Бьянколелла. Вино любви

Вознеся молитву заступнице, Бьянка быстро разделась и, бессильно скользнув в кровать, мгновенно забылась тягостным, безотрадным сном.

Глава 11

Во сне Бьянке привиделось, как то ли святая Маргарита, то ли сама она в обличии великомученицы находится в каком-то сыром, мрачном подземелье. Ей страшно и тревожно. Вдруг из небытия возникло чудовище огненно-рыжей окраски, обликом своим схожее со змием[58]. Из пасти его извергалось пламя, из ноздрей клубами валил густой едкий дым. Чудище лязгало во мраке острыми зубами. С языка на землю слетали кровавые капли. Змий кружил вокруг нее и шипел, наполняя подземелье адским зловонием.

Девушка в ужасе встала на колени и обратилась к Создателю:

– Отец наш небесный, ты взглядом одним можешь иссушить море и сровнять горы. Ты оградил бездну ада и открыл страждущим врата рая. Не допусти, Господи, одолеть меня смрадному чудищу. Помоги сразить аспида. Да снизойдет на меня сила и милость Святого Духа!

Слова молитвы взбесили гада, он разинул пышущую огнем пасть и поглотил молящуюся целиком, как некогда кит Иону. Но и тогда девушка не смирилась: в мерзком, склизком чреве змия осенила себя крестным знамением. Утроба чудища разорвалась. Адово порождение испустило дух, а узница вышла на свободу целой и невредимой.

В тот самый миг предстал перед ней сам сатана. Искривленное злобой лицо, лишившееся в наказание за грехи ангельской красоты, обезображено глубокими шрамами. Взгляд адских глаз черен и непрогляден, как сама ночь. На голове рога, а за спиной сложенные кожистые крылья, покрытые жесткими, как у ворона, перьями.

Мрачным голосом, от которого в жилах стыла кровь, сатана произнес:

– Это я подослал змия, чтобы он убил тебя, но ты молитвами своими повергла его. Смирись уже и прекрати со мной воевать.

Не переставая молиться, девушка схватила лежащий на земле острый камень и ударила им Люцифера по голове. Дьявол пал на землю, она же, сдавив руками его шею, обратилась к нему:

– Открой мне, сатана, свои нечистые помыслы.

Сдавленным голосом князь тьмы ответил:

– Сжалься, дева! Я был изначально сотворен ангелом и поставлен во главе светлого войска. Но зло во мне процветало, и Вседержитель низвергнул меня в адову бездну. Я стал сатаной, противостоящим Богу, князем тьмы, предводителем бесов. Я бестелесен и способен принять любое обличье. Могу вселиться в тело близких тебе людей.

Я разжигаю в людях гнев, побуждаю их к беззаконию. Склоняю к злодеяниям и порокам. Смущаю сердца, вдыхаю в головы запретные мысли, а в тела постыдные желания. Ловлю в свои сети непорочных и чистых дев, склоняю их к блуду и нравственной погибели.

Ко многим святым подсылал я змия, но никто не сумел одолеть его – лишь тебе это оказалось по силам. Позор мне, ибо я попран и посрамлен юной и слабой по природе девой Христовой.

– Умолкни! – воскликнула девушка. – Я не дам тебе сладкими речами затуманить мозг.

Осенила дьявола крестным знамением и воскликнула:

– Ступай в ад и ожидай Страшного суда, ибо тебе предстоит ответить за все души, которые ты погубил!

Земля разверзлась и поглотила Люцифера. В то же время свод подземелья раскрылся, и необычайно яркий свет воссиял среди ночи.

– Радуйся, дева, силой молитвы повергнувшая мерзкого змия! – прозвучал в тишине глас Божий. – Радуйся, дева, сохранившая чистоту тела и души. Радуйся, ибо тебе открыты врата рая. С тобою навеки милость моя!

* * *

Сердце Бьянки преисполнилось ликующего блаженства, однако в тот же самый миг, то ли во сне, то ли наяву, девушка ощутила грубое и властное прикосновение к своему рту жадно-назойливых, пахнущих тяжелым винным перегаром губ. Одновременно сильная наглая рука больно сжала ей грудь, а острое колено дерзко и бесстыдно раздвинуло ноги.

С трудом вынырнув из дремотного забытья, Бьянка с большим усилием разлепила веки и увидела над собой искаженное похотью и инфернальной гримасой лицо виконта ди Бароцци. На мгновение девушка впала в ступор, пытаясь собрать в кучу осколки сонного сознания и осмыслить: то, что происходит, это сон или явь?

