам.

Сестра Рут качает головой.

– Что тебя беспокоит?

– Ничего, сегодня очень душно, у меня разболелась голова.

– В том письме написано что-то, не совсем радостное? – предполагает сестра Рут, показывая на конверт.

– Да.

– Что тебя расстроило?

Я всматриваюсь в её открытое, доброжелательное лицо. Оно некрасивое, но что-то есть в этом чистом лице притягивающее взгляд. Не такой ли была Дева Мария или любая из мадонн Леонардо да Винчи?

– Мадам, я боюсь будущего.

– Боишься будущего?

– Каждый день мы просыпаемся с рассветом, мы дышим, поём, наслаждаемся окружающим. Но мы не замечаем того, как неумолимое время, словно песок течёт между пальцев, принося страдания нашим родным и близким. Меньше всего мы хотим чужих страданий, но они страдают.

– Не нужно бояться будущего, Лилиан.

– Почему?

– Потому что оно в тебе. Ты являешься его частью, неотъемлемой частью, оно в каждой клетке твоего тела, в твоих глазах.

– В глазах?

– Если тебя постигла неудача, благослови её и живи дальше.

– А если неудача постигла моих близких, мадам?

Сестра Рут улыбается.

– Тогда помоги им, чем можешь. Горе не абсолютно. Для кого-то оно является предвестником счастья или переходом на следующую ступень развития. Ты ещё слишком молода, Лилиан, и для тебя жизнь окрашена в кричащие тона. Но пойми, есть ещё и нежные краски, которые долго хочется созерцать. Жизнь состоит не только из белого и чёрного, но и из других оттенков. Поверь, она намного разнообразнее, чем ты думаешь. Рядом с горем идёт счастье, рядом с большими потерями живёт Мудрость. Посмотри на всё, что ты видишь, Лилиан: на эту тарву, на небо, деревья и цветы. Они спокойны, так как знают, всё идёт своим чередом. Они просто существуют, не думая ни о чём, не строя никаких планов на будущее. Ты можешь научиться у этих деревьев отношению к жизни. Учителем бывает не только строгая дама в очках с постным лицом. Нет, Лилиан, учителем, истинным учителем может стать даже камень, лежащий на дороге.

– Но моя маленькая Берта никогда не встанет и не пойдёт, а Сесилия погубит себя в мрачных стенах аббатства.

Сестра Рут ставит плетёнку на скамью.

– В стенах многих монастырей живут те же люди, что ты и я, ничем не отличающиеся от нас. Даже там они радуются и постигают свои истины, даже там они остаются людьми.

– Моя сестра Сесилия мечтала о замужестве и вечной любви.

– Я уверена, она сохранит свою мечту, и это освятит её существование. Кто знает, быть может, именно в стенах аббатства она найдёт своё счастье.

– А Берта? Как же Берта?

– Берта обретёт твою заботу и привязанность. Сейчас она счастлива.

– Когда она вырастет, она осознает своё положение.

Сестра Рут качает головой.

– Не заглядывай далеко, Лилиан. Отучи себя от этой дурной привычки. Не всё нам дано видеть, потому что люди не обладают прозрением. Им лишь кажется, что они всё знают, на самом деле это не так.

Она треплет меня по волосам.

– Ты переживаешь больше не за себя, а за других, ты ещё ребёнок, и в тебе нет ни капли эгоизма и злобы. Постарайся остаться такой до конца.

Я сжимаю худую ладонь сестры Рут, словно в поисках защиты, которой лишена.

– Это правда, что будет война?

– Кто тебе сказал, дорогая?

– Бертран. Вы не знаете его, мадам. Он – друг моей сестры Сесилии. Он почти уверен в этом.

– Запомни, Лилиан, войны не будет, потому что мы молимся за Францию. Да ты вся дрожишь.

Я смотрю вдаль на две высокие фигуры садовников. Артур и Ричард закончили работу и идут с полными вёдрами обрезанных веток в сторону ограды. Они о чём-то говорят друг с другом, даже шумят, так как Артур смеётся и корчит рожи.

– Я боюсь, если вдруг начнётся война, если слова Бертрана станут правдой. Тогда будет много крови и слёз… и мы умрём. Я очень боюсь смерти.

