Питерская Зона. Темный адреналин

Развернувшись боком к куче пыли, где орали уже обе Гиены, Урфин выматерился. Тяжело и просто непростительно для своего прошлого. Но ничего другого не оставалось. Ситуация уложилась в два существительных, междометие и союз.

Баркас, скорее всего оглушенный случайным попаданием по шлему чем-то серьезным, валялся по самому краешку пыльной бури. Никак не оседающее облако шарахалось из стороны в сторону, живой стеной скрывало нутро.

Внутри, где визжали и плакали, мелькало быстрое и темно поблескивающее, хрустело, скрипело и рвалось. Ну и цвет бури поменялся. Посреди буро-серого облака изредка взлетали и тут же пропадали брызги-маски красного, алого и прочих оттенков двух цветов. Шуршун не терял времени. Шуршун пополнял запасы собственного желудка, кишечника и жирового слоя, проходящего по обеим сторонам хребта и надежно прикрытого пластинами.

И еще, пробиваясь через буро-серую пелену, моргал внутри яркий огонек. И думать о его причине не приходилось. Чертово «веретено» желало жахнуть. Со всей мощи.

Урфин вытащил ногу. Ругнувшись, оторвал совсем уж наглую многоножку, старательно жующую наколенник, сжал кулак. Сдавленно жвакнуло, брызнув в сторону полупрозрачным желтоватым студнем. Урфин терпеть не мог насекомых. Очень даже терпеть не мог. Весьма.

Итак, шанс выпал. Шанс из тех, которыми не хвастаются. Шанс той породы, что скрывают до самой смерти. Две жизни за две. Если повезет, то он вытащит Баркаса. Соблазн удрать одному? Был. Урфин не любил вранья самому себе. Мелькнула мысль оставить Баркаса. Успеть добежать до ближайшего, маячившего метрах в пятидесяти завалившегося дома и переждать взрыв «веретена».

Вот только… Урфин сплюнул. Мотать головой, отгоняя мысль, явно глупо. Потому и просто сплюнул. И рванул, как мог, к Баркасу, вроде как пошевелившемуся.

Не обломилось. Чертовых тварей чертовой Зоны порой обмануть очень сложно. Если не сказать, что ваще никак. И понять это оказалось просто. Даже на бегу. Даже краем глаза. Хотя и несся Урфин длинными рывками, больше похожими на прыжки кенгуру. Поди попробуй разгляди здесь что-то. А вот ведь…

Прыжок, взгляд вбок. Красного уже меньше. Крика почти нет. Пыль стоит…

Прыжок, взгляд вбок. Серое и черное, перемазанное блестящим и уже не красным…

Прыжок, взгляд вбок. Пыль почти осела. Блеск скрылся. Кроме одного места…

Прыжок, взгляд вбок. Буря кончилась. «Веретено» разгоралось все ярче…

Прыжок, взг…

Урфин начал стрелять на бегу, понимая, что не попадет. Тварь, наполовину врывшись в сухую землю, уходила вбок, нарезала зигзаги, мешая прицелиться. Выпущенные пули стукнули по мощным пластинам, прикрывавшим голову, шею, спину, грудь. Стукнули, треснуло, сломав одну… и все.

Твою мать! Урфин выпалил оставшийся магазин так быстро, как никогда и не стрелял. Получилось не многое. Но что вышло, то и вышло.

Предел прочности есть у всего на свете. А уж у хитина мутировавшей непонятной скотины так тем более. Нет бронебойных? Бей в одну точку!

Шуршун, почти добравшись до Урфина, остановился. На какие-то немыслимо длинные три секунды. Остановился, раздраженно закхекав и врывшись глубже, поднял левую лапу, сплошь покрытую наростами. Прикрыл ею пасть, судорожно топчась на месте и не решаясь кинуться на опасного, хотя и явно вкусного человека.