Безответные поцелуи становились чересчур настойчивыми и страстными. Виконт пытался жалящим, как у змия, языком раздвинуть губы и проникнуть в рот. Мерзкое ощущение окончательно вырвало Бьянку из сонного паралича, она изо всех сил попыталась спихнуть с себя тяжело навалившееся тело виконта.

Мужчина почувствовал сопротивление девушки, однако это еще больше раззадорило его. В нем забурлило глубинное, необузданное, животное бешенство. Глаза заполнила голодная бездна. Он, словно дикий волк, почувствовавший запах страха загнанной им дичи, стал покрывать лицо, шею, ключицы, грудь беспорядочными, жаркими и греховными поцелуями.

Бьянка не знала мужчин, не знала поцелуев, тем более не знала, что поцелуями можно сделать очень больно. Ими можно обидеть, оскорбить, отомстить, наказать. Девушка неосознанно ощущала: в поцелуях этого мужчины не было ни капли любви, в них были лишь боль, горечь, ненависть и обида. Богомерзкие поцелуи были своего рода карой, только за что?

Бьянка ничего не понимала и отчаянно сопротивлялась, пытаясь высвободиться из жутких тенет этого беспощадного дьявола. Однако силы были слишком не равны. Адольфо, хоть и мертвецки пьяный, крепко держал девушку в объятиях, не позволяя вырваться. Пригвоздив ее к кровати своим телом, одной рукой задрал подол сорочки, а другой шарил по бедрам, пытаясь добраться до самого сокровенного.

Увернувшись от очередного отвратного поцелуя, Бьянка отклонила голову вправо и заметила на кассоне[59] возле кровати тяжелый керамический кувшин, который забыла там, когда умывалась и готовилась ко сну. Не в силах больше противостоять пьяному похотливому натиску мужчины, поцелуи которого спускались ниже и ниже, девушка с трудом высвободила руку и, ухватившись за ручку кувшина, что есть мочи ударила насильника по голове.

Адольфо, ослабив железные объятия, замер на мгновение, после чего его тело грузно распласталось на ней и застыло. Бьянка с трудом выбралась из-под обездвиженного виконта и в ужасе от происходящего вскочила с кровати. Прогнав оторопь, сознание взорвала мысль: «Святая Мадонна, неужели я его убила?!»

В эту самую минуту лежащий неподвижно на кровати Адольфо, не открывая глаз, застонал. Его рука пьяными некоординированными движениями пыталась добраться до места ушиба.

Трепеща от нервного потрясения, Бьянка испугалась еще больше. Ей показалось, что муж вот-вот очнется и возобновит свои поползновения. Недолго думая, она схватила дорожную накидку и, набросив ее на плечи прямо поверх сорочки, босиком выбежала из спальни.

В доме было тихо, все еще спали. Не ориентируясь в незнакомом помещении, она едва нашла выход и выбежала на улицу. Уже светало. Бьянка лихорадочно вдохнула посвежевший за ночь воздух. Пробежав по дорожкам парка, девушка обрадовалась тому, что засов на воротах открыт.

Выбежав наружу, она неожиданно наткнулась на стоящую посреди дороги легкую конную повозку с поднятым верхом. В нее была запряжена, как ей показалось, знакомая неаполитанская лошадка пегой масти с горбоносым профилем. Бьянка на цыпочках подобралась ближе и осторожно заглянула в коляску. К неописуемой радости и не меньшему удивлению, увидела там мирно дремлющего падре Донато.

Девушка буквально вспорхнула в коляску и бросилась на грудь разбуженному и растерявшемуся от непонимания происходящего священнику.

– Падре, какое счастье, что вы здесь! Господь Всемогущий, спасибо, что услышал мои молитвы! – Бьянка, заливаясь слезами, нежно обвивала руками старика за шею.

– Девочка моя, голубка моя, Господь с тобой! Что случилось? Ну же, успокойся, родная, не плачь! – потрясенный слезами воспитанницы, священник пытался унять истеричные рыдания девушки, ласково гладя ее по голове.

– Как? Каким образом вы оказались здесь? – сквозь слезы пыталась расспрашивать Бьянка.

– Я приехал, как мы договаривались, забрать тебя, но в палаццо Сартори мне сказали нечто невероятное. Неужели тебя и вправду выдали замуж за виконта ди Бароцци?!