– Почему?

– Потому что после смерти пустота, сплошная чёрная пустота.

– Только лишь поэтому, Лилиан?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю, мадам, я не знаю.

– Смерть – всего лишь переход. Много раз ты проходила через него, Лилиан.

– Как это?

– В одном теле человек проживает несколько жизней. Он меняется, меняется его мировоззрение, взгляды, привычки, меняются его ценности и всё то, к чему он привык, и это повторяется много раз.

….

Через неделю от Розы пришло второе письмо. Она сообщала, что Сесилия постриглась в монахини в монастыре Св. Августа Парижского и дала обет отречения от мира.

ГЛАВА 3 «БЕРТРАН»

«Из глубины лесов доноситсядо людей чудесная песнь жаворонка.И поёт он им о людских потерях,Боли и радости, о вечном СветеИ вечной Темноте.И поёт он о том, что где-тоПритаилось чудо».(Мысли Неизвестного).

…

«Маленькие капельки утреней росы

Похожи на бусины,

Снятые с шеи Матери-Природы.

Они издают аромат и благоухание чайной розы.

Они звучат, как тончайшие серебряные струны

В пространстве.

Когда они попадают на кожу твою,

Ты ощущаешь Дыхание Жизни.

Солнце отражается в этих утренних капельках

Росы многообразными бликами.

Их так много, что не все цвета способны уместиться

В человеческом сознании.

Маленькие капельки утренней росы

Похожи на горошины звёзд

Или на прозрачные жемчужины,

Притаившиеся в траве.

Они что-то говорят,

Отражаясь от неба и атомов.

Услышишь ли ты звон тончайших колокольчиков?

О, небо, подари ей камни и Солнце,

Свет и Темноту.

Она сохранит их в сердце своём

И познает Величие Твоё».

Маргарита де Пуатье практически не изменилась с той поры, когда был написан её портрет. Разве что на лбу прибавилось несколько свежих морщин, но глаза цвета васильков глядели по-прежнему с задором и неподдельным интересом. На ней было лёгкое розовое манто, плавно облегающее её стройную фигуру. Чуть посеребрённые сединой волосы были аккуратно уложены на затылок. На груди выделялась красивая алмазная брошь в виде виноградной грозди.

– Это и есть моя дорогая Лили! – воскликнула бабушка, как только увидела меня.

Внизу на первом этаже шли приготовления к свадьбе. Свадебные торжества решили устроить, не дожидаясь окончания срока траура из-за опасности политической обстановки. Поговаривали, что на Францию готовится нападение, немцы вот-вот начнут бомбить Париж, провинцию Шампань и другие графства, богатые виноградным промыслом. Франция все эти дни жила в напряжении, меня же удручало то, что мои надежды на мирное существование, по-видимому, не оправдывались. Но если бы кто-нибудь из знакомых нам людей решился попасть в наш дом 15 августа 1938 года, то у него сложилось бы совершенно иное впечатление. Здесь всё дышало праздником, радостью и беззаботностью, ибо никто, ни мама, ни Роза, ни её жених Генри не хотел думать о войне. Сама мысль о ней казалась страшной, ужасной. Сам факт грозящей нестабильности нашей размеренной жизни был удручающ. Но, увы, ни у кого не было средства предотвратить войну, возможно, всё уже было давно решено без нашего участия, всё предопределено свыше, а нам лишь оставалось подчиниться данному порядку.

– Я никогда не видела тебя, но, судя по всему, ты будешь умной и многого добьёшься.

Я смутилась, потому что никто до бабушки не говорил мне таких вещей.

– Кстати, Лили, я привезла тебе подарки. Они в твоей комнате на столе.

– Подарки?

– Ну, да, ведь маленькие девочки любят получать подарки.

Неожиданно она взяла меня за руку как раз в тот момент, когда я только-только хотела выйти из гостиной, чтобы посмотреть на то, что привезла мне бабушка из далёкой Америки. Маргарита де Пуатье притянула меня к себе.