Пули простучали отходную по Урфину. По-другому думать и не выходило. Так-так-так, чечетка по шишкам, грязным, с серыми и черными полосами, налезающим друг на друга. Сплошь закрывающим внешнюю сторону широкой, смахивающей на весло для каноэ лапищи. Урфин услышал щелчок и легкий металлический звон, когда затвор дернулся в последний раз. И успел поразиться тому, насколько красиво играет еле-еле проглядывающее солнце на самых кончиках широких и убийственно твердых когтей твари. От дела…

Шуршун тяжелый. Из чего народилась такая вот хрень… Урфин знать не знал. Да и знать не хотел. Вот куда ему стрелять – знал. Но ведь те самые патроны… м-да… Надежд у него было ровно две. На собственный, дорогой до неприличия и очень надежный комплект «ратник», спасавший не раз. И на то, что он продержится ровно до того момента, когда Баркас очухается. А, точно. Еще на то, что у Баркаса есть необходимые боеприпасы.

Шуршун атаковал быстро. Так быстро, что Урфин едва успел подставить ствол, ударил прикладом, метя зверю в голову, пытаясь задеть правый глаз. Получилось как-то не очень.

Тварь ударила боком, сбила его с ног, наподдав плечом и отбросив назад. Пришлось кубарем пролететь пару метров, становясь все ближе к треклятому «веретену», явственно гудевшему от накопленной и рвущейся наружу энергии. Шлем, не желающий улетать, крепко врезал по затылку, добавив мельтешения в глазах. Урфин как смог перекатился через себя, отбросив явственно хрустнувший АС, и лапанул кобуру. Одновременно подняв глаза и понимая, что не успеет. Совсем не успеет.

Смерть ему выпала страшная. Такая, что врагу не позавидуешь. Охренеть просто…

Крыса. Медведка. Броненосец. Смешать, взболтать, добавить лютости.

Черные шарики глаз, слишком маленьких для такого огромного тела.

Выпуклые темные шишки пластин, закрывающих все без разбора.

И пасть.

Пасть, раскрытая так сильно и широко, что в ней можно утонуть наполовину.

Ревущая, брызжущая слюной и чем-то еще, несшаяся на Урфина, как локомотив.

А застежка не поддавалась. Пасть летела. Пять, три, один метр…

Когда ухо обожгло жаром, а пасть свернула в сторону, жутко взревев, Урфин сел на задницу. Совершенно обессилев и очень удивленный. Проследил взглядом за шуршуном, утекающим куда-то вдаль. Пока тот не взорвался. И пока Урфину на лицо не шлепнулся кусок требухи, разлетевшейся в радиусе метров двадцати. Только потом все стало ясно, и он оглянулся.

Ровно для того, чтобы полюбоваться на Баркаса, скрипящего зубами от боли, но так и застывшего в позе старичка Роналду, давным-давно пробившего свой главный штрафной на двадцать-восемнадцать. Тот был такой же довольный, если Урфин правильно помнил свое детское огорчение.

– Ногой?

– Угу.

Урфин сплюнул и попытался прикинуть, как такое возможно? Ну как можно вбить эту хренову чечевицу в глотку мутанту, а?

Баркас ухмыльнулся.

– Я в регби играл. Всю юность. И даже в спортроте служил сначала.

О как. Оставалось только порадоваться за его любовь к буржуйским видам спорта. Ну а как еще?

– Молодец, – похвалил напарника и встал. – Потопали домой?

И потопали. Потому как больше идти некуда. И незачем, если вдуматься. Некоторым личностям хорошо только в таких местах.

Опасность. Всегда и везде. Пахнущая, как и обычно, легко и узнаваемо. Потом, страхом, кровью, порохом, зверем и недавно точенной сталью. Запах опасности всегда один и тот же. Он не меняется никогда и нигде. Разве что разбавляется другими. Как здесь.

Сыростью и стоялой водой, загнивающей в топях и даже в Заливе. Город, сгноивший тысячи и тысячи, гнил сам по себе, затягиваемый болотами, дождавшимися своего часа.

Озоном надвигающейся с Залива черной громады Бури, ее спутников, огоньков-эльмов и бьющих ломаными вилами-зигзагами молний.