Я не поверил и поехал в замок Кватро Торри ди Бароцци, а уж оттуда меня направили сюда, на эту виллу. Так что же все-таки произошло? Почему ты плачешь? Тебя кто-то обидел? Почему ты в таком странном виде? Говори же, дитя мое, что с тобой приключилось?

– Позже, падре. Я всё расскажу, но позже. А теперь заберите меня отсюда. Увезите домой, в монастырь. Заклинаю вас, падре, не мешкайте! Поедем, поедем скорее! – умоляя старика, Бьянка припала губами к его морщинистой руке.

Когда священник, наконец, дернул поводья, она исступленно зашептала:

– Благодарю вас, благодарю вас, падре! Да хранит вас Господь и святая Мадонна! Да продлятся дни ваши на этой земле!

Испуганный и ошеломленный странным поведением девушки, падре Донато нежно, по-отечески приобнял ее свободной рукой и легонько прижал к своей груди. Старческий взгляд затуманили слезы искреннего сочувствия.

Размеренно бегущая неторопливой рысцой лошадка увозила коляску с седоками по пыльной дороге в сторону деревушки Конка-дей-Марини на Амальфитанском побережье Тирренского моря.

Глава 12

– Ваша милость! Ваша милость! Да очнитесь же! Что с вами? Что случилось? Как вы себя чувствуете? Куда подевалась синьора Бьянка?

Адольфо сквозь дрему слышал, как обеспокоенный женский голос до невозможности назойливой мухой кружил над ушами. Он попытался было отмахнуться, но голос не улетал и по-прежнему докучливо жужжал:

– Ваша милость, да что с вами? Вы сильно поранились? Может быть, позвать доктора?

Мужчина попытался открыть глаза. Голова болела так, словно ее оккупировал целый рой непрестанно гудящих и жалящих ос. Во рту сушь, как от погасшего адова пекла.

Когда все-таки удалось разлепить веки, увидел перед собой встревоженные лица тучной женщины, внешность которой показалась смутно знакомой, и неизвестного тщедушного мужчины, одетого в ливрею слуги.

Адольфо обвел взглядом комнату, пытаясь сообразить, где находится, но никаких толковых подсказок в памяти не нашел.

Виконт попытался встать, однако картинка перед глазами завертелась в бесовской пляске, к горлу подступил тошнотворный комок, и он вновь рухнул на кровать. Рука укололась обо что-то острое.

– Осторожно, ваша милость, не шевелитесь, иначе поранитесь, – снова зажужжала женским голосом противная муха. – Сейчас мы всё уберем.

Сквозь затуманенное сознание Адольфо услышал звуки складываемых во что-то звеняще-железное осколков разбитой посуды. Это спровоцировало новую порцию нестерпимой головной боли. Она загудела, словно набатный колокол.

Виконт попытался заткнуть уши, но под пальцами левой руки ощутил нечто вязкое и липкое. Распечатав веки, увидел ладонь, испачканную кровью. Мысли в голове ворочались тяжелыми булыжниками.

– Что, дьявол раздери, происходит? – единственный вопрос, который он сумел четко сформулировать перед тем, как сознание отправилось в гости к этому самому дьяволу.

* * *

Только к вечеру этого дня, когда Адольфо сидел в кресле с мокрым полотенцем на голове и пил приготовленный служанкой крепкий-прекрепкий кофе, в памяти стали всплывать кое-какие картинки.

Самое яркое воспоминание – потрясение от нового завещания отца, с которым его ознакомил Джузеппе Перони. Этим документом отец выкинул сына из своей жизни, как ненужную, давно надоевшую вещь. Как износившиеся сапоги или дырявую шляпу. После десяти лет разлуки он не только не сказал сыну и полуслова, но и даже не взглянул в его сторону.

Ко всему прочему составил абсолютно нелепое завещание, нарушающее принципы майората[60]. Адольфо был страшно уязвлен тем, что старик предпочел ему, пусть не родному, но вполне законному наследнику, которого перед Богом клялся любить как родного, неизвестную, только что появившуюся в их жизни девушку. Она, безусловно, ангельски хороша, но не это же побудило старика распорядиться имуществом подобным образом? Отец явно хотел этим жестом оскорбить, унизить сына. И, признаться откровенно, ему это, как всегда, удалось.

Адольфо не волновала (ну, или почти не волновала) материальная сторона дела. Для жизни вполне хватало собственного дохода. Но то, как этим самым завещанием отец вытер о него ноги, было нестерпимо больно и обидно. Будь у графа малейшая возможность, он бы и фамилию ди Бароцци у сына отобрал.