– Лилиан, пока здесь никого нет, я хочу сказать тебе, что на третий день после окончания торжеств ты поедешь со мной, со своей матерью Вивьен и новорожденной Бертой ко мне в Америку. Вы будете жить в моём доме посреди каньонов в штате Виргиния.

– Но, мадам, я должна учиться до получения диплома Школы Св. Франциска.

Она взглянула на меня своими васильковыми глазами, и на сердце моём потеплело. У неё был особенный взгляд – пронизывающий и дарящий тепло и силу.

– Во-первых, Лили, не называй меня «мадам», – сказала Маргарита де Пуатье, – Я – твоя бабушка, а Вивьен де Бовье – моя кровная дочь. Если уж на то пошло, то я не «мадам» и не «мадемуазель», а миссис Марго Милтон – вдова покойного Томаса Милтона, замуж за которого я вышла только исходя из расчёта. Во-вторых, ты продолжишь обучение в Америке в одном из престижных колледжей. Не думаю, что с твоей стороны последует отказ, так как из всех жильцов в этом доме ты – самая разумная.

– Простите, чем вызван столь поспешный отъезд?

– Твоей матери необходимо сменить климат, в последнее время она стала слишком бледной. И потом, самое главное – убежать от войны. Со дня на день она начнётся, и глупо закрывать на это глаза и делать вид, что ничего не происходит. Не беспокойся, всё давно уже решено, и твоя мать наконец-то смирилась.

– Почему же меня не поставили в известность?

– Этим я занимаюсь сейчас, дорогая. О своём приглашении я неоднократно упоминала в письмах.

– А как же Роза? Неужели она останется во Франции?

– Роза – достаточно взрослая женщина и способна принимать решения самостоятельно. Думаю, вместе с мужем она приедет в Америку после того, как основная часть оранжереи будет погружена на пароход и вывезена, ведь цветы – это семейный бизнес де Бовье. Ты любишь цветы, Лилиан?

– Да, бабушка, позвольте мне Вас так называть.

– Хорошо, хотя до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что я – бабушка, и у меня есть внуки, я всё ещё чувствую себя молодой. Итак, Лилиан, ты согласна уехать в Америку и жить в роскошном бунгало с видом на горные хребты? Я обучу тебя ездить верхом.

– А разве у меня есть выбор?

Она улыбнулась, и васильковые глаза наполнились светом.

– Ты и правда разумная девочка, – произнесла бабушка, – Я научу тебя познавать мир, и ты постигнешь тайны Природы.

…На столе в своей комнате я нашла две обёрнутые в фольгу картонные коробки. Они были перевязаны атласным лентами. В одной из коробок было упаковано розовое платье с короткими рукавами и глубоким вырезом на груди, во второй коробке лежала шляпка с искусственными розами. Я тотчас примерила бабушкины подарки. Платье оказалось сшитым как раз по моей фигуре. Я долго вглядывалась в своё отражение в большом плоском зеркале. На меня смотрела девочка десяти лет с что огненно-рыжими волосами, голубыми глазами и тонкими изящными пальцами, какие бывают обычно у людей, увлекающимися игрой на фортепиано особенно под звуки дождя, это успокаивало меня.

– Тебе очень идёт, Лилиан, – услышала я позади себя голос бабушки.

Она потянула меня за руки и увлекла за собой.

– Идём, гости уже собрались.

…

В моих ушах раздаётся умиротворённая игра органа. Пастор Антуан, облачённый в праздничную ризу с вышитыми на ней золотыми нитями крестами стоит на возвышении. Рядом с ним Роза в роскошном белом платье, похожая на лебедь. Она держит под руку Генри. Он смотрит на неё влюблёнными глазами.