Влажностью домов, брошенных без ремонта, умирающих, крошащихся и разваливающихся на куски сползающей отмокшей штукатурки, и мириадами насекомых.

Нечеловеческим запахом местных, оставшихся и вновь появившихся в городе святого Петра, тенями незримо догоняющих любителей наживы.

Разложением останков тех, кто был неосторожен или переоценил свои силы, зайдя дальше предела своих сил и возможностей.

Зона пахла смертью. Смердела ею, всегда. Рассвет, полдень, файф-о-клок – без разницы. Смерть открыла свой филиал, и филиал приносил ей бешеные дивиденды.

От Московской Рогатки и дальше. Со стороны ЛАЭС и Финки. С Царского Села. Зона притягивала к себе неумных и неугомонных, родившихся то ли не в свое время, то ли просто не нашедших себя в жизни. Шедших в нее ежедневно, ежечасно, без устали и с голодным блеском в глазах.

Совсем зеленые дурачки и дураки куда старше. Военные, бродяги, воры и мечтатели. Каждому находилось место и дело. Кому таскать на Большую землю арты Зоны и музеев, кому кормить кишками и мясом ее детей. Кто-то хапнет хорошо и вкусно, вернется и заживет ярко и пышно. Пока не загнется от передоза или стали в сердце. Кто-то так и останется рядом, не в силах выбраться. Зона тянула магнитом, облепляла со всех сторон. Кого-то горным медом, нежданно становящимся раскаленной смолой. Кого-то сладкой мечтой, через секунду вспыхивающей напалмом.

Но они шли и шли. Один за другим, сменяя друг друга, пожираемые едким «киселем», гниющие заживо в кавернах «мешков», растворяемые в сознании «серой слизью». Сжигаемые «бенгалками», спаленные «микроволновками», раздробленные «фейерверком», рассеченные «стекляшкой».

Урфин, шагая за хромающим и злющим Баркасом, думал. Так проще идти. Если умеешь думать и замечать нужное вокруг. Кому-то покажется глупым. Кому-то – опасным. Урфин чихать хотел на все мнения. Его интересовало только свое.

Урфин ходил сам по себе. Довольно долго. Изредка принимал шефство, когда просил кто-то достойный. Иногда брал группу, если речь шла о туристах. Тут никак без напарников. Считать последний год, когда выпала удача с Хэтом и Баркасом, не приходилось. Просто стало… немного безопаснее. А прикрытая спина, если плечо товарища теплое, а не остывшее, это хорошо. Такое ценишь не сразу. Но порой ему вновь хотелось пойти самому по себе.

Остаться один на один с чертовой сладкой сукой, так нежно любившей убивать и так ласково позволяющей надеяться на лучшее. Играть в ее игры, захватывающие до мокрых временами штанов, приходя в себя после сумасшедшего бега в местах, предназначенных совсем для другого. Считать патроны или искать глазами хотя бы что-то, позволяющее прожить больше на несколько ударов сердца.

Смотреть на серо-стальную однородную волну жесть-травы, от края до края, зовущую снова пройти прямо через нее. Добраться до почти недостижимого многим Невского, остановившись у Казанского и смотря на зеленый шар с фигурами, украшающими дом напротив, ощущать себя на краткий миг обычным человеком в странном прекрасном городе.

Коситься на сумасшедше скоростные колючие шары «перекати-поля», носящиеся за любыми живыми рядом с ними. Вздрагивать от неожиданного грая наглых черных ворон, ждущих свежей плоти в подарок от своей хозяйки. Спуститься к Петропавловке, остановившись у зелено-непроглядной воды, держа палец на спуске и пытаясь заметить хотя бы немного очарования, убитого Прорывом.

Идти через улицы, полные призраков прошлого, через колодцы старых дворов, так не похожих на прочие, говорящие ветром и памятью прошлого. Заходить в самые обычные бывшие магазины, полные давно пропавшего товара, смотреть на так и не дождавшиеся детских рук еще цветные яйца «киндер-сюрпризов» или на редкие икебаны умерших букетов, почему-то не опавшие прахом, не получившие тепла человеческих ладоней.