От мыслей у виконта еще больше заболела и без того гудящая голова, а на скулах заиграли гневные желваки. Как же горько и болезненно ощущать себя в собственной семье отщепенцем и неприкаянным бродягой!

Именно эта мысль и чувство нестерпимого, неконтролируемого гнева заставили вчера во весь опор гнать жеребца. Горячий испанский нрав требовал дать выплеск накопившейся злости. Он летел галопом, не разбирая дороги, словно сам дьявол дышал в затылок, пока бешено пульсирующая кровь не отлила от висков, а затуманенное яростью сознание не прорезала мысль: «Еще несколько минут такой неистовой скачки, и жеребца придется пристрелить».

Когда конь с седоком, наконец, отдышались, Адольфо заметил при въезде в небольшой городок заведение с яркой вывеской «Таверна Пеллегрино»[61]. Подъехав ближе, выпрыгнул из седла и, привязав коня к стойлу, бросил выбежавшему прислужнику распоряжение дать животному воды и корма.

Таверна оказалась вполне достойным заведением, в котором отдыхали проезжавшие мимо путники. Завидев богато одетого гостя, хозяин таверны лично подбежал к Адольфо и, гостеприимно улыбаясь, проводил к лучшему столу. Виконт распорядился принести хорошего вина и закуску. Уже через несколько минут на столе появился кувшин с красным «Лакрима Кристи»[62], тимбалло[63] с кроликом и инвольтини[64] из баклажанов.

Есть не хотелось, а вот вино Адольфо пил много и жадно, как будто хотел затушить адово пекло, пожирающее его изнутри. За одним кувшином появился второй, потом третий. Поначалу гнетущие мысли и мрачное настроение не оставляли опьянению ни единого шанса. Но когда на столе появилась граппа[65], разум сдался и без боя проиграл алкоголю. В этот вечер Адольфо нарушил главное правило: пить, когда хорошо, тогда тебе станет еще лучше, и не пить, когда тебе плохо, потому что станет во сто крат хуже.

К виконту то и дело пытались подсаживаться другие посетители таверны, с готовностью предлагая себя в собутыльники, но у Адольфо не было ни малейшего желания разбавлять кем-то посторонним компанию из себя самого, стакана и кувшина с выпивкой.

Мужчина позволял лишь двум трактирным красоткам-подавальщицам время от времени подсаживаться к нему на колени, одаривая, в обмен на непристойные заигрывания, хаотичными пьяными поцелуями.

Отменное здоровье и хорошая физическая форма позволили виконту, несмотря на изрядное количество выпитого, без посторонней помощи взобраться верхом на коня.

Всю дорогу до виллы «Виньето» мозг Адольфо, затуманенный алкогольными парами, пытался постичь, что заставило отца выкинуть подобный фортель. За что старик настолько ненавидел его?

Надо признаться, Адольфо действительно не был примерным сыном. Но не сам ли граф ди Бароцци был тому виной? Именно он всегда отторгал пасынка, не хотел подарить ему ни капли любви, ни грамма отеческого уважения. Он никогда не считался с сыном, во всем навязывал свою волю, диктовал свои правила. Вполне естественно, такое поведение графа провоцировало Адольфо на бунт. Юный виконт очень долго желал быть любимым, желанным, принятым. Отчаявшись получить всё это, решил стать таким, каким его видел отец: беспутным, порочным и бесшабашным.

Погруженный в безрадостные мысли, усугубляемые тяжелым опьянением, Адольфо добрался до виллы ближе к рассвету. Ему открыл старый дворецкий, которого виконт помнил с детских лет. Слуга спросил, нужно ли разбудить кого-то, чтобы помочь его милости добраться до кровати, но Адольфо, не желавший никого видеть, ответил, что справится со всем сам.

Мужчина давно не был на этой вилле и слегка подзабыл расположение комнат. Когда он наконец добрался до своей спальни, удивился, что постель уже кем-то занята. Подойдя ближе, увидел спящую девушку. Адольфо не сразу понял, кто это, но потом пьяное сознание выдало запоздавшую мысль: это его жена. Кажется, ее зовут Бьянка.

Виконт присел на край кровати и стал рассматривать спящую, освещенную светом масляной лампы. Красивое лицо юной графини было полно сонного умиротворения. Шелковистые волосы золотым дождем рассыпались по подушке. Видимо, ночью ей было жарко, и девушка машинально сдвинула вниз легкое шелковое покрывало, которое так и продолжала придерживать рукой возле бедра. Тонкая сорочка просвечивала в струе проникающего через неплотно закрытые портьеры первоутреннего света. Сквозь тонкую кисею проглядывала упругая, прекрасная в своих очертаниях, девственная грудь.