В церкви все скамьи заняты приглашёнными, среди них узнаю г-жу Лорье с двумя дочерьми-близнецами, которые жмутся друг к другу и с интересом наблюдают за происходящим вокруг. А вот садовник Ганс с его непревзойдённой любовью к цветам и удобрениям. Он думает о чём-то своём, возможно, о грустном, возможно, о чём-то романтичном. Возможно, он вспоминает сейчас о том времени, когда был молод. Он остался одиноким, и всю свою любовь перенёс на цветы. Кто-то плачет. Это – моя мать Вивьен. Она сидит в первом ряду и утирает глаза своим белоснежным кружевным платком с вышитыми на нём лилиями. Маргарита де Пуатье оценивающим взором осматривает внутреннее убранство костёла, остановив взгляд на мозаике Божьей Матери с младенцем, сделанной из разноцветных кусочков стекла. Сквозь них пробивается солнечный свет, яркими вспышками окрашивая церковный зал, и от этого он становится ещё красивее. Я слышу спокойный и красивый голос пастора Антуана, обращённый к двум молодым:

– Согласны ли Вы, Генрих фон Лебрюер, сын барона Фридриха фон Лебрюера, взять в жёны Розалию де Бовье, дочь Ричарда де Бовье, ныне покойного?

– Да, – раздаётся отражённым эхо едва слышимый ответ Генри. Он серьёзен, он знает, что сегодня в этот час совершается таинство, имеющее главное значение в его жизни.

– Согласны ли Вы, Розалия де Бовье, взять в мужья Генриха фон Лебрюера и переносить с ним все испытания, посланные судьбой и в радости, и в горе, пока смерть не разлучит вас?

– Согласна.

– Властью, данной мне католической церковью отныне с сего дня, с сего часа объявляю вас мужем и женой. Прошу обменяться кольцами.

Я с вниманием наблюдаю за тем, как Генри надевает на тонкий пальчик Розы золотое кольцо с маленьким алмазом. Вдруг взгляд мой падает на одинокую фигурку Мари, которая облокотилась на бархатные ручки сидения. В её серых глазах по-прежнему стоят слёзы.

… – Друзья мои, давайте поднимем тост за наших молодожёнов!

Фридрих фон Лебрюер протёр лоб и высоко поднял бокал с шампанским. Это был худой барон немец с довольно умным лицом и седыми бакенбардами. Говорили, он был большим поклонником творчества Гёте и Бетховена и ненавидел Гитлера, как и всех нацистов, «наводнивших Германию». Именно поэтому, опасаясь за будущее своё и своего единственного сына, он продал родовое поместье в районе Рейна и купил дом в Сен Маре. Моя бабушка Маргарита де Пуатье широко улыбнулась своей белозубой улыбкой и тоже подняла бокал.

– Это разумно. Сегодня – примечательный день, но по Вашим лицам, господа, этого не скажешь, – произнесла она.

Столы были накрыты на небольшой лужайке с сочной зелёной травой. Они ломились от шампанского, вина и всевозможных деликатесов. Меня не покидало ощущение того, что подобные торжества обычно устраиваются накануне какой-то грозы. Все это понимали, все чувствовали, но никто не смел сказать эти слова вслух, в сердце нашем жил страх – страх за будущее. Неужели где-то в эти самые минуты взрываются бомбы, гремят снаряды, льётся чья-то кровь, и кто-то умирает? Война… Где-то идёт война….

Среди приглашённых было много гостей, которых я совсем не знала. Бертран был среди них. На этот раз он пришёл не один, а со своей матерью г-жой Лукрецией – полной дамой с русыми волосами в фиолетовом платье. Вместо томика Монтеня Бертран принёс с собой тетрадь в сером переплёте и выложил её на стол, но никто этого словно не заметил. Я знала, он искал взглядом Сесилию и не находил её. Моя маленькая Берта лежала в своей роскошной детской кроватке на втором этаже и смотрела безгрешными детскими подслеповатыми глазами на зелёную солнечную поляну. О чём она думала? О том ли, что скоро нам предстоит покинуть, возможно навсегда, и этот дом, и оранжереи, и воспоминания, связанные с ним? Понимает ли она, что больна?

Августина – наша служанка положила в мою тарелку немного салата и анчоусов.

– Мадемуазель Лилиан, – сказала она, глядя в моё лицо, – Вы слишком бледны. Вам следует хорошо есть и набираться сил.

Я задержала её руку в своей, когда она уже собиралась уходить в дом и выносить следующее блюдо.

– Сесилия ничего не оставила, уходя в монастырь?

Августина незаметно кивнула и шепнула мне на ухо:

– Она просила передать Вам, Лили, что оставила для Вас письмо.