Да, Урфину нравилось ходить в город. Останавливаться у одних и тех же домов, возвращаться к тем же самым, что и в прошлый раз, перекресткам. Слушать, вдыхать, чувствовать неуловимое, колючими разрядами пробегающее по спине. Влекущее и заставляющее возвращаться. А что именно? Его не интересовало. Ему просто нравилось ходить за Периметр. И не только из-за денег.

Каждый ищет себя в разном. Кто-то становится пекарем. Кому-то на роду написано стать гайцом. Кого-то успокоит только кожаное кресло и посадочные талоны в бизнес-класс. О ком-то с придыханием, осуждающе и восхищенно, говорят полушепотом женщины с опухшими после ночи губами. Каждому свое.

Время следопытов, первооткрывателей и авантюристов прошло. Жалкие остатки пиратов, на хреновых моторках гоняющихся за сейнерами и сухогрузами, не в счет. Последние пионеры австралийского буша носят джи-пи-эс и даже ночью ищут дорогу по его подсказкам. Исследовать что-то неизведанное можно или участникам марсианской программы, включая старичка Маска, или подводным наемникам нефтяных корпораций, добирающихся почти до Марианской впадины.

Мир вокруг перестал иметь тайны. Его нагло и цинично раздели, поставили в разные позы и рассмотрели насквозь рентгеном, видеокамерами и стрингерами. Окажись в Лох-Нессе чудовище, оно давно бы подписало контракт с цирком Гагенбека. Найди в Тибете снежного человека – его уже продали бы престарелой нимфоманке Хилтон. Тайны мира умирали вместе с ежедневно пропадающими видами амазонских пернатых.

Урфин не желал жить в мире вокруг. Не хотел платить по счетам деньгами, вмещающимися в строчку электронного кода, и завтракать долбаной булкой с яйцом в «Макдаке». Там он предпочитал пить кофе.

Ему не хотелось вставать поутру и ехать в подземке на работу. Носить искуственные волокна костюма по дресс-коду и слушать поучительные голоса коучей. И даже соблюдать правила дорожного движения казалось пыткой для нормального человеческого мозга.

Зона дарила свободу.

А свобода всегда оплачивается не деньгами. За настоящую свободу платишь собой. Кровью, плотью, душой и сердцем. Свобода не продается.

Урфин шел вслед Баркасу, глядя на белые пятна разводов пота. Сколько литров выходило из них в каждом рейде? Сколько воды выпито из фляг, чтобы выйти кристалликами на ткани? Даже современная ткань не спасала, выпуская наружу. Есть с чего, просто так ничего не бывает.

Жесть-трава цеплялась за ноги, злющая и не отпускающая таких «своих» сталкеров. Да-да, родная, мы идем и уходим. На время. Скоро вернемся, не переживай. Урфин ухмылялся мыслям. И самому себе.

Только что они оставили за спиной троих людей, кому-то дорогих и любимых. Всех кто-то любит, у каждого подонка есть мама. Узнают ли родные про их смерть?

Разменная монета Зоны – жизнь бродяги. Бродяга делает что считает нужным. Но счет ему предъявляют без форы на любые обстоятельства. Почему погибли Гиены? Потому что считали себя лучше и выше, чем Урфин с Баркасом. Жалел ли он о них? О совсем молодых мужчинах, погибших ни за понюшку табака? Наверное, да. Душа черствеет, когда тебя пытаются убить из-за денег.

Периметр уже виднелся. Не сами столбы, вышки, проволока, растянутая «егоза» и внимательные черные зрачки станковых пулеметов «Сармат». Нифига. Периметр виднелся чуть более зеленой травой и настоящими деревьями. Самыми их верхушками, появляющимися из-за горизонта. И на душе у Урфина хриплый голос Арайи выводил Show no mersy, радуясь возвращению.

Только напоследок всегда нужно помнить о паре слов. Каждый говорит так, как хочет, вслух или про себя. Но говорит:

– До свидания, Зона. Я скоро вернусь.