«Интересно, почему старик отдал предпочтение красавице-монахине? Недаром я всю жизнь избегал таких ангельских существ. Они слишком милы и добры, и именно доброта позволяет дьяволу с легкостью проникать в их души», – такие вязкие, будто смола в адских котлах, мысли ворочались в пьяном сознании виконта.

Адольфо провел рукой по обтянутой полупрозрачной материей аппетитной женской груди. Горошины сосков удивленно встрепенулись и доверчиво потянулись навстречу тому, кто невольно нарушил их сонную безмятежность. Эта соблазнительная и в то же время невинная картина всколыхнула внизу живота волну непристойной, животной похоти, одновременно родив в мозгу новый поток нетрезвого бессознательного: «Что там говорил Перони? Наследство ди Бароцци достанется моему сыну. Моя участь – стать его опекуном и распорядителем. Вот же, дьявол! Старик опять меня обскакал! Опять заставил жить по придуманному им сценарию. Получается, что я для него значу не больше, чем племенной бык-производитель?! Ну что же, если его сиятельство желает заполучить внука, то так тому и быть! Мне ничего не стоит оказать графу ди Бароцци такую любезность!»

И Адольфо в чем был, не раздеваясь, полез на кровать и жарким влажным поцелуем накрыл губы спящей жены…

* * *

Теперь, когда мужчина с большим трудом собрал в памяти, как мозаику, события минувшей ночи, ему стало брезгливо-тошно. На душе было настолько гадко, будто там обустроили отхожее место все создания Бездны. Как же он мог опуститься до такой низости?! Виконт ди Бароцци никогда в жизни не брал женщину силой. Сама мысль об этом ему претила! Этому мерзкому, позорному поступку нет никакого оправдания!

Можно, конечно, попытаться заткнуть бунтующую совесть отговорками, дескать, он был пьян. Или, того хуже, объявить виной всему самодурство отца, вынудившее вести себя так неподобающе. Но ведь в жилах Адольфо течет благородная испанская кровь, для которой понятие чести превыше всего!

Виконт ди Бароцци мог позволять себе кутежи, азартные игры и бесчисленные романы с красавицами, которые были рады предложить себя в любовницы. Но он никогда не посягал на честь и достоинство женщины, если она возражала. И совершенно не важно, что он пытался овладеть силой своей законной супругой. Она ясно дала понять, что не хочет близости с ним. Отчаянно сопротивлялась и пыталась вырваться из его объятий. А он, как мерзкое животное, продолжал лезть к ней с ненасытными поцелуями, пока она не пресекла его поползновения, разбив о голову керамический горшок.

Вспомнив это, Адольфо инстинктивно потянулся рукой к ушибленному на затылке месту. Там выросла вполне ощутимая шишка, которую венчала ранка с запекшейся кровью. Мужчина не без удовольствия усмехнулся: «Оказывается, у нежного и скромного ангелочка острые зубки и крепкие коготки. Я знал, конечно, что красивое часто бывает хрупким, но вот что хрупкое красивое может быть крепким – это, пожалуй, открытие для меня».

Постучавшись, в комнату вошла обеспокоенная служанка жены Мария.

– Мессир, мы опросили всех слуг во дворце: синьора бесследно исчезла. В доме остались все ее вещи. Нет только дорожной накидки. Даже обувь вся на месте! Я понимаю, что не должна вас беспокоить, но я очень переживаю за синьору Бьянку. Признаюсь, я не знала, о чем и подумать, когда увидела вас в ее кровати, усыпанного осколками разбитого кувшина. Да еще с раной на голове и кровью на подушке.

Меньше всего Адольфо хотелось сейчас объяснять что-либо этой служанке. Он попытался отшутиться:

– Не беспокойтесь, Мария. Просто ночью в темноте я перепутал спальни. Ваша хозяйка, должно быть, приняв меня за вора, хорошенько приложила какой-то посудиной по голове.

– Да что вы, мессир! Малышка и мухи не обидит! Представить себе такое не могу. Синьора Бьянка никогда бы не стала сражаться с ворами. Моя маленькая ласточка такая тихая и нежная! – продолжила причитать Мария.

– Должно быть, мы с вами сильно ее недооценили, – с усмешкой ответил Адольфо. – Иногда и безобидная пташка, защищаясь, может изрядно поклевать коршуна. Но, как бы то ни было, надо скорее отыскать вашу хозяйку. Вдруг ей со страху захочется еще кого-нибудь хорошенько поколотить.