Глава вторая

Отдых заканчивается быстро

За окном нудно шел дождь. Так нудно, что Урфину хотелось сразу нескольких вещей. Совершенно ему несвойственных.

Смотреть на дождь через окно, сидя в кресле.

Хлебать чай вприкуску с пряниками.

И слушать испанскую гитару.

А вот выбирать приходилось между стулом или лавкой, чай хлебать без пряников и… а вот музыки никто не предлагал. Окно, правда, было. И даже не особо грязное. За порядком у Сдобного следили.

Урфин покосился в сторону барных полок. Ну, выбор-то есть. Только надо оно? Неожиданно захотелось физкультуры и нормально выспаться. Пришлось силой воли подавить странные порывы. Силе воли удивительным образом подсобила половина сигары, оставшаяся с вчера.

Solyanka, как и обычно, шумела. Странного ничего, время-то вечер. Кто-то вернулся с ходки, кто-то проспался, кто-то просто приперся посидеть, потрындеть и людей послушать. Кто-то искал заказ, кто-то вынашивал хитрые планы разбогатеть по-быстрому. Таких, как правило, крайне быстро склевывали вороны в Зоне. М-да…

– Мистер Урфин не желает ли настоянного на орешках самогону, чистейшего, аки выделения младенца?

Дико́й был в своем репертуаре. Нес ерунду в полной уверенности, что говорит весьма важное.

– Не желает, – пробурчал Урфин. – Чего тебе? Взаймы не дам.

– Вот еще… – Дикой нахально приземлился рядом, придвинув свободный табурет.

Чума, вместе с Бесом и Пауком резавшийся в карты рядом, покосился на Дикого. Но пока вроде ничего не сказал. Но для Дикого куда важнее, что ничего не сделал. Ссориться с Чумой чревато. В смысле, что теми самыми свежими и горячими звиздюлями. Ящик с ними Чума распаковывал крайне быстро. Когда пребывал в хорошем настроении. Если же Чуме кто-то попадался под горячую руку в плохом… Урфин потер скулу и костяшки правой руки. Зубной имплант после годовалой уже стычки Чума ему оплатил. После вердикта суда присяжных в виде Сдобного, Полоскуна и случайно забредшего по старой памяти Лорда.

В общем, не дружили они с Чумой. Но и ссорились не часто. А вот Дикому сам Господь Бог милосердный велел не задирать сурового кубического крепыша с огненно-рыжим ирокезом на круглой костяно-крепкой голове. Особенно когда тот резался с неразлей вода приятелями в покер. Но Дикой, если судить по азартно блестящим глазам, класть на все хотел.

Причем, зная Дикого, Урфин справедливо предположил, что в ближайшие пару дней тот делал бы это шикарно. Черной икрой, восемнадцатилетним виски, бланманже и еще каким-нибудь буржуйским извращением. Где-то и с кого-то околосталкер рубанул бабла. И некисло, судя по всему.

– Ну? – Урфин нахмурился. С Диким иметь дело совсем не вариант. Такого пройдоху даже здесь сыщешь редко. Завязался с ним, так жди проблем. Проще с помершим Папой Карло связаться… было. Или с Маздаем.

– Дело есть, братишка… – довольно протянул Дикой и маслено улыбнулся, подмигивая. – В общем…

Урфин покачал головой, чуть изогнув бровь. Брови Урфина, черные, мрачные, нависающие козырьком, в Славянке знали многие. Если не сказать все. И такое вот движение говорило взамен слов. Призывало, быстренько поразмыслив, тупо заткнуться. Дикой, как бы сильно ни находился навеселе, благоухая коньяком, разум и бренное тело не на помойке отыскал. И захлопнул варежку.

Урфин отхлебнул из кружки с котятами давно остывший чай и уже окончательно решил-таки взять тяжело-спиртового. Протянул руку и покачал пальцем прямо перед носом Дикого. Тот зачарованно смотрел за движениями пальца, украшенного глубоким длинным шрамом до самой кисти. Этот трюк Урфина многие знали не хуже. Но каждый раз попадались заново. А уж от чего шрам – от ржавой колючки, удара мутанта или неудачно вытащенного рыболовного крючка, – дело десятое.

– Ты мне в братья не набивайся, не заслужил. Это первое. Так?

Дикой, сглотнув, кивнул.

– Ты чего ко мне прискакал, а? С каких пор мы с тобой дела мутим? Это второе.

– Ну… Урфин… – Дикой «держал» удар и очень старательно сохранял «лицо». – Дело хорошее.

Урфин аккуратно сплюнул в пепельницу. Сигару, чуть не потухшую, прикусил зубами и начал мочалить ее кончик. Сурово, как и полагается крутому сталкеру. И рыскал глазами по сторонам. Не зря этот тут вьется, как уж на сковородке. Где-то здесь лопухи, разведенные чудом-юдом, боящимся ходить в Зону. Ну, точно…

– Вон та рыжая семейка в углу. – Урфин ткнул пальцем. Так, чтобы не оставалось никаких сомнений, что во всем разобрался. – Ты их сюда притащил?

Семейка не просто казалась рыжей. Семейство выглядело килограммом весенней мытой морковки, купленным в дорогом магазине. Родственники щеголяли апельсиновыми волосами такого яркого оттенка, что хотелось двух вещей. Прикурить от короткой огненной шевелюры девчонки-подростка и поинтересоваться у Чумы: не его ли брат с семьей пожаловали? Если, конечно, не знать, что Чума свой боевой ирокез красил.

Папа, мама, парень с девушкой, двойняшки лет по девятнадцать, и третий, совсем еще пацан. И какого им здесь сидится? Хотя ответ Урфин знал точно. Туристы, елки-моталки. Все встало на свои места.

– Они? – на всякий случай еще раз нахмурился, глядя на Дикого.

Да-да, согласилась яростно мотнувшаяся голова.

– Не, ни шиша подобного. – Урфин облегченно вздохнул и откинулся на спинку. – Фига, и никаких гвоздей. Иди, вон, Шеф уже две недели не выбирался за Периметр. Если Бульба в себя пришел, будут тебе проводники.

– Урфин, – взмолился Дикой, – шестьдесят на сорок.

– Да хоть семьдесят на тридцать…

– Идет! – Дикой аж подпрыгнул. Урфин окутался дымом, от злости затянувшись и даже не закашлявшись. Сколько ж ему посулили, раз он готов идти за такие деньги? Хотя, давайте-ка честно, вопрос тут в другом. Куда он их согласился отвести, раз ему нужны дорогие, аки новейший «ГАЗ Император», услуги Урфина?

– Фига, – пробурчал Урфин, стараясь не глядеть на мамашу семейства, уверенно прущую в их сторону. – К Шефу.

– Здрасьте! – Рыжее и полногрудое приземлилось рядом, сграбастав последний табурет.

Чума, только что явно продувший партию, развернулся, еще явнее думая высказать все имеющееся по поводу Урфина и его соседей и совсем уж явственно желая нарваться на драку. Такое после двух-трех подряд проигрышей с ним случалось постоянно.

Но сейчас, так уж вышло, все сподобились узреть воистину чудо. Чума кхекнул, последовательно наткнувшись взглядом на рыжие кудряшки, на глаза с плещущимся восхищением от крутых сталкеров, и уткнулся в декольте. Мамаша как раз в этот момент развернулась к нему, создав приятные глазу колыхания. Чума неожиданно покраснел и отвернулся.

– А… – Мадам недоуменно пожала плечами и вернулась к своей цели. То бишь к Урфину. – Здравствуйте. Я Энн.

– Прямо Энн? Не Аня, Анюта или там Анечка? – хмуро поинтересовался Урфин, от души желая вежливо спровадить ее куда подальше и дать тумаков Дикому.

– Энн, – упорствовала мадам Рыжевласка и пожирала Урфина глазами. – А вы Урфин?