Мария вышла из комнаты, а Адольфо всерьез задумался. Он, конечно, делал вид, что произошедшее его весьма забавляет, но на самом деле всерьез переживал и обдумывал, куда девушка могла подеваться. Во дворце ее не было, слуги всё обыскали. Одежда и обувь, по заверению Марии, на месте. Куда она убежала, раздетая и босая?

По его вине на плечи этой хрупкой девушки за такой короткий срок свалилось столько переживаний, что виконт начал опасаться за ее душевное здоровье. Как бы она от безысходности ни причинила себе вреда! Подобного исхода Адольфо точно не вынесет.

Мужчина отставил кружку с недопитым горьким кофе, которую до сих пор держал в руках, и, сняв с головы полотенце, поднялся из кресла. Ощущения были далеко не лучшими. Голова с тяжелого похмелья, хорошенько сдобренного ударом кувшина, по-прежнему раскалывалась. Во рту было сухо, как в августе после засухи. Во всем теле ощущалась липкая, потливая слабость.

«Да, давненько я так не напивался», – подумал виконт, позвонив в колокольчик сонетки[66].

Через минуту в комнате появился слуга.

– Хочу освежиться. Приготовь-ка мне воду и чистую одежду, – распорядился Адольфо и, когда слуга повернулся к выходу, добавил:

– О моей жене по-прежнему ничего не слышно?

– Нет, ваше сиятельство. Но мы продолжаем ее искать, – ответил слуга и вышел за дверь.

– Черт, надо предпринять что-то более серьезное, – озадаченно произнес Адольфо вслух, оставшись наедине с самим собой.

* * *

Когда виконт ди Бароцци привел себя в относительный порядок, слуга доложил, что его милость хочет видеть художник, занимающийся росписью плафона в парадной гостиной.

Адольфо не был расположен принимать кого-либо, но слуга добавил, что, как ему показалось, этот человек располагает какими-то сведениями о пропавшей супруге его милости.

– Хорошо, проводите его в кабинет. Я через минуту туда подойду, – ответил виконт.

В кабинете Адольфо встретил молодой человек весьма приятной наружности, которому на вид было чуть больше двадцати.

– Ваша милость, разрешите представиться, Лоре́нцо Бальдиссе́ра Тье́поло[67]. Как вы, наверное, знаете, мы с батюшкой выполняем во дворце работы по заказу его сиятельства графа ди Бароцци.

– Да, я наслышан об этом. Мне передали, что у вас есть какие-то важные сведения для меня.

– Да, ваша милость. Дело в том, что уже несколько дней кряду я выхожу ранним утром с бумагой и красками встречать рассвет. Видите ли, я пытаюсь отработать технику лессировки[68] при передаче цветовой палитры предрассветного неба.

– Не могли бы вы перейти сразу к сути дела, – с легким раздражением перебил виконт.

Лицо молодого человека зарделось от смущения, как у застенчивой девушки.

– Да-да, конечно, – молодой человек запнулся, а потом продолжил. – До меня случайно дошли слухи, что во дворце разыскивают пропавшую рано утром виконтессу, вашу супругу. Дело в том, что, когда я сегодня выходил по обыкновению к рассвету, на дороге у ворот стояла конная повозка, в которой дремал священник. Когда же возвращался, навстречу мне ехала та же повозка, но рядом со священником в ней уже сидела девушка. Она плакала, вероятно, была чем-то сильно расстроена, и священник пытался утешить ее. Я подумал, может быть, это имеет какое-то отношение к пропаже виконтессы. Правда, девушка эта была одета более чем скромно и совсем не походила на знатную даму.

– Вы заметили, как она выглядела? – оживившись, поинтересовался Адольфо.

– О да, у нее была весьма запоминающаяся внешность! Она настоящая красавица! Ее образ так и просится на полотно. Любой художник почел бы за честь иметь такую модель. Один цвет волос чего стоит! Она напомнила мне золотоволосую Венеру на картине флорентийца Сандро Боттичелли[69].

Адольфо заметил, как преобразилось лицо юноши, когда он говорил о внешности Бьянки (в том, что это была она, у виконта не осталось ни малейших сомнений). В глазах мальчишки вспыхнул восторг. На щеках, залитых юношеским румянцем, появились круглые детские ямочки. Чувственные губы украсились мягкой улыбкой, которая обозначила еще одну ямочку на подбородке.