– Угу. Вас угостить коктейлем?

Мадам явно не желала понимать намеков. Так и захлопала ресницами, чуть не взлетев. Урфин вздохнул. Почему так необходимо прояснять явное?

– Я Урфин. Вы Анна. Там ваша семья. А вот это Дикой. И сейчас вы вместе с ним поднимете свои афедроны и пройдете куда угодно, хоть в лавку за сувенирами. Но без меня. Везде без меня. Несомненно, Анна, это звучит не особо вежливо, но мне как-то накласть на ваше мнение по этому поводу. Всего доброго. От коктейля зря отказались. Здесь вполне прилично мешают водку с соком.

Рыжая, дернув щекой, встала. Гордо, надменно и совершенно явственно демонстрируя свое пренебрежение этаким вот клошаром, дающим ей советы. И даже стала открывать рот, еще более явно желая произнести что-то совершенно лишнее и ненужное. И, вероятнее всего, откровенно глупое.

Нет, Урфин очень уважал женщин. Особенно маму и бабушек. И учительниц. И даже… в общем, и даже. И мнение ценил и выслушивал. Порой даже соглашался. Порой слышал что-то настолько верное, умное и сказанное как раз вовремя, что совершенно не любил всяких глупостей по отношению к ним. В смысле, к женщинам.

Но рыжая мадам сейчас совершенно точно сморозила бы глупость. Да такую громкую и ненужную, что к гадалке не ходи. И уши греть кому-то из людей Новикова, а такие здесь точно есть, не стоит. Майор спецотдела полиции Новиков глаза на вольных бродяг закрывает, конечно… Но до поры до времени. Ну его, лишний раз будить лихо, пока то тихо.

– Сядь! – Урфин вздохнул. Дипломатничать он не любил. Но, судя по всему, придется.

Рыжая села. Надо же, даже смогла удивить. Хотя…

– На кой ляд я вам сдался?

– Ну… – Она нервно поправила кудряшки. Муж ее так и не встал со своего места. Как говаривал Хэт: беда-а-а…

– Желательно короче и яснее. Без слов-паразитов и лаконично.

Ну а как еще? Конечно, она удивлена. Все крутые сталкеры должны говорить или матом, как в дурных сериалах, или через слово упоминать аномалии, любимые марки оружия вкупе с количеством заваленных мутантов. Удивишься тут, если человеческую речь услышишь.

– Мы с семьей…

– И потише. – Урфин повернулся к стойке. Ему махнули, понимая, что сейчас необходимо. Манеры, в конце концов, главное оружие мужчины. – Не стоит громко рассказывать о том, для чего вам нужен я, самый обычный охранник.

– А… понимаю…

Женщины, женщины… Загадки, тайны, даже самые смешные и маленькие. Как же они действуют на вас, а? Дай прикоснуться к чему-то, о чем шепотом, и все, сразу все понимают. Подпольщицы, елы-палы. Женщина и загадка – сестры навек.

– Для чего вы хотите сунуться туда? – Урфин внимательно смотрел на нее, стараясь не обращать внимание ни на ненужное в баре декольте, ни на смешные кудряшки. – Ну?

– Интересно же…

Урфин вздохнул. Он надеялся на другое. На неожиданно всплывший семейный секрет, обнаруженный в дедушкином завещании. Мол, под пятой колонной Казанского собора в аккурат по азимуту зюйд-зюйд-вест отступи пять шагов и в третий день пьяной осенней луны увидишь крест и череп, выведенные специальной краской в ту самую луну семьдесят три года и пять месяцев тому назад. А уж там в секрете…

Но нет, шиш с маслом, все куда прозаичнее. Интересно им, вот ведь. Интересно. Скучно живется полноценной семье. Нет адреналина. Нет остроты ощущений. Утка по-пекински в горло не лезет, как ее токайским ни запивай, видать. В утку, сделанную личным поваром, Урфин вполне себе верил. Такие вот сафари стоили серьезных денег. Особенно для группы в пять человек. А вот это напрягало даже больше.